Текст книги "1900. Русские штурмуют Пекин"

Автор книги: Дмитрий Янчевецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Военный совет

3 июня

3 июня состоялось совещание командиров иностранных отрядов и консулов под председательством полковника Анисимова и при самом деятельном участии полковника Вогака. На совещании было решено разрушить опасный участок, находившийся между французской концессией и китайским городом и, благодаря своим постройкам и переулкам, позволявший китайцам удобно в нем укрыться. Решено во что бы то ни стало удерживать в своих руках вокзал, как для охраны железнодорожного сообщения с Тонку, так и ввиду оборонительного значения вокзала. Захватив вокзал и засев за бунтами соли, наваленными на берегу, китайцы могли бы непосредственно обстреливать концессии, и тогда защитникам Тяньцзина пришлось бы отстреливаться и обороняться в самих зданиях. Решено отправить на станцию Цзюньлянчэн (Чуланчэн), находящуюся на полпути между Тонку и Тяньцзинем, одну русскую роту для связи с Тонку. Для охраны пути между Тяньцзином и Таку должен был ходить несколько раз в день вооруженный поезд. Решено всех женщин и детей европейцев, живших в Тяньцзине в количестве около 200 человек, для их безопасности отправить в Тонку. Согласно полученному приказанию адмирала Алексеева войти в связь с адмиралом Сеймуром, поручено подполковнику Самойлову сделать рекогносцировку полотна железной дороги в сторону Пекина с целью выяснить положение пути. Наконец, было постановлено взять под опеку, впредь до выяснения обстоятельств, китайскую артиллерийскую школу, находившуюся за высоким валом на берегу Пэйхо, против германской концессии. В школе обучалось около 300 молодых китайцев, которые хорошо знали артиллерийское дело и имели в своем распоряжении значительное количество новейших орудий со снарядами. Опасность от этой школы, расположенной в виду концессий, была очевидна.

Согласно решению военного совещания подполковник Самойлов с сотником Григорьевым и взводом казаков поехал вдоль полотна железной дороги осматривать путь. Полотно и четыре моста хотя и были повреждены, но могли быть исправлены. Григорьев, остановившийся с казаками у первого моста через Лутайский канал, выстрелами дал знать Самойлову, чтобы он возвращался назад, так как боксеры наступают сзади и, по-видимому, хотят окружить русских. Самойлов принужден был вернуться.

Тем временем в Тяньцзине французы и немцы, привезя на русских двуколках пироксилин, разрушали опасный участок между французской концессией и китайским городом, уже давно покинутый китайцами. А наши саперы снимали со всех зданий французской концессии гаоляновые циновки, которыми были завешены от солнца окна, балконы, веранды и целые стены европейских домов с южной стороны. В домах китайских чиновников, живших также на концессии, этими циновками, укрепленными на высоких бамбуковых жердях точно тентами, были затянуты их дворы. Китайские чиновники сами приходили к Анисимову и просили его дать солдат, чтобы помочь снять циновки, которые были так опасны при ежедневных и еженощных пожарах в Тяньцзине.

^{Подполковник Генерального штаба Самойлов}

Несмотря на неудачу накануне, шайка безумно храбрых ихэтуанцев решилась среди бела дня пробраться к мосту, охраняемому русскими, вероятно, с целью поджечь его. Наши моряки и артиллеристы были настороже, и одна меткая граната разогнала ихэтуанцев, но самый смелый из них взбежал на мост и упал, пронзенный пулей часового. Его тело было сброшено под мост, который он хотел сжечь.

В 10 часов вечера 3-я рота капитана Гембицкого с поручиком Воздвиженским была на поезде послана в Цзюньлянчэн на заставу. С ротою было отправлено одно французское десантное орудие с 10 матросами-французами. На платформе было укреплено одно английское морское орудие с пятью матросами-англичанами. Солдаты взяли консервов на три дня, а сухарей на пять дней [54]54
  Здесь автор ошибается. 3-я рота капитана Гембицкого и сводная французская морская рота были оставлены на станции Цзюньлянчэн еще 30 мая. 3 июня им были отправлены на железнодорожной платформе 1 пушка с 10 французскими матросами и продовольствие. Французские моряки с пушкой должны были вернуться обратно, но не смогли и остались в распоряжении Гембицкого.


