Текст книги "Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем"
Автор книги: Дмитрий Фалеев
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Перуанцы
В поселке Пери одна часть – русская, другая – цыганская. Иду по русской. На дворе – апрель месяц. Под ногами – слякоть, вокруг – промозглость. Убогие домишки с пустыми окнами. Свинцовое небо. Старые деревья. Косые заборы. В огородах долеживают свое последние островки снега; он жесткий и грязный – его как будто сюда положили перед тем, как выбросить. Пес, похожий на старую мочалку с четырьмя лапами, шумно лакает из лужи воду. Безысходная серость. Неуютно и сыро.
Вдруг – ярко-синяя косынка! Красная юбка. Рядом с ней – желтая… На-ча-лось!
Как будто в уныло черно-белом кино внезапно очутились цветные персонажи!
Цыганская улица!..
…Одно лицо – смуглое, длинное, с тонкими чертами; нос узкий, с горбинкой, глаза как рыбки, завлекалка вьется… Взгляд не отвести! На пальцах левой руки три перстня, запястье обхватывает серебряный браслет. На вид лет пятнадцать, но глаза взрослые. Голова в косынке – значит, замужняя.
Другая – косенькая, как Гончарова, круглолицая, с большими губами. Настоящая Африка! Одета беднее. Серьги попроще и перстень один.
В домашних тапках – через все бездорожье распухшей и склизкой апрельской нови. Соседки? Подружки? Заметив меня, переглянулись – кто я такой? Беспечно, но искоса. Отправились дальше. По ходу привычных таборных забот. Они тут дома, а русские в гостях.
Улица такая, как будто по ней только что проехалась колонна «бэтээров», вся в жижу и кисель, без сапог не пройдешь, утонешь по колено. Какие-то участки выложены гатью из бревен и досок. Дома большие, плотно жмутся друг к другу, не оставляя их обитателям ни единого шанса на огород, сад или клумбу. Кое-где сохранились времянки старой застройки. Кумпания тимони въехала в Пери еще в 1971 году, но деньги на строительство нормальных домов – «с фундаментом, с печью» – появились не сразу. Сейчас у многих под окнами припаркованы автомобили. На крышах антенны. Основательно живут.
Здравствуйте, ромалэ!
Поскольку день будничный, мужчины на заработках – уехали в город. В таборе – дети, старики и женщины. Молодки все в работе и хлопотах. Одна тащит ведро воды, две другие с трудом тянут санки с мешком угля. Четвертая колет на лучины дрова. Как будто мужья это сделать не могут! Я сначала цыганочек жалел, думал – им сложно, но, как оказалось, патриархатом они не измучены, он им не в тягость – так же, как раньше ведро на голове. О другом и не думают.
Дед с бабкой жгут теплинку. Все опрятные, чистые. Следят за собой. Исключение – дети. Эти угваздались по полной программе! Потому что нисколько не боятся испачкаться – мамы их за это не ругают. Никто не одернет: «Посмотри на себя! В каком виде ты пришел!» Грязный ребенок – счастливый ребенок.
Цыганята беспечно шастают по лужам, сбивают друг друга с ног, падают, не плачут. Губастый мальчонка, подпоясавший болоньевую куртку красным шарфом, чертит на земле нечто вроде «классиков» громадным топором. Мне в его возрасте и перочинный-то ножик не доверяли! Вот почему они вырастают такие цельные и самостоятельные натуры.
Парень лет двадцати кричит мне с крыльца:
– Вы к кому?
– К Гоге с Парадáйцей.
Это вместо пароля. Сигнал о том, что я не чужой, кого-то тут знаю. У цыган очень четкое разделение мира на своих и чужих. Чужаками считаются все нецыгане. Для них придумано слово – «гажё» [30]30
Гажё – чужак, любой не-цыган; гажé – чужаки.
[Закрыть]. Отношение к «гажам» у котляров мусорное. У них в подсознании – двойная мораль. Перед своими цыган должен быть честен, а вот «гажей» не грех и обмануть. Развести на деньги, использовать в своих целях, припугнуть, нагрубить – с «гажами» это можно. Если ты не партнер по бизнесу, не большая шишка, не врач, не участковый – кто ты такой, чтоб с тобой церемониться? Катись подальше из нашего табора! До сих пор не понимаю, как мне удалось этот лед растопить. Дэвла помог!
