Текст книги "Начало Руси"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Может быть, некоторые наши второстепенные соображения окажутся не вполне удачными. О том не спорим. Подробности и частности ждут еще многих и многих работ. Но это, надеемся, не изменит нашего главного вывода, что Русь была племя туземное и славянское, а не пришлое из Скандинавии.

1 Вот наш ответ на вопрос норманистов: почему же ни византийские, ни арабские источники не говорят ясно о Руси ранее 862 года, т. е. ранее т. наз. призвания Варягов? Когда бы византийцы ни заговорили о Руси, призвание князей всегда оказалось бы ранее. Составитель летописного свода имел настолько соображения, что он не мог поставить призвание князей позднее нападения Руси на Константинополь, когда он и самое появление ее объясняет призванием князей. Это нападение на Византию и есть наше историческое тысячелетие. Если бы оно случилось столетием ранее, то и призвание князей вероятно было бы внесено под 762 годом: оно, хотя бы только двумя или тремя годами, должно предшествовать нападению на Византию. Но у составителя свода не было настолько соображения, чтобы понять всю невероятность столь важных переворотов и завоеваний, совершенных в течение нескольких лет, т. е. скорее, чем при Александре Македонском. Как Византийцы заговорили о Руссах вследствие их нападения на Константинополь в 865 г., так и Арабы заговорили о них преимущественно вследствие их больших походов на Каспийское море.

2 Отсюда нам понятны будут такие выражения у Византийцев, как следующее: "Геты или, что одно и то же, Склавины" (Феофилакт). Что имя Гетов или Готов было не чуждо Славянам, показывает название одного Славянского племени, в Фессалии и Пелопонезе, Велегосты; а также присутствие слова гост или гаст в именах славянских богов. Это гост есть то же, что гот; между ними такое же отношение, как, например, между туры и турсы: с является иногда не только в начале слова (Скит, Сполин, Стырь и пр.), но и в конце.

Очень может быть, что имя Готы или Гуты пошло от одного корня с словом Скиты или Скуты, т. е. от кут или гут. Напомним слова одного византийского писателя (Синкела): "Скифы, которым на родном языке имя Готы". Уже Пинкертон в упомянутом выше сочинении доказывал родство Скифов с Готами. А после точных и подробных исследований Уккерта (Skythien. 1846) теория Нибура о монгольстве Скифов не может иметь места. Уккерт доказал только, что Скифы были племя Арийское. Далее него пошел в том же направлении Бергман (Les scythes les ancetres des peuples germaniques et slaves. 1858). Из многих других трудов о том же предмете укажем на появившееся недавно сочинение Куно (Die Skythen. 1871), который в Скифах видит Славяно-Литовскую (Capматскую) семью исключительно, что, по нашему мнению, не совсем справедливо. Мысли о связи некоторых Скифских народов с Славянами встречались и прежде между учеными польскими, чешскими и русскими (Коллонтай, Потоцкий, Шафарик, Венелин, Надеждин, Чертков и др.); но эти мысли не достигали достаточной ясности и достаточной степени обобщения.

ЕЩЕ О НОРМАНИЗМЕ

"Русский Вестник". 1872 г. Ноябрь и декабрь. (Ответ Погодину)

I

Современное значение норманизма. – Шлецер, Карамзин и Погодин

Объявляя войну норманизму в своей статье О мнимом призвании Варягов(Русск. Вести. 1871, No 11 и 12), мы, конечно, рассчитывали на возражения. Но в то же время, рассмотрев этот вопрос по возможности с разных сторон, мы настолько убедились в несостоятельности норманской теории, что серьезных возражений с ее стороны не ожидали и не ожидаем. Ибо все, что можно было сказать в ее пользу, давно уже сказано, и все это оказалось более или менее неудовлетворительно. Прошло довольно времени от появления нашей статьи, и те возражения, которые до сих пор появились, по нашему крайнему разумению, только подтверждают несостоятельность норманской теории. Мы объявили ей войну тем решительнее, что, по нашему убеждению, она до сих пор продолжает причинять вред науке Русской истории, а следовательно, и нашему самопознанию. Благодаря этой теории, в нашей историографии установился очень легкий способ относиться к своей старине, к своему началу. Обыкновенно перечислив названия разных славянских и неславянских племен и помянув о том, что Славяне жили не ладно между собою, мы затем приступаем к истории русской государственной жизни так сказать ex abrupto. Этот приступ напоминает наши сказочные приемы. "Где-то за морем, в некотором царстве, в некотором государстве жили три брата. Однажды к этим трем братьям приходят послы из-за тридевять земель и говорят им: "земля наша велика" и т. д. Даже сохранен и тот обычный прием, что два брата являются только для обстановки, и вся удача принадлежит одному.