[Закрыть].

Отправив редактору «Нового Края» корреспонденцию о последних событиях, я поехал ночью осмотреть город на китайской лошадке, которую с большим трудом достал мне христианин-китаец за 60 долларов. Простое английское седло в английском магазине я купил за 75 долларов. По случаю тревожного времени цены на все были высокие.

Я поехал по концессиям. На углах улиц и у официальных зданий стояли часовые различных наций, которые окликали всех проходивших и проезжавших. На вокзале стояла рота стрелков. Поле перед вокзалом молчало и точно отдыхало после вчерашнего побоища. Ни пожаров, ни красных фонарей боксеров. У моста шептались наши матросы и зорко глядели в неясную даль реки.

По набережной я поехал в китайский город. На краю французской концессии я встретил двух казаков, ехавших дозором.

– Тихо сегодня в китайском городе?

– Повсюду тихо. После вчерашней бани манзы не скоро сунутся, – ответили казаки.

Мы поехали вместе.

– Кто идет? – раздался звонкий окрик из темного угла. Это был казачий пикет из трех человек, заброшенный где-то в глухом переулке, среди развалин обгоревших китайских домов.

– Свои! Свои! – кричим мы.

– У вас спокойно?

– Так точно, все спокойно.

Едем дальше. Узкая извилистая улица, сдавленная теснящимися домиками китайцев, точно вымерла. Часть жителей уже успела бежать, а остальные, запершись за воротами и задвинув ставни, не шелохнулись. Даже собаки не лаяли, чуя недоброе. Только иногда в щели виднелись огоньки курильных палочек, поставленных перед божницею духа-покровителя.

Одна сторона улицы была ярко освещена лучами луны, но другая тем мрачнее таилась в тени. Жутко было заглядывать в эти темные ниши и углы.

– А что, может выскочить боксер из такого темного места?

– Очень просто может. Так и проколет своим длинным копьем, а потом поминай как звали.

– А ты в него из винтовки стреляй! Чего бояться! – ободрял другой казак.

Улица повернула к самой реке, откуда снова отступала. Здесь стояла японская застава – человек 15 японцев с одним офицером. Перед ними лежало на самом краю набережной свежее тело убитого китайца.

Японский офицер на ломаном английском языке объяснил, что этот боксер стрелял в них с джонки. Японцы кинулись к джонке, стоявшей у берега, нашли боксера, притащили на берег и застрелили.

С трудом произнося английские слова и облегчая их жестами, японский офицер объяснил, что он просит русских сменить его заставу, так как его солдаты стояли целый день, ничего не ели, а полковник Анисимов обещал сменить их еще вечером.

Я сказал об этом казакам, с которыми ехал.

– Понимаем. Так что мы доложим его высокоблагородию штабс-капитану Полторацкому. Их застава тут недалеко в медицинской коллегии. Понимаем, – сказали казаки и поскакали.

Я снова поехал по извилистым переулкам, угнетавшим меня своим молчанием и безлюдьем. Мне становилось страшно. В переулках ни души, ни русских, ни японских часовых.

Луна ярко освещала места недавних пожарищ: груды обожженного кирпича, тлеющие головни и брошенный поломанный домашний скарб.

Безмолвно торчавшие уродливые остовы сгоревших домов начинали пугать меня, как привидения, и мне всюду мерещились боксеры. Что, если в самом деле боксер выскочит с пикой из-за угла или из ямы? Моя лошадь храпела и тоже боялась. Казаки ускакали, а мой револьвер был далеко, в гостинице, в чемодане.

Молча и зловеще чернели пожарища, и молчала луна. Co страху я сбился с дороги и не знал, куда ехать.

