Текст книги "Подземка"

Автор книги: Дмитрий Дашко

Соавторы: Михаил Бычков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 4

Лицо девушки не дрогнуло. Она с каменным спокойствием отвела ствол пистолета в сторону и нарочито медленно произнесла:

– Убери пукалку. Если бы я хотела вашей смерти, подъехала бы на пару минут позже. Пожалуй, так и следовало бы поступить.

Девушка демонстративно отвернулась.

Я почувствовал угрызения совести. Как ни крути, она вытащила нас с того света. За такое полагается в ножки кланяться. Но Ботвинник был непреклонен. Похоже, он собрался шлёпнуть нашу спасительницу прямо возле гермоворот.

Попробую его остановить.

– И вправду, Димыч, чего ты как с цепи сорвался? – заговорил я. – Если бы не она, от нас бы одни рожки да ножки остались.

Ботвинник посмотрел на меня с плохо скрываемой злостью.

– Лось, ты что, не видишь: она не такая как мы. У неё смуглая кожа, она прекрасно обходится без очков. Более того, мы понятия не имеем, сколько она провела на поверхности. Думаю, если мы её сейчас грохнем, то избежим больших проблем.

– Убить её никогда не поздно. Не забывай, что она спасла наши задницы. Нехорошо так с ней поступать, неблагодарно.

– Есть варианты лучше?

– Есть. Отведём её Полковнику, пусть решает.

Вот чего не ожидал, так того, что получу поддержку от Толика.

– Лось дело говорить. Я за то, чтобы отправить её к начальству. Остальное нас не касается.

– Вы что, мужики, офонарели? – взорвался Ботвинник. – А что если это какая-то новая разновидность мутантов или того хуже – голем?

Толик фыркнул.

– Старшина, ты вроде у нас большой мальчик, а до сих пор веришь в эти сказки про големов, которые живут среди нас, пытаются нами рулить и втихаря нас же и кушают.

Он обратился к девушке:

– Слышь, красавица, ты у нас как: каннибализмом балуешься? Практикуешь? Если да, может я сгожусь? А то может ещё для чего понадоблюсь…

При этом Толик изобразил жест из тех, что обычно не принято показывать детям до шестнадцати.

Девушка презрительно повела бровью:

– Нет, даже если тебя хорошенько продезинфицируют.

Привычный к обидам Толик не смутился.

– Видите, я же говорил, что она совершенно нормальная. Пошли к Полковнику. Пущай голову ломает: голем она, не голем или вообще непонятная зверушка, – резюмировал он.

– Знаешь, Толик, – устало вздохнул Ботвинник, – те, кто жил на Тридцать Пятой, тоже наверное не верили в големов, зато сейчас…

– А что сейчас? Кто-то что-то может толком сказать, что у них там творится?

Ботвинник покачал головой.

Толик довольно продолжил:

– Видишь, ничего, кроме слухов, да и те разные. Я тебе вот что скажу: не захотели пацаны с Тридцать Пятой с Генералом общаться, устроили у себя автокефальное государство а ля Запорожская Сечь. Их забота. Нам от этого ни жарко, ни холодно.

Я поддакнул:

– Не умножай сущностей сверх меры, Ботвинник. И без големов проблем выше крыши.

Что на самом деле произошло на злополучной Тридцать Пятой станции не знает никто, зато домыслов хоть отбавляй.

Ясно лишь одно: с недавних пор станция эта всё равно, что отрезанный ломоть. Связи с остальными её обитатели не поддерживают, энергию добывают собственными способами. Ушла как подводная лодка в автономное «плавание». Гостей не впускают, туннели перекрыли. Главное: нас не трогают и то хорошо.

А что касается големов… Ну не знаю. Я всякого насмотрелся. Может и есть такие, с виду человек человеком, а на самом деле тварь замаскированная. Если бы показали хоть одного, я бы поверил, а так чего расстраиваться? И без того по поверхности впечатляющий бестиарий гуляет. Слава Богу, вниз не лезет. Пока, во всяком случае.

Пока нас в особой комнатушке поливали всякими спецрастворами, девушку держали под охраной аж два автоматчика.