Дэвла – это цыганский бог. Он им помогает и защищает. Если цыгане исповедуют православие, Дэвла – православный; если ислам, Дэвла – Аллах; если сектанты, Дэвла – Иегова; если буддисты – вы сами догадались.
Пробираясь по табору (а табор тимони достаточно обширный – 120 домов), я, видимо, где-то не там свернул и немного заблудился. Но мне так лучше – для объема впечатлений. Я наблюдаю – цыганские дети построились в линейку, как солдаты на плацу. «Ша-гом-марш!» – командует один, и строй марширует, зычно отбивая: «Раз-два-три! Раз-два-три!» При виде меня шеренга останавливается. Цыганята козыряют – рукой к голове:
– Здравия желаем, товарищ майор!
«Эге, – думаю, – значит, они и не представляют, чтоб какой незнакомец, кроме как из милиции, мог к ним заглянуть. Наверное, взрослые их подучили. И с каким же складным подучили расчетом: майор – птица важная, из кабинета, он в табор не поедет, пошлет кого-нибудь чином поменьше – хоть лейтенанта, а лейтенанту от такого приветствия будет приятно, он улыбнется».
В кумпании тимони я не впервые. Здесь живет Парадайца [31]31
По-котлярски Помидора.
[Закрыть]– старшая дочка Греко и Лизы. К ней-то мне и надо.
А вот стоит Мода, по паспорту Милорд – компактный старичок, латает крылечко. На нем поношенный темный пиджак и кепка, которую было бы не жалко однажды потерять; недельная небритость. Менее всего этот человек похож на барона, однако он-то и есть барон. Барон Милорд!
– Бахтале-зурале!
Мода родился в 1937 году. Окончил три класса, умеет читать. Титул к нему перешел витиевато – сначала бароном был брат его матери, потом его брат, а потом уж и Мода. У него четыре сына, трех он выделил, а сам живет с младшим, как и велит цыганский закон, согласно которому дом и хозяйство наследует не старший, а младший сын. Он остается с отцом и матерью, но жена у Моды уже умерла, «без хозяйки сложно».
Барон прикормил рыжего котенка. Про таборных людей он говорит «мой народ» или «мои люди», но реально делами заправляет не Мода, а некий Дюшан.
У Дюшана прозвище – Депутат. Он представляет цыганскую общину в поселковом совете, денег за это не получает, но деньги у него и без этого водятся. Дюшан – единственный, кто заасфальтировал в таборе дорогу к своему дому. Про него говорят: «Авторитетный человек». Коренастый, энергичный, хитроумный, скрытный, деловой, усы топорщатся, как щетка. Он из «стариков», как скажут котляры, но у них «старик» – не возраст, а статус. Стариком становятся с рождением внуков – в тридцать пять или сорок. Какой тут «старик»? Просто так называют.
А здесь живет Брия – самая прославленная в таборе старуха. Рассказывая, она грозно потрясает пальцем над головой, как боярыня Морозова:
– Старое тебе сказать, да? Нас в войну окружили немцы. Они были везде, на каждом шагу. Было это в Польше – город Яврово Львовской области! Мы жили не дай бог – воды не было, хлеба не было, дети маленькие были. Плачем, не дай бог как плачем! Что маме делать? У матери было одиннадцать детей. Мы тогда в палатке жили – не так как сейчас; сейчас мы живем, как королевы, а тогда в палатках. Не было одежды – ни пальто, ни шубы. Ездили туда, ездили сюда, дальше, дальше, опять везде немцы! Плачем, кричим, а какой в этом толк, если немец с автоматом? Поставили наших людей работать – ямы копать. Бьют автоматами – не дай бог. Я была маленькая, я заболела, а мать меня спасла – в лесу спрятала. Потом русские нам помогли; они нас выручили – не цыгане, а русские! Дали нам водички, дали нам кушать. Поехали мы в другую сторону. Война еще шла. Лошади погибли. Пешаком ходили. Еле-еле спасались. Вот так, сынок, наша жизнь была. Закопали мою бабушку в землю, закопали моего дедушку в землю… Война кончилась, мы выросли большие, купили лошадь – тогда она стоила большие деньги! Катаемся на лошади, танцуем, поем. Выступать уже пошли на сцену как артисты! Мы честные люди, а то ведь раньше люди все боялись, что цыгане воруют.
