Текст книги "Принц из-за моря (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А сколько вам лет, король? – неожиданно спросил его Александр. – Если честно, я думал, вы будете постарше.

– Двадцать скоро стукнет, – удивленно посмотрел на него Добрята. – Судя по вашим шлюхам, достаточно. Они довольны.

– Не сомневаюсь, король, не сомневаюсь, – задумчиво произнес патрикий. – А как вам удалось сбежать? Вас же искали все, кому не лень. Награда, которую объявил король Хлотарь за вашу голову, была просто огромна.

– Монашка какая-то помогла, – вновь отхлебнул из кубка Добрята. Вино было на редкость крепким, но вкусным и сладким. Он еще не пил такого.

– Настоятельница монастыря святой Радегунды? – словно невзначай спросил его патрикий.

– Не знаю я, какой там был монастырь, – пожал парень могучими плечами. – Это в Арелате было. Помню только, что тетка эта покойную королеву Фредегонду костерила почем зря. Прислужницей Сатаны ее называла и еще по-всякому. Это она нас морем отправила. Мы в Равенне сошли с корабля, потом двинулись через горы, а потом прибились к вендам и в лесах долго жили, пока дядька Витоальд не помер. Он на охоте сильно простудился, а как кровью харкать начал, договорился с ханом Онуром. Дядька золота ему дал, а тот меня назвал своим сыном от наложницы. У хана свои сыновья на войне погибли, а меня сыном ему за честь было назвать. Род мой великий, патрикий, не чета его роду. Дядька Витоальд тогда еще говорил, что хоть у диких авар, но я все равно королем стану.

– А можно задать нескромный вопрос, король? – спросил вдруг патрикий. – Я позабыл за давностью лет имя вашей почтенной матери. Кажется, ее звали Эрменберга?

– Какая еще, к демонам, Эрменберга? – изумился Добрята. – При чем тут эта испанская корова? Да отец с ней даже спать не стал! Подержал немного во дворце, приданое отнял и выгнал взашей. Так мне дядька Витоальд рассказывал. А вот мою мать он любил! Понял? Она ему четырех крепких сыновей родила. Минна ее звали. Она целыми ночами ревела, когда отец хотел взять за себя эту готскую суку! Та – королевская дочь, а моя мать – наложница простая. Обидно ей было! Бабка не разрешала отцу жен брать, все боялась, что они, как тетка Билихильда[13]13
  Билихильда – королева Австразии, жена Теодеберта II, дяди Хильдеберта. До свадьбы была служанкой (или даже рабыней) Брунгильды, и та выдала ее замуж за внука, чтобы контролировать с ее помощью Австразию. Но Билихильда марионеткой не стала, и стала вести независимую политику. Из-за этого неудачного опыта Брунгильда запретила жениться и второму внуку, Теодориху II Бургундскому. Билихильду забил до смерти собственный муж в припадке ярости.


[Закрыть], ее слушаться не станут. Дура старая, все мало ей власти было! Я, если честно, дядюшку Хлотаря очень даже понимаю. Кому охота бабе подчиняться.

– Спасибо, король Хильдеберт, за то, что уделили мне время, – расплылся в улыбке патрикий. – Я счастлив был познакомиться с вами. Скажите, а не хотите ли вы вернуться домой?

– Куда-а??? В кочевье? – Добрята даже поперхнулся, залив темно-багровыми каплями вина дорогущий ковер. – Да ни за то! Мне и тут нравится. Тут такие бабы, просто ух! Хотя… Кому я это рассказываю! Тебе, патрикий, это точно без надобности.

– Нет, не в кочевье, король, – терпеливо сказал Александр, который слегка поморщился, видя урон, нанесенный бесценному ковру. – В столицу Бургундии, в Шалон – на-Соне. Ваш истинный дом там.

– Нашел дурака, – фыркнул Добрята, снова прикладываясь к кубку. – Да дядюшка Хлотарь меня на собственных кишках повесит. – Или как бабку, конями на куски порвет. Нет! Не поеду я туда, и не проси!