И было внутри меня такое чувство, что при желании гостья запросто свернула бы ребяткам шеи, а те и пикнуть бы не успели. Я ведь насмотрелся, как лихо она тварей на поверхности кромсала, круче, чем в кино. Можно сказать одной левой уделала, что гарпий, что мертвяков. Мне б хотя бы половину её талантов.

После того, как нас перестали мучить ужасно пахучей дрянью, пришла очередь пленницы. Две тётки окатили её раствором из шланга, потом загнали в сушилку, а уж оттуда она выплыла лебедем что ни в сказке сказать, ни пером описать. В общем, не будь она столь холодной и неприступной, я бы на ней женился. В штанах сразу тесно стало.

Не скажу, что являюсь обладателем безупречного вкуса, но уверен, все мужики бы меня поддержали. Девчонка была настоящей красавицей. Загорелая, будто полжизни провела на поверхности. Не смуглая, а именно загорелая. У нас под землёй даже негры бледнеют, всё-таки с витаминами неважно, о солнечных ваннах можно разве что мечтать, да и условия далеко не оранжерейные. А у неё кожа гладкая, шёлковая, светло-шоколадного цвета. Глазищи пронзительные, как ресницами хлопнет, так дух сначала вверх подымется, а потом к ногам спадёт и там распластается. Носик… Ну это вообще просто отпад, идеальный. На щеках очаровательные ямочки, если бы она почаще улыбалась, милее улыбки на свете не найти. Фигурка точеная, в лучшие времена с такой можно было смело купальники в журналах рекламировать или дефилировать по подиуму, пока мужики вокруг собственной слюной захлёбываются. При этом чувствуется, что красота эта как у розы – с шипами. При желании можно получить сдачу в полном объёме: до конца дней хватит.

Стояли мы, на неё глазели да глазами хлопали будто полные придурки. Первым Ботвинник опомнился. Ему по должности быстрее соображать положено, вот он и соответствует.

– Пошли к Полковнику, – приказал Димыч.

Вот мы и пошли. До самого штабного вагончика топали в каком-то оцепенении. Не знаю, кто о чём думал, а у меня мысли все сплошь о греховном. Потом правда настроился на нужный лад. Тётка как тётка, есть и на Двадцатки не хуже.

Нет, вру… Хуже, конечно, но зачем мне разевать хавальник на чужой каравай? И без того ясно, что треснет.

Первым на расправу пошёл Димка. Как ни крути, вылазка наша была сегодня не из тех, которыми принято гордиться.

Нарвались на гнездо, потеряли половину каравана. Не гладят за такое по головке.

Полковник кричал так, что на Центральной небось слышали. Потом из-за дверей показалась Димкина рука, он помахал нам, призывая. Мы обречённо переглянулись и пошли на зов.

В кабинете Полковника до нашего появления уже были люди: его заместитель – Козлов недоделанный, Федя-безопасник припёрся. С нами всего семеро вышло. Кворум, короче.

Полковнику уже всё доложили, осталось только выяснить детали.

При виде меня он недовольно скривился. Помнит, сволочь, наши разногласия. А раз помнит, значит ещё отомстит, и не раз. Так уж его нутро паскудное устроено, будет гадости делать, пока не сочтёт, что натешился.

Шут его знает, что на меня нашло, но я подмигнул ему: типа, никуда ты от меня не денешься, начальника, да и я от тебя тоже. Морда у главы Двадцатки сразу стала пунцовой. Поставленный мною синяк то ли прошёл, то ли был тщательно запудрен.

Бывают такие личности, что сходу вызывают редкостную неприязнь. С виду человек человеком, а гадская натура так и лезет из него наружу, не словом так жестом, поступком каким-нибудь. Иные, наверное, в начальство и не пробиваются.

Возьмём нашего Полковника. По первому впечатлению старичок-мудачок предпенсионного возраста: голова большая, умная, седая почти вся. Глаза строгие то ли карие, то ли серые, непонятно. Зависит с какой стороны посмотреть, под каким освещением. Щёки бульдожьи, брыластые, отъеденные. У нас половина обитателей дистрофики, а этот поперёк себя шире и ведь не от голода пухнет.

Самое противное в нём – это голос, визгливый как у поросёнка, которого режут. Когда начинает говорить, по ушам будто наждачной бумагой водят.

