Текст книги "Невозможность путешествий"
Автор книги: Дмитрий Бавильский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
(Расстояние 2462 км, общее время в пути 2 д. 3 ч 53 мин.)
Я все время думаю: чем все это (мои записки) может закончиться? Ведь нельзя же бросать на полуслове, на незавершенности сюжета, исчерпанного самой исчерпанностью. Хотя если искусство отражает (пытается отражать) жизнь в формах самой жизни (путевых заметках), подобной незавершенности не избежать. Ничего странного: заканчивается один сюжет (промежуточный, подорожный) и начинается другой (алма-атинский), нужно ли их объединять?
С другой стороны, какая-то, хотя бы мало-мальская драматургия необходима для закрепления импрессионизма в устойчивых формах. (Вот Люся прочитает «Невозможность путешествий» и скажет, что ей снова не хватило определенности. Сама всю сознательную жизнь воюет с «ангелом условности», но когда дело доходит до дела, требует качественного изменения героя в конце. Иначе «незачОт». Писатель имеет-де право на внимание и время читателя, если перемену участи можно будет почувствовать, подержать в руках. Из грязи в князи, или кто был никем, тот станет всем.)
Изменения обязательно укладываются в схемы и в формулы, наперечет известные, заранее посчитанные. Скажем, роман взросления или воспитания (или карьеры), или же road-movie, или же безостановочное томление духа (плоти), или какая-нибудь «мысль семейная» или «мысль народная».
Дискурс как жанр требует немедленной поживы. Пожива выражается во внятности изложения и вытекающей отсюда оправданности ожиданий. Но где же тогда «правда жизни»?
Тем правда и отличается от установочной (установленной) морали, что сидит на нескольких стульях сразу. Точнее, сразу между пары сидений.
Ты надеешься на автоматическую символизацию происходящего в тексте, ибо читатель не может скользить своим курсором по строчкам просто так. Его путешествие по тексту (сквозь текст) должно прирастать внутренним пространством преодоленного. Иначе никак. Вот и получается, что (внешний) сюжет лишь мешает этому самому приращению, заставляя скользить поверху, а не переживать (пережевывать) бытийственный спотыкач, что складывается как бог на душу положит.
Но это и не туристические заметки, так как страсть не хочется туризма, выезжающего за счет фактуры (экстенсива). То, что ничего не происходит и не меняется, а в окне ничего не видно – принципиальное условие, да?
Меняться (оставаясь при этом неизменным) должна внутренняя дорога в непонятно куда; меняться сейчас, дабы остаться неизменной (когда все выветрится) потом. По́том выступающая и немедленно испаряющаяся со лба.
Дневник есть нечто постоянное, изо дня в день набегающее, накапливающееся. У меня же теперь несколько иная задача – выхватить из постоянного потока всего несколько дней и расписать их по нотам.
Ограниченность мирволит насыщенности. Так получается концентрат. У меня уже сложился один такой текст – «Пятнадцать мгновений весны»: брал по порядку симфонии Шостаковича и записывал мысли и ассоциации, приходившие в голову, пока звучала музыка. После финального аккорда запись обрывалась и более не обрабатывалась. Практически «автоматическое письмо» и «поток сознания» (но без дегуманизированной остраненности), скрепленные сюжетом из расползающихся лейтмотивов.
Так вот нечто подобное затеял и теперь – пока поезд движется, то пусть вместе с ним движется и все остальное. И «мысль народная», и road-movie, и все остальное, чего ни пожелаешь.
Голова раскалывается без боли. Она не болит, но раскалывается – как грецкий орех, ровно по шву внутренней спайки. Почти чувствую усыхание головного мозга, превращения ядра в труху. Закладывает уши. Вода из крана бежит тонкой струйкой. Хочется засунуть голову под холодную воду, но военный коммунизм не предоставляет возможности.
Выходя на перрон, понимаешь, насколько одурел в замкнутой коробке со спертым, перекрученным воздухом. Отстраняясь, ловишь остатки рассеивающегося морока, межеумочного состояния, когда и явь не явь, и сна как не бывало. Накручиваешь на спидометре подкорки преодоленное расстояние, на перроне «де-юре» и «де-факто» замирают в относительном равновесии, но объявляют отправление – и ты снова ныряешь в пыльную норку.
– Семучки, семужка, сникэрсы, пыво, пэпсия, вода «миныралка», водочка… Рыбка жарена, копчена, рыбка бырем, геенна огненная, плывем, мальчики-девочки, шашлыки-мастерки с начесом, сухарики-кириешки, жевачки, бырем, нарды, нарты, наряды неяды, крапленые карты, шарады, ребусы, комические куплеты, бырем быстрей, пока поезд не у. е…
Казалинск – Тюратам(Расстояние 2557 км, общее время в пути 2 д. 5 ч 36 мин.)