Пока я обсуждал свое затруднительное положение и набирался храбрости, к моей радости, на крыше одного большого дома засверкали штыки и забелели рубашки. Это была 7-я рота Полторацкого, которая стояла заставою в китайской медицинской коллегии и с западной стороны охраняла концессию.

Часовые меня окликнули.

– Свой! Свой! Как проехать отсюда на бивак? Скажите, пожалуйста!

– А ты поезжай по этой улице все прямо, а потом сверни налево, а потом возьми направо, опять налево и как раз на бивак и выедешь.

– Благодарю! Понял.

– He стоит!

Тишина ночи была встревожена грохотом орудий, доносившимся откуда-то очень издалека. Это была бомбардировка фортов Таку.

Осажденный город

4 июня

Воскресенье, 4 июня, с раннего утра было встревожено выстрелами. В 4 часа утра боксеры подкрались к японской заставе, стоявшей в начале китайского города, и стали стрелять. В перестрелке был убит японский офицер. Простояв всю ночь, вероятно, японцы утомились и не были достаточно бдительны. На подмогу сейчас же явился Полторацкий со своим взводом и выручил японцев. Затем прибыл и сам Анисимов со 2-й ротой поручика Сушкевича. Боксеры отступили.

В 6 часов утра, согласно решению командиров международных отрядов, из Тяньцзиня ушел на поезде для исправления пути рабочий отряд, состоявший из 54 русских саперов под начальством поручика Виноградова, 80 стрелков 5-й роты с ротным командиром поручиком Черским; 10 французов с инженер-механиком с французского крейсера «D’Entrecasteaux» Монье; 10 японцев с офицером и 5 англичан с 1 пушкой Гочкиса, стоявшей на платформе, при одном английском офицере. Впереди поезда шла английская пушка. Паровоз для безопасности был поставлен в середине. Припасов взяли на один день.

В 2 часа дня саперный отряд прошел третий железнодорожный мост и подвинулся на две версты далее к Пекину.

Через несколько минут боксеры выскочили из окрестных деревень, бросились на третий мост и зажгли его в тылу поезда. Саперы поспешили вернуться, прогнали выстрелами боксеров и потушили пожар.

Через полчаса показались китайские регулярные войска, которые начали стрелять по саперам спереди. Сзади поезд обстреливали гранатами, которые падали из Тяньцзиня. Офицеры саперного отряда сообща решили дальше не ходить, держаться у третьего моста, ждать подкреплений и незаметно отступить ночью.

^{Поручик Виноградов}

С утра 4 июня на Тяньцзиньском вокзале толпились взволнованные европейские дамы, в дорожных костюмах и шляпках, с саквояжами, ридикюлями, корзинками, картонками, пеленками, зонтиками, грудными детьми, детскими колясочками и собачками. В кучу были свалены чемоданы, узлы и сундуки, любезно принесенные на вокзал, за отсутствием прислуги, самими тяньцзиньскими джентльменами. Часа три ждали поезд, который должен был доставить дам и детей в Тонку.

На вокзале тут же толпились семьи китайских мандаринов и купцов, служивших на китайском телеграфе, почте, в банках, магазинах и разных конторах. Боясь боксеров, образованные китайцы отправляли свои семьи в Чифу и Шанхай, где их жены и дети могли быть в безопасности.

Китайские дамы в черных или синих шелковых кофтах, затканных цветами, таких же шароварах, с затейливыми умащенными прическами на серебряных шпильках и палочках, с испуганными набеленными и нарумяненными лицами, с детьми, сидели на своих узлах и сундуках. Правильные, приятные черты лица и стройные формы, обнаруживаемые складками широкого платья, показывали принадлежность некоторых китаянок к чистой, красивой южнокитайской расе. Поджав свои маленькие ножки, китайские дамы с любопытством осматривали заморских дам, которых они, живя взаперти, так редко могли видеть, и вполголоса обменивались друг с другом наблюдениями.