По имени-отчеству его величать не любят. Сам отучил, если честно. Старый замшелый пень, пороху никогда не нюхавший, но влюблённый в армейские штучки-дрючки по самые гланды. Когда его к нам привезли с Центральной, все сначала думали, что ошибочка вышла. Не понимали с каких таких радостей нам эту обузу навесили. Хлипкий, полувялый…

Помрёт ещё при исполнении. Но вот, сколько лет уже, сколько зим, а Полковник как мёртвой хваткой вцепился в руль, так и не отпускает.

Пока я составлял мысленный портрет главы администрации, допрос тем временем шёл своим чередом, и страсти видать накалялись. Новоявленная гостья вела себя независимо, половину вопросов игнорировала, на другую отвечала с ленцой, и чего-то путного из неё нельзя было вытащить даже клещами. Уж на что Козлов старался: то кулачками размахивал, то пытками грозился, но и у него ничего не получилось. Даже имени своего девушка не назвала. Её потрясающей выдержки оставалось только позавидовать.

Кончился допрос тем, что доведённый до бешенства Полковник вытащил из кобуры табельный «Макаров» и едва не нажал на спусковой крючок. Я едва успел выбить оружие у него из руки. Реакция у меня хорошая, детей, правда, пока нет, но наверняка будут.

Пистолет мягко упал на ковровую дорожку. Любит наш Полковник комфорт и берлогу обустраивает в полном соответствии.

– Убью! – бешено вращая зрачками, закричал глава Двадцатки. – Её убью, и тебя убью, Лосев, скотину такую!

Он попытался засветить мне в глаз (в горячке некстати забыл, что тягаться ему со мной не стоит), но я с лёгкостью увернулся. Эх, если бы за его спиной не стояла Центральная…

Выручил нас как это ни странно заместитель. Он кашлянул и затараторил:

– Стойте, товарищ полковник! Не стоит с ним связываться!

Полковник нашёл в себе силы кивнуть:

– Верно говорите, Козлов. Зачем руки марать?! Живи пока, Лосев.

Но грудная клетка его по-прежнему вздымалась и опускалась.

Заместитель продолжил:

– Я вот что вспомнил: на прошлой неделе приходила телефонограмма от товарища генерала. Я её в журнал ещё записал. Сейчас найду.

Он вытащил из стопки амбарных книг нужную, пролистал и принялся зачитывать:

– Вот она, номер двести шестьдесят семь. «В случае появления на станции подозрительных человеческих объектов немедленно под конвоем отправлять их на Центральную станцию в пункт главного командования…». Думаю, мы должны выполнить приказ товарища генерала. Девку эту отправим на Центральную. Так сказать по эстафете передадим. Убьём сразу несколько зайцев.

– Думаю, к мнению товарища Козлова стоит прислушаться, – кивнул безопасник. – Это в их компетенции, пусть они и разбираются. Не нам тут порядки устанавливать.

Полковник успокоился, перевёл дух. Козлов накапал ему сто грамм из зелёной бутылки, спрятанной в несгораемом сейфе. Я по запаху понял, что это не вода.

«Лекарство» подействовало. Лицо главы администрации вновь приняло естественный цвет, зрачки перестали вращаться, однако взгляд его, направленный на меня, не предвещал ничего хорошего. По моему позвоночнику пробежал холодный импульс, предупреждающий об опасности. Я сразу напрягся, сжал кулаки.

– Пожалуй, это тот случай, когда правильным будет решение принятое коллегиально, – криво улыбаясь, сказал

Полковник. – Это не значит, что я умываю руки, снимаю с себя ответственность. Но раз присутствующие должностные лица считают, что данный случай подпадает под действие приказа двести шестьдесят семь, – в голосе его зазвучали канцелярские интонации. – мы просто обязаны поступить в строгом соответствии с этим документом. Поэтому неизвестное лицо женского пола будет отправлено под конвоем на Центральную станцию, где её передадут в соответствующую структуру. Всё, что от нас требуется, мы обеспечим. Козлов, пишите распоряжение.

Заместитель угодливо изогнулся.

– С завтрашнего дня приказываю отправить в командировку на Центральную станцию поисковика Лосева Александра сроком на… – Полковник замешкался.

Козлов поспешил на помощь начальству:

– За неделю я думаю обернётся. По всем прикидкам ему за глаза хватит.