– И сейчас боятся! – говорю я Брии.
– Вот видишь! А мы тогда выступали, мы не воровали. И сейчас не воруем! Дали нам диплом!
– Какой?
– Что выступаем, ничего не трогаем. Уже хотели нам давать дома, а наш барон – старый барон, не этот – говорит: «Не-ет, я жить домами не буду, я лучше буду качавать!» И вот мы качавали, качавали, и вот уже тут дали нам участки. Мы отстроились. Наши люди работают, мы не воруем, зла никому не делаем. Бабы наши ходят гадать – без гаданья никуда не пойдешь! Дети наши учатся в школе. Учительница у них очень хорошая, и директор очень хороший, кто там у вас еще есть? – спрашивает Брия своего внука, ему лет с десять, зовут Андрей. Он сидит с нами, как самый главный, словно контролирует, чтобы его бабка не сболтнула лишнее, а я в свою очередь не спросил лишнее. Журналистов котляры очень не любят. Мне при знакомствах всегда приходится долго оправдываться, что я не из газеты, я, мол, писатель, сам по себе. Что хочу, то творю. Цыганам на диво: «Это не по-русски! У русских начальство». Даже этот парнишка, который Андрей, мне не поверил:
– Клянись, что умрешь, если наврал!
– Зачем же мне врать?
– Смотри, если плохо про нас напишешь!
Маленький герой! От горшка два вершка, а стучит по столу, как хозяин дома!
– Брия, скажи мне, когда лучше было: в Советском Союзе или сейчас?
– Раньше, сынок, мы жили на один рубль! На один рубль я взяла и всех накормила: 12 копеек – батон, 35 копеек – сто грамм масла, 75 – полкило колбасы! Жили хорошо. Ни с кем не ругались! Нам тут пример был старый барон – Виноградов Степан Николаевич! Он сейчас умер.
– А почему Моду выбрали?
– Потому что он хороший человек! Как он скажет, так и будет. Барон есть барон. Как у нас сейчас Путин – что он по телевизору скажет, то и сбудется!
Андрей дослушал и с важным видом вставил поправочку:
– Не Путин, а Владимир Владимирович Путин!
Меня угощают цыганским чаем. Это по сути обычный чай, но в него добавляют лимон, курагу, сливы, изюм, дольки апельсина, кусочки яблока, любые фрукты, какие найдутся под рукой у хозяйки.
Посуда блестит, и во всем доме чистота маниакальная. Вранье, если скажут о том, что в домах у котляров грязно. Молодки целый день носятся со швабрами и драят полы. Правда, труд их не ценится: в любое время года, в любую слякоть, кто в гости заглянет – не разувается, ходит по дому в уличной обуви. Никто ему против ничего не скажет. А тротуаров в таборе нет. Если дорогу дождями развезло, сами представляете, сколько работы хозяйке сделают дорогие гости! За что ей такое неуважение? А это по правде не «неуважение», а пережиток кочевого быта. Когда жили в палатках, пол был соломенный, кто там разувался? Никто не разувался! Сейчас у них дома, новая жизнь, но старый порядок все же присутствует в отдельных чертах. Например, котляры никогда не запирают в домах дверей, разве что на ночь. Воплощенный коммунизм! Заходи, к кому хочешь. Это тоже оттуда – из прежней жизни. Палатку не закроешь на амбарный замок! К тому же в таборе все свои. Так и привыкли, что вход в жилье всегда в положении «милости просим».
Дома у них большие (под большие семьи), залы – просторные, иногда отзанавешивают угол с кроватью – для молодоженов или детей. Мебели мало, на русский взгляд котлярская комната выглядит пустой. Практически у всех есть телевизоры, музыкальные центры и DVD. На стенах ковры или фотообои. Отопление газовое или печное. В счетчиках – непременный «жулик». Предметы роскоши – шикарные люстры, дорогая техника, большие зеркала, огромные вазы с искусственными цветами или целыми деревьями [32]32
Живых цветов котляры не выращивают.
