Текст книги "Хозяин Амура"
Автор книги: Дмитрий Хван
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Хорошо, что Белов заранее присел. Иначе такие новости его бы точно заставили сесть там, где он стоял.
– В Москве боярская буча, Брайан. – Павел начал говорить, постепенно повышая тон. – Алексей Михайлович занемог, уже и кровь ему, идиоты эдакие, пускали! Докторов каких-то понатаскали со всей Москвы! Говорят, отравили его!
– Как есть отравили! – возопил Кузьмин. – Неча дохтуров-латынцев подпускать к телу царскому!
– Морозов Борис Иванович, дядька Алексея Михайловича, начал ворогов своих с Москвы удалять, а иных, бают, и вовсе прибили! – добавил воевода Бельский. – Под себя все прибирает, покуда Алексей не преставился. Он ему токмо живой и нужон.
– Стало быть, не его вина в болезни царевича? – спросил Белов, задумчиво потирая лоб.
– Стало быть, не его, – глухо повторил Никита Самойлович. – Верно, иноземцы его отравили. Опричь них никому не надобно злодейство оное. Ляхи…
– А то и свеи! – встрял Кузьмин. – Юный государь, как и отец его, блаженной памяти, непременно желал с ними посчитаться.
– Свеи на то не способны, – покачал головой Бельский. – Ляхи, как есть говорю!
– Может, он жив будет? Чего хороните его заранее? – Брайан обвел друзей глазами.
– Дай-то бог! – несколько голосов вздохнуло в унисон.
Грауль встал и, отозвав Белова в сторонку, наклонился к уху товарища.
– Если помрет Алексей, наша история пойдет, – проговорил он. – Вон, Бельский сидит, а кто скажет сейчас, что он будущий член царствующего дома?
– А может, и не ваша, а какая-нибудь третья развилка будет? – устало ответил Брайан и выругался, отведя душу. – Накрутило так, что никоим образом не разберешься.
После этого он помолчал, опростав чашку с вином. Грауль же к спиртному так и не притронулся, потягивая горячий чай с медом.
– Ну а что народ, стрельцы? – спросил, наконец, Белов, находившийся под сильным впечатлением от новостей.
Еще бы – устоявшаяся было картинка начала размываться. Понятный первоангарцам мир резко менялся.
К самому дальнему от Енисея радиопункту, устроенному в Тобольске в доме купца, знавшего Кузьминых еще по Москве, уже устремились гонцы от Грауля с важными сведениями из столицы. Руководителям сибирского социума, формируемого на берегах Ангары и Амура, было о чем теперь задуматься. Сам же Павел решил съезжать из Москвы до поры, ибо в городе становилось слишком опасно – по Варварке, где стоял Ангарский двор, пока по ночам, но уже начинали появляться непонятного рода лихие людишки. Не ровен час… А на Эзеле спокойно.
– Народ пока не буйствует, но стрельцов стало заметно больше. А вообще, назревает нечто, как пить дать, – отвечал Грауль. – Все пока ждут, выкарабкается ли Алексей или умрет.
– Смута, почитай, только вчера закончилась! А ежели сызнова она, проклятая, учинится? – помотал головой Савелий Михайлович и воздел руки.
– Потому и решили к Тимоше ехать, – подал вдруг голос Михаил Кузьмин. – Нешто он не приютит?
Покуда басовито гудели Кузьмины, Брайан пододвинулся к Павлу:
– А кто он такой, этот Борис Морозов?
– Очень богатый и влиятельный при дворе человек. А если ему и тут удастся женить Алексея на Милославской, а потом и самому взять в жены сестру царицы, то, почитай, второе лицо на Руси будет. Вроде человек с головой, умный и интересующийся. Но опять же…
– Выживет ли Алексей? – проговорил Белов и нарочито медленно потер виски. – Еще что о нем известно?
– Его стараниями в Москве случился Соляной бунт. В сорок шестом, то есть в следующем, году он резко поднимет налоги на соль, основной консервант продуктов, вот народ и взбунтуется. Когда он примет это решение теперь – неизвестно, однако ясно, что при ведущейся страной войне любая казна имеет свойство стремительно пустеть.