Эта пресловутая теория продолжает оттирать из истории целый могучий народ, с незапамятных времен обитавший в Южной России, а на место его вызывает из-за моря какую-то тень, которую она не знает как назвать: не то народом, не то дружиной, и утверждает, что эта тень и была настоящая Русь и что она в несколько лет покрыла собой все пространство "от финских хладных скал до пламенной Колхиды". Вместе с небывалым народом Варяго-руссов создан в нашей истории и небывалый норманнский период, и затем чуть ли не все основные явления нашей государственной жизни объявляются не своими, а чуждыми, принесенными из-за моря; дружина, бояре, суд, способ собирать дань, – все это будто бы Славяне получили от Норманнов! Зайдет ли речь о вооружении Руссов и их боевых приемах, для образца приводится ковер Английской королевы Матильды с изображением норманнских воинов. Оказывается, что русские Славяне даже и лодку не умели соорудить, и потому, чтобы дать понятие о русских ладьях, указывают на изображение норманнских судов в средневековых рукописях. Странно только, как эти призванные Варягорусы заговорили по-славянски, а не заставили нас выучиться своему германскому наречию?

Наша археологическая наука, положась на выводы историков-норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманнское влияние. При этом не берутся в расчет два самые простые обстоятельства: 1) многие вещи одной и той же фабрикации с помощью торговли распространились на весьма обширное пространство, помимо всяких политических влияний, и 2) многие сходные предметы встречаются нередко совершенно у разных народов, не находившихся никогда в сношениях между собою. Далее, особенно вредно отзывается эта теория на трудах молодых исследователей по части древней Русской истории и этнографии, по весьма естественной неопытности берущих за исходные пункты выводы норманизма. Русская филология также немало затруднена норманнским предрассудком, который мешал до сих пор трезвому взгляду на начало русской письменности. Вообще норманнская струя проникла всюду, где только можно, и затемняла наш кругозор. Поколение за поколением с детства привыкло повторять басню о призвании Варягов как непреложный факт и отнимать у своих предков славу создания своего государства, которое, по летописному выражению, они "стяжали великим потом и великими трудами".

Из всего сказанного нисколько не следует, что с норманизмом можно было легко и скоро покончить. На этот счет мы не заблуждались. На его стороне, кроме стольких почтенных деятелей науки, находится и сила давней привычки. Мы так долго твердили сказание о Варягах, что совершенно сжились с ним. Мы ощущали даже некоторое довольство тем, что история наша, не так как у других народов, имевших мифические времена, начинается: известным годом, известным событием и таким еще оригинальным событием, как трогательная федерация славянских и чудских народов, отправляющая посольство за море! Правда, задняя мысль на счет неспособности наших предков к организации несколько омрачала это довольство; но зато нам было так покойно за Нестором и за Варягами! Мы были избавлены от труда бороться с сумраком предшествовавших веков и там искать своего начала. Фраза: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет" пришлась нам так по вкусу (особенно в эпоху обличительной литературы!).

По поводу своей статьи О мнимом призвании Варягов я выражал прискорбие, что принужден разойтись с М. П. Погодиным. Прискорбие это было совершенно искренне, как по личному уважению к почтенному ветерану, так и потому, что статья моя случайно совпала с празднованием его 50-летнего юбилея и с появлением в свет его Русской истории до Монгольского ига; а в этой книге древняя русская история построена все на том же норманнском основании. В течение всей своей 50-летней деятельности г. Погодин оставался самым ревностным представителем норманизма, и едва только кем-нибудь заявлялись сомнения, он немедленно выступал бойцом, и по справедливости может быть назван патриархом современных норманистов. После стольких счастливо оконченных столкновений не мог конечно он обойти молчанием наше мнение, как и сам о том замечает.

