Текст книги "Барин из провинции (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 9

Глава 9

Эльвира оказалась актрисой. И не потому, что я вдруг усомнился в искренности её страсти – с этим как раз всё в порядке: такие вещи не сыграть. Нет, всё проще – она актриса в самом буквальном смысле.

Начинала, говорит, в Петербурге, на подмостках какого-то камерного театра. Потом пошло вверх: пригласили в провинциальную труппу – уже за хорошие деньги. А теперь вот… Москва.

Обстоятельства, говорит, заставили. Спрашивать в лоб я не стал, но вроде бы ревнивая супруга одного особо пылкого поклонника Мельпомены не оценила женского таланта. Пришлось уехать.

– Лёшенька, это было великолепно! – с чувством произнесла Эля, нежась в кровати, когда мы прервались перед второй… а может, третьей «сценой». – Не моя бы нужда в деньгах – я бы тебе сама заплатила.

А надо сказать, я всё-таки сумел удивить девушку. И не какими-нибудь антропологическими особенностями или наворотами с порнохаба – не в этом дело. Просто у Лёшеньки уж очень давно никого не было. А накопившееся воздержание, как оказалось, может быть полезно. Энтузиазм у меня был запредельный – и, похоже, даже повидавшую многое Эльвиру он слегка ошеломил.

А она – не просто актриса, она, как теперь стало ясно, содержанка. В столице у неё был один покровитель. Где-то в имении под Москвой – другой. Теперь вот, похоже, решила захомутать барона Дельвига. Поэтому и динамит: держит на дистанции и сближаться не торопится. А что? Правильно делает. Профессиональный подход.

Так что, выходит, энтузиазм у нас с ней сегодня был взаимный. Просто причины у каждого свои.

– Оп-па, опа-па, отдыхаем хорошо. Про…ли всё лаве, да заработаем ещё! – напевал я в отличном расположении духа, одеваясь.

Пора было выходить: в соседний номер – то есть мой – раза уже три кто-то приходил. Слышал стук. То ли Володя, то ли Тимоха, а может, уже и администратор с требованием выселиться. Часов у меня нет, и сколько сейчас времени – неясно.

Торопливо прощаемся. Эля остаётся в гостинице – и, пожалуй, это правильно. Мне здесь жить дорого. Кроме того, останься я – к расходам на номер добавились бы ещё и расходы на «обслуживание в номере». А отказаться от молодой, неглупой женщины – непросто. Да и ей расстаться с деньгами – не легче.

В общем, вывод простой: мы с ней не пара.

– Оля тебя искала, – зевнул Володя, когда мы уже отъехали от «Неги». – Новый адрес оставила. Просила навещать.

– А зачем? Мы ж её туда и отвезли. Адрес-то знаем!

– Не-а. Там другой будет. Если возьмут её в услужение к купцу Симонову. Первой гильдии, между прочим, купец. Дом у него в Замоскворечье, на Пятницкой.

– Хм… удобно ли заехать? А чем этот Симонов промышляет?

– Текстилём, вроде. Ну и с господином Селивановским работает. Это у которого лавка книжная на нашей улице – самая большая. Он ещё книгопечатник, из крупных.

Усмехаюсь. Вот так – Володя уже называет Никольскую «нашей улицей». И, надо сказать, не без основания. Местоположение у нас и впрямь славное. Центр, движение, лавки, книги. Буду жить сам, в своём домике.

– Можно и заехать при случае, – прикинул я, что связи такого рода будут полезными.

С другой стороны – у купца первой гильдии хлопот своих по горло. Ему, может, и не до провинциальных визитёров. Но… а если заинтересовать? Я ведь всё подумываю сделать игру, что-то вроде «Монополии». Купцы, лавки, улицы, налоги. Глядишь, зайдет она как забава местному купечеству. Они народ азартный.

Или вот – текстиль. Где ткани, там и шёлк. А где шёлк – там, возможно, найдётся место и для моего Тимохи. Продам его. Честно. Тем более что с каретой он управляется из рук вон плохо…

Меня носом во Владимира чуть не вдавило, после резкой остановки нашего транспортного средства. Чертыхаясь, слышу, как Тимоха на улице с кем-то лается. Пора выходить – пока мой кучер не огрёб.

