Текст книги "СКАЗКИ ДЛЯ МАРТЫ"

Автор книги: Дмитрий Дейч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

ZOO

Жил-был в зоопарке слон по имени Слон. Слон был толст и никто его не любил: дети его не любили, взрослые его не любили, звери его не любили, и даже директор зоопарка его не любил, несмотря на то, что в договоре о найме черным по белому было написано: «ОБЯЗУЮСЬ ЛЮБИТЬ ЗВЕРЕЙ» – и подпись.

Вот однажды вывели слона погулять, – а надо сказать, что к сожалению все до единого работники зоопарка терпеть не могли Слона, то и дело они вздыхали и думали про себя: «Просто черт знает что, а не слон! Ну разве это слон? Вот раньше были слоны – всем слонам слоны – могучие, стройные… А это что? Размазня какая-то, а не слон! Тьфу на него!» – тем не менее, вывели они его на прогулку, а что делать – слону, пусть и не самому стройному тоже гулять положено.

Вот идёт себе слон по территории зоопарка, идёт и думает: «Ну хорошо, я – толстый». Идёт себе дальше. Останавливается и думает: «Ну ладно, я – толстый, за это вы меня не любите». Постоял, подумал, только собрался дальше идти, как ему в голову внезапно пришла СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ. Она была такая яркая, что Слон зажмурился и чуть не упал.

Тут нужно разъяснить читателям, что СПАСИТЕЛЬНЫЕ МЫСЛИ слонам посылают Слоновые Ангелы. Они выглядят почти так, как вы их себе представили: маленькие розовые слоны с крыльями, но ко всему прочему у каждого по два хобота – левый и правый. Левый хобот нужен Слоновым Ангелам для утешения Достойных слонов, а правый – для наказания просто Непослушных и по-настоящему Плохих слонов.

Как только СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ пришла ему в голову, Слон тут же остановился и с размаху уселся на землю. Так шлёпнулся, что земля задрожала и все, кто был в этот момент в зоопарке, подумали: «Ага!» А директор подумал дважды: «Ага! Ага!», потому что земля просто так не дрожит и наверное, совсем неспроста дрожит земля в зоопарке, за который директор отвечает головой перед вышестоящим начальством. Так что – первый раз он подумал «Ага!» как и все прочие – от неожиданности, а второй раз – по служебной обязанности. Подумав «Ага! Ага!», директор выскочил из кабинета и как можно быстрее направился в сторону эпицентра зоопаркотрясения. Увидев Слона, сидящего с немного задумчивым, но очень довольным видом, директор в третий раз подумал: «Ага!» – и тут мысль его совсем застопорилась, как это бывает с неисправной машиной на плохой дороге, поскольку слон сидел там, где обычно слоны не сидят, сидел на самой что ни на есть проезжей части, и за его широкой спиной и прямо перед толстым его животом выстроились уже две громадных автомобильных очереди. Автомобили гудели как сумасшедшие, а Слон, зажмурившись от удовольствия, тихонько раскачивался на месте, словно кобра под музыку циркового факира.

Работники зоопарка уговаривали слона освободить проезжую часть, но тот, как говорится, и в ус не дул. Уж они его и просили, и требовали, и ругали, и угрожали оставить без обеда, и приводили в пример послушных слонов древности, и стихи читали, и арии пели, и злобно пинали, ничего, абсолютно ничего не помогало. Несколько часов спустя стало ясно, что слон ВЗБУНТОВАЛСЯ и для его усмирения придётся вызывать специальное армейское подразделение – оснащенное противослоновой пушкой, которая стреляет слоноусыпляющими снарядами. И к вечеру подразделение прибыло.

А к тому времени произошло много всяких всякостей: а)поскольку все без исключения работники зоопарка были брошены на Усмирение, зверей никто не кормил, б)и поэтому звери, особенно хищные, взбесились и бросались на прутья своих клеток, в)посетители пугались и расходились по домам, г)директор ругал подчиненных, а нескольких даже уволил, д)начальство ругало директора и грозило директору увольнением.