М. П. Погодин выступил бойцом за норманнскую теорию еще в ранней молодости, и этим, к сожалению, предрешил дальнейшее направление своих трудов по обработке нашей древней истории. Если б он приступил к данному вопросу с большим запасом опытности в деле исторической критики, то, по всему вероятию, при своей даровитости, пришел бы не совсем к тем же результатам. Он начал свое ученое поприще под влиянием двух подавляющих авторитетов того времени, Шлецера и Карамзина. Шлецер – надобно отдать ему справедливость – был сильный критический талант, в чем убеждает нас и его труд о русской летописи. Но в этом труде он отнесся не критически к своему исходному пункту, т. е. к летописному сказанию о призвании Варягов. Ему даже и в голову не пришло усомниться в этом сказании или войти в научные рассуждения и его достоверности. Зато надобно видеть, сколько остроумия и сколько усилий потратил он, чтобы согласить возникавшие из самой летописи противоречия с своим исходным пунктом: он относил их обыкновенно к неисправности и невежеству переписчиков Нестора, т. е. того идеального летописца, которого он себе представлял. Его саркастический тон и подчас слишком бесцеремонное отношение к противным мнениям (которые он прямо приписывал глупости и невежеству), конечно, должны были подействовать на современников и ближайшее поколение и, так сказать, порядком их запутать. Действительно, так и случилось.

Под влиянием норманнской школы начал писать свою историю и наш бессмертный Карамзин. Он не остановился над вопросом о начале Руси, а взял уже готовое его решение. Да иначе едва ли мог и поступить, ибо антинорманизм в науке был еще очень слаб. От Карамзина впрочем, не укрылись и некоторые слабые стороны норманизма. Но он желал возможно скорее покончить с этим начальным сумраком и выступить на широкую дорогу исторического повествования, то есть туда, где обилие материала давало свободу его изящному литературному гению. Мы, впрочем, не думаем считать Карамзина, только литератором. Нет, он был и ученый, и историк в истинном, благородном значении этих слов. Многие его исторические взгляды совсем не так устарели, как об этом думают. Для примера укажу на его знаменитое деление царствования Ивана Грозного на две части: с Сильвестром и Адашевым и без них. По моему мнению, оно остается верно исторической правде. Дальнейшая историография наша находит какую-то трагическую борьбу между Иваном с одной стороны, оппозицией бояр и старых вечников с другой, и казням его придает какой-то государственный смысл. Не видим мы этой трагической борьбы. Предшественники Ивана IV сделали более его для Русской монархии; однако они не прибегали к поголовной резне. Говорят, песни народные отнеслись с сочувствием к Грозному. Плохой аргумент для историка: песни народные отнеслись сочувственно и к Стеньке Разину. Но мы уклонились в сторону. Обратимся к нашему досточтимому противнику1.

1 В настоящее время, увы, уже покойному. К великому сожалению, мы лишились его в конце 1875 года. Свой ответ ему я, за немногими исключениями, оставляю в том же виде, в каком он был напечатан при его жизни.

–

II Возражения г. Погодина

В начале своей статьи (Новое мнение г. Иловайского. Беседа, 1872, IV) М.П.Погодин говорит, что ему "тяжело" вновь распространяться о своих доказательствах в опровержение моих положений, что он ограничится опровержениями некоторых и кроме того общими положениями. Жаль, что наш почтенный ветеран не исполнил своего намерения, т. е. не занялся опровержением хотя бы только двух, трех из моих наиболее существенных положений, но опровержениями систематическими и скольконибудь обстоятельными. Вместо того он в коротких словах перебирает большую часть моих положений, сопровождая их категорическими, голословными замечаниями и часто не обращая никакого внимания на мои доказательства. А что касается до его общих соображений, то вот пример:

"В VIII, IX, X и XI веках Норманны, обитатели Дании, Швеции, Норвегии, были хозяевами на всех европейских морях: Немецком, Атлантическом, Средиземном. Взгляните на карту их морских походов: они переплывали Океан; нападали на Германию, Голландию, Францию, Британию, Италию, Ирландию, Испанию, Грецию; проникали в устья всех больших рек и селились по всем побережьям; показывались и водворялись на островах Ферарских, Оркадских, на отдаленной и холодной Исландии, в Северной Америке, задолго до Колумба. А противники норманства, с г. Иловайским включительно, хотят, чтобы Норманны оставили в покое только одну соседнюю нашу страну, для них самую удобную, подлежащую, и подходящую, т. е. устья Немана, Вислы, Двины и Невы. С чем это сообразно? Да они с этих мест и начать должны были свои нашествия. Они очень рано узнали дорогу к ней и через нее в Константинополь, к Каспийским Козарам, в Пермь (Биармию). Все летописи: греческие, русские, арабские полны описанием их повсеместных набегов и представляют везде совершенно одинаковые черты".