Дети, белые и желтые, кричали и плакали. Дамы волновались, и некоторые тоже плакали. Свистки маневрирующих паровозов пугали младенцев, старавшихся перекричать паровоз, но поезд не уходил. Покидаемые мужья – офицеры и джентльмены старались шутить, успокаивали нервных дам и уверяли их в полной безопасности как уезжающих, так и остающихся, тем более что только что китайский телеграф доставил радостное известие, что форты Таку взяты.

Ho радостная весть сейчас же сменилась печальной. Железнодорожный путь в Тонку испорчен, и поезд не может идти до тех пор, пока полотно не будет исправлено. Европейцы и китайцы, собравшиеся на вокзале, были крайне удручены этой вестью и печальной вереницей потянулись с вокзала обратно в город.

Я остался на вокзале и с любезного разрешения китайских телеграфистов стал в их конторе писать корреспонденцию. Телеграфные чиновники с косами озабоченно работали и безостановочно стучали телеграфным ключом, но о чем и с кем они говорили – было неизвестно.

В 2 часа полковнику Анисимову было донесено, что Лутайский канал, пересекающий железную дорогу, занят боксерами в тылу высланного вперед саперного отряда, который обстреливается китайцами.

Чтобы выручить саперов, Анисимов приказал немедленно двинуть 4-ю, 5-ю и 6-ю роты, 2 полевых орудия и 2 десантных. Есаул Ловцов, Семенов и Григорьев со своей сотней повели отряд в предместье Тяньцзиня, чтобы по мосту перейти Лутайский канал. Из улиц сейчас же посыпали боксеры в красных повязках, но теперь они были уже не только с копьями и мечами, но и с ружьями.

Перестрелка сейчас же завязалась между нашими и китайцами. Наши матросы под командою мичмана Николая Браше быстро передвигали легкие пушки Барановского на своих руках и даже обогнали полевые орудия и первыми стали на позицию. Мичман Браше установил обе пушки и начал ловить боксеров гранатами.

– Посмотрите, – сказал ему подполковник Илинский, – сколько боксеров собралось в том дворе. Попробуйте их гранатою.

– Есть! – ответил Браше и сам направил орудие. Матрос дернул рукоятку, и граната грянула.

Боксеры в том дворе притихли. Илинский со взводом стрелков отправился посмотреть на результаты гранаты. Ядро пробило ворота и разорвалось среди боксеров, засевших во дворе.

– Ну уж и крошево! Там из боксеров никто не уцелел, – сказал Илинский, вернувшись.

Углубляться дальше в предместье Тяньцзиня было опасно, и Илинский решил отступить с этим отрядом к железнодорожному мосту через Лутайский канал. Стрелки перешли мост и залегли вдоль насыпи железной дороги, а казаки и орудия стали по сю сторону канала.

Анисимов прибыл на вокзал и приказал приготовить поезд. Когда он был подан, на паровоз сели Анисимов, подполковник Самойлов, Садовников, служивший в Русско-Китайском банке и бывший при Анисимове за переводчика, и я. Перед Лутайским каналом мы остановились, и Анисимов приказал прислать 7-ю роту Полторацкого в подкрепление. Я соскочил с паровоза и стал бродить по насыпи.

^{Подполковник Генерального штаба Самойлов}

Был чудный летний день. Безоблачное небо и горячий застывший воздух. Мутная вода тихо струилась между узкими берегами канала. Приятно было бы отдохнуть в тени тополевой рощи, по ту сторону моста.

Пальба орудий и ружейная трескотня забавляли меня.

Жж!.. Жж!.. Что-то свистело и пролетало над головой, точно веселые стрекозы над сонным прудом.

– Что это такое? – спросил я подполковника Самойлова, который через бинокль внимательно осматривал горизонт.

– Это китайские пули. He правда ли, как китайцы метко стреляют? – ответил Самойлов, продолжая глядеть в бинокль.

– Ho ведь у боксеров нет ружей.