– Неделя так неделя, – согласился Полковник. – Лосева с довольствия снять, провиант выдать сухим пайком на двух человек. Боеприпасы тоже выдать в двойной норме. Оставьте место для подписи. Завизирую позже.

Полковник ехидно улыбнулся. Что же вот и выпал ему шанс свести со мной счёты и ведь не придерешься. Дорога до

Центральной долгая и что самое главное – не безопасная. Тёмные туннели, соединяющие станции, могут скрывать в себе всё, что угодно. Более-менее спокойная жизнь только на станциях, маленьких островках безопасностях.

– Дрезину дадите? – угрюмо спросил я, понимая, что от задания мне не отвертеться.

Сейчас любой мой проступок будет толковаться как сопротивление приказу, причём обоснованному. Начну кочевряжиться – расстреляют, не спасёт даже дефицитная профессия. Эх, мать ети душу за ногу!

– Увы, транспорт на ваши нужды я выдать не могу, – осклабился Полковник. – Дрезина в настоящее время в ремонте. Ножками доберётесь. По рельсам так сказать, по шпалам, по привычке.

– Время отправления? – спокойно, чтобы лишний раз не порадовать Полковника, спросил я.

– В восемь утра, – что-то прикинув в голове, объявил он. – Пока свободны. Можете идти отдыхать. Девушку необходимо подержать в изоляторе. Дайте ей что-нибудь из еды, только немного. Разве чтоб с голоду не подохла. Всё товарищи, все свободны. Ступайте по местам.

Я пошёл в свой вагон, зная, что увижу опустевшую койку Антохи Игнатова. Её скоро займёт кто-то новеньких: подросших пацанов или тех, кому в голову ударила моча. Сперва будет непривычно, потом освоюсь. Когда-нибудь и моё ложе займёт кто-то другой. Рано или поздно это обязательно произойдёт. Например, если не вернусь из похода к

Центральной. Хотя о чём это я?! Не дождётесь!

Глава 5

Док был на операции, я прождал его больше часа. Наконец он появился, очень уставший, с воспалёнными глазами.

Снял зелёный халат, повесил его на вешалку. Сразу жахнул стопку разведённого спирта и уже потом обратил на меня внимание.

– Заболели, Лосев?

– Да нет, со мной всё в порядке. Я лекарство принёс для жены Игоря Белых.

– Понятно, – угрюмо протянул врач. – А сам Белых где? Чего гонца вместо себя отправил?

– Погиб он, – не вдаваясь в подробности, сообщил я. – Перед смертью просил передать.

Я положил на стол пакет с чудом сохранившимися препаратами. Вроде ничего не разбил, не помял. Док без интереса посмотрел на медикаменты и холодно произнёс:

– Спасибо за гостинцы. А что касается Белых… Наверное, это и к лучшему, что он погиб.

– Доктор, я не понял…

– Сейчас поймёте, – Док закурил. – Жена его умерла несколько часов назад. Так получилось. Ей уже ничего не смогло бы помочь. Если бы я верил в загробную жизнь, сказал бы, что супруги только что встретились на небесах, – Док затушил сигарету, налил ещё спирта. – Вам, простите, предлагать не буду. В таких дозах это отрава. За медикаменты ещё раз огромное спасибо. Они могут пригодиться другим. У меня к вам вопрос, – Док помялся, – Наверху ничего похожего на это не встречали?

Он протянул мне чёрную пластмассовую коробочку, от неё отходил шнур с каплевидными наушниками. Я присмотрелся.

– Если не ошибаюсь, это аудиоплеер.

– Не ошибаетесь. Плеер и есть. Мне его с поверхности притащили месяц назад. Прихватили как игрушку. Ну, и батареек к нему прорву.

– Док, по правде говоря, к музыке я равнодушен, но, если увижу подобную штучку-дрючку, притараню. Для вас ничего не жалко.

Док вдруг нахмурился, недовольно произнёс:

– Я почувствовал в ваших словах иронию, Лосев. Сдаётся мне, что вы считаете, будто я дурью маяюсь от безделья?

– Что вы! – не очень убедительно заверил я, хотя Док и впрямь угадал ход моих мыслей.