В этих немногих строках заключается довольно много погрешностей против истории. Во-первых, Норманны в VIII и IX веках не только не были хозяевами в Средиземном море, но едва начали туда проникать; а тем более они не нападали на Грецию. О X и XI веках не может быть и речи, так как наша Русь ясно выступила под своим именем уже в IX веке. А будто Норманны проникали в устье всех больших рек и селились по всем побережьям – что это такое, как не гипербола? Какое нам дело : до того, что Норманны показывались на Ферарских островах, в холодной Исландии и даже в Северной Америке? (И, заметьте, все это было уже после появления Руси в истории.) Г. Погодин спрашивает, с чем сообразно, чтобы Норманны оставили в покое нашу страну? Не только сообразно, отвечаем мы, но совершенно естественно: так как наша страна не лежала ни в Ирландии, ни в Исландии. Стремление Норманнов на запад вполне согласно с ходом средней истории, когда северные и восточные варвары шли на запад и юг, где находили богатую и легкую добычу. Иногда этих варваров вытесняли с востока другие народы, далеко уступавшие им в знаменитости. Не буду говорить о Готах: укажу на племя, выступившее на поприще европейской истории почти одновременно с Норманнами – на Угров. Они приводили в трепет всю Среднюю Европу и завоевали обширные земли; а между тем эти Угры изгнаны из Южной России ордою Печенегов и потом отброшены от Нижнего Дуная Болгарами. Угры и доселе благоденствуют в чужой земле; а где их гонители Печенеги? Что сделалось с их победителями Славянскими Болгарами? По теории же г. Погодина выходит следующее: так как Угры громили Германию, Италию, Францию, Византийскую империю, западных и южных Славян, то покорение ими соседней России уже подразумевается само собой.

Относительно норманнских походов через Россию в Константинополь и Хазарию, норманисты все имеют в виду слова нашей летописи о пути из Варяг в Греки. Но в первой статье своей мы уже указали, что слова летописца надобно относить к его собственному времени; тут разумеется XII век и никак не ранее XI. Летописец наивно описывает путешествие апостола Андрея по тому же пути; по логике норманистов выходит, что торговый путь из Варяг в Греки существовал уже в I веке нашей эры! Мы указывали на полную невозможность для Норманнов ходить из Балтийского моря в Черное ранее объединения земель, лежащих по этому пути под властью русских князей. Если Норманны в IX веке не плавали по Днепру, то говорить об их походах в Каспийское море значит просто давать волю своей фантазии. Плавание по широкому морскому пути в Исландию, а из Исландии в Гренландию было довольно легким делом в сравнении с речными походами по обширному материку, где надобно бороться и с огромными волоками, и с порогами, и с туземными племенами. А главное, все эти походы Норманнов по восточной Европе в IX веке и ранее совершенно гадательны и не подтверждаются ни единым историческим свидетельством, хотя, по словам г. Погодина о них свидетельствуют все летописи – греческие, русские и арабские. О черноморских и каспийских походах Руссов в IX и X веках, действительно, мы имеем современные свидетельства Византийцев и Арабов; но о Норманнах ни слова. Вообще мы не понимаем голословного повторения прежних домыслов, вроде хождения Норманнов в Черное и Каспийское море. Правила сколь-нибудь научной полемики требуют сначала опровергнуть доказательства противника.