– А если у вас самого будет возможность повесить короля Хлотаря на собственных кишках? Тогда поедете? – сощурил глаза патрикий, а его лицо стало непривычно жестким, разом потеряв ту мерзкую слащавую улыбку, которая с самого начала разговора так бесила Добряту.

– Тогда я туда по морю пешком пойду! – кивнул Добрята. – Я ему всё припомню! И как он моих братьев зарезал. И то, что мать моя без следа сгинула. Так купцы мне сказали. И как я от страха трясся, когда зимой голодные волки нашу избу окружали и выли всю ночь. И как я потом жареную волчатину с толчеными желудями жрал. И то, что дядька Витоальд у меня на руках помер. Он простыл, когда в лютый мороз силки проверял. Заботился, чтобы я с голоду не подох. Я дядюшку казнить не буду, патрикий. Я у него каждый день по куску мяса отрезать стану. Сам, вот этим вот ножом! Отрежу кусок и прижгу каленым железом. Отрежу и прижгу… Он у меня год подыхать будет, старая сволочь! А потом выблядки его умрут, один за другим. Я долго их мучениям радоваться буду. Говори, патрикий, как мне в Галлию попасть?

– А как бы вы сами хотели туда попасть, король? – лукаво улыбнулся патрикий. – Представьте, что вы можете все. Что вы сделаете?

– Возьму четыре тысячи всадников и разорю половину Австразии, – не задумываясь, ответил Добрята. – А потом куплю за добычу бургундскую знать и заберу то, что мне принадлежит по праву. Братец Дагоберт, как я от купцов слышал, только бабами и охотой интересуется. Все скучает, зажравшийся кусок дерьма. Ну, так я его развлеку. Эх! Жаль только, денег у меня нет на такой поход.

Молодой варвар ушел, а протоасикрит обдумывал этот разговор, вспоминая каждую деталь, каждую мелочь. Да, парень неотесанный мужлан, как и все германцы. Да, он показался поначалу самозванцем, который хотел бы прожить до конца жизни на деньги императорской казны, но он им не был. В этом патрикий был совершенно уверен, и с каждой минутой эта уверенность крепла. Ну, откуда, скажите на милость, паренек из аварского кочевья мог знать, что Эрменберга уехала к отцу девственной. О таких вещах не судачат на всех углах. А если и судачат, то не через пятнадцать лет, и не в аварской юрте. Откуда он мог знать имя наложницы Теодориха? Ведь его с огромным трудом нашли в старых архивах. Парень не знал некоторых деталей, так он был тогда очень мал и не мог их знать. Он выглядит довольно молодо, но его точный возраст никто не знал. Он был то ли вторым, то ли третьим сыном Теодориха, и никому не было никакого дела до даты его рождения. Все похоже на то, что этот громила с тяжелым взглядом убийцы и есть пропавший король. И если у патрикия еще оставались какие-то сомнения, то после последнего вопроса они исчезли совершенно. Ну, какой, скажите на милость, самозванец по доброй воле поедет в Галлию, на верную смерть? Все они хотят сидеть в Константинополе, получая пенсию от щедрот императора, и рассказывая, как сильно они мечтают попасть на родину. Этот парень не таков. Его гнусная семейка, захватившая имперскую провинцию полторы сотни лет назад, порождала только таких королей, как он сам. Неотесанных, воинственных и свирепых, словно дикие звери. И спаси господи бессмертную душу юного короля Хильдеберта, если он попадет живым в руки своего далекого дяди. Тогда он позавидует своим покойным братьям.

Да, это дело могло выгореть. И в нем не будет участвовать надоедливый, словно муха, доместик Стефан. Он и так обласкан императрицей, хватит с него. Патрикий позвонил в колокольчик, а когда в дверь с самым почтительным видом зашел слуга, приказал:

– Готовьте корабль, завтра я отплываю в Трапезунд.

Глава 5

Июнь 628 года. Земли племени вислян (совр. южная Польша).