Недолго послушав встрявшего в разговор купцов князя Бельского, Брайан потянулся к кувшину с вином. Налив себе чашку, он только успел схватиться за нее, как услышал жесткий, с холодцом голос Грауля:
– Оставь-ка это пойло! И отойдем в сторонку.
Павел увлек Белова к мутному оконцу и, глядя эзельскому наместнику в глаза, проговорил:
– В Новгород через осажденную еще Нарву на днях прибыло шведское посольство, они будут добиваться мира с Москвой. На Эзеле, насколько я понял, переговорщиков не было?
– Нет, – выдохнул наместник островов. – Это что же, сепаратные переговоры, в обход датчан?
– Да, – кивнул Павел, его глаза превратились в щелочки, недобро смотрящие куда-то в сторону. – И в обход тебя. Те, кто сейчас у власти в Кремле, вполне могут нас сдать, как разменную монету.
– Вот оно что… – пробормотал Белов понуро. – Корабли шведские на Ригу ходят часто, но до нас им, похоже, сейчас просто дела нет. А коли будет?
– Ты духом-то не падай! – Товарищ хлопнул его по плечу. – Кстати, я тебе официальный приказ привез. Ты теперь воевода Моонзундский, потом повесишь его в своем кабинете на стенку в рамке под стекло! – натужно рассмеялся Грауль.
– Лучше бы пушек привез, – буркнул новоиспеченный воевода. – Коли такие дела у нас назревают печальные.
– Пушки тебе должен будет датский батальон Саляева сдать. А я тебе винтовки привез, боеприпасы, да еще кое-что по мелочи. Бельский обещал людьми помочь, переселенцев из Пернова направлять.
– Немцев? – махнул рукой Белов. – У меня их и так навалом.
– Русских, Брайан, русских, – улыбнулся Грауль. – А что тебе немцы поперек встали?
– Извини, герр Пауль!
– Ладно, тебе надо до конца весны дотянуть, когда Саляев свою кампанию закончит, – вздохнул Павел. – Ну все, я спать пойду. А с Бельским завтра переговоры будем вести, сегодня он разговаривать о деле не станет.
На самом деле приезд перновского воеводы князя Бельского в Вердер был тайным, с собою он взял лишь два десятка воинов-земляков, которым безмерно доверял еще со Смоленской войны с ляхами. Сам князь Никита Самойлович считал для себя весьма полезным знакомство с людьми Рюрика Сибирского. А после того, как его полковник всего лишь за несколько дней взял невские крепости Орешек и Канцы да ушел к Сердоволю, походя заняв полуразрушенную Корелу, уверенность его лишь укрепилась. Весть оную доставил ему человек Афанасия с берегов Ладоги, в письме же Ефремов восторженно описывал победы, которые дались удивительно малой кровью. За все время лишь трое стрельцов погибло под Канцами, в посаде, да с десяток получили ранения, двоих тяжелораненых стрельцов оставили у корельского старосты. А ангарцам и вовсе убытку не было. С тем оружием, что имелось у сибирцев, возможно дела великие учинять, и потому Бельский с радостью великой принял приглашение остановившегося в Пернове ангарского посла в Москве сопроводить его до Вердера да поговорить там о делах насущных.
На следующий день, когда Грауль и Белов, ранним утром уехавшие на санях осматривать остров, возвратились к обеду, то воеводу Бельского они застали в зале. Никита Самойлович сидел в креслице у камина и, прищурив глаза, смотрел на разгорающийся огонь. Укутавшийся в свою шубу, он молча потягивал из чашки горячий, исходивший паром и пахнущий чесноком куриный бульон. Михаил Кузьмин играл с маленьким сыном в другом углу помещения. Савелий Игнатьевич, верно, еще спал.
– День добрый! – Павел пожал мужчинам, привыкшим уже к этому ангарскому обычаю, руки. – Привет, Глебушка! – Сынишку Кузьмина Грауль потрепал по светлым вихрам.
– После обеда мы к Тимофею поедем, Павел? – спросил Михаил.
– Да-да, уже скоро, – ответил за товарища Белов.