Полустанки, которые мы проезжаем и на которых останавливаемся, состоят из зон отчуждения. Привычные российские станции состоят из вокзала и зоны отчуждения вокруг, а дальше, за площадью, начинается поселок или город. Здесь не так: зона отчуждения – и все, ничего более. Возможно, дальше будет еще что-то. Но пока все сотворенное выглядит нелепым, словно бы воткнутым на скорую руку, и цельности не создает. Так же как и люди, не существующие здесь отдельно от пейзажа – они и есть пейзаж.
Потом станет ясным: Казахстан – что ни возьми – конспект российского состояния: все то же самое, но в заостренном, концентрированном виде, касается ли это экономики, политики или культуры.
Торговки не суетятся; первая станция с чередой киосков, похожих на перестроечные киоски в российских городах. Ассортимент один и тот же (соки, лапша, сигареты). Скучающие продавцы (миленькая чернявая девчушка в одном из ларьков, мужик в ушанке по соседству). Рубли берут.
Поезд стоит, покрякивая и громко вздыхая, потягиваясь и отдыхая. В столовой прикупил беляшей; в витрину, между горкой расставленных пакетов с яблочным соком, воткнута раскрашенная фотография продавщицы с маленьким сыном. Масса незнакомых сортов пива (позже насчитал четырнадцать) и до десяти водки. Водку продают везде – в косках, на самопальных лотках, у торговок, что выглядит отдельной дикостью (приятно приехать из высокоразвитой страны). Обязательно собака с поджатым хвостом. На перроне свет, возле вагонных лестниц обязательная суета, но подними голову – вверху темнота и звезды, безоблачное небо, «нет сигнала сети», отчетливая половина луны.
Материя не истончается – она тут распыляется. Всех нелюбителей гламура нужно срочно отвезти сюда, в непроходимую хтонь и посмотреть, сколько выдержат. В России победила «почва», а здесь все еще «кровь». И не то чтобы боролась да победила, хтонь тут изначальна, несокрушимая и легендарная.
Между тем, меняется психологический климат: многое из того, что казалось бы непереносимым дома (обеспечив разговорами на полдня) переносится со стоической легкостью, демонстративным «незамечанием». (Я не о состоянии туалетов.)
Вот только сейчас растворился и пропал запах копченой рыбы.
Пошел к проводнице забрать зарядившийся телефон, а у нее полное купе народа. Тетки с китайскими сумками. По-русски не понимают. Коммерция, однако: не только вещи, но и люди. Помощь за копейки. Время от времени коридор заполняется безбилетниками. Более не прячут. Используют скорый поезд «Казахстан» как пригородную электричку, порой не протолкнуться. Выходишь за кипятком – и словно в арабский квартал попадаешь. Те же теснота, аляповатость, избыточность товаров, запахи.
И если это в СВ-вагоне так, что ж говорить про остальные?
Но и это еще не все. Когда я отдавал хозяйке контрабандные вещи, то она потянулась и к г-же Мураками. Та извлекла из своих тюков женский костюм и тоже отдала проводнице. Плюс пару картриджей из сумки. Не только меня загрузили.
Наверное, все пассажиры международного маршрута работают на личное обогащение обслуживающего нас персонала.
Я заварил пиалу успокаивающего ромашкового чая.
Тюратам – Джусалы(Расстояние 2634 км, общее время в пути 2 д. 5 ч 50 мин.)
С утра время тянется, но во второй половине часы мелькают верстовыми столбами, день легко катит под откос. Приходит ночь, свет становится еще более тусклым, кумар – рассеянным. Без того нечастые остановки становятся еще реже. Оттого и открываешь заветный томик с вылетающими страницами. Полюбил дешевые издания классики (покетбуки), что и в дорогу брать не накладно, и черкать в них не стыдно. А я люблю черкать и загибать уголки страничек…
…Опять о «Бесах»: вовсе не потому, что сейчас подумалось в поезде, но так действительно и есть, и я об этом еще много лет назад писал – строение романа напоминает структуру купейного вагона.