А там начался разбор ДТП – без страховых инспекторов и без полиции. Ну, почти без полиции. Околоточный индифферентно стоит у края дороги, наблюдая за происходящим. Вмешиваться не спешит – мол, дело житейское! Подумаешь, два конюха сцепились: мой Тимоха и ещё один, бородатый, здоровенный и косматый. Вёз он что-то в своей телеге, у которой теперь, благодаря моему криворукому кучеру, одно колесо сломано.

– Охолонись, ирод сиволапый! – ору я на возчика.

А Тимоха, почуяв поддержку барина, воспрял духом и схватил мужика за бороду.

Хрясь! Возчик, не будь дурак, тут же зарядил ему в морду.

Хрясь! Владимир, выскочивший из кареты следом за мной, не раздумывая отвесил оплеуху возчику. Вот она – военная косточка. Не растерялся, сработал чётко.

– Тр-р-р! – сипло, с дребезгом, заливается свисток и околоточный бежит к месту событий, отчаянно размахивая руками.

Идиот, конечно. Всё видел – и ссору, и драку, – и мог бы вмешаться раньше. Но стоял, выжидал чего-то… Хотя нет, не идиот – дельный малый: вон, гривенник от меня заработал в итоге. Видно, на то и расчет был.

Заплатил. Потому что связываться не хочу. Видеорегистраторов пока не изобрели, а иные видоки подлого сословия против меня, дворянина, не тянут. Это возчик уже понял, и горестно причитая, полез чинить колесо. Вот не бил бы он моего водилу, я бы, может, и дал ему пятак, скажем, для утешения. А теперь – хрен!

– Хорош, хорош, – сдерживая смех, рассматриваю я ару.

Разбитый нос и губа… и, возможно, фингал будет.

– Ты чего в драку лезешь? А если бы меня или Владимира не было рядом? – спрашиваю.

– Так вот вы и были, и что? Как мне это помогло? – недовольно бурчит дерзкий крепостной, и мы едем по улице дальше.

Решили остановиться на Хитровке – по совету портье из нашей дорогущей «Неги Персии». Да и рекламку видел в газете: цены там заметно веселее. И впрямь: в гостинице «Лесной» сняли аж три номера – два крошечных и один люкс. За всё отдал пятёрку ассигнациями. Без обеда, разумеется. По восемьдесят копеек за каждый малый номер, плюс слуги, и три с полтиной за мой люкс.

Номер мне попался скромный, но со вкусом: умывальник имеется, как и лохань для принятия ванн. Печки, правда, нет – ну так сейчас и не зима. А минимализм вполне мне по сердцу. А особенно понравился вид из окна: прямо на красивую старую усадьбу с колоннами. Каменный трёхэтажный особняк с башенкой, из тех, что проклятый «хранцуз» не дожёг в 12-м. Да и непросто сжечь такое крепкое строение.

Подколокольный переулок это, если память не врёт. Чёрт возьми, был я тут… лет за двадцать пять до попадания сюда! В будущем здесь находилось медучилище, или колледж медицинский. И цвет особняка был не белый, как сейчас, а жёлтый. Но эти приметные колонны я узнал! Ухаживал тогда за своей бывшей, которая здесь училась…

Ух ты, а сегодня тут, похоже, намечается веселье. Прямо на моих глазах распахнулись ворота усадьбы – не глухие, как у меня, деревянные, а кованные, ажурные, с завитушками. Видно сразу – стоят они кучу денег. И вот во двор, играя и подпрыгивая, с бубнами и гитарами, вваливается целая стайка цыган, в основном женского пола. «Медведя разве что нет», – подумал я про себя. И – ошибся.

Следом подкатило ещё одно бричкообразное сооружение с Топтыгиным на цепи! Правда, не таким, как тот, что недавно гнался за мной по лесу. Этот – поменьше. Медвежонок, скорее всего. Сидит на задних лапах, вертит головой и даже не рычит. Замучился небось, бедолага, людей веселить. «Нет на тех людей зоозащитников…» – машинально отметил я, и самому стало жаль косолапого.

– Ещё один плюс моего люкса – за стенкой номер Тимохи. Там – пенал шириной метра полтора и длиной три-четыре, где стоит кровать, небольшой столик и вроде стул ещё. Почему это «плюс»? Так, я долблю в стенку на манер клича Спартака: «Бум бум… бум бум бум… бум бум бум… бум бум». И таким образом вызываю своего крепостного. Удобно!