– Напрасно отпираетесь, юноша. По глазам вижу, что вы и впрямь так обо мне думаете. Не спорю, музыка порой способна скрасить здешнее прозябание, но не так давно я открыл поразительный эффект. Обещаете засунуть ваш скепсис куда подальше?

Я послушно кивнул. Док, удовлетворившись моей реакцией, заговорил:

– У меня был тяжёлый день, вроде сегодняшнего. Я был в плохом настроении. Да что скрывать, я был старой никуда не годной развалиной. Хотелось только одного – заснуть и никогда больше не просыпаться. Предстояла тяжёлая операция, а у меня не было на неё сил, ни физических, ни духовных. Я был выжат как лимон, угрюм и подавлен. По какому-то наитию я лёг на койку, надел наушники, включил плеер и закрыл глаза. Не знаю, сколько прошло времени, я просто потерял ему счёт. Мне лично показалось, будто прошла вечность, хотя коллеги уверяли, что отсутствовал я минут сорок, не больше. Хотите верьте, хотите не верьте, но в операционную я вошёл совсем другим человеком. Меня будто подменили.

Я испытал такой прилив сил, что был способен свернуть горы. Работал как заведённый, провёл сложнейшую операцию, потом ещё одну, переделал кучу дел. Никогда раньше я не чувствовал в себе столько энергии. Я даже не спал три ночи!

– И? – недоверчиво поинтересовался я.

– Потом на меня снова навалилась усталость. Однако стоило мне снова одеть наушники, нажать кнопку «Play», как всё повторилось. Я вновь был способен на такие свершения, как никогда раньше, даже в пору моей юности. А она у меня была очень и очень бурной. Можете быть в этом уверены, молодой человек. Жаль, что свидетелей иных уж нет, иные уж далече, – продекламировал он.

– Думаете, это музыка… С ней что-то не так?

Доктор пожал плечами.

– Я не знаю. Может она, может другое. Чтобы не гадать, я поставил эксперимент, взял себя в качестве подопытного кролика. На станции есть ещё несколько плееров, я позаимствовал их на время. Хотелось проверить как на меня подействует другая аппаратура.

– И как?

– Никакого эффекта, – вздохнул Док. – В лучшем случае чуточку приподнялся тонус, но не больше. Энерджайзером я себя так и не ощутил, хотя для чистоты эксперимента крутил один и тот же репертуар. Выводы такие: я, конечно, могу ошибаться, но у меня возникло предположение, что с некоторыми вещами на поверхности тоже начинают происходить разного рода метаморфозы. В результате, привычные нам предметы обихода наделяются наряду с нормальными функциями какими-то другими, можно сказать чудесными свойствами. Я решил назвать подобные предметы артефактами. Понимаю, что термин не вполне удачный, даже антинаучный что ли, но звучит красиво.

– Что есть, то есть, – вежливо согласился я. – А этот «артефакт» он только на вас действует?

– Я пробовал на себе. Давайте на вас испытаем, – предложил Док.

Я взял коробочку в руки, она оказалась лёгкой и приятной на ощупь, надел наушники. Ощущение инородного тела почему-то мне не понравилось. Я в детстве контактные линзы носить не мог по той же причине. Но сейчас пришлось смириться.

– Что будем слушать? – спросил я.

– Музыка старая, но хорошая, – заверил Док. – Только глаза закройте. Так легче воспринимается.

– Хорошо, – сказал я и зажмурился. – Врубайте, ваш агрегат. Я готов.

Сначала была тишина, потом, будто из её недр стал подниматься нарастающий звук, застучали барабаны, отбивая неспешный, ударов сто двадцать в минуту, ритм, потом пошла бас-гитара, синтезаторы, ещё какие-то непонятные инструменты. Запел мужчина. Его голос оказался грубым и в то же время приятно-бархатистым. Мне почему-то ясно представилось его лицо – возвышенно-одухотворённое, в глазах исступление поэта-романтика, пышная причёска в виде ямайских дредов. Он почти наверняка был смуглокожим, почти негром. Есть у их брата что-то особое в голосе. Пел на английском, вкладывая в слова всю душу:

– I know. Life is different to you. First love can be frightening that's true. But take me as your brother and your friend. And take me as your lover and your man.