Вобщем, у всех, кроме Слона, были КРУПНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.

Солдаты принялись выгружать и устанавливать противослоновую пушку. Они были готовы пойти на КРАЙНИЕ МЕРЫ, хотя никому по большому счёту этого не хотелось: ведь после того, как слон уснет, его нужно будет доставить в питомник, а потом – обязательно найти врача, ясно ведь, что слон – по меньшей мере ТЯЖЕЛО БОЛЕН, а какой урон нанесёт репутации зоопарка вся эта история – просто страшно себе представить. Вобщем, если раньше Слона просто не любили, то теперь его стали по-настоящему ненавидеть. «Хорошо было бы, если бы этого отвратительного толстого слона вообще не существовало на свете» – думали некоторые работники зоопарка, а самые злобные думали так: «Стреляли бы в него не слоноусыпляющими, а настоящими разрывными снарядами!» А слону – хоть бы хны! Сидит себе и сидит, уши развесив.

Наконец, пушку установили и уже приготовились было стрелять, но тут с неба посыпались ТЯЖЕЛЫЕ ПРОТИВОТАНКОВЫЕ ВАФЛИ – это подоспела на помощь эскадрилья Слоновых Ангелов. Вафли покрыли всё вокруг двухметровым слоем ВАФЕЛЬНОЙ ТРУХИ. Конечно, в таких условиях Слона усыпить было совершенно невозможно, и армия позорно отступила, а самый главный генерал от возмущения такими методами ведения боя перекусил пополам курительную трубку, подаренную ему Президентом страны за выдающиеся боевые заслуги.

Вобщем, я не знаю что тут ещё сказать. Зоопарк пришлось перенести в другое место, а с ним и проезжую часть дороги, директора уволили, на его место хотели поставить меня, но я отказался: бог знает чем кончится в конце концов эта история – слон-то до сих пор сидит на том же самом месте, ни на метр не сдвинулся, люди приходят туда каждый день, кормят, ухаживают за ним. Все теперь его любят, несмотря на то, что Слон с тех пор нисколько не отощал, скорее – наоборот, прибавил в весе (ничего не поделаешь – сидячий образ жизни не способствует похуданию).

Ну вот и всё, наверное.

Ах, да… Мораль этой истории заключается в том, что СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ приходит в голову только в том случае, если…

…только тогда, когда…

…извините, мне тут подсказывают: только тогда, когда ей этого хочется… Это не я сказал…

…я не хотел этого сказать…

…извините…

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Жил-был банковский автомат. Деньги выдавал. Но это – смотря кому. Некоторым – не выдавал. Такая у него работа была – одним давать, другим – нет. И списочек – пофамильно. К нему и фотографии приложены, чтобы не ошибиться. Смотрит – ага, Иванов. Лысый? Лысый. Мордатый? Он. Сколько просит? Пять тысяч? Офуел Иванов. Не давать. Ну три!!! Две с половиной дайте! – стонет Иванов. Две с половиной дали.

Следующий.

Так – весь день, день за днём, каждый божий день – ни тебе перерыва, ни отпуска – день и ночь. Ночь и день. Люди думают: автомат, что ему?…

Однажды до того надоело, до того, понимаете, обрыдло, что решил: а ну, пошли вы все, кому хочу – даю, а не хочу – с места не двинусь, пусть хоть весь техперсонал в полном составе от перенапряжения сдохнет.

Сказано-сделано.

Люди удивляются, но терпят. Они ещё не понимают, что автомат – с приветом. Тот, кому деньги очень нужны – рад, если выдоит сверх положенного, а у кого их пруд-пруди – ну пожмёт плечами, ну матюгнётся, а и пойдёт искать другой автомат, посговорчивей. Их вон сколько – автоматов…

Месяц за месяцем, год за годом идут, и всё вроде замечательно, но вот однажды призадумался наш герой о том, что как-то бессистемно казёные ресурсы расфуфыривает. Тому – дал, этому – дал, а вон тому – не дал. А почему? А может, вон тому как раз надо было дать, и много больше, чем всем остальным?