– Иди на улицу и постарайся узнать, чья усадьба напротив и чё там за событие сегодня. Может, свадьба какая…

– Скучно тебе, что ли? Куда я с разбитой мордой пойду⁈ – упирается тот.

– Зато лицо у тебя стало мужественное. Сразу видно – парень ты боевой. А что побитый – так это ерунда. Наши русские бабы жалостливые, вон те две красотки тебя точно пожалеют.

Тимоха, выглянув в окно и увидев двух молодух с корзинами в воротах соседней усадьбы, зацепившихся языками, буркнул «Будет исполнено, барин» и рванул на улицу. А молодки хороши, но есть ли им восемнадцать? Сомневаюсь. Впрочем, моего крепостного это не парит, да и о «возрасте согласия» в этом времени, думаю, не слыхали.

А складно брешет мой товарищ по попаданию. Наблюдаю из окна за троицей и вижу – девчонки уже смеются. Одна даже гладит пострадавшее лицо ары, разбитое… наверняка вражьей саблей, не иначе. Что-то врёт ловчила – Тимоху я изучил. Оп-па. Уже назад торопится.

– Там сегодня будет литературный вечер. А вообще это усадьба вдовы генерала Хитрово, и так просто, думаю, нам туда не попасть! – докладывает вернувшийся разведчик.

– Нам? Никаких «нам». В качестве кого ты туда пойдёшь? Да ещё и с разбитой мордой?

– Так ведь кровь не идёт, и синяка, вроде как, не будет. Только губа немного распухла. А пойти могу как твой слуга. Там со слугами приходят.

– Ну, допустим. А почему, говоришь, нам не попасть на вечер?

– Так ты не приглашен! И вообще, кухарки сказали, что в Петербург хочет Елизавета, это их хозяйка, вскорости уехать. У неё одна дочка за границей, вторая – замужем. А муж помер.

– Хм… да, пожалуй, неудобно будет без приглашения, – вздыхаю я.

А жаль. Теперь, выходит, занять предстоящий вечер мне нечем… кроме бутыльмасика.

Но уже через часа три я важно захожу в парадную соседней усадьбы. У меня принимают шляпу. Трости я не отдаю, хотя пытались взять и её. За мной идёт Тимоха с подарком для хозяйки дома. На него покосились, но тоже пустили, ведь он – моё сопровождение, а я – в списке приглашенных!

В зале не полумрак, как ожидал, а вполне пристойное освещение. Камин потрескивает, в канделябрах горят толстые, длинные свечи – не то что у меня дома, а настоящие, рассчитанные на длинный вечер в приличном обществе. Мебель строгая, всё в классике: кресла, диванчики, обитые тёмной тканью. В углу – рояль. На стенах – семейные портреты. Сразу видно: семейство серьёзное.

Народу уже много. Меня встречает лично Елизавета… Пухлая женщина, с глубоким декольте на темно-синем шелковом платье с кружевами и с большим количеством косметики и украшений. Взгляд у неё цепкий, смотрит внимательно на… провинциального поэта. Что? А как мне сюда ещё было попасть?

– Елизавета Васильевна Хитрово – хозяйка дома, – слегка улыбается дама, протягивая мне руку.

Представляюсь и я и сразу дарю подарок, за которым ездил лично на Никольскую. А что может быть лучшим подарком – и сейчас, и в будущем? Конечно, книга! Я-таки нашёл первые главы «Евгения Онегина» – они были изданы в прошлом году (смотри раздел дополнительные материалы – прим. автора).

– Слышала, слышала… Мне даже читали отрывок весной. Очень увлекательно! Но книгу держу в руках впервые… Петербургское издание? Ну, конечно, в столице всегда всё раньше появляется.

– Думаю, будет одной из лучших вещей у Пушкина, – уверенно пророчествую я.

– Я тоже люблю Пушкина… А что у вас в корзине? Вино? – кокетливо интересуется хозяйка, бросив взгляд через моё плечо на Тимоху.

Тот стоит с корзиной, где аккуратно уложены полдюжины бутылок отменного вина. Стоили они мне, между прочим, как половина ночи с Эльвирой. Но продавец в лавке был, что называется, пронырлив и убедителен: уверял, что хорошо знает вкусы вдовы Хитрово. Пришлось раскошелиться.