Музыка была потрясающей, в сочетании с невероятно органической мелодией, на редкость богатой палитрой аранжировкой, она производила впечатление чего-то мистического, завораживающего. Я будто нырял в океан, холодный и одновременно тёплый как парное молоко, ласковый и суровый, сотканный из гармонии противоречий, если такое только возможно.

Дальше последовал припев, ещё более мощный, подхваченный другими, более высокими почти фальцетными мужскими голосами изумительной красоты:

– Pretty young girl on my mind!

«Красивая девчонка в моей башке», машинально перевёл я. На миг перед глазами возникло лицо сегодняшней спасительницы. Она тоже была молодой и прекрасной. Такой же, как героиня песни. Только постарше.

И тут всё закончилось, наваждение спало. Док вырубил плеер.

– Кто, кто это поёт? – сорвав наушники, с трудом шевеля губами, спросил я.

– Старая группа, очень старая, – ответил Док. – Bad Boys Blue. Раньше они часто к нам в Россию приезжали, ещё до Катастрофы. Я был их фанатом, собрал все альбомы, на концерты бегал, автографы коллекционировал. Я же говорил, что у меня была бурная молодость.

Он вздохнул:

– Вернёмся к нашим баранам, Лосев. Как себя чувствуете?

Я замер, пытаясь правильно оценить свои ощущения. В теле ощущалась лёгкая приподнятость, даже эйфория. И это после всего, что сегодня произошло?

– Потрясающе, просто потрясающе, Док! Я будто заново родился.

– Мне это знакомо, – грустно усмехнулся он. – Заметьте, вы прослушали всего одну песню, что-то около пяти минут. И получили такой мощный заряд.

– Невероятно, – восхитился я. – Просто чудеса.

– Всё верно. Принесете мне с поверхности ещё один подобный артефакт. Буду благодарен вам по гроб жизни.

– Обязательно принесу, – я скосил взгляд на выпивку, – Ну а это тогда зачем? У вас же есть личный аккумулятор.

Док посмотрел на меня печальными глазами:

– Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на неё подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы чёрствой ни была душа, шрамы на сердце всё равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.

– Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?

Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.

– Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что, – Доктор протёр красные глаза кулаком. – Ещё провиант. Не спорю, наука хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки

Е2-Е4. Но всё равно, еда по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.

– Вы верующий человек? – спросил я.

Доктор кивнул:

– А что не похоже?

Я пожал плечами.

Док засмеялся:

– Я верующий, причём давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает из врачей циников, но, даже внутри самого отъявленного скептика живёт вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.

– Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.

– Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая – поле битвы нескольких сил. Пока побеждает тёмная, но рано или поздно добро возьмёт верх. Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я с вашего позволения чуток вздремну. Операция была не из лёгких. Устал как собака.

Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.

– Простите, что помешал. Я ухожу.

Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным или на

Дока он влиял намного сильнее.

Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой в сущности гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил точно также. Пусть покоится с миром.

Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до неё есть дело.

Ещё один голодный рот и обуза. В семью её не возьмут. Люди давно уже стали практичными и чёрствыми. По себе сужу.

Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитёнка не смогу.

Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Её, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе, пожилой тётке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.

Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас всё, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.

Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстранённости, иначе просто бы не смог дальше жить. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишённых родительского тепла и ласки было выше моих сил. Я нервно сглотнул.

Дочке Игоря – Наташе – было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принёс с поверхности.

– Дядя Саша, – девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.

Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.

– Ты чего такой грустный?

– Разве?

– Я вижу. Ты обычно весёлый, смешишь меня. А сегодня грустный.

– Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.

Девочка подняла голову. Я погладил её макушку. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова.

Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила моё сердце тисками.

– Вы всё, уже вернулись? – заглядывая мне в глаза, спросила малышка.

– Да, совсем недавно.

– А мой папа… он где?

Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у неё больше нет.

– Он… он, – запинаясь, заговорил я, но девочка вдруг прервала мои мучения:

– Он вместе с мамой, наверху, – с гранитной уверенностью сказала она.

– Где? – не сразу сообразил я.

– Он, наверное, ушёл к маме на небо. Папа всегда любил маму, а она его.

– Всё верно, солнышко, – грустно произнёс я. – Они ушли на небо. А ещё твои папа и мама очень любили тебя.