Людей много. Все разные. Как их делить? На кого и кого? На мужчин и женщин? Ещё чего! Какое мне, автомату, дело до их половых или, скажем, расовых отличий? На плохих и хороших? На симпатичных и не очень? На худых и толстых? На высоких и низеньких?

Кому давать?!!

Захандрил наш автомат, загрустил, и до того дошёл, что сам не заметил как перестал своевольничать. Кому скажут, тому и даёт. В списке числишься? На себя похож? Получи что причитается. А всё оттого, что не ясно, дал бы я тебе или нет, если бы знал почему.

Такие дела.

А мораль этой истории такова… то есть не мораль даже, а…

Ладно, чего уж там…

Автомат этот находится в городе Тель-Авиве на улице Алленби, дом номер 156. Если ровно в полночь каждого седьмого числа чётного месяца по еврейскому календарю подойти к нему вплотную, наклониться к дисплею, представиться, предъявить документ, громко и отчетливо изложить своё решение проблемы – как делить людей на тех кому давать и тех, кому не давать, – то, возможно…

…я конечно, ничего не гарантирую, я говорю – возможно что-то и произойдёт.

Никто не знает что именно.

Но какая разница, в конце-то концов?…

АПОКРИФ

После того как Персей разделался с Медузой Горгоной, он без промедления покинул остров и направился в сторону Серифа за обещанной наградой. Было жарко, крылатые сандалии до боли натёрли ноги. Пролетая над безлюдной долиной, Персей присмотрел тенистое дерево у самого ручья и скоро приземлился. Утолив жажду, он крепко уснул, положив под голову туго завязанный мешок с добычей. Проспал день и ночь, а незадолго до рассвета его разбудило чужое прикосновение: кто-то осторожно, стараясь не потревожить спящего, подменил мешок охапкой пахучих, только что сорванных листьев. Персей приоткрыл один глаз, но в сумерках не разглядел злоумышленника. Тем не менее решил ничего не предпринимать до тех пор, пока тот не отойдёт на несколько шагов, чтоб в случае чего успеть вскочить на ноги. Впрочем, вор не собирался уходить далеко. В руках его затеплился огонёк, прояснивший грубое заросшее бородою лицо, пальцы безуспешно теребили узел.

– Жаль на тебя смотреть, – не вставая с места обратился к нему Персей, – узел завязан на славу, к тому же – почём знать – стоит ли содержимое мешка твоего упорства…

Вор, хотя и опешил, быстро нашелся:

– Узнаешь как только я развяжу!

– Постой! Мне, веришь, совсем не хочется ссориться с тобой по пустякам, давай договоримся: угадаешь что в этом мешке – он твой, нет – иди себе мимо, мешок останется здесь со всем его содержимым.

– Я мог убить тебя пока ты спал, – проворчал незнакомец, – но пусть по-твоему: в этом мешке – еда.

– Не угадал.

– Стало быть, одежда?

– Нет.

Бородач прикинул мешок на вес, внимательно ощупал, воздел над головой и потряс, прислушиваясь.

– Здесь горшок.

– Неправда.

– Доспех, шлем…

– Послушай, лучше оставь это занятие.

– Оружие…

– Нет.

– Сыр!

– Нет.

– Камень!

– Вот ещё!

– Животное!

– Хм…

– Жертвенная чаша?

– Ты умнее, чем кажешься, но – нет, не чаша.

– Там – глина, земля…

– И не земля.

– Корона!

– Не корона.

– Идол!

– Нет.

– Голова, тут – чья-то голова!!!

Персей помедлил, обернувшись на восток. Солнце ещё не взошло, но света вполне хватило, чтобы разглядеть маленький камешек на ладони. Он подбросил камешек в воздух, упустил его, чертыхнулся, и, наконец, ответил, внимательно посмотрев собеседнику прямо в глаза:

– Ты угадал. Развязывай…

ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ИСТИНА

Молоток сказал рукоятке:

– Матушка, держите меня нежно, я всё время слетаю…

– Я бы рада, – ответила рукоятка, – но пальцы – до того неловкие, просто чёрт знает что такое…

Тогда молоток попросил пальцы быть осторожнее, и пальцы ответили:

– За всё в ответе ладонь.