Купец тут же пошел наверх – поднимать родню, Глеб со смехом обогнал отца и устремился по лестнице первым. Вскоре на втором этаже захлопали двери и затопали ноги – люди собирались к последнему переходу в их неблизком пути из Москвы. Ангарцы же присели поближе к огню, негромко переговариваясь. Грауль убеждал Брайана не усложнять строительство укрепления близ самого узкого места, где пролив отделял остров Вердер от побережья.
– Достаточно небольшого каменного форта с пушками и нескольких люнетов, Брайан! – говорил Павел. – Большего не нужно, это будет потеря времени и сил. Крупного отряда шведы против этого несчастного островка не бросят, а от мелкого отобьешься стрелковкой.
– Бросят ли? А Россия разве не займет эти земли? – удивился Брайан. – Я хотел восстановить замок…
– Лучше построй военное училище на Эзеле для молодежи, – предложил Грауль и после некоторой паузы продолжил: – А что насчет Руси… Эстляндию шведы просто так не отдадут. Только после успешного для Москвы заключения мира можно быть уверенным, что твой тыл прикрыт. А пока строй форт и забудь о замке.
– Чуден говор ваш, будто бы немцы по-нашему разговаривают, – усмехнулся вдруг Бельский, с гулким стуком поставив пустую чашку на стол. Потягиваясь, он неторопливо прошелся вдоль стола, словно раздумывал о чем-то. – Гляжу я на вас да на деяния ваши, и удивление мое становится безмерным, – говорил воевода, глядя куда-то в сторону. – Будто иные вы люди, не от мира сего. Будто сверзились откуда-то к нам. Но зачем, для какого дела? – Он повернулся и внимательно посмотрел на пораженных его словами товарищей.
Грауль заинтересованно посмотрел на князя, отметив его честность и прямолинейность:
– Во многом ты прав, Никита. И я рад, что ты сам сказал нам об этом. – Павел поиграл брелоком, сделанным из червонца, ожидая дальнейших слов Бельского, который очень уж явно хотел выговориться.
– Оно так и есть, – продолжил воевода, остановившись напротив ангарцев. – Нутром чую, как будто тянет к вам силком, будто нужда какая имеется у меня…
– Не это ли? – Грауль двумя пальцами поднял брелок-монету.
– Нет! – чуть ли не с брезгливостью отмахнулся князь и снова зашагал к концу стола, явно находясь не в своей тарелке.
Белов же, посмотрев на друга, покачал головой – ну куда ты, мол, ему злато-то кажешь?
– Дондеже всуе говорить о сем, – пробормотал Бельский и обернулся к собеседникам: – Бранко, я молодцов своих привел, как мы договор с Павлом учиняли. Обучить их надобно накрепко с мушкетом вашим обращаться, – присел, наконец, Никита на лавку, – а то из прежних пару уже попортили, черти косорукие.
– Обучим! Дюжина мушкетов твоя, Никита Самойлович, – кивнул Белов. – А ты…
– Нешто я прелести [5]5
Прелесть – ложь (устар.).
[Закрыть]стану говорить?! – всплеснул руками князь и нахмурился. – Буду посылать к вам людишек, мне из Пернова оно сподручно будет. А коли с Литвы люд будет?
– Ничего, – улыбнулся Грауль, – Все одно русские.
После обеда караван ушел на Эзель. Белов проследовал вместе с ним, довольный пополнением русской колонии, долгожданным появлением картофеля, а также новой партией винтовок. К тому же у Брайана в арсенале появились и малые минометы с ограниченным числом боеприпаса, в том числе и химического. Не востребованные в лесах Ангаро-Амурского региона и снятые уже давненько с производства, они могли помочь ангарцам на равнинных островах Балтики.
Бельский, распрощавшись с ангарцами, отправился обратно в Пернов, находясь все в том же задумчивом состоянии. Он пообещал еще раз прибыть в гости, как только просохнет земля. Никита оставил на островах дюжину своих ближайших людей, из которых Грауль пообещал к лету сделать хороших солдат по примеру ангарских стрелков. Таких воинов, чтобы князь был уверен в том, что они и винтовку не испортят, и другим не дадут оного сотворить.
