Текст книги "Ая"

Автор книги: Дмитрий Писарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Часть 5. Благовещение

Выпустив класс, Георгий Алексеевич, развёлся с женой, уехал из города.

Мария поступила в институт и уехала учиться в Новосибирск.

Евгений вернулся к дяде в одну из среднеазиатских республик, помогать по работе.

Прошло пятнадцать лет.

Летним вечером зазвонил телефон. «Здравствуйте, Георгий Алексеевич. Что Вы делаете в субботу вечером? Предлагаю встретиться».

Встреча была долгой и тёплой. Евгений возмужал, заматерел. Медленные размеренные движения. Хотя во взгляде всё та же хитринка и подначивание. Разница в возрасте не чувствовалась совсем.

– Можно на «ты»?

– Не вопрос.

– Я женился. У меня дочь… Нет, Не Маша, – ответил на невысказанный вопрос. – Но мы с ней после школы встречались. Я приезжал к ней, когда она училась в Новосибе. Помогал с жильём. Несколько раз в отпуск ездили вместе. Потом она вышла замуж. И мы перестали встречаться. Несколько раз звонил, но не дозванивался. Работаю в сервисном центре, чиню телевизоры и приёмники. Дочь в следующем году в школу идёт. Шалунья невозможная. Представляю, что будет вытворять. Вот. В общих словах. А как ты?

А, действительно, как он? Как развёлся, больше не женился, детей нет. Учителем больше не работает. Работа сейчас тоже простая – сиди себе, бумаги перекладывай.

Потом они регулярно встречались. Собирались в компании, где были и бывшие ученики, и просто люди из ближайшего окружения. Пили пиво, коньяк, водку. Вспоминали прошлое, заглядывали в будущее. Вот уже у Евгения и Олеська в третий класс пойдёт. Время летит быстро.

Было позднее лето. На излёте. Листья вовсю начинают желтеть и потихоньку падать. Прохладный ветер нет-нет, да и заберётся под рубашку, пробежит дрожью по коже. Да иногда и дождик по утрам уже не такой приятный, как прежде. «Здравствуйте, Георгий Алексеевич», – он всегда первый звонок начинал с «Вы»: – «Что Вы делаете в субботу вечером? Предлагаю встретиться».

Три пары глаз смотрели на него весело, радостно, тревожно. Они сидели за столом в кафешке. Евгений, Мария и её подруга с параллельного класса, Катя. Обнимания, поцелуи, восторг. Обмен впечатлениями, ностальгические воспоминания. Много еды, сладостей, алкоголя. Шесть часов пролетело в круговороте невыразимого состояния радости, истерического веселья, перемешенного с горчинкой грустных и печальных мыслей о невозвратности прошедшего, ушедшего времени. Потом они провожали девушек на такси до дому. Как он попал домой – уже не помнил.

Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Марии. Скрывал даже от себя. Запихивал глубже, наваливал огромные горы камней, чтобы чувство не вырвалось. Табу. Нельзя любить ученицу.1919
  Отсылка на заблуждение, связанное с логической ошибкой – ученицу нельзя любить.


[Закрыть] Нельзя любить другую девушку, если ты женат. Нельзя любить девушку своего друга. Табу. Когда он первый раз увидел Марию, сердце остановилось: «Вот она – моя Любовь». Не очень часто, встретив девушку, возникает такое состояние. Это даже не любовь с первого взгляда. Нет… с этой девушкой вы уже знакомы сотни и сотни лет… вечность… Когда-то давно расстались, потерялись… И вот теперь… нашлись… Память о совместном прошлом ещё не вернулась, но тебя пробивает насквозь узнаванием…

Всё стало одновременно таким лёгким, понятным… Сложным, запутанным. На каждом уроке он любовался ею. На каждой перемене, при возможности, пытался оказаться рядом с их классом, чтобы ещё раз увидеть Её. И каждый вечер, каждую ночь мозг взрывался от размышлений и противоречий. «Тело отлично знало, чего оно жаждет, но мой рассудок отклонял каждую его мольбу. Мной овладевали то страх и стыд, то безрассудный оптимизм. Меня душили общественные запреты. Психоаналисты манили меня псевдоосвобождением от либидо белиберды».2020
  Владимир Набоков, Лолита. Гумберт Гумберт – главный герой романа.