– Я тут ни при чём, – возмутилась ладонь, – всё дело в плечах. Узковаты они: пейзаж портят, да и кинетика с такими плечами, извините, ни в дугу.

Плечи пеняли на туловище, туловище – на ноги, скоро и до головы добрались.

– Ладно, – сказала голова, – я сама долго не могла понять в чём тут дело, но вот как раз недавно всё стало ясно. Во всём виноват Бог.

– А он есть? – спросил молоток.

– Не без того, – мрачно ответила голова. – Вот если бы его не было, где бы мы были?

Молоток не убеждённый её аргументом, попросил предъявить виновника. Голова ответила:

– Ищите в районе живота. Точнее не могу сказать, сама не знаю.

– Только разговаривать вежливо, – сразу предупредил живот, – а то обидится и уйдёт, такое уже случалось.

– Да ведь он спит! – возмутился молоток.

– Разбудите, разбудите его! – закричали все.

***

– Митрич!

– А?

– Хуй на! Уснул что ли? Давай, прибивай!

– Чего?

– Вот мудило! Заколачивай, говорю!

– Ааааа… Щас…

– Сколько раз обещал: на работе – ни капли. Уволю!

– Не, я всё…

– Ну смотри… ещё раз увижу…

ЭХО

Рак Лёгких устроился на подоконнике, свесив ноги поверх горячей батареи. Рак Печени, приметив его издалека, помахал, заулыбался, и, миновав долгий больничный коридор, сел рядом в низенькое неудобное кресло для посетителей:

– Как живём-можем?

– Как можем, так и живём, – буркнул Рак Лёгких, не повернув головы.

– Славно-славно, – отозвался Рак Печени, и умолк на мгновение, представив себе как может Рак Лёгких. Выходило недурно. – Что ж… Пойду. Вот, анекдот вспомнил, хотел рассказать, но – вижу, ты не в духе…

– Да уж…

– Ну ничего. Бывай…

– Постой, – встрепенулся Рак Лёгких, – у тебя было когда-нибудь…

– Что?

Рак Лёгких смутился и опустил глаза. Рак Печени ободряюще улыбнулся ему и похлопал по тощей коленке:

– Давай, выкладывай.

– Да нет, чепуха…

– Что, опять?…

Рак Лёгких кивнул и отвернулся. За окном полыхнули вспышки «скорой». Рак Печени закатил глаза и вздохнул.

– Даже не знаю что тебе сказать…

Рак Лёгких сердито дёрнул плечом, но промолчал. Рак Печени достал из-за пазухи флягу отвинтил крышку и приложился. Затем протянул флягу коллеге:

– Хочешь?

Рак Лёгких поморщился и мотнул головой. Мимо провезли человека в каталке. Рак Лёгких спустил ноги на пол и неловко соскочил с подоконника. Заложив руки за спину, побрёл в сторону лифта.

Рак Печени провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за углом.

Лифт прибыл, в коридоре лязгнуло эхо.

Моль и Именинный Пирог

Когда портовые склянки пробили два часа пополудни, Моль впорхнула в кондитерскую и сразу уселась на самую приметную вишенку – посерединке Большого Именинного Пирога. На поверхности глазурной корки каллиграфическим почерком было выведено: «Славочка! Расти большой, и, пожалуйста, не будь лапшой!!!», а по периметру были расставлены 56 праздничных высоких свечей.

– Для недогадливых, – с порога объявила Моль: от всего сердца принимаю поздравления и подарки! Искренне ваша. Именинница.

Сказав это, она повернулась в профиль и полуприкрыла глаза, застыв в позе, как нельзя лучше подходящей для лепки скульптурного изваяния.