* * *
Далее события завертелись со стремительностью горного потока. Уже в конце мая в Новгород, к ожидавшим русских переговорщиков шведам прибыла делегация московских бояр, в том числе и Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Возглавлял ее Алмаз Иванов, бывший дьяк Казенного двора, только-только переведенный в Посольский приказ по указу Бориса Морозова. Он резко взял быка за рога и, намереваясь воспользоваться аховым положением Шведского королевства, принялся было склонять посланцев канцлера к наилучшему для Руси варианту – когда вся Лифляндия, включая права на Ригу, отходила к Москве да заметно отодвигалась к северо-западу граница в карельских землицах. Шведы, однако, были не робкого десятка и интересы своей державы также соблюсти желали. А поскольку решить дела с молодецкого наскока Алмаза Ивановича не удалось, потянулись выгодные для шведов поэтапные переговоры по каждому участку границы. Взаимные упреки в нежелании заключения мира чередовались с попытками устрашить друг друга союзом с Речью Посполитой и угрозами продолжения боевых действий. К середине дня шведский голова посольства и Иванов, приняв во внимание довлеющие над обоими приказы в скорейшем достижении согласия, сошлись в том, что мир все же следует заключить к вящему интересу обеих держав, а посему они не будут иметь отдыха и сна, покуда не будет учинен договор. К исходу вторых суток, проведенных в палатах Антониева монастыря, отстоявшего к северу от города, «вечный мир» был подписан обеими сторонами. Каждый из соперников считал себя получившим более того, что было реально достижимо, потому они разошлись полюбовно и воздав друг другу должные почести.
Согласно положениям «вечного мира», граница между Русским царством и Шведским королевством «отныне и навеки» в карельской и ижорской землях проходила согласно статьям Тявзинского мирного договора, так и не подписанного в свое время русской стороной. К Руси отходили: Ивангород, Ям, Копорье, невские крепости Орешек и Ниеншанц. Но были и отличия от былого договора – Корела и северный берег Ладоги были уступлены Ивановым в ходе переговоров по размежеванию южных границ со Швецией. В Эстляндии и Лифляндии разграничение прошло по реке Нарова, Чудскому озеру и реке Эмбах, включая в русские пределы город Дерпт, уже переименованный в Юрьев. Последней уступкой шведов стал лифляндский Феллин, ставший самым западным трофеем Руси. Далее граница шла южнее к Тарвасту, а оттуда к Адселю. Мариенбург являл собой южную черту продвижения русских. Остальные города и области, захваченные царскими воеводами, должны быть оставлены русскими полками в течение года. Были и экономические положения договора – торговля русских купцов дозволялась только из шведских портов – Выборга и Ревеля. Использовать полученное побережье Балтики для торговых целей Руси не позволялось.
Ангарский вопрос на переговорах не обсуждался вовсе, и каждая из сторон имела на то свои причины – московиты, что естественно, не желали признавать их ровней, годящейся даже для упоминания в договоре. А шведы же попросту не имели о них ни малейшего представления.
Никита Самойлович Бельский, в результате Новгородского мира лишившийся перновского воеводства, был отозван в Феллин.
Скандинавский полуостров, провинция Бохуслен. Местность близ Гетеборга
Март 7153 (1645)
Шторм, разметавший корабли в тот проклятый день, Новиков запомнил навсегда. Плавание на деревянных лоханях этого века, тяжелых и неповоротливых, было сущим испытанием нервной системы. А с какой любовью и добрым словом Василий вспоминал теперь свой БДК! Здесь же даже среднее волнение на море казалось уроженцу Североморска опасным для жизни. То счастливое утро, когда он проснулся после страшной ночи при абсолютно спокойном море, которое, будто извиняясь перед людьми, послало еще и попутный ветерок, было вскоре омрачено пропажей остальных кораблей каравана. Ни одного из них на горизонте не наблюдалось. Капитан корабля Ханс Йенсен сообщил ангарскому офицеру, что ничего страшного не произошло, просто «Хуртиг» отнесло на запад и теперь им предстоит добавить к путешествию еще пару дней. Однако вскоре выяснилось, что в корпусе корабля появились течи. В ходе аврала тогда вроде бы удалось их заделать, но через некоторое время течи возобновились, чем весьма озадачили капитана Йенсена.