Несколько ниже г. Погодин приводит хотя и не новое, тем не менее оригинальное соображение в пользу того мнения, что черноморские походы Руссов принадлежали Руси Норманнской, а не туземной или Приднепровской. Вот это соображение: Поляне были племя тихое и смирное. Не будем говорить об истории Полян-Руси в предшествующие века, хотя и туманные, однако не совсем недоступные людям, свободным от норманского предрассудка – века, наполненные борьбою с одноплеменными и иноплеменными народами, каковы Готы, Гунны, Авары, Древляне, Угры и проч.; уже одно географическое положение их было таково, что тихое, смирное племя здесь давно было бы стерто народными волнами. Все летописные известия о поведении Полян во время борьбы с Печенегами, Половцами и во время княжеских споров свидетельствуют, что это было энергичное, беспокойное и воинственное племя. (Проследите внимательно историю Киевлян, от человеческих жертвоприношений Перуну до убиения Игоря Ольговича.) Но г. Погодин в этом случае руководствуется известным разглагольствованием летописца о том, что Поляне "обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам своим" и проч. Здесь собственно характеристика брачных и погребальных обрядов, и принадлежит она не IX веку, а XI и XII. Не говоря о явном пристрастии летописца к Полянам сравнительно с другими племенами и об их высшей гражданственности, мы думаем, что можно иметь стыдение к снохам и все-таки предпринимать дальние походы.

На наше замечание, что о пришествии к нам варяжских князей не только не говорят, но даже и намека не делают никакие летописи скандинавские, немецкие и греческие, г. Погодин возражает, что о водворении Роллона в Нормандии известно только по одной скандинавской саге. На это мы ответим: найдите хотя одну подобную же сагу о водворении Рюрика с братьями в России. Но если бы таковая и нашлась, и тогда не следует принимать ее на веру, без предварительного критического рассмотрения, насколько она самостоятельна: ибо в скандинавских сагах мы встречаем некоторые следы наших русских преданий. Последнее совершенно естественно, если взять в расчет родственные связи норманнских конунгов с нашими князьями со времени Ярослава I и вообще приезда Норманнов в Россию в качестве наемных дружинников и гостей в течение XI и XII веков. Хвастливые скандинавские саги немало баснословят о подвигах своих героев в Гардарикии (т. е. на Руси) и приписывают им великое влияние на русские события; однако Русь, очевидно, представляется в сагах великим и туземным народом, а Русское государство настолько древним, что о его начале они ровно ничего не знают1.

По нашему мнению, странно в особенности то, что Константин Багрянородный не упомянул о пришествии Варягорусов, если б оно было в действительности. Он охотно рассказывает о подобных передвижениях и любит объяснять начало государств и народов. Укажем на его рассказы о начале угорской династии Арпадов, о Хазарах, Печенегах, Хорватах и т. п. Одно молчание такого свидетеля способно уничтожить всю норманнскую систему. Но г. Погодин не допускает argumentum a silentio там, где это невыгодно норманнской теории. Зато очень охотно допускает его там, где оно хотя немного говорит в ее пользу. Так Константин не упоминает о Руси Азовско-Черноморской, и этого довольно г. Погодину, чтоб отвергать ее исконное существование; отсюда у него в истории Русь Тмутраканская появляется так же ex abrupto, как и всякая другая Русь. Но, во-первых, как мы сказали, Константин охотно сообщает разные случаи из жизни народов, обитавших к северу от Черного моря: Угров, Хазар, Печенегов и т. п.; тогда как его географические данные об этих народах совсем не отличаются точностью и ясностью. Он даже не упоминает о разных народах, живших в Крыму рядом с греческим Херсонесом, например, о Готах; нельзя же на этом основании отрицать их существование. В его время Русь Тмутраканская, если не вся, то отчасти, находилась в зависимости от Хазар, ее надобно искать там, где у Константина говорится о Боспоре, Таматархе и девяти Хазарских областях, лежавших между Азовским и Черным морями (говорится очень коротко и неясно). Хазария, как этнографический термин, играла важную роль не только в X, но и XII и XIII веках, когда Хазарское государство уже не существовало (см. любопытную статью г. Бруна о Хазарии в Трудах первого Археологического съезда). Так же неубедительна ссылка г. Погодина на молчание Фотия и Льва-диакона. Фотий говорит о Руссах без точного означения их места жительства, и его слова могут быть относимы как к Руси Азовско-Черноморской, так и к Руси Киевской; а Лев-диакон и саму Русь Киевскую называет Тавроскифами, чем указывает на ее общее происхождение с последними. Наконец, мы не понимаем возражения, основанного на молчании того или другого писателя. Для исторической критики имеет значение только сумма известий или сумма умолчаний. О пришествии Руси из Скандинавии молчат все иноземные источники; а существование Руси Тмутраканской подтверждает не одно свидетельство. В наших летописях она появляется в конце X века как особое княжество, следовательно, существовало и ранее. А наши отношения к Корсуню в течение этого века? А русские письма, найденные в Крыму, о которых говорит паннонское житие Св. Кирилла? А походы Руссов на Кавказ и в Каспийское море? А что такое арабские известия о третьей группе Руссов, которую, помимо Азовско-Черноморской Руси, и объяснить невозможно? Что такое свидетельство Масуди, около половины X века, о море Руссов (Нейтас), по которому только они и плавают и на одном из берегов которого они живут? Наконец известно, что Роксалане или Россалане жили около Азовского моря; а этих Росс-Алан из истории никто не изгонит. О моем сближении первой половины этого имени с нашей Русь или Рось г. Погодин и говорить не желает. Жаль. Интересно было бы послушать доказательства того, что Русь и Рось не одно и то же; а следовательно и Англы так же не тождественны с первой половиной сложного имени Англо-Саксы.