– Это вовсе не боксеры. Это китайская регулярная пехота и артиллерия. Орудия стоят в той роще, а их стрелки за валом. Вот вам и настоящая война! Посмотрите, сколько там китайских войск на горизонте. Они переходят железную дорогу. Их там, наверное, несколько тысяч.

На горизонте было ясно видно передвижение больших войск с красными и пестрыми трехконечными или четырехугольными знаменами. Издали доносились неясный гул и звучание труб.

Неизвестно откуда долетавшие пули вонзались в насыпь и сбивали пыль. Гранаты, шурша, зарывались во вспаханную землю и разбрасывали песок.

– Но это очень неприятно, когда пули и гранаты ложатся так близко, – заметил я.

– Пустяки! Вы только не подворачивайтесь, – ответил Самойлов, не спуская бинокля, – левый фланг китайцев уже отступил.

Наши орудия и стрелки упорно обстреливали китайцев и заставили замолчать их левый фланг. Зато правый фланг китайцев стал стрелять еще энергичнее.

Мичман Браше с пушками стоял у насыпи железной дороги и обстреливал предместье Тяньцзиня, где засели боксеры.

– Ваше блародие! Позвольте пальнуть в тот стог, за им манзы засели, – просил матрос Браше.

– Ну, валяй!

Выстрел – и из-за стога, как воробьи, рассыпались боксеры, но казаки, лежавшие вдоль насыпи, зорко следили за ними и подхватили их пулями из винтовок.

– Ваше блародие! – снова просил матрос. – Позвольте пальнуть вон в того манзу, что бежит как угорелый.

– He сметь! Кто же стреляет гранатой по одному человеку! Не стрелять без моего приказания, – рассердился Браше.

В предместье, которое попалось под наши выстрелы, было полное смятение. Жители покидали свои дома и спасались бегством в город. Кто бежал, кто тащил на себе узлы, женщин, детей, стариков, кто спасался на двухколесной тяжелой арбе, запряженной мулами. Вот понесли в синих носилках мандарина, а за ним поплелась его челядь, таща домашний скарб.

Упорные боксеры спрятались в ближайших фанзах и сквозь окна продолжали стрелять по нашим. Поручик 12-го полка Круковский был послан со взводом стрелков выбивать боксеров из ближайших переулков.

По дырявому мосту, сколоченному китайцами из досок и лодок, я перешел на другую сторону канала. За рощею скрывались китайские войска, которые продолжали обстреливать нас. К счастью, гранаты давали перелет и ложились где-то позади нас. Но над головою, как ядовитые осы, жужжали пули китайских стрелков, и было видно, как они хлопались в землю. Сперва я не знал, спрятаться ли мне за деревья от этих назойливых свинцовых ос или же сесть в ров.

Но, видя, как полковник Анисимов в белом кителе, с Георгиевским крестом на груди, в виду неприятеля ходит по насыпи, как по бульвару, и далеко виднеется на синем фоне неба, – я устыдил себя в трусости и скрепя сердце решил следовать примеру неустрашимого полковника. Но это было довольно трудно.

^{Наши матросы}

Я был в белом тропическом костюме, в пробковом шлеме с широкими полями и мог быть виден издали. Воображение уверяло меня, что несколько пуль было специально пущено по моему адресу, но они упали где-то позади. Я не видел китайцев. О них можно было судить по дыму, который взвивался после их выстрелов.

4-я рота Котикова, 5-я рота Черского и 6-я Мешабенского залегли в роще по обе стороны железнодорожной насыпи и вели перестрелку с китайцами. Я спустился под насыпь, чтобы несколько передохнуть от выстрелов, и увидел стрелка, который лежал на песке окровавленный. Его лицо было покрыто платком. Подле стояли стрелки и как-то грустно-простодушно смотрели на лежавшего товарища.

– Что с ним? – спросил я.

– Убит, а другой стрелок нашей роты ранен. Фершела перевязывают.