Общаемся мы естественно на французском, хотя после войны с Наполеоном, мне кажется, это, как минимум, не патриотично. Но таковы сейчас нравы. И вижу – первый тест я прошёл, ведь французский у Лешеньки отличный. Именно у Лешеньки. Я, кроме «парле франсе», ничего из французского не знал. А… ещё «шерше ля фам»! Тут, кстати, наблюдаю с десяток этих «фам», и некоторые из них очень даже ничего. Вот, например, та рыжая у рояля – прям огонь!

После роскошного подарка Елизавета Васильевна, кажется, прониклась ко мне ещё большим уважением. Она склонилась ко мне поближе и, понизив голос, доверительно пояснила:

– Сегодняшний вечер будет посвящён чтению и беседе. Приглашены весьма достойные люди. Фёдор Николаевич Глинка – поэт, участник Отечественной войны. Он прочтёт одно из своих новых стихотворений. Василий Андреевич Жуковский будет читать переводы Шиллера – он в этом настоящий мастер. Сергей Тимофеевич Аксаков – молод ещё, но талантлив. Он принесёт отрывки из своих семейных записок. Будет также Михаил Петрович Погодин – историк, он расскажет о древнерусских летописях, у него редкое чутьё к слову. И… надеюсь, и вы, сударь, поведаете нам, чем дышит литературный мир Костромы.

«Литературный мир Костромы» ещё не знает, в какой опасности он сейчас находится. Но мы с Тимохой подготовились. Заучили стихи. Те, что вспомнили, конечно. И те, что, по всем моим знаниям из будущего, точно ещё не написаны, но будут. Совместными усилиями припомнили почти всю поэму «Бородино». Ну, или нам так кажется, что всю. Произведение это небольшое и, оказывается, в Армении его тоже в школе учили – во времена детства Адама.

– А пока, – продолжила гостеприимная хозяйка, – можно послушать цыган. Они замечательно исполняют романсы… Закуски – на столе, а вас, сударь, я сейчас представлю остальным гостям.

Вижу, что цыгане готовятся к выступлению. Там и гитарист, и скрипачка, и певичка – шикарная чернобровая красотка в пёстром платье, с огромными серьгами в ушах. А мы с хозяйкой тем временем направляемся к группе молодёжи – явно завсегдатаям салона вдовы Хитрово.

– Алексей? Ты ли это? – вдруг слышу голос.

Оборачиваюсь. Передо мной – высокий, статный парень, моих лет. И черт побери… я его знаю – учились вместе два последних года в гимназии. Особо не дружили, но и не ссорились. Кроме… как на выпускном.

Вспоминаю, что тип этот был тот ещё кобель. Так получилось, что мы с ним за одной девушкой ухаживали. Ну, как «ухаживали»… оказывали разные знаки внимания, не более. Хотя отвечать могу только за себя.

«Сука!» – против воли в груди вспыхнул гнев.

Глава 10

Это у наивного Лешеньки тогда были сомнения: а была ли у них порочная связь? А я – нынешний, опытный – скажу точно: была.

Та купчиха, вернее, дочка купца, девица бойкая, лёгкомысленная, но смышлёная – была в числе приглашённых на выпускной бал. У нас, как тогда водилось, обучение в гимназии было раздельное, но на подобные праздники приходили барышни из благопристойных семейств: знакомые, сёстры однокашников, дочки местных купцов. Она и была из таких. И, судя по манерам, прекрасно знала, что делает. На балу «вертела хвостом», как могла: улыбалась, шептала комплименты – то мне, то этому Петру, а возможно, и ещё кому-то.

Я, обнадёженный кокетством, решил было позвать девицу прогуляться по саду гимназии. Но она вдруг пропала. А потом появилась… с Петькой. И, судя по их таинственному виду, они точно не ромашки нюхали. Пётр, как сейчас помню, ещё посмеялся – чего это ты, мол, по саду в одиночестве бродишь? Из-за стола выгнали? А я – скромный, заучка, да и из семьи победнее, чем его – ссориться не стал. Но обиду затаил.

Это я только сейчас понял что затаил, а так-то мне, взрослому, плевать на этого ловеласа. К тому же сегодня тут просто цветник, и паре-тройке из собравшихся девчуль я бы точно по сотке не пожалел! А вон той милфе лет тридцати с декольте до пупа… и двести не жалко.