Чем дальше шел разговор, тем сильнее Само убеждался в том, что завоевательные войны надо временно прекратить. Пьянка с владыками словен, окопавшихся в нижнем течении Вислы, шла уже третий день, и это надо было заканчивать. Самое скверное, что толку от этого общения не было почти никакого. Места эти были редкостной глушью, где и народ жил исключительно простой и незамутненный. Висляне пребывали в каком-то своем мирке, не тревожимые почти никем. Авары до этих мест добирались так давно, и ушли так быстро, что местные даже испугаться толком не успели. За давностью лет страх окончательно притупился, а тутошние ляхи стали считать себя непобедимыми воинами, как и все мелкие народцы, на которые никто не нападает ввиду полнейшей ненадобности. И, впрямь, лезть в эти земли с войной было бы полнейшей глупостью. Сотни мелких деревушек, усеявших берега Вислы и ее притоков, были окружены густейшими лесами и непроходимыми болотами. Искать в этих дебрях людей, знавших родные места, как свои пять пальцев было заведомо гиблым делом. Будешь вместо правильной войны ловить стрелы и дротики, которые перед этим заботливо воткнут в хорошо подгнивший труп. Можно было бы вернуться сюда зимой, конным рейдом пройдя по льду рек, и разорить мелкие селения, но зачем? Война – это деньги, и деньги очень большие. Потому-то впервые за все время в совещаниях военных принял участие глава Денежного Приказа боярин Збыслав. Его вердикт был однозначен. Поход регулярного войска в ляшские земли будет заведомо убыточен. Даже ожидаемый полон и будущая дань не покроет затрат. А про добычу и говорить нечего – нет ее там. И потом, после того похода, обозленные ляхи будут убивать купцов и грабить грузы. Можно, конечно, снова повторить карательный поход, но стоит ли оно того? Не стоит.

Самослав интуитивно и сам догадывался об этом, но для Деметрия и трибунов пехотных тагм, ставших драгунскими, это стало полнейшим откровением. Тут к войне относились иначе, почти как к священнодействию, где проявляется мужество, где зарабатывается авторитет и получается добыча. А тут щуплый мужичок разложил им по-простому, чего для казны это священнодействие будет стоить. Потому-то и поехал князь Самослав в гости, чтобы договориться, взяв с собой конную полусотню в тяжелой броне, на случай, если в головы вислян невзначай прокрадутся дурные мысли.

Встреча была назначена у священного дуба, где все владыки принесли жертвы. Самослав подарил каждому по хорошему шлему и по ножу с клеймом Лотара, и теперь те сидели, разглядывая переливы металла, словно завороженные. Жизнь тут была небогатая, железо все еще считалось ценностью необыкновенной, а кузнецы были местными колдунами, окруженными страхом и почетом.

Также князь взял с собой бочонок настойки, на которую возлагал немалые надежды. Куда большие, чем на подарки и серьезные разговоры. Впрочем, настойка не помогла, и разговор не задался.

– Не надобно нам тут чужаков, – уставился пьяным взором один из местных вождей. – Мы про тебя, владыка Самослав, слышали. Силен ты, говорят, но и мы тут не пальцем деланные. Любому отпор дадим!

– Да! Да! – закивали лохматыми головами остальные. – Не надобно нам тут факториев твоих. Сами в своих землях разберемся. Купцы пусть приходят, а селиться в наших землях не позволим никому!

– А если нападет на вас кто? – бросил пробный шар князь, уже заведомо зная ответ. – Я помог бы, по-соседски.

– Да нас тут… Да мы их … Ого-го! – понеслась со всех сторон пьяная похвальба.

На этом они и расстались, а князь повернул назад. Он допускал, что эти переговоры ни к чему не приведут, а потому в землях голеншичей готовили здоровенные лодки, которые потом волоком перетащат к мелким притокам Вислы, благо было до них миль десять, не больше. За эти лодки казна заплатит чистым серебром, а на него потом будет куплен товар, произведенный на княжеских же мануфактурах. Экономика молодого государства работала, как часы, перекачивая потоки серебра обратно в казну. Впрочем, тоненькие ручейки его текли мимо, оседая в кошелях пронырливых торговцев, добирающихся и до этой глухомани, или иноземных купцов, посещающих Большой Торг.