– Я знаю, – кивнула девочка. – Придет время, и мы встретимся. Я пойду ещё немного поиграю… Можно, дядя Саша?

– Можно, конечно, – на автопилоте произнёс я.

Воспитательница отвела малышку на палас, вернулась ко мне.

– Наташа очень умная девочка. Всё понимает. Иногда мне кажется, что дети мудрей нас, взрослых. Они бы никогда не допустили всего этого. Теперь вам стало легче?

– Немного, – вздохнул я.

– Признаюсь, что я живу до сих пор только из-за детей, иначе давно бы наложила на себя руки, – с тоской в глазах сказала женщина.

– Чем вы их кормите? – спросил я, чтобы сменить тему.

Воспитательница грустно вздохнула. Понятно, никто не думает о будущем, всех интересует только текущий момент.

Пожалуй, оно и верно. Иначе под землёй свихнёшься. Я сколько раз ловил себя на мысли, что как только начну размышлять о всякого рода перспективах, так потом хожу сам не свой, спасаюсь лишь самогонкой, а так и спиться вся недолга. Нет, нынешнее существование к философии располагает мало.

Воспитательница отвела меня на кухню, приоткрыла кастрюльки:

– Скоро будет обед. Сейчас покажу.

Жиденький суп, на второе пюре не пойми из чего.

Я снял с плеч вещмешок, развязал узел. Незадолго до визита к доктору заглянул на склад, получил причитающий паёк и сухпай в дорогу. Пересчитал банки с тушенкой, вынул ровно половину и отдал Кабанихе.

– Это вам, вернее детям. Здесь, конечно, немного. Если вернусь, что-нибудь придумаем. Вы уж позаботьтесь о ней, пожалуйста.

Женщина деловито сгребла банки в картонную коробку, сдержано кивнула:

– Не беспокойтесь. Всё, что от меня зависит, я сделаю. Идите, Саша. Я правильно сказала: вас ведь Сашей зовут?

– Да, – я сглотнул предательский комок.

– Спасибо, Саша. Ни о чём плохом не думайте.

– Я постараюсь.

На перроне я столкнулся с отцом Варфоломеем. Священник рясы не носил, на нём был чёрный морской бушлат, ватные брюки и каракулевая шапка-ушанка. Раньше он служил на флоте. По слухам – морпехом. Было в его биографии нечто, заставившее крепкого сильного мужчину отдалиться от мирских дел и принять сан.

– Здравствуй, Александр, – низким голосом прогудел отец Варфоломей.

– Здравствуйте, батюшка.

Священник видел, откуда я вышел, и сразу догадался обо всём. Он печально вздохнул и спросил:

– Как она?

– Пока нормально.

– Это хорошо. Я хотел немного побеседовать с ней, успокоить.

– Только не удивляйтесь, батюшка, но успокаивать девочку вам не придётся, утешать тоже. Она неплохо справляется с этим самостоятельно.

Отец Варфоломей кивнул:

– Дети невинны, их души открыты Господу. Они чисты помыслами, им легче понять и принять.

– Что принять? – неожиданно взвился я. – Смерть родителей, эту вечную тьму вокруг? За что они страдают, отче?

Ведь дети ни в чём не виноваты… Ладно, мы взрослые, но дети… Почему они расплачиваются за грехи отцов?

Священник посмотрел мне в глаза.

– Ты хочешь узнать истину, сын мой? Не хочу тебя расстраивать, но я и сам её не знаю. Возможно, тот, чьи помыслы всегда направлены на нас, решил, что мы должны пройти через тяжёлые испытания. Нам остаётся только вера, что всё это во благо.

– Только вера? – вздрогнув, спросил я.

– Не только она. Вера, надежда, любовь. За этими тремя словами многое стоит. Когда-то мы забыли о них и жестоко поплатились. Я не хочу повторения прошлых ошибок.

– Простите, отче, но вы меня не убедили.

– Конечно, – грустно произнёс священник. – Я и не пытался тебя в чём-то убеждать. Ты постепенно сам всё поймёшь. Вера, надежда и любовь займут своё место в твоей душе.

Я криво усмехнулся:

– Сейчас я верю только в себя, да и то не на все сто процентов. Любить мне некого, а надеяться не на что.

Простите, святой отец.

И ушёл спать. Впереди тяжёлая неделя.