«Э! Тормози! Денег уже осталось тыщи полторы. Ну и серебром рублей немного…», – останавливаю я сам себя.

– Добрый вечер, Пётр, какими судьбами? Ты с литературой, помню, не дружил.

– Ха! Литература мне тут не нужна, а вот местные цыпочки… Да что говорить? Идём, я тебя представлю, – уже выпивший Петя мне рад.

И правда – чего ему обижаться? Не я же ему с купчихой дорогу перешёл.

– Позвольте представить: мой товарищ по гимназии, Алексей Алексеевич. Один из первых учеников нашего выпуска в Костроме. И, что немаловажно, собственным имением владеет, – лестно представил он меня компании молодежи.

Трое молодых людей, пять барышень, и мы с Петром – выходит, пять на пять. Это я только молодёжь считаю. А гости всё прибывают и прибывают.

Вот, например, появляется Фёдор Глинка. Мужчина лет сорока с лишним, взъерошенный, с несуразно маленькой головой, и каким-то… потрёпанным видом. Будто только с побоища явился. Оказалось, так и есть. Недели три назад освободился он из Петропавловской крепости, где томился за участие в декабристском союзе. Теперь, говорят, назначен куда-то в советники… то ли в Петрозаводск, то ли и вовсе в глушь, в Карелию.

Эти сведения мне доверительно шепчет один из новоявленных знакомцев. Вид у него восторженно-завистливый и глаза горят, как у гимназиста, впервые увидевшего настоящего героя. Жалеет, что не он пострадал за идею?

«Ну-ну… – думаю я. – Тебе сначала бы погреть нары в тюряге да баланду похлебать – потом бы и геройствовал потише».

Глинка – участник войны. Хотя, как по мне, адъютант и например, ротмистр кирасирского полка, каковым был мой покойный отец – это не одно и то же. Батя вот и саблей помахал в своё время. А этот… в штабе писарем отсиделся. Ну да не мне судить – я в этом теле пороху не нюхал. Кстати, только сейчас я понял, что за рыцарские доспехи у меня в имении хранятся! Это и есть кираса отцова!

Жуковский, который уже прибыл, тоже числился в штабных военных. Но в отличие от Глинки, ни в каких заговорах замешан не был. Наоборот – сейчас он в явном фаворе. Говорят, назначен наставником цесаревича, и, если слухи верны, уже завтра отбывает в Германию. Так что – удачно я его застал. Стихов его, признаться, не помню вовсе, но имя – на слуху ещё со школы. То есть… из тех времён, когда я был школьником в XX веке.

Эти сведения мне выдал всё тот же пронырливый информатор из свиты Петьки. Тоже, к слову, Пётр. Пётр Величкин. Статный юноша, который и помоложе, и посмазливее нас с Петькой будет.

О третьей глыбе сегодняшнего вечера – Аксакове – осведомлённый Величкин сообщил следующее: теперь он, дескать, будет часто бывать в светских кругах, ибо перебрался с семейством в Москву и поступил здесь на службу. При этом водит дружбу с каким-то Шишковым… кажется, министром просвещения.

Стою, грею уши, а мой верный оруженосец Тимоха, между тем, не теряется. Пока я вникал в тонкости и хитрости высшего московского круга, он уже завёл знакомства среди слуг, что прибыли с господами. У них – своя зала, пошумнее и попроще. И даже арапчонок там есть – черненький, в ливрее и с серьгой в ухе. Экзотика! Сейчас этим вообще модно хвастаться. Вот, сам слышал, как один купец на рынке хвалился, что его арап умеет читать по-французски! Вот до чего дошли.

– Алексей Алексеевич, что вы там у стены застыли? Прошу, подойдите – я хочу вас представить Сергею Тимофеевичу, – неожиданно обратилась ко мне хозяйка салона. Её голос прозвучал хоть и ласково, но с повелительной интонацией.

Киваю головой и, якобы сожалея, ухожу от сплетен. Польза, может, в них и есть, но уши мои уже устали от глупых восторгов и едва прикрытой зависти.

– Позвольте представить: Алексей Алексеевич – костромской поэт, человек весьма одарённый и наблюдательный, – лестно отозвалась обо мне хозяйка вечера. – А это – Сергей Тимофеевич Аксаков, не просто наш гость, но и уважаемый член «Общества любителей российской словесности». Я уверена, Алексей, вы мечтаете однажды в том кругу оказаться… не правда ли?