[Закрыть] Пока не принял решение: «Запретный плод перестаёт быть запретным, когда созреет». И «закопал» свою любовь. До Гумберта ему было далеко.

Сейчас, когда Мария «нашлась», казалось бы, пора эксгумировать, оживить, вернуть к жизни любовь. Однако… Он видел, как Евгений смотрит на Машу, как разговаривает. Как рассказывает о ней. И по определённым признакам без усилий распознал уровень их отношений – «Конечно, они снова встречаются. Проводят вместе редкие, оторванные от семьи, часы. Будьте счастливы. Живём дальше». Ещё одно табу. «Не желай жены ближнего твоего». Да, они не муж и жена. И совершают не богоугодные дела. Но любимая девушка друга – это почти как жена. Табу.

Предновогодний вечер. Небольшой бар, снятый для празднования бывшими учениками его единственного выпущенного класса. Группа одноклассников, пять повзрослевших, возмужавших ребят, которые сдержанно и крепко жали руку, и семь девочек, девушек, женщин. Женственных, красивых, весёлых. Они визжали от восторга, кидались обниматься и целоваться. Словно и не было единиц и двоек, строгости и вынужденной суровости – время стирает мелочи, оставляя главные вещи, учит ценить и наслаждаться сегодняшним моментом. Говорили о том, что больше всего волнует, чем, кто живёт, что беспокоит, о чём думает. Интересно было, что почти никто не обращался к нему за советом, не спрашивал «как быть?» «что делать?» – взрослые, опытные, мудрые. Это радовало. Хотя и мало времени он был их классным руководителем, всё же чувствовал, что зёрна дали неплохие всходы.

Как обычно через некоторое время остались самые крепкие. Как обычно к этому моменту темы стали откровенными, интимными, открытыми. Беседа перескакивала с одного на другое. О мужьях, жёнах, детях.

– Я развелась, потому что за всё время, сколько мы прожили вместе, он не хотел детей, так и не захотел вообще. Меня это не устраивает. Я хочу. – Мария закурила.

– Разве «сделать» ребёнка – это такая большая проблема?

– Хочется от любимого, достойного мужчины. Чтобы это была семья, чтобы любил меня, воспитывал и занимался детьми. А «приходящий» папа, или папа «на Северном полюсе» меня не устраивает.

– Столько мужчин вокруг. И никого нет?

– Нет. Всё мужики – казлы. – Всё понимающе заулыбались. Анекдот про «козлов» им рассказал Георгий Алексеевич однажды на самостоятельной на окрик отличницы Соколовой «Не списывай, козёл!»:

«– Всё мужики козлы.

– Да, дорогая. Я с тобой согласен. Все.

– И даже ты?

– Конечно, дорогая. Я же мужик.

– Тогда почему я вышла за тебя замуж и живу уже столько лет?!

– Ну, вот, дорогая, мы плавно подошли к теме – почему женщины дуры».

– Ты же понимаешь, что время уходит, и однажды окажется поздно.

– Конечно. Но очень не хочется – от встречного-поперечного.

– Я ей предлагал себя. Не хочет… – Евгений еле заметно пожал плечами, рассеяно оглядел присутствующих.

– …У тебя семья и дочь. И ты не бросишь их. А значит, будешь приходить, когда вырвешься…

– Зато я буду помогать…

– Извини, Жень, мы уже говорили с тобой. – Мария немного злилась, хотя и старалась не подавать виду.

– На самом деле не важно. Кто бы ни был отцом. Я готов помогать. Роди не от меня. Ребёнок важнее условностей. Просто всё затягивается, время уходит же, Машенька. Я переживаю…

Маша молча повертела головой «Нет… Нет…»

Зима подходила к концу. Не собираясь сдаваться, февраль лютовал – в темноте выла и стонала снежная вьюга. Ветер за окном, пролетая сквозь голые замёрзшие ветки клёна, свистел соловьём-разбойником. Старая пятиэтажка ощутимо вздрагивала под его напором. Морозный рисунок на стекле искрился колючими шарами от раскачивающихся уличных фонарей. Ночь. После двенадцати. Он сидел на кухне под звук медленно кипящего чайника и читал Беляева «Человек-амфибия».

«– Вы любите Гуттиэре? – спросил Ихтиандр после небольшого молчания.