Скалистые берега юго-запада Скандинавии показались на второй день пути. Датчанин направил корабль к берегам, намереваясь посадить его на мель, если не удастся причалить.
– До Христианзунда дойдем, с помощью Господа, а там на ремонт и встанем, – пробормотал боцман Бьерн, осеняя себя крестом.
Никто из ангарцев конечно же его не понял. К счастью для Новикова, его ребята не унывали – отряд состоял большей частью из молодых русичей, которые вполне сносно переносили тяготы морского похода. Нескольким марийцам и тунгусам было гораздо сложнее, но и они держались молодцом. Из первоангарцев, кроме Василия, было еще четыре человека, в том числе начальник медицинской службы батальона пятидесятидвухлетний Владимир Екишев, врач из Мурманска.
К вечеру прилично набравший забортной воды «Хуртиг» все же был посажен на песчаную отмель. И уже через некоторое время появились баркасы и лодки местных рыбаков. Первыми на берег переправились ангарцы. Престарелый полковник Миккельсен, начальник небольшого гарнизона Христианзунда, взглянув на бумаги своих гостей, немедленно обещал им помочь. И уже на следующее утро отряд Новикова погрузился на «Крутобокого Олафа» – корабль с грузом солонины, уходивший к Гетеборгу. Его капитан, толстяк, назвавшийся Олафом, часто и внимательно посматривал на ангарцев, будто хотел что-то спросить, но каждый раз сдерживал себя. Только на внутреннем рейде Гетеборга, когда корабль благодаря умелому лоцману проходил меж подводных и надводных камней, скальных нагромождений и небольших пустынных островков, поросших клочкообразной травой и мхом, он обратился-таки к старшему среди показавшимся ему знакомыми людей, которых вез.
– Слушай, друг! Знавал ли ты так же одетых славных мужчин, что я вез до Ютландии несколько лет назад? Карпи… – поскреб лоб Олаф, вспоминая имя того человека.
Однако Василий с сожалением развел руками, давая понять норвежцу, что совершенно не понимает его. Толстяк же для себя вопрос определенно решил и, хлопнув себя по лбу, с улыбкой указал на Новикова, а затем на его людей толстым, как сарделька, указательным пальцем с грязным ногтем и что-то проговорил, после чего взошел обратно на мостик, довольный собой.
Корабль между тем все дальше входил в шхеры Гетеборга, убрав большую часть парусов. Острова становились все больше, на них появлялись деревья, а то и неказистые домики рыбаков. Частенько «Крутобокий Олаф» проплывал мимо лодок хозяев этих домишек, над которыми кружили вечно голодные чайки.
Искусный лоцман таки привел судно в гавань, встав на якорь близ портовых причалов. Вскоре подвалили баркасы, и началась выгрузка ангарского отряда. Когда же стрелки оккупировали часть причала, а Сазонов уже хотел найти кого-либо, чтобы отдать бумаги, к ним приблизились несколько датчан. Все они и возглавлявший их офицер резко контрастировали с теми, кого Новиков видел в Христианзунде, – эти вояки явно побывали недавно в переделке. Помятая, вся в отметинах кираса офицера и рука на перевязи, в набухшей от крови повязке говорили об этом лучше всяких слов. Заросшее щетиной лицо казалось порядком изможденным, но его взгляд, холодный, пронизывающий насквозь, буравивший ангарцев из-под широкополой шляпы, утверждал его владельца решительным человеком.
Разговор не складывался, покуда Василий не передал офицеру Регнеру Торбенсону документы. Датчанин попробовал было перейти на немецкий, но и этот язык не помог установлению контакта. Среди ангарцев знатоков немецкого не нашлось. Коротко кивнув, после того как бумаги были им прочитаны, Регнер махнул здоровой рукой в кожаной перчатке, схожей с милицейской крагой, указав гостям направление движения.
– Стро-о-ойсь! – разнеслось над причалом – это лейтенанты мигом подали стрелкам команду.