Я, который в первый раз услышал, что мечтаю оказаться где-то, кроме как в постели с Элочкой… или вон с той рыженькой барышней, ну или на крайняк – с грудастой мадам в зелёном, – подхалимски киваю и трясу, стараясь оторвать, снисходительно протянутую мне вяловатую руку чиновника.

– Ну, это пока не ко мне, а к Антону Антоновичу, – лениво отзывается Аксаков. – Да и, знаете ли, у нас отбор…

«Хоть б пояснил кто таков Антон Антонович», – недовольно думаю я, однако помалкиваю.

– Антон Антонович к сожалению не смог приехать – недужит! – А так Прокопович-Антонский не пропускал ни одного моего салона, – похвасталась между тем Елизавета Васильевна.

Гм… Антон Антонович Прокопович-Антонский? Капец как креативно!

– Ну, для начала… может, вы зачтёте что-нибудь из своего? – нехотя предлагает Аксаков.

«И опозорившись, дадите мне, наконец, выпить. Раз уж я пришёл сюда», – мысленно добавляю я самое логичное, что он, наверно, подумал про себя.

– Господа, минуточку внимания! – громогласно объявила хозяйка дома. – Предлагаю открыть наш вечер. И сразу – дебют! Молодой поэт из Костромы – Алексей Алексеевич – прочтёт нам свои стихи.

Ну а чего? Прочтём… свои стихи. Ну, как «свои» – Лермонтова. Позаимствую. Без угрызений совести. Он их ещё не написал – подрастёт, напишет. А мне уже сейчас надо устраиваться в этой жизни. И в этом теле.

Откашливаюсь. В зале тишина. Все смотрят на меня. «Читайте для кого-то конкретного», – вспоминаю совет из одного фильма будущего. Выбираю объект – та самая дама с глубоким декольте, которая только что, якобы ненароком, облизала губы. Даст, к примеру, рыжая или нет – вилами по воде писано. Молодая. Ветер в голове. А эта – дамочка в самом соку. Для меня, Германа Карловича, она как открытая книга – просто девочка. Впрочем, она, наверное, тоже думает: «Ах, какой наивный, бледный, провинциальный мальчик…»

Ага. Сейчас. Держи куплет, мадам.

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

Стараясь не забыть слова, погрузился в себя и читаю уже с вдохновением, войдя в раж.

И молвил он, сверкнув очами:

'Ребята! не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!'

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

Публика окружает меня, стараясь рассмотреть повнимательнее. Рыжая вон вообще Петьку отодвинула, чтобы лучше меня видеть!

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

Не отдали б Москвы!

Вроде не сбился ни разу и прочитал всё верно. Ну это и неудивительно – мы с Тимохой каждый записал по памяти, что помнили, и потом сверили.

Молчание… Я не понял, что им не понравилось? Голос у меня звучный, стихи тоже в тему, патриотические… Чего им надо⁈

– Браво! – хлопнул первым Глинка, и как будто дал отмашку – за ним зашумели, зааплодировали остальные.

Меня хвалили, хлопали по плечу, жали руку и требовали продолжения. Пышно– и гологрудый предмет моей страсти даже прижалась ко мне своим волнующим бюстом и сообщила (конечно, на французском), что её муж уже три года как умер от ран, полученных в битве при Лейпциге, и ей эти стихи особенно дороги.

Намек понял! Если представится случай – зачту ещё раз. И даже с выражением. С выражением и… намерением.

От меня потребовали ещё. Что ж, пара заготовок у меня была, пусть и не такого калибра, как Бородино. Но, как говорится, чем богаты мы с Тимохой…

Кстати, «вон он, змей, в окне маячит», за спиной бутылку прячет. Жаль, стихи Высоцкого, которые я почти все знаю, не зайдут местной публике. Поэтому читаю те, что припомнил мой товарищ по попаданству… Я их тоже слышал, так как кинофильм, в котором они звучали, смотрел раз двадцать, наверное. Так же как и Адам – любитель старых советских фильмов, как выяснилось.

Речь про «Служебный роман», где товарищ Новосельцев попытался украсть у Пастернака стихотворение, но был безжалостно уличен в плагиате своей начальницей Калугиной. Меня же уличить некому, ну кроме Тимохи, но ему это незачем. Поэтому, я, пожалуй, позаимствую их у Новосельцева и выдам за свои. Двойной плагиат, так сказать.