М. П. Погодин, столь усердно придерживаясь буквы нашей начальной летописи там, где она имеет легендарный характер, не затруднился отвергать ее достоверность в самой достоверной ее части – в договорах Олега и Игоря. Я обратил внимание на следующую явную несообразность с теорией норманистов: Скандинавы клянутся не своими богами: Одином и Тором, а славянскими Перуном и Волосом. "Но почему вы знаете, спрашивает г. Погодин, что между этими божествами не было соответствия? Перун разве не близок к Тору? Не надо забывать того, что переводили договоры с греческого Болгары, от которых нельзя требовать мифологической учености. Перенесена же принадлежность языческого Волоса на христианского Власия!" Итак, в летописи оказывается страшный и систематический подлог! Мы говорим систематический, ибо этот подлог проведен и далее; стало быть, и тот Перун, который стоял в Киеве на холме и которому поклонялись князья и народ, был не Перун, а Тор. Не Перуна, а Тора оплакивали Киевляне, когда его идола столкнули в Днепр. Кстати, и новогородский Перун тоже вероятно в действительности был Тором? Жаль только, что между их именами нет такого же соответствия как между Волосом и Власием, между Святовитом и Св. Витом. Вот до какого соответствия можно договориться, защищая любимую теорию во что бы то ни стало! Тут же рядом у нашего противника стоят заверения в том, что наши летописцы и не умели сочинять легенд, что задних мыслей у них никогда не было, ни о каких комбинациях они понятия не имели, что первый летописец наш был "монах, заживо погребенный в киевских пещерах" и т. п. Право, такого почтенного человека, как М. П. Погодин, мне совестно обвинять в произвольном обращении с документальными источниками (каковы договоры), и я это делаю с прискорбием.

Кстати: норманизму не надо забывать того, что указание на перевод наших договоров, составленный Болгарами, не сведущими в Славянской мифологии, есть не более как догадка. Известно, что обращение Руси началось еще со времен патриарха Фотия; в эпоху договоров у них были храмы, было богослужение, следовательно можем предположить и письменность. Притом язык этих договоров тот же самый, какой мы видим в Русской Правде. Мы уже сказали, что вопрос о начале русской письменности до сих пор затемнялся влиянием норманизма: ибо как можно допустить, чтобы Русь еще во времена Фотия имела славянскую письменность, когда уже решено, что эта Русь была норманнская и пришла прямо из Скандинавии!

Надобно признаться, возражения М. П. Погодина иногда уже слишком несерьезны. Вот еще примеры: по поводу указанного мною легендарного числа трех братьев, он отвечает, что у Адама и Ноя тоже было по три сына. Или: Русь уже потому не Славяне, говорит он, что все славянские племена назывались у нас во множественном числе (Поляне, Северяне, Кривичи и пр.), а чуждые племена называются собирательным именем женского рода (Чудь, Ливь, Корсь и пр.). В таком случае, отвечаем мы, Хазары, Печенеги и пр. суть племена славянские, а Серебь нашей летописи должна быть отнесена к народам неславянским. Мы указали на то, что Русью называли себя обитатели Приднепровья, а Новгородцы Русью себя не называли. Г. Погодин объясняет это тем, что "Русь с Олегом от них ушла". Жаль только, что неясным остается смысл самого призвания Варягов: Новогородцы посылали за ними так далеко (чуть ли не в Мекленбург-Шверинский, судя по некоторым намекам нашего антагониста); а Варяги только прошли чрез Новгород, да еще велели давать себе дань по 300 гривен в год. Какой черной неблагодарностью заплатили они доверчивым Новогородцам!