– Да, я люблю Гуттиэре, – просто ответил Ольсен. Ихтиандр тяжело вздохнул.

– И она вас любит?

– И она меня любит.

– Но ведь она любит меня.

– Это её дело. – Ольсен пожал плечами.

– Как её дело? Ведь она ваша невеста.

Ольсен сделал удивлённое лицо и с прежним спокойствием ответил:

– Нет, она не моя невеста.

– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр…».2121
  Александр Беляев, Человек-амфибия.


[Закрыть]

Тихо и неуверенно тренькнул телефон. Прислушался – показалось?

А через секунду он требовательно зазвонил.

«Привет», – произнёс тихий голос. – «Приедь ко мне».

Маша…

Она не могла позвонить ему просто так… Ни с того ни с сего… Тем более позвать к себе в гости… За столько лет она ни разу не пригласила. Георгий Алексеевич догадывался, что и для неё существует табу. Для такого звонка что-то серьёзное должно произойти. Что-то исключительное. Важное и невозможное…

И он понёсся к ней.

В открывшейся двери Маша стояла тёплая мягкая ароматная, спокойная. Тревога, с которой он всю дорогу мучился в такси, чуть-чуть отпустила.

– Входи… Раздевайся. Проходи. Сейчас чай сделаю. С коньяком. С мороза.

Георгий Алексеевич бы у неё первый раз. Прошёл в комнату. Огляделся. Небольшая, уютная комната одинокой женщины. Торшер у дивана, в кругу света журнальный столик. Книга раскрытая, сверху журнал, чтоб не закрылась. Он заулыбался: «так не бывает». Словно и не останавливался читать.

«– Вы лжёте? – вспыхнул Ихтиандр. – Я сам слышал, как смуглый человек на лошади говорил о том, что она невеста.

– Моя?

Ихтиандр смутился. Нет, смуглый человек не говорил, что Гуттиэре невеста Ольсена. Но не может же молодая девушка быть невестой этого смуглого, такого старого и неприятного? Разве так бывает? Смуглый, вероятно, её родственник… Ихтиандр решил повести свои расспросы другим путём.

– А что вы здесь делали? Искали жемчуг?».

Время для приготовления чая как-то слишком затянулось. Он встал, зашёл на кухню. Его словно окатило холодной волной тоски и грусти. Маша, опустив голову, стояла у плиты, на которой чуть ли не подпрыгивал кипящий чайник, и плакала.

– Машулечка, милая, любимая! Что случилось?? Что с тобой??! – он подскочил к ней, взял за плечи.

Мгновенно она развернулась к нему. Обхватила за шею. Вжалась губами в подвернувшиеся губы. Целовала. Целовала так, словно наступает конец света. Яростно глубоко страстно. Неведомой нечеловеческой силой их вжимало друг в друга… Чайник залил конфорку. Лампочка под потолком, взорвавшись, осыпала их темнотой. Стекло окна, к которому он прижимал её, застонало от напряжения. Стены кухни треснули, рассыпались. Сходивший с ума одинокий февраль подхватил, закружил, завертел их, обжигая холодной искрящейся страстью, сильнее и сильнее обнимая, пока они не превратились в единое целое. Бешеный танец в пустоте. Стремительное танго, засыпающее медленным вальсом, и пробуждающее вновь. Круговорот желаний, тел, дыханий, нежности, рук, страсти, губ, стонов, поцелуев, шёпота.

Он целовал её в губы, а она бесконечно задавала ему один и тот же вопрос.

Почему твоё сердце всегда было закрытым для меня

Почему ты ни разу не проявил ко мне интереса

Почему был холодный и молчаливый

Почему ты ни разу не открыл душу

Почему не сказал, что любишь

Почему был далёким

Почему

Она вжималась ему в грудь и плакала.

Хмурый рассвет заглянул в окно. Было жарко и из открытой форточки пахнуло ароматом любви, счастья и умиротворённости. Одеяло было сброшено на пол. Переплетя ноги, они, обнажённые, лежали крепко обнявшись. Засмущавшись, рассвет отвернулся, прикрыв окно плотным туманом.

– А теперь уходи.

Он ещё спал. И не сразу понял.

– Что?

– Уходи…

Она лежала, свернувшись калачиком. На осторожное прикосновение резко дёрнула плечом.