[Закрыть].
Я прощаюсь с Брией. Андрей предлагает продать ему сотовый. Это у котляров с языка не сходит – лишь бы у них что-то купили или что-то им продали, ведь это бизнес– святое слово!
В богатых семьях мобильники есть не только у мужчин, но также и у некоторых молодых хозяек. У стариков сотовых нет – они им ни к чему.
Иду, значит, дальше. Вот дом Дулинки. Она разводится, муж в Твери. «Сколько мне гадостей они сделали!» – говорит она про родню мужа.
А тут Тамара.
– Как жизнь?
– Как обычно – поем, танцуем… детей держим! У нас уборка, – сообщает Тамара. У нее… борода! Вернее, щетина – смолисто-черная; золотые зубы и лихая косынка – красная, как кровь! Ни дать ни взять – атаманша пиратов. Не хватает только трубки и сабли! Но вместо сабли Тамара качает на руках ребенка. Он что-то лопочет.
– Он с тобой разговаривает! – улыбается Тамара.
Сноха подметает деревянный пол – грудь вываливается из-за блузки.
– Привет, Кристина. Привет, Рафаэла!
Рафаэле Чемпионовне восемь лет. Она приехала в Пери с бабушкой из Новосибирска. Бабушка хочет взять над ней опекунство, но у Рафаэлы нет документов, даже свидетельства о рождении. Выправить его мешают какие-то семейные дрязги, к тому же Рафаэла родилась в Твери, и, значит, запрос нужно слать туда, а это деньги и задержка по времени. Бабушка держится с большим достоинством – с места не сдвинешь, ни слова не вытянешь, если сама не захочет сказать. Говорит старуха разумно и веско. Видно, много повидала, много испытала, знает всему цену и поэтому не дергается.
У другого дома сидит Валера. «Он на Бога похож», – говорят цыгане. Тут надо уточнить, что Валера – старик: плечистый, горбоносый, лысый и с большой белой бородой! Когда Мода умрет, он, вероятно, займет его место, а пока он просто разбирает уголь.
А это Хатуна – на нее хочется смотреть и смотреть. Я с ней знаком, потому что помогал ей выправить справку в осельковской школе, где она окончила три, что ли, класса. Хатуна пыталась это сделать сама, но охранник (сейчас во всех школах охранники) не пустил цыганку дальше вестибюля, он ей не поверил. Он, видимо, решил, что она пришла воровать детей. А она – за справкой. «Не пропущу». Разумеется, скандал. Хатуна за проклятьем в карман не полезет. А потом уж ей нечего было и думать, чтобы в школу соваться – «он меня убьет!» Ходили с ней вместе. Хатуна дожидалась меня за углом. А директор школы, оформляя бумаги, говорит: «Чего же сама не пришла?» – «Охранник не пускает. Она его боится».
Хатуна, Хатуна… Кого ни позабыл, а она осталась. Пять лет прошло. Не думал, что буду ее так помнить.
Новая картина: в табор привезли металлоконструкции – сваривают, режут…
– Привет, Сулеман! Привет, Максим!
В итоге мне кажется, раньше стемнеет, чем я наконец-то доберусь к Парадайце! Большая кумпания! Дороги – хреновые, заборов нет, огородов нет, скотины нет. В советское время держали поросят.
– А сейчас?
– Нет, – отвечает одна.
– Мы сами как поросята! – смеется другая.
Но вот я у цели – захожу по-цыгански (это значит без стука, потому что у цыган не принято стучаться), но в доме, похоже, ни одной живой души. Где же Парадайца? А она у соседей. И внуки ее там. Потому что ночью вырубился свет, а наладить не успели.
Внучка на кресле – ей годика три, подстрижена под мальчика, но в ухе уже золотая сережка! Внук еще меньше: неуклюжий, черненький, в глазах беззащитное, непуганое любопытство, мордочка чумазая, как картошка, при этом одет в белые брючки и белый пиджачок.
Парадайца жарит фарш. Она мне рада, ведь я привез ей весточку от матери, которую она беззаветно любит и уважает – за мудрость и опыт. Парадайца сама вылитая мать – по рассудительности, соображению, по своей повадке. Она не кликуша и не хабалка, которой лишь бы высказаться и перебить.