– Что ж, – нерешительно начал Марципан, – раз уж всё так запутано…

– Что запутано? Вечно у вас – запутано! А всё потому, что вы – склизкий! – перебил его Фундук, – Ура! Качать именинницу!!!

Тут Пирог и в самом деле – качнуло. Моль поскользнулась на вишенке и упала на букву "С", не успевшую затвердеть с тех пор как кондитер выдавил свежий крем из шприц-тюбика.

Погрузившись в сливочный слой по горлышко, судорожно перебирая лапками, чтобы нащупать дно, Моль постаралась сделать вид, что нырнула по собственному почину: она даже совершила несколько плавательных движений, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

– Я – не склизкий! Я – вязкий! – пробормотал Марципан, – Это первое! И второе: прежде чем принять ответственное решение, я хотел бы как следует во всём разобраться…

– Нечего разбираться! – закричал твердолобый оппонент, – Давайте праздновать! Горько! Горько!

– Не горько, – возразила Моль, выплёвывая сливочный крем, – а – топко. Впрочем, нам не привыкать… – и она снова вскарабкалась на вишенку: В канун своего сорокапятиминутия и тридцативосьмисекундия я готова, наконец, обнародовать сочинение, специально написанное по этому случаю.

– Вот только этого нам не хватало, – уныло пробормотал Марципан.

– Не хватало, не хватало! – загалдели Коржи, и даже старинный чугунный Ухват очнулся от сна и, не разобрав что к чему, завопил: «Хватало! Хватило! Хватуло!».

– Ти-хо! – рявкнула Моль.

Все разом умолкли.

– Ну вот что! – рассудительно сказала Моль, – Сейчас я стану читать вслух: громко и чётко, с толком и расстановкой, с приличествующим случаю выражением. А вы будете внимательно слушать и ПРАВИЛЬНО РЕАГИРОВАТЬ. Кто отреагирует ПРАВИЛЬНЕЕ остальных, получит Умопомрачительный Приз.

– А что это? – осмелился вмешаться Марципан.

– Да какая разница! – закричал Фундук, – Дареному скунсу под хвост не заглядывают! Ура имениннице! Качать её!

– Не качать! – закричала Моль, и на всякий случай мёртвой хваткой вцепилась в черенок вишенки: «Моль и Муравей». Басня! – объявила она, убедившись в незыблимости Большого Пирога.

– Муравей – это такой маленький, чёрный и с большой головой? – спросил Кондитерский Нож.

– К вашему сведению, это называется «НЕПРАВИЛЬНО РЕАГИРОВАТЬ» и карается немедленным ОБНУЛЕНИЕМ.

– Большое спасибо, – смиренно покачнулся Кондитерский Нож и умолк навсегда.

– «Моль и Муравей». Басня!

– Где-то я уже слышала это название… – задумчиво протянула Доска для раскатывания теста.

– Минус два! – сказала Моль, и Доска обнулилась. Выдержав паузу, Моль продолжила:

– «Моль и Муравей». Басня!

Все молчали. Возможно – просто внимательно слушали.

– Доходяга-Муравей -

всех на свете мудреней:

пропил яхту, пропил дом,

пропил девушку с веслом,

пропил поле, пропил тын,

пропил трубы, пропил дым,

пропил море, пропил рыб,

пропил собственный язык,

пропил небо, пропил тень,

пропил каждый Божий День,

пропил свет и пропил тьму -

непонятно почему…

– Чего уж тут непонятного! – громко сказал Фундук, изо всех сил пытаясь ПРАВИЛЬНО РЕАГИРОВАТЬ: пропил – потому что весёлый был и… как бы это сказать… нахрапистый. Наш человек! Такой и на гуслях отчекмарит, а если надо – отчекрыжит, а то – отчебучит так, что – мама не горюй! Последнюю рубаху на себе порвёт – чтоб врагу не досталась. Вобщем, молодец мужик! Так держать!…

Сказал и осёкся.

Моль молчала, глядя куда-то в сторону. Все затаили дыхание.