Он нарочито медленно одевался, хотя интуитивно знал, что ничего не изменится. Будет только хуже, если начнёт на чём-то настаивать, спрашивать, объяснять, да и вообще что-то говорить. Одевшись, вышел из комнаты на кухню. На полу разбитая, сгоревшая лампочка – как они не повредили себе ноги, было загадкой. Нашёл веник, собрал осколки в совок, выбросил в мусорку. Задержался на пару секунд. Надел ботинки, куртку. В душе было тихо, пусто и спокойно. Известное знакомое состояние. Вопросы, подгоняемые адреналином, сорвутся с цепи только, когда он уйдёт, спустится в лифте, выйдет из подъезда, пройдёт сто, двести, триста шагов.

я в клетке бьюсь, мой голос пуст,

проносится в мозгу истошном,

что я, и, правда, бед источник,

пусть!..

Но в миг, когда меня сомнёт,

мне хорошо непостижимо,

что ты сегодня не со мной.

И тем оставлена для жизни 22 22
  Андрей Вознесенский, Эскиз поэмы.


[Закрыть]

Он набрал побольше воздуха, толкнул подъездную дверь и вышел в февральский мороз.

Она слышала, как он одевался, как выбрасывал в мусорное ведро осколки, как загудел лифт.

Лежала голая, не шевелясь, свернувшись калачиком. Плакала.

Два месяца назад на Новый год они поругались с Евгением. Всё началось с обычной в последнее время темы их бесед: «ребёнок». С тех пор он пропал, не звонил, не приходил. Сама звонить она боялась. Попасть на его жену – ей было и стыдно, и страшно. Волновалась, переживала, изводила себя вопросами, накручивала – ответами. Нервы были на пределе, она не знала, что делать. О том, что происходит у неё в душе, и поговорить было не с кем. Был только один человек. Но разговора с ним она боялась в миллион раз больше, чем «попасть на жену». Георгий Алексеевич был её первой любовью. Откровением, открытием, Вселенной, которая распахнулась бескрайними горизонтами в её душе, цветком, ярко распустившемся в её девичьем сердце. Она любила его до сих пор. Неудержимую тоску безответной любви гнала прочь. Евгения она тоже любила. Это были другие чувства. Он оказался в трудную минуту возле неё. Помог ей. Был всё время рядом, поддерживал. Он нуждался в ней. Он был нужен ей.

Она любила их обоих – каждого по-своему.

Мучило и выворачивало наизнанку – она изменила Евгению. Ну, и что, что у него жена, ну, и что, что не было у них обязательств, они же любят друг друга. Чувство вины заглатывало. Если бы не истина, открывшаяся этой ночью, которая поразила и парализовала: всё это время её любимый учитель физики любил её. Скрывал, от всех, от неё, от себя. Земля уходила из-под ног, когда представляла, как было ему тяжело. Сердце разрывалось от картин, какими могли быть счастливыми, прекрасными и удивительными эти ушедшие годы. Яркой вспышкой взрывалось осознание, что она изменяла ему с Евгением. Проносились перед глазами тени прошедшего, мелькали сцены возможного, но не сбывшегося. Не совершенные поступки, не сделанные дела – невосполнимая утрата. Упущенное время. Навсегда. В мозг вкручивались мысли «Что-то надо делать! Что делать? Никого нет. Все ушли. Одна я. Грязная шлюха. Любишь одного, спишь с другим. А кого любишь? С кем спишь? Так и не знаешь…»

Потом вспомнила полученный на прошлой неделе из клиники Ленинградского Медицинского Института ответ. И заревела с ещё большей силой. «Господи, да за что же? Что не так? Что я сделала? За что меня? За девичью любовь? Конечно, другие же не влюбляются – я одна такая, да? Или это за то, что влюбилась во взрослого мужчину? Да, что же у меня всё никак у людей. Всё криво и не по-человечески. Боженька! Если ты есть, сделай что-нибудь! Скажи, что ты не бросил меня! Ну, хоть чем-то помоги! Дай знак, что ты помнишь обо мне! Неужели мне так и сдохнуть в этом болоте? Молчишь… Конечно, зачем тебе такая пустая дурочка».

Что-то где-то шевельнулось. Зашуршало и тут же смолкло.