В тот раз я привез Парадайце в подарок видеозаписи из Панеево. У нее даже глаза другие, когда она смотрит на маму по видео, – благодарные, теплые.
– Похожа я на мать? – спрашивает она.
– Только помоложе!
– Когда к ним поедешь?
– Наверно, через месяц. Может, что-нибудь им передать?
– Передай… – задумалась, – …здоровья и счастья! Скажи им, что все у нас нормально, две машины угля купили по дешевке.
А дверь уже настежь! Ее распахнули – чуть с петель не слетела! Косматая девчонка лет десяти ворвалась в залу. Вид у нее – как будто она эту самую дверь открывала лбом! И еще пару штук готова протаранить! Из колонок несется «Сарэ патря». Ноги моментально опережают бегущую девочку, плечи откидываются назад и пошли, пошли играть – совсем как у взрослой. На лице выражение: «Я сейчас всех по стенкам раскидаю!»
За ней другие – белобрысый Стасик, за Стасиком Норик – маленький бандит, а дальше, за Нориком…
Сердце мое! Три стрелы в тебя сразу! Три смуглых красавицы, каких не бывает! Одна, Анжела, – золотая осень, мягкий свет красоты, спокойное тепло. Светка другая: тихий омут с чертями, что-то в ней крутится – какой-то зигзаг, заманчиво-уклончивый. Юланта – артистка, самая яркая, вся – картинка: стоит, подбоченясь, идет, как по сцене…
Я предлагаю их сфотографировать. Они согласны. Красивым девчонкам нравится позировать. Они наряжаются, воображают, заразительно смеются. Столик уставили бутылками с вином, коньяком и шампанским. Взяли цветы, подхватили бокалы! Юланта тапочки домашние скинула – надела шпильки, чтобы выше казаться. Светка достала чемодан с приданым – такой огромный, что ее саму можно в нем спрятать. Внутри наряды, один пестрее и красочней другого. Цыганки порхают над ним, как бабочки! Одно примеряют, другое бросают, вьются у зеркала… Я уже с фотиком, говорю:
– Внимание…
– Марш! – кричат они хором. Подлетают ко мне, просят показать, что вышло на снимках, обнимают тихонько. И такая волна от них ласки и нежности, открытости, детства, очарованья…
Потом мы обедаем. Говяжий суп с фасолью. Все хорошо. Говорю Парадайце:
– Был у твоих – Греко хочет съездить в Закарпатье, в Ужгород; там он был молод. Говорит: «Ты не видел! Какая там природа! Река широкая, над рекой – дома, фрукты любые, цыганки красивые – тут бант, там лента, цветы в волосах!»
– Придет его время, посмотрит скоро. Восемьдесят лет… Давление у него…
Я смотрю на эту женщину и понимаю, что она не про Ужгород, что Закарпатье тут не при чем, а что есть где-то цыганский рай и душа отлетает туда, вечно юная, беспечальная…
И я там буду.
Цыган ходом дорожит
А что же Гого, муж Парадайцы?
Может быть, он в это самое время сидит в бильярдной или отдыхает с друзьями в баре за бутылочкой пивка?
Ни в коем случае! Гого уехал в Ульяновскую область – в командировку! Рабочий день у котляров ненормированный, и на месте сидеть не стоит, если не хочешь остаться на бобах. Ведь сколько ты урвал, столько и твое. Приходится мотаться по всей стране. Гого – посредник. Перепродает электроагрегаты, задвижки для котельных, швеллеры, сантехнику, фанеру, ДСП. В худшее время менял «железо» на мясо, картошку, другие продукты.
Гого – бизнесмен. И в бизнес погрузился. Он уже лет тридцать не бегал с мячом, не касался гитары, а раньше выступал в молодежной сборной Волгограда – по футболу – и играл на танцплощадках. Тогда это было интересно и выгодно, а выгоды не стало – ушел и интерес. Бизнес привлекательней, потому что прибыль, хотя «работа неинтересная» – сами признаются. И в то же время все бизнесмены. Котлярское луженье осталось в прошлом. Из работяг получились коммерсанты.