Она покачала головой, пожала плечами, будто изумляясь чему-то, и, наконец, сказала:

– Нет.

– Что «нет»? – спросил Фундук, глупо ухмыляясь, и тут же, не сходя с места, начисто обнулился.

Шёпот и вздохи. Шорохи. Восклицания.

– Я одного не могу понять, – осторожно вступил Марципан, – басня называется «Моль и Муравей». Муравей и в самом деле присутствует, хоть и не в самом, так сказать, презентабельном виде… а вот Моль… её здесь, кажется, нет вовсе…

– А кто – надрывался? Кто голос сорвал? Кто читал басню с выражением, не взирая на лица? Пушкин? – задохнулась Моль, едва не свалившись со своей вишенки.

– Тогда… – решительно ответил на это Марципан, – ваше сочинение следовало бы назвать «Моль, Муравей и Марципан». Потому что не только вы страдали во время исполнения этого замечательного опуса.

Сказал, и -… да, разумеется: обнулился.

Коржи обмякли от ужаса.

– Мы ничего не знаем, – сказал верхний, и – обнулился.

– Мы ничего… – сказал средний, и…

– Мы… – успел сообщить нижний.

– Эй там, на Пироге! – закричал кондитер, внезапно появляясь в дверях: На вынос готовы? Клиент ждёт! Ой, а где же?… – удивился он, и – обнулился, прямо в дверях.

– Вот так всегда, – заметила Моль, осторожно спускаясь с вишенки. Одна-одинёшенька на пустом столе.

В дверях появился ещё один человек. Он посмотрел на стол, потом на пол. Потом этот человек зачем-то посмотрел на потолок, и долго не сводил с него взгляда.

Потом он принялся разглядывать стены.

Потом он вышел.

– Расти большой, Славочка, – прошептала Моль ему вослед, – и… пожалуйста, очень тебя прошу… не будь лапшой!

ЧРЕВО

Иона: Эй, там, снаружи!

Кит: Ты когда-нибудь спишь вообще?

Иона: Не-а!

Кит: Чего тебе?

Иона: Мне скучно, кит!

Кит: Господи, когда же это кончится?…

Иона: Ты бы спел, что ли…

Кит: А ты отстанешь?

Иона: Ну, если хорошо споёшь…

Кит: Ладно, слушай.

(поёт)

Иона (перебивает его): Похоже на колыбельную… Невесело как-то…

Кит: Я очень хочу спать. Очень. Хочу. Спать. Это – колыбельная. Я думал, может ты, наконец, уснёшь и дашь мне отдохнуть. Честное слово, я не хотел тебя глотать. Я СОВСЕМ не хотел…

Иона: Это ведь колыбельная для китов, верно?

Кит: Верно. Других я не знаю.

Иона: То есть, такие вот… колыбельные… вы детишкам своим поёте… на ночь…

Кит: Так и есть.

Иона: И они засыпают, и спят прямо в воде?…

Кит: Да.

Иона: Вот бы посмотреть на это.

Кит: Ээээ…

Иона: Одним глазком только…

Кит: Знаешь, я бы тебя хоть сейчас… изблевал. Но – не положено. Я ведь очень послушный кит. Придётся тебе посидеть тут ещё… мммм… некоторое время.

Иона: А это сколько?

Кит: Пока не поумнеешь.

Иона: А…

Кит (про себя): Ты бы уже поумнел, что ли…

Иона: Не могу.

Кит: Ну вот, так и будем, значит… без сна и усталости… без сна… и усталости…

Иона: Кит!

Кит: А?

Иона: Не спи! Ты когда засыпаешь, у тебя температура падает… внутри. И я замерзаю.

Кит: Вот, оказывается в чём дело! Что ж ты… молчал?… Давно бы уже костерок развели! А я бы выспался, наконец…

Иона: Ну ты голова, кит! Сам я не додумался. Может, и дровишек подкинешь?

Кит: Лови. Так ты, пожалуй, поумнеешь рано или поздно.

Иона (раздумчиво): Главное – с чего-то начать…