Князь ехал домой, жалея потраченного времени и нескольких ведер настойки. Путь на север был нужен, как воздух, ведь ворота Константинополя были открыты для купцов из Новгорода. Но ввязываться ради этого в бессмысленную дорогостоящую войну! Увольте!

– Я, княже, вот что думаю, – Збыслав повернул к государю опухшее от длительных переговоров лицо. – Может, Вышату к поморянам послать? У него хорошо получается с тамошними владыками договариваться.

– Хорошая мысль! – протянул Само. – Они же на побережье живут. Пусть тогда они сами янтарь добывают и нам продают.

– А если напрямую захотят продавать? – задумался Збыслав.

– Не пропустим, – уверенно сказал князь. – Будут нам по твердой цене его сдавать. А умничать станут – конфискуем. Нужен нам тот камень, Збыслав. Марк из Константинополя в каждом письме про него спрашивает. Так что это дело мы до конца доведем. Сам понимаешь, взялся за гуж…

– Не говори, что не дюж! – с готовностью продолжил Збых, который присказки государя выучил наизусть.

– Не угадал, – покачал головой Самослав, и познакомил его с новой мудростью. – Взялся за гуж, обосрался и стой. А на ляхов мы аварскую молодежь пустим. Она все равно нам ничего не стоит. Пусть слегка поучат их жизни, а то расслабились в глухомани своей. Не люблю я дерзких дураков. Дурак – он тихим должен быть и почтительным. На то он и дурак.

От земель ляхов до новой столицы было десять дней пути. Строящаяся Братислава встретила их суетливым гомоном и шумом. Сотни людей возводили деревянный острог в месте, где когда-то стояла словенская деревушка на пять дворов. Теперь же там бывшие рабы рода Уар тесали бревна, острили частокол и смолили бревна, которые вкопают в землю. Крепость будет пристанищем для первой тагмы, которой командовал Добран, и он же надзирал за строительством, спеша выстроить к зиме укрепления и казармы. Острог находился чуть в стороне, за стенами будущего города, но уже сейчас словацкая знать, которая поставляла камень на стройку, с тоской осознала, что новый владыка может похуже обров оказаться. Те перезимовали и ушли. А эти селятся навсегда, а значит, о вольнице придется забыть. Не даст князь у себя под носом забаловать, размещая в новых землях своих вояк с вислыми усами и бритыми затылками.

Часть бывших рабов была послана рубить камень, а другая часть – распахала землю, чтобы кормить зерном остальных. В следующем году сюда прибудут каменщики из Новгорода, и работа закипит уже по-настоящему. Княжеский замок велено за три года сложить, даже если у работающих тут людей пупы развяжутся.

Две стряпухи, оторвавшиеся от работы, приставив ладонь ко лбу, смотрели на кавалькаду всадников, скачущих к стройке. Воины были в своих землях, а потому бронь и шеломы сняли, подставив легкому ветерку разгоряченные лица. Чудной вид их до сих пор удивлял непривычных людей.

– Ишь ты, – заметила одна из них, пожилая и на редкость некрасивая тетка, – морды бритые. И головы тоже бритые вкруг, и бока и затылок. Не по-людски как-то.

– Сама удивляюсь, – сказала другая стряпуха. Она была помоложе первой, но рано состарилась от непосильной работы. Обе они сдружились в дороге, когда шли сюда. Та, что была некрасива, удивилась тогда, услышав ее имя, когда старосты выкликали их по спискам. Вздрогнула она тогда даже. Видно, имя это ей кого-то близкого напомнило.

– У Берислава моего густая борода была, – горестно вздохнула та, что моложе. – Всадник, что впереди скачет, ну просто вылитый Берислав. Аж сердце зашлось!

– Пойдем, Милица, стряпать, – потянула ее за рукав вторая. – Староста заругает, если увидит, что не работаем. Скоро мужики на обед пойдут, а у нас не готово ничего. Пойдем, родная, пойдем. Вечером поболтаем с тобой.