Персонажи сидят по своим купе с плотно закрытыми дверями, там между ними происходит многое (о чем мы не догадываемся или не знаем), а после выходят в узенький коридор – то все вместе, то попарно в тамбур перекурить, сталкиваются в очереди за кипятком или у туалета, где и начинают выводить арии и пропевать карикатурные (на котурнах) диалоги…
Достоевский, конечно, зимний писатель (как Шостакович и Бетховен – зимние композиторы): большая форма подморозки требует. «Зимний» – в том же самом смысле, что и «ночной» или «поездной»: протяженность важна, протяжность. Необходимы время и место для возможности выпасть. Когда первый раз читал «Братьев Карамазовых», помню, вприпрыжку бежал поскорее домой, чтоб узнать, что ж там дальше. Настолько густ замес, что не отпускает, держит, пока читаешь, оседает осязаемым послевкусием, мякотью сока. У правого уха открывается параллельное пространство (коридор), где постоянно суета и вспыхивают словечки, скандалы и происшествия.
Чтение, напоминающее путешествие, – очередной приступ «Идиота» или «Игрока» – выгораживает внутри большой жизни маленькую жизнь, мини-сезон – как во время болезни или влюбленности.
Я всю жизнь перечитываю «Бесов», с тех пор как ныне покойный папин товарищ Алик Коновалов подарил родителям огоньковскую подписку на собрание сочинений классика. Черные томики с позолотой, лупоглазые иллюстрации Ильи Глазунова. Я бегал выкупать книжки, как только приходила открытка. Особый ритуал, ныне безвозвратно утраченный. Перестройка, в которую «Бесы» (с тяжелой руки драматурга М. Шатрова и демократа Ю. Корякина) воспринимались политическим памфлетом (Пелевиным XIX века), придет позже. И теперь постигающий самостоятельно (а когда-то с помощью Макаровой), читаю «Бесов» как драму абсурда. Драму провинциальной российской жизни (впрочем, в больших городах жизнь еще более запутанна и непонятна), абсурдную по определению.
Воспринимать «Бесы» в качестве политпамфлета – немилосердно сужать его смысл, лишать пресловутой полифоничности.
Бесы – это же не маньяки-революционеры, но галерея аллегорий. Банального бытового бесовства, да и небанального тоже. Весь комплект. Полный набор. От ложного любомудрия до пафосного сластолюбия. Одна «кадриль литературы» чего стоит!
Очень вневременная и смешная (остроумно написанная) книжка.
Джусалы – Джалагаш(Расстояние 2706 км, общее время в пути 2 д. 8 ч 5 мин.)
Особенно веселил нас тогда, когда мы читали «Бесов» вместе с Макаровой, один прием Достоевского, точнее, рассказчика, Антона Лаврентьича Г-ва, который любит отвлекаться от основной мысли в сторону всяческих второстепенных деталей.
Более того, человек увлекающийся и, как все прочие персонажи «Бесов», мгновенно входящий в раж, Г-ев не может остановиться и продолжает добавлять к вспомогательному аппендиксу ненужные подробности, городить детали одну на другую, еще и еще.
Вот, скажем, в первой части приводит он разговор между двумя дамами про сердечные дела своих детей, но соскальзывает на разговор о здоровье и ломоте зубов, затем совершенно неочевидно переходит на Женевское озеро.
…«Заметила она, что тот с Дашей иногда говорит, ну и стала беситься, тут уж и мне, матушка, житья не стало. Раздражаться мне доктора запретили, и так это хваленое озеро ихнее мне надоело, только зубы от него разболелись, такой ревматизм получила. Печатают даже про то, что от Женевского озера зубы ломит: свойство такое…»
После чего импровизация заканчивается, и разговор возвращается в конвенциональное русло. Разговорная интонация per se, воздух, выдыхаемый из обеих ноздрей, создающий простор и атмосферу.
Так Кириллов, сочиняя в финале предсмертную записку, предлагает пририсовать к ней рожицу, хулиганское словечко: не может остановиться и пишет «Свобода, равенство, братство…»
Джалагаш – Кзыл-Орда(Расстояние 2783 км, общее время в пути 2 д. 9 ч 10 мин.)
Кзыл-Орда – Чиили(Расстояние 2910 км, общее время в пути 2 д. 11 ч 24 мин.)
Чиили – Яны-Курган(Расстояние 2962 км, общее время в пути 2 д. 12 ч 23 мин.)
Яны-Курган – Туркестан(Расстояние 3068 км, общее время в пути 2 д. 14 ч 10 мин.)
Туркестан – Тимур(Расстояние 3122 км, общее время в пути 2 д. 15 ч 17 мин.)
Скорее всего, все это похоже на эскиз, на набросок, незавершенный этюд. Творение не будет закончено. Оно давно уже не продолжается, застыло на определенном этапе, остановилось, все силы уходят на поддержание того, что есть. Люди не входят в обязательный репертуар, люди все как один с кавалерийской походкой, случайны, а вот такыры (трещины в земле) – нет.