И я зачитываю, припоминая интонации Мягкова:

Любить иных – тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца вытрясть,

И жить, не засоряясь впредь,

Все это – небольшая хитрость.

Смотрел я, конечно, на «безучастную» вдову, которая, – для моего вдохновения, не иначе, – немного наклонилась вперед, чтобы мне было видно всё её декольте! Полноте, мадам, я уже побеждён вами, хватит стрелять по мне амурами!

– Это совершенно другой стиль… Ну, как же замечательно! – раздался в полной тишине голос Жуковского.

Ну да – другой стиль, ведь из Лермонтова я помню только отрывок из «Мцыри», который учили в школе. Но это резерв! И вообще – выдавать все шедевры сразу не хочу. Хотя, например, есть заученное за каким-то хреном в школе стихотворение Некрасова «На Волге». Его я помню почти всё. И кстати, тематика подходящая. Про Волгу. Родные места, можно сказать.

– А можно вина?.. В горле першит, – говорю я, не глядя ни на кого конкретно.

– И мои новые друзья из молодежи, пусть я их ещё и не запомнил по именам, махом наливают в бокал вина, а мэтры русской словесности не гнушаются со мной чокнуться.

Так-с… обстановочка стала теплее. Вторую проверочку я тоже прошёл!

– Я вас приглашаю в императорский университет. Собрание нашего общества будет послезавтра… Жаль, Пушкин в отъезде, – Аксаков уже не воротит нос от провинциала, а любезен.

Выясняется, что это самое «Общество любителей российской словесности» действует при Московском императорском университете. Есть у них и стипендия, и ежеквартальный сборник, куда, дескать, я могу – с протекции, конечно – тиснуть оба своих произведения. Решают там коллегиально, но с таким покровителем, как Аксаков, шанс у меня весомый.

Стараюсь изобразить бурную радость.

Но по факту… Сборник этот, как выясняется, для авторов – бесплатный. Печататься там – дело, конечно, благородное. Но для меня, в моём положении… довольно бессмысленное.

Вечер набирал обороты. Я уже перезнакомился с доброй дюжиной господ, и у большинства есть карточки. Да-да, настоящие визитные карточки. Не с номерами телефонов, конечно – с именем, титулом, званием, а то и адресом. Вот, к примеру: «Николай Петрович Пунш – доктор медицины». Снизу приписка мелким курсивом: «Домашний приём по субботам с 14 до 17 часов». Удобненько.

А я пока выгляжу лохом в этом плане. Ну ничего, когда верну себе свой домик, тогда и подумаю, что там о себе сообщить. «Предводитель дворянства Костромской губернии» например… А поди проверь! Шутка. Врать смысла нет. Но звучит приятно.

– Муж мой в прошлом году скончался… В браке мы были с пятнадцатого года. Вышла замуж за героя войны. Но детей, увы, завести не смогли… – проговорила с горечью Ирина Родионовна Клик, та самая вдова с декольте.

«Что-то важное на войне оторвало, что ли?» – недоумеваю я про себя, но вслух говорю слова утешения:

– Я вот… вообще сирота. Ни отца, ни матери.

Давайте помянем наших близких. А боль… Боль лучше всего смывается новым чувством.

Глаза её теплеют. Ирина сжимает мой локоть чуть крепче.

– Вы непременно должны навестить мой дом,

– говорит она с придыханием. – Я покажу вам всё, что осталось на память от героя войны. Он бы ваше стихотворение точно оценил.

– Готов хоть сейчас, – отвечаю я и ловлю победный взгляд вдовы.

Как же – женщина немолода – уж за тридцать, а такого молоденького дворянчика поймала в свои сети!

Ха! Это ещё кто кого поймал!

– Алексей, вы нас, право, позабыли, – капризно надувает губы рыжая Амалия.

– Господа, там, кажется, во дворе дерутся! – вдруг вскрикивает один из гостей – врач, доктор Пунш, всматриваясь в окно.

Надеюсь, не Тимоху моего бьют.

За окном темно. Освещение уличное тут плохое. Вот в зале – ярко, но смотреть из освещенной комнаты в темень окна – значит, ничего не увидеть.

Били, слава богу, не Тимоху. Но он оказался к этому делу причастен!