«Что же это? Первая жертва? – подумал я. – Первая капля невинной крови? Что же это такое? Настоящая война? С регулярными войсками, с ружьями, пушками, ранеными и убитыми? Жестокость и кровопролитие, не знающие ни жалости, ни снисхождения. Но чем виноват этот самый солдатик, которого за тридевять земель пригнали из родной деревни, везли по жарким южным морям, держали в суровом Порт-Артуре и прислали сюда усмирять мятежников, которых он и в глаза не видал и о которых слышал разве только в сказках? Что он сделал боксерам и что они сделали ему? Чувствуют ли в деревне его батька и матка, что их родимый уже сложил свою буйную головушку и лежит, раскинувшись на горячем китайском песке, не приласканный и не оплаканный?.. И только докучливые ядовитые мухи дают ему свое последнее тлетворное лобзание… Неужели это серьезно война со всеми ее ужасами и страданиями? И как этот недвижный, еще не остывший стрелок на песке – каждый из нас может быть также убит слепой и беспощадной китайской пулей!» – думал я, и у меня защемило сердце.

– Ура-а-а! – закричали солдаты, и их радостный крик прервал мои безнадежные мысли.

Криками «ура» солдаты встретили 7-ю роту, которая благополучно пришла на поезде из Тяньцзиня. Анисимов приказал 5-й роте присоединиться к 7-й и сесть на поезд. 4-я рота должна была идти заслонами вдоль пути, наравне с поездом.

Вооруженный поезд тронулся. Я снова сел в паровоз, в котором ехал Анисимов. С китайского форта в Тяньцзине заметили наши движения и открыли по поезду огонь разрывными гранатами и шрапнелями, начиненными пулями. Огня из Тяньцзиня мы никак не ожидали и не могли определить его положение.

Сопровождаемые стрелками 4-й роты с обеих сторон полотна, мы подвигались вперед. По сторонам тянулись поля, не вспаханные окрестными поселянами из-за смут этого года. Гранаты то и дело вбивались в землю и взрывали песок. В одной роще в версте расстояния сверкали огоньки, синели дымки и сейчас же доносились выстрелы. Там засело 4 китайских пушки. За рощей показалась китайская импань – казармы, обнесенные рвом, высоким глинобитным валом, с зубцами и каменными зубчатыми воротами. Оттуда упорно стреляли из ружей. Пули попадали в поезд, со звоном ударялись в колеса и стенки вагонов и разбили стекло в окне паровоза около головы командира Анисимова.

Впереди над полотном железной дороги вспыхнуло большое пламя, которое прозрачные слои воздуха издали еще более увеличивали. Это боксеры жгли третий мост. Когда поезд подошел к мосту, огонь был уже потушен нашими саперами.

^{Первая перестрелка с китайскими войсками 4 июня 1900 года. Наши стрелки и английские артиллеристы. Полковник Анисимов}

По ту сторону третьего моста стоял поезд с международным саперным отрядом. Все саперы были, к счастью, в целости и, прекратив работы, укрывались частью в вагонах, а частью на склоне насыпи. Тут расположились наши саперы и стрелки, французы, англичане и японцы. Анисимов приказал всему соединенному отряду немедленно отступать и послал меня сообщить о своем решении англичанам, которые имели в поезде одно скорострельное орудие.

Английского офицера я нашел в одном из вагонов. Он, по-видимому, преспокойно спал и из-за жары был едва одет. Я сообщил приказание полковника Анисимова.

– All right, i will go with you immediately. Please, wait a moment (Хорошо, я сейчас пойду с вами. Подождите момент), – ответил англичанин и начал быстро одеваться. Он надел коричневый тропический костюм, однобортный, с металлическими пуговицами и полотняными погонами, которые были сделаны из того же материала, что и костюм, и от солдатских погон отличались только металлическими звездочками по чину. Он надел манжеты, воротничок, саблю, револьвер, бинокль, флягу, тропический шлем, перчатки и, приняв самый серьезный вид, объявил:

– Will you accompany me to Colonel Anissimoff? (Вы проводите меня к полковнику Анисимову?)