Это же очень похоже на Россию (в смысле противоборства со средой), и там, и здесь положенный на обе лопатки народ располагается параллельно полосе отчуждения, черте оседлости и ослабленности. Похоже и не похоже, думаешь о различиях, но в глаза бросаются тождества – бог ты мой, как же грустен Казахстан при солнечной погоде!
Сейчас солнечно как вчера, но уже не до обморока, ибо подготовлен. А проснулся от холода, что ж они не топят-то? Натянул все, что было. Заварил чай. Разговорился с г-жой Мураками. (Правда, теперь она стала г-жой Кафка: посетовала, что нечем заняться, и я предложил ей «Америку».)
Как я и думал, ровесница моей мамы. Едет к родителям, у матери микроинсульт. Поговорили и об этом. Сама «с Казахстана», здесь училась, здесь познакомилась с мужем. Муж из Баку. Русский, но ревнивый. Трое детей. Последнего родила в сорок, и тогда муж приказал сидеть дома. Сидит. В доме достаток. Любит эвфемизмы («Погоду бросает то в жар, то в холод, как женщину после пятидесяти»). Если эвфемизмов не избежать, извиняется. Больше всего волнуют вопросы здоровья и проблемы в личной жизни детей. У дочек неудачные браки, младший (ему девятнадцать) встречается с Настей (ей двадцать четыре), с родителями не знакомит, просит родителей почаще бывать на даче. В комнате, не стыдясь, держит презервативы. В частной и непринужденной беседе г-жа Кафка высказалась в том духе, что «пусть пар выпустит». Я говорю, может, если хорошо им, так пускай. Лучше же, чем клей нюхать.
– Но их только секс связывает.
– Так что ж в том плохого?
– Но ему же только девятнадцать!
Впрочем, Настя, судя по всему, девочка умная (соглашусь: раз предохраняется, то да), в аспирантуре учится, одно плохо – из бедной семьи, то есть никто и звать никак. Все сложно и у старшей, и у средней – из-за того, что выбирали пару не своей социальной группы и без образования. Оттого и проблемы в общении, дикость в поведении, непредсказуемость. Нужно мужей в своем кругу искать, в своей референтной группе.
А Настя, между прочим, культуролог и пишет диссертацию «про какие-то там музеи». Ну, говорю, тогда вам и беспокоиться не о чем, в ближайшее время ничего не ждите, не случится. Пока Настя не защитится и карьеру, ее устраивающую, не сделает.
(Что ж, была у меня такая, про себя думаю.)
Но что хорошо – приобщила г-жа Кафка сына к чтению. Любит читать и ему книги подсовывает. Мураками. Коэльо.
Коэльо попроще и с претензией на философию, говорит она. Мураками депрессивен. А недавно прочитала вот «Парфюмера», хорошо написано, но такая гадость…
– Говорят, недавно фильм вышел, так вот я не понимаю, как же такой, про запахи фильм можно снять? А еще говорят, есть такой Пелевин, так он в какие годы жил?
Посоветовал ей найти книги Улицкой.
Сын сказал ей, что если «Хроники заводной птицы» понравятся, то он у Насти еще Мураками возьмет, у нее книг этого автора целая полка. Так и есть, говорю, да только одна книжка похожа на другую.
Дался же им этот японец. Великая сила маркетинга. Своих надо читать – или классику.
Сказала, что любит дамские романы читать. Проще и быстрее. Только потом в памяти ничего не остается.
Ну, после Кафки точно останется.
Углубилась. Притихла, посапывает. Нравится, говорит.
Тимур – Арысь-1(Расстояние 3177 км, общее время в пути 2 д. 16 ч 10 мин.)
Потому и не топят, что само разойдется. Разошлось. Летнее солнце, мы продвигаемся на юг к районам, граничащим с Узбекистаном, где, говорят, зимы не бывает.
Перрон, заваленный дынями, айвой, арбузами, яблоками. Состав затаривается фруктами. Покупают, не задумываясь, ведерко за сто тенге, пропитывая вагон праздничной свежестью. Из-под колес поезда вылезает девушка цыганистого вида с двумя ведерками.
– Берите яблоки или груши!
Сдержанно благодарю и отказываюсь.
– Я на вас обижаюсь, – говорит она. – Лезла к вам под поездом через пути, а вы меня разочаровываете.
Гордо разворачивается. На ее спине (белая мохеровая кофта) остались следы копоти, поездного исподнего.