Все работы закончились сильно засветло. Лето близилось к солнцевороту, а потому день был длинным, куда длиннее, чем выдержит на работе человек. Бывшие рабы, поужинав, полезли в свои лачуги, чтобы прикорнуть до утра, когда старосты снова погонят их на работы. Люди пока не понимали, кто они теперь и надолго ли тут. Рабская жизнь делает слово «завтра» ненужным. Нет у раба «завтра». Есть только «сегодня», а о том, что случится потом, позаботится хозяин. Быстро такое въедается в кровь, отупляя человека, превращая его в бездумную скотину, живущую по привычке и понукаемую к труду кнутом. Вроде бы тут не обижали и не чинили препятствий. Не хочешь здесь жить – уходи на все четыре стороны. Но кормили сытно, обещая после окончания стройки дать землю и инструмент. И остались почти все, потому что некуда им было идти, не ждал этих людей никто. А житье в лесной веси ничуть не лучше, и там уж точно нет стряпух, созывающих трижды в день за скромный, но сытный стол.

А двум теткам не спалось. Они сидели на берегу Дуная, разговаривая о чем-то своем, бабском. Могучая река, что несла мимо них свои воды, была спокойна и безразлична. Ей не было дела до двух нечастных женщин. Да и никому на всем белом свете не было. Не сложилась у них жизнь, так можно хоть излить горюшко близкой душе. Глядишь, и легче станет…

* * *

Июль 628 года. Диводурум (совр. Мец). Австразия.

Столица восточного королевства процветала. Сорокалетняя усобица, которая выжгла пламенем войны половину Галлии, не затронула эти места. Буйные орды германцев, что приводил из-за Рейна в свои походы против братьев воинственный Сигиберт I, муж тогда еще молодой и красивой Брунгильды, не смели грабить его окрестности. Да и сам город пережил всего лишь два штурма – сначала его взяли гунны Аттилы, а потом франки. Хоть и повезло римскому Диводуруму, и тут остался гигантский акведук и самый роскошный театр Галлии, но прежних размеров он не достиг, и ютился в малой части своих прежних границ. Акведук воду больше не подавал, а театр разбирали на камень все, кому не лень, потому что не понимали, а зачем он вообще нужен, этот театр. Да и святые отцы, которые сноровисто захватили местные бани, превратив их в храм святого Петра, не одобряли бесовских игрищ. Римляне строили на совесть, и все это простоит до двадцать первого века, но пока город все больше дичал, теряя с каждым годом свое римское наследие. И его уже редко называли старым именем, превращая в варварский Мец.

Майордом Пипин, самый могущественный человек Австразии, был сильно встревожен. В воздухе запахло новой войной, да еще какой! Не бывало такого, чтобы король франков нашелся в далеком Константинополе и это не закончилось кровавой резней длиной в несколько лет. А этот девятнадцатилетний шалопай, король Дагоберт, снова укатил на охоту со своими лейдами. Или загулял со шлюхами… Или, как часто бывало, совместил два этих поистине королевских занятия. Пипин спешно прискакал к епископу Арнульфу, ему срочно нужен был совет.

Большой деревянный дом был таким же грубым и основательным, как и его хозяин. Дуб потолочных балок был закопчен дымом очага, а стол, сделанный из досок толщиной в ладонь, выдержал бы на себе упряжку волов. В вырезанные в столешнице углубления служанка бросила кусок хлеба и мяса с подливой, густо приправленного специями. Тут на еде не экономили, а тарелок еще не знали. Та же служанка мясо ела пару раз в год, и то, если после господ останется. Перед Пипином, словно по мановению ока появился кувшин и кубок, из которого он сделал молодецкий глоток. Епископ был сегодня рассеян, а мысли его витали далеко. Он и не ел почти, макая хлеб в вино не по одному разу, забывая при этом донести его до рта.

– Уйду я скоро, – мрачно сказал Арнульф, слегка пригубив из кубка. – Устал.