«Вернулся!!» Она села. Секунду вслушиваясь. Что-то однозначно происходило на кухне. Завернулась в одеяло и понеслась. В полумраке кухни тёмный силуэт у стола что-то вытаскивал из белого целлофанового пакета.

– Ты вернулся! – она влетела на кухню, закинула руки на шею. Одеяло скользнуло на пол.

– Машенька! Машенька. Что ты. Успокойся. Дверь не заперта. Ты спишь. – Евгений обнял её, продолжал шептать, пытаясь найти её губы. Мария отстранилась, сделала шаг назад.

– Маш?.. – Автоматически шагнул за ней.

Она, словно испуганная улитка, сделала от него ещё шаг и упёрлась спиной в прохладную стену.

– Маша?

…

– Жень. У меня не может быть детей.

Они долго молча сидели. Евгений – в кресле. Мрачный. Лицо не попадало в световой круг торшера, тяжело нависало свинцовой снежной тучей. Она – на разобранном диване, вжавшись в ковёр на стене, обхватив колени руками. На журнальном столике лежал большой почтовый конверт, рентгеновские снимки, ленты с диаграммами, бумаги с синими печатями. И всё это убедительно и безапелляционно доказывало: организм не способен даже зачать ребёнка.

Потом Женя ушёл. Сказал «я что-нибудь придумаю» и ушёл.

«Вернётся ли, не знаю. Прошло два месяца. Долгих чёрных тяжёлых два месяца. Наверное, так и не придумал. Я ему не звонила, ни домой, ни на работу. А вот Георгию Алексеевичу позвонила. Один раз. Долго никто не подходил – я физически ощущала треск звонка в пустой квартире. Эхо звонка. Потом старушечий голос проскрипел: «Ааааалъйййоооо.... Кто йййэта? Каво пазвать? Нет, детачка, тут такой не живёт… Ты, детачка, наверная, ошиблася…» Вчера получила из ЛМИ ещё одно письмо, читаю «Наша клиника приносит свои извинения. Мы перепутали Ваши анализы с анализами другой клиентки». Реву второй день. То ли от радости, то ли от горя».

Часть 6. Настя

Владимир Иванович громко и грязно выругался. Двери лифта закрылись в этот момент, когда понял, что забыл все документы для сегодняшней встречи. Встреча была важная. Встреча, к которой готовишься и идёшь всю сознательную жизнь. Рука потянулась остановить лифт, но «возвращаться – плохая примета». В голове закрутились мысли, как решить эту дурацкую задачу борьбы рационального с иррациональным – перед важными событиями суеверие в человеке невероятно зашкаливает. Когда понял, что компромисса не найти и вернуться – смерти подобно, лифт остановился. Восемнадцатый этаж. В кабину зашла девушка в одежде обслуживающего персонала.

Противоречивые чувства.

Его всегда коробило, когда вокруг него проводились какие-нибудь технические, клининговые и другие подсобные работы. Он не любил, когда на его пути встречались уборщицы, метельщики, мужики с инструментами, девушки в технических халатах, юноши в спецодежде. Делайте свою работу так, чтобы вас никто не видел! Он собственноручно вписал в договор пункт о том, чтобы все работы различных там уборщиков и поломоек, посудомоек и поливальщиков, техников и сантехников и так далее и так далее – проводились исключительно в ночное время, ране утреннее время, либо, в качестве исключения, когда точно известно, что в ближайшие три часа он в этой точке пространства не появится.

Но Вселенная неожиданно подсунула решение, грех не воспользоваться.

– Девушка, как Вас звать? Поднимитесь на два этажа. У самой двери столик, на нём тёмно-синий портфель с документами. Я буду ждать в гараже. Вот ключи. – Всунул ей брелок с ключами, подтолкнул из лифта. Дверь закрылась.

Он спускался и пытался оценить свою нервозность. Всё-таки подготовка к мероприятию его серьёзно вымотала.

Она подбежала к автомобилю раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Взволнованная. Волнистые красивые цвета молочного шоколада волосы распустились. Смущённый взгляд. В одной руке портфель, в другой – скомканная в кулаке форменная кепка. Под мешковатой спецодеждой он опытным чутьём уловил привлекательные телесные формы.

– Спасибо. – Нажал кнопку стеклоподъёмника.