Это случилось еще при Горбачеве. Перестройка поставила таборную жизнь на новые рельсы, однако перемены в ней были обусловлены причинами, далекими от политических. Цыгане, как правило, аполитичны. Они признают любую власть, если это власть, потому что уважают не конкретные принципы, на которых зиждется ее программа, а силу, которой эта власть обладает. Коммунизм, демократия – цыганам все равно, лишь бы не трогали. А сферу деятельности пришлось поменять, потому что в тот период большинство промпредприятий перешло на оборудование нового типа – из нержавейки, лудить стало нечего, профессия накрылась, и котляры с головой окунулись в бартер.
То, что раньше считалось спекуляцией, в конце 80-х было объявлено легальным бизнесом – зеленый свет! Былые «кастрюльщики» один за другим стали открывать свои кооперативы. Кто-то быстро прогорел, но в целом «доходы росли как на дрожжах. Появились “новые цыгане” – тоже в малиновых пиджаках и на иномарках. Прекратились междоусобицы, ссоры между людьми. Никто никому не завидовал, потому что все зарабатывали – кто меньше, кто больше, уже не имело значения, главное – что деньги в семьях цыган не переводились. И поэтому у всех в душе был праздник и стремление со всеми дружить» [33]33
Мурша Петрович, «Барон табэра сапоррони».
[Закрыть].
Торговали котляры по старой памяти металлопрокатом, вентилями, трубами и т. д. и т. п. Вековая привычка «лудить-паять» невольно диктовала направление бизнеса. С течением времени ассортимент бартера расширился, но все же котляру гораздо приятнее иметь дело с «железом», чем с мануфактурой.
Есть еще волшебное слово «неликвиды». То есть скажешь «сезам» – и пещера откроется, а скажешь «неликвиды» – и котляр возьмет тебя в свой интерес. Что же это за добро такое? Читаю в Интернете: «Неликвиды – это оборудование, сырье и материалы, полученные предприятиями в 80–90-х и невостребованные на производстве в связи с резким падением его объемов в период реформ».
Раньше котляры об этих неликвидах узнавали, как правило, по цыганской почте, а теперь – все чаще – из газетных объявлений. У кого есть компьютер и Интернет – из Интернета!
– Звоним начальству, – рассказывает Тима. – Неликвиды на базах лежат ненужные, с советского времени. Они сами не знают, что с ними делать, их уже списали, а мы за них платим. Привозим сюда – на машинах, на кранах. Все надо разбирать. Обжигаем, чистим, ремонтируем. Плохие подшипники – меняем подшипники. Масло новое заливаем. В общем, реставрация. Красим. Продаем. Если некому продать – лежит пока у нас, а мы объявление даем в Интернете. Кому надо, приезжают. У нас своя фирма – деньги они по счету переводят.
Характерный пример: Мурша из Иванова купил во Владимире с заводского склада неликвидные задвижки, их он в свою очередь обменял на краску на Ярославском лакокрасочном комбинате, а потом эту краску продал в Костроме! Со всех операций Мурше в карман – прибыль 15–20 процентов от затраченной суммы.
Так и живут – сделка за сделкой; вращают капиталы, истоки которых либо в ломбардах, либо из банков (берут кредиты).
– Но этих неликвидов, – рассуждаю я вслух, – вероятно, остается все меньше и меньше.
– Да! Да!
– Значит, меньше и работы!
– Ну что же делать?! Есть работа пока немножко.
– Почему бы в строительство вам не податься?
– Таджики, азербайджанцы, молдаване всё берут.
– Так это в Москве, а вы же в Иванове!
– И здесь такое! Вот если ты начальник, а мы, цыгане, тебе говорим: «Построим, что нужно, за десять тысяч». А таджики эти придут и скажут: «Мы ту же работу за семь тысяч сделаем!» Кого ты выберешь?
– Почему бы вам не сделать за семь?
– Это нам невыгодно.
Задирают нос. Пока не прижало. Но все к тому, что скоро прижмет. Времена богатства и изобилия для котляров миновали. В таборах происходит социальное расслоение – одни нищают, другие держатся, третьи шикуют. Это мало способствует сплоченности общины. Основной принцип – «Спасайся кто может». Каждый сам по себе. Но это означает – конец общине.