И хотя среди портового гомона она не особенно была слышна, Торбенсон тут же обернулся. Его лицо выказало интерес к тому, как ловко наемники похватали свои сумки и оружие, разобрали большие ящики с ручками и встали в походную колонну, ожидая приказа к маршу. Он одобрительно покачал головой. «Определенно, это хорошие наемники, а иначе зачем бы королю собственноручно писать о них», – подумал Торбенсон. Его солдаты, державшие в руках тяжелые шпаги, стали раздвигать толпу, таращившуюся на ангарцев и мешавшую свободному проходу. Вскоре колонна ушла прочь, и постепенно портовые звуки замолкали, уступая место городскому шуму. Навстречу отряду стали попадаться местные жители, практически не обращавшие на них никакого внимания, разве что иная молодуха кинет оценивающий взгляд или старик-швед недобро зыркнет из-под колючих бровей.
В селении Регнер нашел для ангарцев несколько повозок с ездовыми, а сам и сопровождавшие его воины оседлали коней, оставленных в одном из дворов. Но прежде чем покинуть это место, медик Екишев жестами настоял на том, чтобы датчанин дал ему осмотреть руку. Неожиданно в первую очередь для себя Торбенсон согласился. Промыв раствором пенициллина уже начавшую гноиться и источать крайне неприятный запах рану, мурманчанин с некоторой осторожностью достал из сумки футляр. Шприц не испугал скандинава, который с уважением смотрел на действия медика, впрыскивающего пенициллин в края раны. После этого Владимир Михайлович наложил чистую повязку, с брезгливостью выбросив прежние грязные лоскуты. Поблагодарив лекаря наемников, Торбенсон приказал выезжать на дорогу, тянущуюся вдоль домов и переходящую в широкую просеку.
Оставляя жилые постройки в стороне, колонна проследовала на север, огибая тянущуюся вдоль небольшой реки каменную гряду, поросшую лесом. Через пару часов отряд вышел на открытое место, и взору ангарцев открылась картина укреплений Гетеборга. Город был оккупирован, и, по всей видимости, произошло это совсем недавно. Проезжая мимо полей, окружавших невысокие холмы, на которых стояли крепость и два бастиона, ангарцы видели все те мерзости, что принесла в этот край война. Ни одного более-менее целого крестьянского дома в округе не наблюдалось, однако хмурые, одетые в рванье крестьяне уже копошились возле своих пострадавших жилищ. Буквально в нескольких десятках метров от них, в придорожной канаве, были навалены гниющие трупы, скалящиеся обезображенными лицами на проезжающих мимо людей. Уже и не разобраться было, кто там лежит – шведские ли воины, датские или крестьяне, погибшие ни за что. А валялись эти тела еще с осени, только недавно проявившись из-под снега. Да и на полях там и сям торчали бугорки – трупы погибших, а вот от мертвых лошадей зачастую оставались лишь костяки – мясо срезали подчистую. Воздух был наполнен тяжелым смрадом разлагающейся плоти, лишь в редкие минуты дуновения ветра со стороны моря становилось немного легче.
Тем временем повозки приблизились к одному из бастионов настолько, что ангарцы могли рассмотреть его. Тут явно не обошлось без подрыва порохового заряда – часть стены укрепления просела и завалилась, виднелись закопченные от бушевавшего огня внутренности постройки.
Регнер Торбенсон вел отряд наемников к Тролльхэттену, месту сбора одной из частей войска, что должно было поддержать выступление норвежской армии в Скараборг. Поначалу весьма недовольный приказом сопровождать их, сейчас он благодарил Бога за то, что он встретил этих людей. Ведь один из них спас не только его руку, но и жизнь. Регнер знал, что случилось бы с его раной дальше, и внутренне содрогался от одной этой мысли. Теперь же рука его не беспокоила, боль ушла, спал жар, а лекарь еще несколько раз звал его, чтобы вонзить близ края раны тончайшую иглу. К тому же он накладывал повязку искусней всех лекарей, что успел повидать рейтарский капитан. А встречал он их немало. Капитан чувствовал облегчение и надежду на скорое излечение. Ему теперь хотелось отплатить им той же монетой.