Когда за автомобилем закрылись автоматические ворота, она тихо сказала: «Меня зовут Ана-стасия».

Он сидел на заднем сиденье, смотрел на мелькающий за окном зимний снежный город, и думал совсем не о переговорах. О девушке. Ведь мог же и Александра попросить подняться за портфелем. Водителю своему он доверял и не однажды уже просил об этом. Но подвернулась она. И не в его правилах отказываться от того, что предлагает, подсовывает судьба.

Так они познакомились.

Он потом несколько раз устраивал «случайные» встречи – приглядывался. Пытался понять, что в этой невзрачной, на первый взгляд, уборщице, в чуть великоватой и поэтому слегка неуклюже сидевшей на ней спецодежде, такого привлекательного.

Исключительно редко налетала хандра. Такое непонятное подвешенное состояние, когда, вроде бы всё тихо и спокойно и нет причин для беспокойства, но на душе тревожно. Вроде и не болен, а как-то странно ломит и тянет мышцы. Ноги и тело в тепле, но каждой клеточкой тела чувствуешь подкрадывающийся сквозняк.

К трём часам дня, понял, что больше не может, отменил дела. Вернулся в своё офисное здание. Здесь он выделил для себя апартаменты на последнем этаже. Кабинет, библиотека, комнаты отдыха, спальни, гостевые комнаты, бильярд, бассейн, бар – всё для работы и отдыха. Не выходя, можно управлять всей корпорацией.

Выключил большой свет, включил негромко музыку, разжёг камин. Погрузился в горячий ароматный бассейн. Через час, когда закончился «Ахтамар», открыл ещё одну бутылку. Пододвинул кресло поближе к камину, и, как был ещё мокрый, уселся, вытянув ноги к огню.

Холод постепенно отпускал сжатое тело, мозг расслаблялся, сознание приобретало свободу и лёгкость. Клубок деловых бизнес процессов рассасывался, уступая место фривольным мыслям и картинкам. Настя одетая и обнажённая. Разогретая фантазия дорисовывала пикантные части её тела. В разных ситуациях и разных позах. Жена откуда-то из подсознания появлялась и строгим взглядом корила за распутство.

Жена.

Елизавета Сергеевна – мягкая тёплая нежная домоседка. При этом: неутомимая творческая личность. Театры, кино, выставки, концерты, художественные мастерклассы, писательские клубы. Как ей удавалось совмещать домоседство и кипучую поэтичность, он не представлял. Дом всегда идеально чист. В приступах шутливого недоверия он проводил ладонью в узком пространстве между потолком и шкафом – пыли не было. Посуда всегда сверкала, окна всегда блестели. Бельё и одежда всегда выстирано, отглажено и ароматно. Полноценные завтраки, обеды и ужины: с первыми и вторыми блюдами, десертом и выпечкой. И она, тихая и умиротворённая, сидела, поджав под себя ноги, в кресле под торшером, читала или писала кому-то отзыв. Она и в занятиях любовью была мягкой и чистой, нежной и созерцательно-податливой. Он, как все молодые мужчины, был горяч и прямолинеен, необузданно требователен и не прихотлив, – утыкался в её медлительную эротическую изысканность, сексуальную чайную церемонию. Она сводила его с ума. И он был безумно в неё влюблён.

Их роман начался в тот вечер, когда, проводив общего друга – а ещё и её любовника – в трёхмесячную командировку куда-то в Африку, они неожиданно занялись сексом в её сумеречном подъезде, когда он пошёл её провожать. Её слова «я давно тебя люблю» произвели гипнотическое действие – он почувствовал, что жить без неё не может. Проведя безвылазно в постели целую вечность, а именно шесть с половиной дней, он в воскресенье вечером переехал к ней. И вот вместе они уже двадцать четыре года.

Ни разу практически не изменил ей – так как имел всё, что может только пожелать мужчина. Уют, комфорт, тепло, горячую еду, бескорыстную нежность, безропотный и беспрекословный секс. И ему не насиловали мозг.

Конечно, он любил её.

У них мало было общего. В противоположность ей, он был яростным хроническим трудоголиком. Работать любил и мог. Наслаждался процессом. Каждым движением руки, каждой идеей. Доводя до совершенства, до логического завершения всё, за что брался. Искусством почти не интересовался. Читал в основном специализированную литературу, которая могла бы помочь в делах. Грубоватый, немногословный – почти угрюмый.