Шесть часов вечера. Червонец вернулся домой с работы. Он ударно вкалывает на пилораме – работа тяжелая, в поте лица, но платят неплохо. Покупного леса мало; пилят ворованный, который привозят сюда с Вологодчины и – реже – с Костромщины [34]34
Важный момент: незаконно добывают лес не цыгане, а другие ребята. Цыгане только пилят.
[Закрыть].
Подходит Капуста – это высокий и стройный парень с красивым лицом и умным, элегантно-ироничным взглядом. Меньше всего он похож на Капусту!
– Дача не нужна? – предлагает он. – Триста метров от московской трассы. Семь соток, дом…
– У меня дача есть.
– Продай ее мне.
Капусте без разницы – покупать, продавать! Лишь бы сделки вертелись одна за другой – тогда у Капусты будет повод гордиться!
В знакомых кумпаниях над мустафони принято подтрунивать – у них, мол, там «целый огород»: Капуста, Редиска, Помидора, Свекла, Перчик, Дыня, маленький Киви. Из горячих блюд есть Жаркое, Борщ… Но это не клички! Это имена – естественно, не те, которые стоят у них в документах, а те, под которыми этих людей знают в обособленном цыганском мире.
Клички накладываются уже поверх. Например, по паспорту парень Станислав, по имени – Стэво, а по кличке Червяк (за высокий рост, тощее сложение и дурной характер). Или Руслан – Гого – Композитор (за то, что сочиняет собственные песни). Или Александр – Ристо – Губошлеп. Классическая схема.
– Клички у нас даются как в уголовном мире, – объясняют котляры. – За что-то конкретное. Если не за что, клички нету.
Есть Лопоухий, есть Соловей (хорошо поет), Курица (за глупость), Канхало – «Колючий» (за жесткий характер), Кокана – Упрямая. Или – Фантомас (за нестандартную форму головы), Бахталó – «Счастливый».
– Работаем! Работаем! – подбодряет Греко своих людей. Они разбирают на цветмет движки, каждый из которых полтонны весом, – шуруют ломами, стучат молотки, долото идет в ход.
Чтобы сбыть эту технику, нужно предварительно вынуть из нее деревянную начинку, а также резину – иначе не примут. Какие-то фрагменты руками не достанешь – можно только выжечь. И над табором вьются черные дымы, как будто там отдыхает Змей Горыныч, а на деле это просто цыгане работают!
В Панеево-то мирно, а раньше еще был табор в Коляново – он располагался в непосредственной близости от русской части этого поселка, жители которого то и дело жаловались на постоянный смог – как ветер с табора (цыганский ветер!), так дышать у них нечем, окна не раскрыть, весь тюль почернел! Представители Управления по технологическому и экологическому надзору пытались вмешаться, но конкретных виноватых у цыган не найдешь (рука руку моет), а целый табор наказать нереально.
Для полноты картины обозначу: есть среди котляров сварщики, токари, строители, жестянщики, шоферы и плотники, но все, разумеется, мечтают о бизнесе. Быть бизнесменом для них так же почетно, как носить дворянский титул. Влечет их и манит. И надо признать, есть у них жилка к предпринимательству – талант и склонность, но, конечно, не каждый умеет открыть собственное дело. Тем более вести, держаться на плаву.
Начальный капитал берется обычно из семейных накоплений. Или занимают друг у друга в долг – «под расписку». Или современно – оформляют кредиты в банках. Котляры не боятся влезать в долги. Если кто-то разорится – все-таки табор: на хавчик дадут, а там, глядишь, немного повезет и опять встанешь на ноги!
На крайний случай есть фамильное золото. Котляр сдает «сокровище» в ломбард, а потом уже «крутит деньги на деньги» и, если удача, выкупает золото, покупает «мэрсэдэс», женит сына, строит ему дом… Быть уважаемым в кумпании цыганом – дорогое удовольствие!
На сделку котляры выходят сообща – один находит, у кого купить, второй – кому продать, третий и четвертый помогают с перевозкой, сортировкой, ремонтом. Если сделка крупная и требует больших финансовых вложений, цыгане тоже действуют в складчину, а финансовые риски делят по справедливости. Если ветер подует, то они моментально могут достать вам такую сумму, от которой зашкалит воображение! Прямо наличкой!