«Надо бы подбодрить их, а то уж больно они унылые», – подумал Торбенсон.
Он направил коня к повозке, где рядом с ящиками, с которыми наемники обращались очень бережно, сидел их начальник.
– Насколько я понял, вы владеете московитским языком, – проговорил он, зная, что наемник не поймет ни слова. – Я приведу вас к серным мортирщикам.
Карелия, северный берег Ладоги, Сердоболь
Июнь 7153 (1645)
В Карелию, край бесчисленных озер да густых лесов, стоящих темной стеной на холмистой местности с частыми выходами гранитных скальных пород, пришло лето. Которое с самого начала выдалось сухое и теплое, причем некоторые сибиряки даже успели открыть купальный сезон. А многие уже с нетерпением ожидали того времени, когда можно будет отправиться домой, к родным. Да с победой!
Ангарцы рассаживались по длинным лавкам под навесами, ожидая своей порции каши с куриным мясом, кусок душистого ржаного хлеба и головку лука. Окрестные жители с удовольствием снабжали войско, к тому же за еду давали хорошую плату. Что было немаловажно для поселян, не раз ограбленных шаставшими по округе небольшими шведскими отрядами, состоявшими, правда, в основном из финнов. Сейчас же, едва «воевода Андрей Смирнов да Афанасий Ефремов с ратными людьми пришли в корельские земли, как они, кореляне, тех наших ратных людей встречали и крест нам да великому государю целовали», – писал сам воевода Ефремов в столицу.
Сидевшие за столами стрелки, по пояс голые, улыбающиеся и весело переговаривающиеся друг с другом, немного смущали почти привыкших к ним стрельцов Ефремова, расположившихся рядом, на земле у котлов. Больше притерпевшиеся к такому способу приема пищи, они все же нет-нет да присаживались на свободные места за столами.
– Но-но! Помолчите-ка, орлы! Дайте старику слово сказать! – хлопнул вдруг по краю стола полковник, сидевший во главе трапезничавших, одергивая галдящих стрелков.
Бойцы приготовились услышать о скором сборе и марше к Москве, как откуда-то сбоку к Смирнову вынырнул служка воеводы Ефремова, что-то с жаром зашептавший ему на ухо. Добродушно ухмыляясь, Андрей Валентинович поднял ладони вверх, словно извиняясь за то, что покидает стол, и проследовал за служкой. Вслед за ним направились двое офицеров.
Как оказалось, только что в Сердоболь прискакал гонец из Орешка, привезший указание из Москвы об оставлении корельских землиц, а также града Корелы и Сердобольского уезда среди прочих. Это было сильным ударом для ангарца. Первое время полковник Смирнов, как мог, гасил бурлящие внутри него эмоции. Но, несмотря на все старания, клокочущие в нем чувства несправедливости и унижения вырывались наружу. Выговориться у него не получалось, потому что связать даже пару слов Андрей Валентинович не мог – мешали ругательства, кои гремели на весь дом, как только он открывал рот. В итоге, махнув рукой, ангарец выскочил на двор и кликнул немедля собирать сержантов и офицеров своего батальона «Карелия».
Как же это, взять и отдать обратно, за здорово живешь северную Ладогу после того, как тут не осталось ни одного шведа, а народ местный ликует до сих пор?! Лютеранских священников карелы первыми погнали отсюда, добавляя для скорости хороших тумаков. И что, теперь им снова ожидать рыбоглазых святош в гости под защитой шведских мушкетов и пик? Да не бывать этому! Что они там, в Москве, ополоумели? Шведа давить надо, до конца давить! Гнать его дальше – к Выборгу, к Нейшлоту! Сбить с врага спесь – только тогда он будет на переговорах податливым и согласным на многое. А теперь датчане снова останутся одни лицом к лицу с врагом, ведь на поляков ни малейшей надежды нет. Теперь нам за Курляндию и Эзель переживать надо будет.