На заре отношений эта несовместимость заводила их. Было приятно, интересно, адреналиново. Когда с делами у него всё складывалось удачно, он увозил её из города. На день, два, три. К безымянному озеру, где на десятки километров лишь их единственная опустевшая избушка егеря. Сторожка путепроходчика на забытой узкоколейке – напечённый летним солнцем дурманящий аромат мяты и полыни, запах креозота и старого железа, оглушающие цикады. Дом над оврагом на окраине деревни-призрака, где одинокая собака распугивала одинокие же тени, а безумный петух в каком-то дворе будил тишину в три часа ночи. Палатка в котловане давно заброшенного отработанного песочного карьера, где природа отвоевала своё пространство небольшим прудом, деревьями, плотным кустарником и тишиной.

А она водила его в театр, творческие вечера, кино, выставки.

Конечно, он любит её.

Но вот выросла дочь, вышла замуж и улетела на родину мужа, в Чили. А его бизнес стремительно рос и развивался. Деньги, положение, власть, свобода – свобода выбора, свобода передвижения, свобода предпочтений. Дом превратился в дворец. Вернее, дворец стал домом. И теперь всем занималась прислуга.

Уже, наверное, лет пять, как отношения с супругой резко стали холодеть. Он предполагал, что причиной может быть её роман на стороне. Поймал себя на мысли, что ему всё равно. Но личная служба безопасности не нашла ничего подозрительного.

Всё чаще возникали вопросы «люблю?» «любит?». Возможны ли глубокие чувства у людей, которые так не похожи, которые всю жизнь на грани понимания. Может быть, она терпит его? А ему просто нужно было то, что у него было с ней – пещера, где он мог «зализывать» свои раны, отдыхать и иметь секс?

Что произошло? Кризис среднего возраста? Или уже старость? Появление возможности не вкалывать по двадцать пять часов в сутки? Мозг освободился? Почему раньше таких вопросов не было? А, ведь и, правда, он раньше почти никогда не задумывался над этим. А если и посещали какие-то мысли – гнал.

Мозг, привыкший во всём разбираться, доковырялся до момента, когда случился сдвиг в сознании. В тот день они заключили большой контракт и поехали отмечать сделку в ресторан. Он только так назывался «ресторан». Это было заведение полного цикла. Поэтому через некоторое время они все оказались в сауне. Произошёл ядерный взрыв мозга, когда две высокопрофессиональные проститутки выжали его как губку. Насколько скромным оказался его сексуальный мир – он понял дня через два, когда очухался.

Его тренированное сильное и выносливое тело отказывалось шевелиться. Стонало, ныло, кричало от боли, как после ударной тренировки перед крупными соревнованиями. Отказывалось, и требовало добавки.

Потом он регулярно возвращался к этому моменту. На жарко тлеющие угли плеснули хорошей порцией спирта, и разворошенный костёр вспыхнул, загудел, взвился языками к звёздам. Не могла Лиза удовлетворить распахнувшуюся страсть. В силу своего нравственного и физиологического устройства. У неё просто нет столько спокойствия, чтобы пригасить огонь, и нет столько энергии, чтобы поддержать. Долго думал: является ли секс на стороне – изменой, если он необходим для сохранения отношений, семьи. Если гормоны рвут на микрочастицы организм, является ли мастурбация изменой для жены, которая физически не в состоянии выдержать сексуальные намерения и требования. Является ли изменой сон, в котором ты занималась любовью не с мужем. А просмотр порно без супруга или супруги. Кто-то не считает изменой всё-всё-всё, кроме поцелуя в губы. А для кого-то взгляд в сторону – уже страшная измена. Где та грань? Как её провести? Кто её проводит? Почему проводит?

А может быть ключевое слово «кто-то»? если одно и то же для разных людей может быть изменой, а может – не быть. Значит, всё в голове человека происходит. Именно сам человек решает, что считать, а что не считать изменой.

По всей видимости, это так. Но как быть с тем, если одно и то же я не считаю изменой, а жена – считает? А как быть, если разные взгляды на измену у нас с обществом?