«Мы любим работать, но не можем, как русские – чтоб в семь часов встал, пошел на фабрику, смену отработал, пошел обратно… Это как-то не для нас. Мы же вольный народ: захотел и поехал – на неделю, на месяц; сам себе хозяин: нашел – нашел, не нашел – сам виноват, пеняй на себя», – рассуждает Руслан. Хотя про месяц это он загнул. Котляры очень ценят скорость – быструю наживу. Пускай все дело на два, три дня, сливки снял и забыл.
А стратеги из них настолько же дурные, насколько хорошие из котляров тактики!
«У нас один смысл, главный смысл, – заработать побольше, – продолжает Руслан. – Я «мэрсэдэс» купил в 95-м, почти новый, 60 000 км пробега, он банковский был раньше, возил сотрудников, а я его купил, но не так, как наши… Наши люди любят показуху. У него будут дети в лохмотьях ходить, дом развалится, а он зато будет гонять на «мэрсэдэсе» и крест золотой повесит на грудь! Все деньги ухнет на эту покупку, а что потом – разве он думает? Я свой «мэрсэдэс» брал по-другому, у меня оставалось много денег на бизнес».
Деньги, деньги… Еще больше денег! Все эти лозунги сильно ограничивают, но именно такой флаг развевается над таборами, и во сне котляры видят горы золота, миллионы долларов! Русские исконно относились к богатству пренебрежительно, а у котляров самый богатый – самый уважаемый, самый великий.
В панеевском таборе роль дяди Скруджа исполняет Тима. У него не обычный котлярский дом, а огромный коттедж. Я к нему пришел – он мне говорит: «Ты, наверно, думаешь – в сказку попал!» Откуда же средства на эту «сказку»? Неужели неликвиды и сдача металла способны обеспечить подобные доходы? Разумеется, нет.
История следующая. В советское время энное количество котлярских семей осело в Москве. В те времена это было сложно, потому что цыган не только не прописывали, но даже выселяли за 101-й километр – в Покров, Александров. Однако кое-кто нашел обходные «цыганские» пути. А потом постепенно перетаскивал своих. Один котляр даже организовал своему отцу и родному брату фиктивные браки, чтобы те получили прописку в столице. До этого их адрес был село Узловое, Тульская область.
Дальше – больше. В однокомнатных квартирах московским котлярам показалось тесно, а тогда был закон, согласно которому с увеличением числа детей семья соответственно получала право на бóльшую жилплощадь. И так очень скоро – правдами-неправдами – цыганские квартиры из однокомнатных поменялись на двухкомнатные (без всякой доплаты, через государство), а потом на трех и даже четырех! Хитроумный Греко сосватал Тиму, своего сына, за невестку-москвичку, и теперь у Тимура две квартиры в Москве. Одну он сдает – тысяч тридцать в месяц на этом имеет, а другая – общая, в ней ночуют те, кто оказался в столице по делам; иногда так густо, что и на полу не хватает места.
Как раз из-под окон этой квартиры у Тимы угнали новую «Волгу». Я представляю, какие проклятья застили в тот день московское небо! Угонщики, должно быть, погибли в корчах!
Но вернемся к делу, точнее к делам – в последнее время начали котляры осваивать еще и транспортный бизнес: покупают фуру, нанимают водителя – обязательно русского, потому что друг к другу большого доверия они не испытывают. С цыгана не спросишь – все же родня. Что скажет, в то и верь. Но и с гажами выходит незадача. Гнали одну фуру из столицы в Питер. Последний раз водитель отзвонился якобы из Клина, а потом – молчок. Абонент недоступен. Пропала фура! Через три дня выяснилось, что паспорт и права у этого водителя были поддельные, а сам он находился в федеральном розыске, потому что уже несколько раз нанимался водителем подобным образом! В итоге фуру так и не нашли. «Обманул нас русский!»
Но у них у самих чувство уважения к чужой частной собственности фактически не развито. От сумы и тюрьмы не зарекайся никто, но там, где русский будет терпеть и пытаться выйти из положения честным путем, цыган соскользнет. Где тонко, там и рвется. Будет шанс или случай – он ходом дорожит! Своего не упустит.