Корректный англичанин счел своим долгом одеться по всей форме, для того чтобы явиться к русскому командиру и доложить ему, что он подчиняется всем его приказаниям.

Проводив англичанина, я поспешил к нашему поезду. Гранаты и шрапнели жестоко рвались над полотном железной дороги. Я обомлел, когда увидел, как из-за насыпи два стрелка тащили третьего, у которого гранатой вырвало нижнюю челюсть и горло. Его ружье было разбито и отлетело в сторону. Несчастный солдатик, у которого вместо рта зияла кровавая рана, на которую было страшно взглянуть, еще хлопал глазами.

«Зачем же так жестоко! Так ужасно! Чем он виноват?» – невольно подумал я и подбежал к стрелкам, чтоб помочь им взвалить несчастного товарища на открытую платформу, на которой стояло английское орудие.

Взрыв над головою оглушил меня и сбросил с насыпи.

«Вероятно, англичане выстрелили из своей пушки», – подумал я и почувствовал жестокий удар в сердце. Я посмотрел на мой костюм: он был порван и забрызган кровью.

«Убит!» – сверкнуло у меня в голове, и мое сознание поколебалось.

Удар в грудь!

«Если после такого удара не убит сразу, то я могу еще жить. Мне теперь не до раненого стрелка», – подумал я и побежал к паровозу, взобрался по ступенькам наверх и сел возле машины. Мне хотелось остаться одному, чтобы разобраться в своих мыслях и чувствах, кружившихся вихрем.

«Жизнь или смерть?.. Что это? Война или шутка?.. Сон? Бред? или ужасная, жестокая, нежданно нагрянувшая действительность?.. Нет, пусть лучше это сон… Ничего! это сейчас пройдет, и китайцы перестанут стрелять».

Звон пули, ударившейся в железо паровоза, не пробудил меня. Мне казалось, что я нахожусь на рубеже сна и сознания, где яркая действительность граничит с кошмаром. Между топкою и тендером с углем, у ног моих положили солдатика с окровавленной кистью, которая еще держалась на кусках кожи. Мне говорили, что ему оторвало кисть руки той же шрапнелью, которая задела и меня.

Я осмотрелся и увидел, что мой левый башмак в крови и что меня что-то режет в ногу. Белый костюм оказался продранным в нескольких местах, и отовсюду сочилась кровь. Лицо было обрызгано кровью, и я не знал – моя ли это или чужая.

Паровоз тронулся. Француз-машинист лопаткою брал уголь над головой лежавшего солдатика и бросал в печь паровоза. Каждый раз, когда француз брал уголь, уголь сыпался на голову солдатика и на его окровавленную руку. Солдатик молчал и даже не стонал. Его кисть, лежавшая на угле, была в таком ужасном виде, что я был не в силах заговорить с ним.

Моя голова кружилась. Я боялся, что лишусь чувств.

«Cogito ergo sum, – почему-то вспомнил я, – думаю, значит, живу».

Мудрое изречение Декарта успокоило меня.

Я превозмог себя и решился расстегнуть костюм, чтобы посмотреть на грудь. Рубашка была в крови. Осколок шрапнели пробил боковой карман и носовой платок в кармане, скользнул по пряжке от подтяжек, которая совершенно сплющилась, и с пряжкой застрял между ребер над сердцем. Рана была поверхностная – слава Богу – могу жить! Другой осколок я нашел в плече. Оба осколка я осторожно снял и спрятал. Левое плечо, левая рука и обе ноги в крови. Но я был так слаб, что не мог больше себя осматривать. Я был рад, что часы с портретом красивой брюнетки, лежавшие в том же боковом кармане, чудом уцелели. Было шесть часов вечера.

Мы медленно двигались назад. Француз-машинист беспрестанно брал уголь, который все сыпался и сыпался на бедного солдатика. Часа через полтора под китайскими гранатами поезд пришел в Тяньцзинь и остановился.