Он видел, что жена знает про то, что в его жизни появились другие женщины. Видел, что она знает, что он знает про то, что знает она. Ни разу не было сцен, разбитых тарелок, скандалов. Ни одного косого взгляда, резкого слова. Не рабская покорность, но молчаливое принятие. От чего чувство вины порой зашкаливало.

Конечно, он любил её. Но у неё не было возможности дать ему то, что нужно, и он брал это на стороне. При этом, не переставая любить.

Ночь проникла в помещение. Разлилась фиолетовым сиропом. Щёлкал уголь в камине. Где-то в неплотно закрытом окне подвывал ветер. Тело согрелось, размягчилось. Коньяк закончился. Сознание казалось ещё светлым, а мысли вильнули в какую-то не ту сторону. Захотелось чего-то экзотического. Встал с кресла. Качнуло – коньяк, всё-таки, добрался до сознания. Раскачиваясь и тяжело опираясь на встречающуюся мебель, побрёл в сторону кухни, к бару.

Он стоял посередине кухни в центре огромной разлетевшейся лужи. В ней айсбергами сияли серебристые осколки. Упругий ромовый аромат Оптимуса вытеснял все разумные и логические мысли, наполняя пространство солнцем, жарой, карамельным сиянием, сладкой благоухающей романтикой Карибского моря. С голым торсом, в шортах, босиком. В одной руке телефон, другая – до сих пор удивлённо раскрытая. Недоумённое выражение лица. Беззащитно вопрошающий взгляд.

Увидев это великолепие, Настя громко расхохоталась, и смеялась так заразительно, что и он невольно заулыбался, оглядывая себя со всех сторон.

– Стойте, не двигайтесь, я за пылесосом!

Она ловко собрала все крупные и мелкие осколки, кружась на коленях с тряпкой и губкой, собрала благоухающую жидкость. И, когда собралась вымыть пол начисто, он остановил её.

– Оставь. Потом. – Сделал к ней шаг.

Она выпрямилась. Повернулась ему навстречу. Пронзительные почти чёрные от распахнутых зрачков глаза смотрели серьёзно, несмотря на не сошедшую ещё с губ улыбку, – как-то сразу вглубь и поверхностно, охватывая всё сразу. Спокойные не мельтешащие зрачки. Она смотрела в него. Словно владела каким-то ему неведомым доисторическим знанием пращуров.

То ли от уже выпитого коньяка, то ли от всепроникающего ромового аромата, то ли от того, что он обнимал девушку, то ли от того, что этот гипнотический взгляд лишал воли – всё вокруг закружилось, стены, бар, диван, стол, стулья. Расплывчатые волны пространства спиралью разбегались от него, сквозь стены, вдаль и возвращались плотными кругами. В глазах потемнело. Миллионы иголочек впились в кожу.

It's Me, and I'm ready to go,

Ready to show, that I'll never let you down.

And I want you to know, that this power will grow… 23 23
  Крис Де Бург, песня «It's me».
  Это я, я готов идти вместе с тобой.
  Поверь, я никогда тебя не подведу.
  И знай, день ото дня любовь моя будет расти.


[Закрыть]

Кто-то взял его ладонь и, как маленького ребёнка отводят от края дороги, потянул, настойчиво, осторожно и медленно…

Проснулся от тишины. Обнажённый. Разобранный диван. Кухня. Притенённые окна. В мозгу булькало и переливалось вместе с движением глаз. Пришлось их закрыть. Правда, получилось ненадолго. Не было сил и желания вспоминать, что случилось, что было, что произошло. И даже мысль «о, как мне херово» от бессилия и головокружения не могла нормально сформироваться. Под закрытыми веками кружилась красноватая темнота, раскачивая и медленно погружая его в забытьё. Где-то зазвенел телефон. Настойчиво и требовательно. Выволакивая из спасительного сна. Пока он с кряхтением и матом поворачивался, чтобы подняться и сесть. Пока сел и поймал равновесие. Пока мучительно ориентировался – откуда идёт сигнал. Пока, превозмогая перекатывание бильярдных шаров в голове, встал и сделал пару шагов. Чёрт! Телефон умолк. Стоя в центре кухни, опираясь на стол, пытался сообразить, что делать дальше. Взгляд упал на большой стеклянный кувшин с жидкостью, стоявший на столе. Спасение!