1 Как пример хвастливости этих саг и некоторого знакомства их с русскими преданиями укажем на сагу Олава Тригвесона. В ней вся слава обращения нашего Владимира Св. в христианство приписана юноше Олаву; причем последний держит речь, напоминающую то самое, что говорит мученик Варяг по нашей летописи. В этом обращении Олаву помогает супруга Владимира мудрая Аллогия, в которой нельзя не узнать его бабку Ольгу. Сага хотя и путает события и лица, однако ее русский источник в данном случае не подлежит сомнению. Итак, почему же наша легенда о призвании Варягоруссов, столь лестная для Норманнов, не отразилась в их сказаниях? Мы позволяем себе объяснять такое молчание поздним появлением и еще более поздним распространением самой нашей легенды: в том виде, в каком она дошла до нас, это не было собственно народное предание, сохранившее потомству память о действительном событии. Это было сплетение книжных домыслов и недоразумений.

–

III

Умеренный норманизм г. Куника. – Легендарная аналогия

М. П. Погодин в своем споре с г. Гедеоновым ограничился обычным повторением своей норманнской программы, а на помощь себе пригласил г. Куника, на которого и пала главная тяжесть борьбы. Приемы г. Куника мы находим способными поддержать спокойную, логичную полемику. До сих пор он не забрасывал общими местами, не уверял голословно, что наша начальная летопись безупречна или что Русь в арабских известиях суть Норманны и т. п.; а брал некоторые стороны вопроса и старался по возможности подкрепить норманнскую систему какими-либо аналогиями или новым, более точным анализом старых данных. Хотя конечные результаты этих работ все-таки не в пользу норманизма; но нельзя не отдать справедливости его добросовестному отношению к делу.

Мы, собственно, не понимаем умеренного норманизма. Что-нибудь одно: или Русь пришлое норманнское племя, или она туземный народ; средины тут не может быть. Острова Готланд и Даго не помогут. Норманнская система построена так искусственно, что нельзя тронуть никакой и самой малой ее части, тотчас все здание рассыплется. Например, г. Куник не стоит за верность начальной хронологии и 862 год считает вставкой позднейших переписчиков Нестора. (Ответ Гедеонову. Зап. Акад. Н., 1864 т. VI, стр. 58.) Произвольность этой хронологии очевидна. Сказание о Варягах сам норманизм признает почерпнутым из народного предания, но какое же народное предание способно сохранять хронологические числа в течение целых столетий? Однако попробуйте отнять хронологию до 912 года, т.е. до смерти Олега (тем более что эти числовые данные не сходятся с росписью княжений, поставленной в начале летописи). Положим, чтоб объяснить Русь Бертинских летописей (839 год), надобно подвинуть призвание на 30 лет ранее, т. е. отнести его к 832 году; но что же тогда произойдет с главными действующими лицами? Рюрику при смерти было не менее 75 лет, и, однако, он оставил малолетнего сына. Олег, пришедший с Рюриком из Скандинавии, скончался бы столетним старцем. Когда около 1852 года возник вопрос о тысячелетии на основании мнения Круга, который хотел отодвинуть призвание десятью годами назад, то г. Погодин в своем Москвитянине решительно восстал против такой ереси. Одним из главных его доводов было соображение насчет Игоря, которого в "882 году выносили под Киевом на руках, следовательно он родился только что перед смертью Рюрика". И в настоящее время Игорю насчитывают при смерти около 70 лет, хотя года за три до нее он предпринял походы на Византию и в Малую Азию, а в самый год смерти с небольшой дружиной отправился за данью к такому свирепому племени, как Древляне, и хотя он оставил после себя малолетнего сына Святослава. Если накинуть ему еще десять лет (Никоновская летопись так и делает, относя его рождение к 866 году), тогда вероятность событий пострадает окончательно. Если оставить в стороне легенду о Рюрике, то на основании упомянутых фактов Игорю нельзя дать более 50 лет при смерти; даже дадим ему 60; следовательно, его рождение должно быть отнесено не ранее как к 885 году, т. е. ко времени Олегова княжения. Очевидно, Олег был настоящим князем, т. е. старшим в княжеском роде, а не каким-то опекуном Игоря, как его изображают. Хороша опека, продолжающаяся почти до сорокалетнего возраста!