– Ты чего это раскис? – удивился Пипин, низкорослый, могучий, почти квадратный франк. Окладистая борода лопатой лежала на груди, и была расчесана так, что волосок лежал к волоску. Они давно дружили, а их огромные владения за Маасом располагались совсем рядом. Даже будущая свадьба их детей уже была делом решенным. – И куда это ты собрался?

– В дальний монастырь уйду, грехи замаливать, – пояснил Арнульф. – Живу тут, словно не епископ я, а герцог, как раньше. Надоело, не хочу больше.

– Ну, дела…, – протянул Пипин. – К богу поближе решил стать. А мы тут без тебя, значит, крутись, как хочешь… Да ты слышал хоть, что творится-то сейчас? Купцы с Большого Торга прибыли, гудят, как пчелы.

– А чего случилось? – поднял тяжелый взгляд Арнульф. – Вроде спокойно все в наших землях.

– Мальчишку Хильдеберта помнишь? Сына Теодориха? Того, что сбежал?

– Помню, конечно, – кивнул епископ. – Хоть за него грех на душу не приняли.

– Да? – сжал губы Пипин. – Сейчас, святой отец, грехов столько будет, что замаешься отпускать. Жив он!

– Кто жив? – не понял епископ. – Ты о ком говоришь-то?

– Хильдеберт жив! – торжественно сказал Пипин. – Люди так говорят!

– Врут! – презрительно скривился Арнульф. – Сгинул он давно.

– Да вот тебе крест! – осенил себя крестным знамением Пипин. – Весть из Константинополя пришла. Там он! Его ромеи пригрели, как Гундовальда тогда. Он на нашего королька как две капли воды похож. Пьет, как лошадь, и бабам юбки задирает.

– Тогда да, он это, – кивнул головой Арнульф, в глазах которого исчезла пелена грусти. Он снова был собран и деловит. – Вот если бы сказали, что он в церковь ходит и причащается каждое воскресенье, то я бы не поверил. Ну, и чего ты так насупился? Он же пока за морем сидит, у ромеев. Думаешь, придет сюда? Если не дурак, то не придет. Король Хлотарь прикажет его на колесе изломать и птицам скормить. Думаю, Пипин, не о чем нам волноваться.

– Этот мальчишка – Хильдеберт! – припечатал Пипин. – Не понимаешь, что ли? Уже слухи всякие пошли. Чернь волнуется.

– Ах, вот ты о чем! – задумался епископ, который тут же все понял. Человек он был многоопытный. – Скверно! Ну, надо же, совпадение какое!

Король Парижа Хильдеберт I, живший сто лет назад, в династии Меровингов был белой вороной. Пьяница, ненасытный грабитель, жадный до чужого добра, человек, убивший родных племянников из-за наследства, по совершенно необъяснимой причине остался в народной памяти, как добрый король. Да и при Хильдеберте II жизнь была относительно сносной. Единственный сын Брунгильды не интересовался ничем, кроме ловли рыбы, и жить своим подданным не особенно мешал. Потому-то для жителя Галлии фраза «как во времена короля Хильдеберта» означала ту благословенную эпоху, когда куры неслись трижды в день, а зерна было столько, что его не только на подати хватало, но иногда и на то, чтобы поесть досыта. Неужели кто-то решил сыграть на этом? И Пипин, который угадал мысли своего старого друга, утвердительно кивнул.

– Чернь шепчется, – сказал герцог, – что вернется добрый король и жизнь станет лучше. Графы не будут обижать простолюдинов, налоги станут втрое ниже, а оспа больше не придет в эти земли. Странные люди ходят и смущают умы.

– А может, когда он вернется, все потаскухи нашего короля снова станут невинными?! – возмутился епископ. – Я проповедь произнесу на воскресной службе! Я прокляну этих болтунов! А всем, кто им верит, пообещаю после смерти адское пламя!

– Вот-вот! – Пипин опрокинул в себя еще один кубок. – Давай, святой отец, помогай нам! Пугай их, как следует. А то, как бы беды не вышло. Ишь! В отшельники он собрался! Не ко времени, Арнульф, твоя затея. Совсем не ко времени.