На паровоз взобрался французский механик Монье. Он отнесся ко мне с участием и дал выпить коньяку из походной фляги. Спутники, бывшие со мною, куда-то ушли. Я остался один на паровозе далеко от станции. Сполз с паровоза и побрел к вокзалу. Левая нога плохо слушалась и болела.

С трудом взобрался на высокий перрон вокзала. Наши офицеры, увидя меня в таком несчастном виде, отнеслись ко мне с полным вниманием, дали стул и приказали четырем стрелкам отнести меня во французский госпиталь. Все были крайне удивлены, что в первый день бомбардировки раньше офицеров был ранен штатский корреспондент.

Надо мной пронесли тяжелораненого англичанина-артиллериста с полуоткрытыми помертвевшими глазами. Кажется, он был ранен той же шрапнелью, что и я.

Наконец стрелки подняли меня в кресле на плечи и понесли в госпиталь. Когда перешли через мост, я встретил здесь наших моряков: Каульбарса, Глазенапа – и несколько тяньцзиньских дам. Одна из них, красивая велосипедистка с южными чертами лица, подала мне чашку холодной воды через одного из офицеров.

Стрелки понесли дальше. По дороге я встретил русского почтмейстера, который, увидя меня раненым, почему-то очень встревожился, рассердился и постарался поскорее от меня отделаться. Наконец китайский полицейский, с шляпой грибом на голове и пикой в руке, провел меня во французский госпиталь.

Вечер быстро угасал. Грохот орудий прекратился. Было совершенно темно, когда меня внесли через цветущий садик в госпиталь, в отдельную комнату и посадили в кресло. Сестрицы-монахини, в больших белых капорах и с фонариками в руках, с крестами на груди и с небесными лицами, приняли во мне общее участие: после Блонского я был первый раненый. Сестрицы очень сожалели и послали за старшим доктором.

С меня сняли мой белый окровавленный костюм и обмыли лицо, которое было также в крови от царапин. Дали коньяку. Скоро явился старший врач monsieur Depasse, симпатичнейший и прелестнейший француз с бородкой как у Henri IV, немного похожий на генерала Буланже. Он весело поздоровался со мною и велел обмыть меня. Взглянув на рану на груди, он сделал серьезное лицо и сказал:

– O! за ne fait rien! Il n’y a pas grand’ chose! Это пустяки! Но рана могла быть очень опасной! Ваша жизнь была в опасности, но теперь это пустяки.

Я рассказал ему про пряжку.

– O! certainement! Votre boucle vous a sauvй! Ваша пряжка вас спасла.

Потом меня раздели. Сестрицы вышли. Все раны были, слава Богу, поверхностные. На левой ноге осколок попал в ступню.

– O! Это тоже не серьезно. Осколок можно легко вынуть. Итак, опасности никакой нет. У вас двенадцать царапин, и вы будете скоро здоровы.

Внимательный доктор Depasse сам обмыл мне карболовой водой царапины, присыпал йодоформом и обвязал бинтами. Меня уложили в такую широкую постель с балдахином, что я в ней прямо терялся, и угостили сытным ужином с красным вином.

^{Доктор Дэпасс}

Милые монахини прикрутили лампу, пожелали мне спокойной ночи и неслышно вышли со своими фонариками, предоставив мне теряться в моей постели и спать сколько угодно.

Ночь была тихая. Китайцы не стреляли, и я сладко заснул.

В этот день, 4 июня, узнав о падении фортов Таку, князь Дуань, обыкновенно называемый принцем Туаном, приняв в свои руки верховную власть в Пекине, приказал боксерам и китайским войскам, находящимся в Тяньцзине, начать войну с иностранцами [55]55
  Официально война была объявлена 8 июня.


[Закрыть].

В 2 часа 50 минут дня китайская артиллерия начала бомбардировку иностранных концессий и отряда полковника Анисимова, вышедшего на выручку саперов. Бомбардировка продолжалась до сумерек.

У нас ранено 9 нижних чинов, убито 5. У англичан ранено 4, убит 1.

Жребий брошен. Война началась.