Продолжая таким образом накручивать себя, полковник вышел на двор, где, наскоро посовещавшись с офицерами-первоангарцами, взобрался на стоявшую телегу и обратился к собравшимся воинам:
– Мои боевые товарищи! Я имею в виду тех, кто учился и возмужал у нас, в Сибири! Вы должны понять меня! Все мы задачу свою выполнили: освободили от вражеской оккупации часть русской земли. Но сейчас половину этой земли, на которой живут русские и православные люди, временщики в Кремле отдали шведу обратно, желая поскорее завершить справедливую войну, которую начал покойный государь Михаил Федорович…
– Ишь как заговорил, – склонился к уху друга один из бывших морпехов, стоявших неподалеку в прибывающей толпе ладожан. – Государь…
– Сдается мне, полковник оставит-таки нас тут еще на год, это самое меньшее, – скрипнул зубами второй.
– Что вы думаете по этому поводу? – продолжал Смирнов, обращаясь к молодым ангарцам, стараясь также, чтобы и местный люд его услышал. – Нужен ли столь худой мир? Нужно ли снова ждать тут, на карельской земле, шведского хозяина?
Молодежь одобрительно зашумела, поддерживая своего начальника. Из толпы послышались гневные и язвительные выкрики, адресованные московским боярам. Находившиеся на дворе вперемежку ангарцы, стрельцы, мужики-обозники и местные крестьяне полностью поддержали порыв Андрея Валентиновича. А тот, чувствуя полную поддержку, указав на группу ладожан, воскликнул:
– Коли Москва отказывается от вас, то я предлагаю вам самим решить свою судьбу! Желаете ли вы бороться с врагом, помогая нам, или будете бежать с родной земли?
Ответом ему были возгласы крестьян, желавших с оружием в руках защищать родной край, а один пожилой ладожанин даже забрался на телегу и обратился к своим землякам:
– Ежели помните, яко блаженной памяти владыко корельский Сильвестр завещал нам ворогов земли родной и веры православной побивати, так нонче же сызнова беда пришла! Только государевы стрельцы свея погнали прочь, как отдали нас! Еще раз отдали, как бывало! Тогда люд поднялся и сейгод подымется! Верно ли говорю я, корельцы?
– Верно, Матвей! Не желаем лютеранских попов терпеть! Почто они иконы наши топчут?! Детей крестить нельзя! – раздались возбужденные голоса.
Однако не все из присутствовавших разделяли общее возмущение и желание продолжать борьбу с врагом. Стоя в тени огромной сосны, двое офицеров лет сорока с кислыми лицами обозревали шумящую толпу разношерстного народа и фигуры двоих выступавших, возвышающихся над ними.
– А Ленин на броневик, помнится, вставал… – с усмешкой проговорил один.
– Я надеюсь, Смирнов знает, что делает, – сказал второй. – Иначе такая каша заварится, что нам не расхлебать будет.
Бывшие морпехи не горели желанием продолжать воевать в глухих лесах Карелии, желая поскорее вернуться на берега Ангары, ставшей им вторым домом, к которому они успели прикипеть. Там сейчас находились их домашние очаги, их семьи, их дети, наконец. Терять лишний год, а то и более им совершенно не хотелось. После черного дня окончательного закрытия аномалии, когда люди потеряли все то, что было им дорого, чувство привязанности к родным стало доминирующим. Вряд ли полковник этого не понимал.
В отличие от морпехов молодежь Ангарии, напротив, была настроена на продолжение войны. Та видимая легкость, с которой они шли от одной победы к следующей, занимая крепости, городки и поселения карельского края, вскружила им голову, и теперь стрелкам хотелось большего – еще побед, новых взятых крепостей. Смирнов это видел и чувствовал опасность, исходившую от такого шапкозакидательства. Ведь, по сути, с организованной силой шведского войска ангарцы еще не встречались. Да, они сумели взять две достаточно сильные крепости с гарнизонами в несколько сотен человек каждая. Да, они прошли маршем по западному берегу Ладоги, взяли Корелу, Тиурулу, еще несколько поселений, выгнав оттуда с активной помощью местного православного люда немногочисленных шведов и финнов. Но разве это можно считать убедительной победой? Конечно же нет. Для оной нужно было нечто действительно громкое, чтобы оглушительно аукнулось в Стокгольме. И полковник уже знал, что это будет.