Деревья шумят стройные. Отчаянно ярко-зеленая трава. Сарай, окна которого забиты буквами, оставшимися от советских лозунгов – большими неповоротливыми кусками картона. К дереву прибита надпись «таксофон», и тут же на столе стоит телефонный аппарат. К нему очередь. Появляются газеты, продаются они вперемешку с продуктами. Татьяна Васильева рассказывает о роли в новом фильме. Жанна Фриске хищно сверкает глазами. От Олега Меньшикова ушла тайная жена. Коленька Басков дал скандальное интервью.
Мужик продает домбру, дотошный пассажир пробует играть. Музыка.
Подъезжает велосипедист и спрашивает меня, как там в поезде, «лежать можно»? Другой мужик с огромной тяжелой сумкой спрашивает, как пройти на автостанцию.
На небе ни облака. Равнина, на горизонте холмы. Или неровная степь, вдруг посреди пустоты возникает маленькое кладбище. Беспризорный, будто сам по себе, скот. Пирамидальные, вытянутые в струну, тополя. Водонапорные башни, внешне похожие на планетарии. Разбитые вагоны, стоящие в стороне. Мы делаем мокрую уборку, выгребаем грязь, мусор.
Предлагают купить сотовый или сим-карту. Или талисманы. Или мало ли еще что (ходят постоянно, причем не только женщины). Наконец появляется связь, звоню маме.
Деревья радикально меняют пейзаж. Прикрывают степную наготу, делают мир более уютным, похожим на Россию, словно дорога лежит в Крым и скоро случится море. Поезд замедляет ход.
– Весна, разлита весна в воздухе, – говорит г-жа Кафка.
Арысь-1 – Чимкент(Расстояние 3256 км, общее время в пути 2 д. 17 ч 52 мин.)
– А из чего у вас котлеты?
– А из мяса! Думай быстрей, а то поезд уйдет.
Чем не одесский юмор?
Единственное, что этот ландшафт проглатывает безболезненно – телеграфные столбы. За миллионным Чимкентом (обещанных небоскребов не увидел, зато многолюдный перрон жировал разнообразием продуктов и человеческих типов) пейзаж стал подробнее, складчатее. На горизонте появились небольшие горы с заснеженными верхушками.
Поезд поворачивает на север. Мост через реку, вместо реки – несколько полувысохших ручейков, изможденно сплетающихся, точнее, расплетающихся, распадающихся узором; на глиняном берегу – долгое кладбище, алюминий блестит на солнце. Лето продолжает бурлить, и когда г-жа Кафка угощает яблоками с дачного участка («экологически чистые, ничем не брызгали»), собранными в октябре, мозг возмущается: ну, какой октябрь, лето ж на дворе!
Ничего себе лето, новый год на носу, вернешься в столицу, а там уже торговая истерия началась, в магазинах елки наряжают, витрины гирляндами расцвечивают.
Здесь, между прочим, тоже очень любят гирлянды – на многих полустанках видел – блестят и мигают вечерами, искрятся, зависая в пустоте.
Чимкент – Манкент(Расстояние – 3283 км, общее время в пути 2 д. 18 ч 47 мин.)
Жизнь на фоне гор. Вечность задарма. Межумочность – вот что тревожит. Ныне Казахстан кажется удаленнее Арабских Эмиратов или Туниса, где отдыхали с Ольгой год назад. Там все понятно – традиционный мусульманский строй жизни, белая архитектура, нравы, едва разбавленные европейским влиянием, чужая жизнь. А как быть с этой, почти родной, или, скорее, двоюродной прорехой пространства?
Дело же не в имперском мышлении, пусть живут как хотят и уносят суверенитета столько, сколько смогут унести, а в том, что странная страна, тянувшаяся вслед за «старшим братом», замерла на полдороге, ни туда ни сюда; начинаешь подмечать восточные приметы в архитектуре и структуре города, но спотыкаешься о кириллицу или березки; вспоминаешь о «новой волне» казахского кино, но как обойтись без «Ночного дозора»?
Все противится обобщениям, отдельные впечатления не складываются в стройный ряд. Я просто записываю; кажется, Надежда Мандельштам советовала: когда не умеешь оценить явление, просто начинай описывать, а там видно будет – письмо само выведет тебя на правильную дорогу.
В Тунисе туристическая инфраструктура существует отдельно от страны. На берегу Средиземного. Смеялись с Ольгой над подчеркнутым, стилизованным колоритом. Вымороченный, искусственный мир, построенный специально для бесчувственных приезжающих, шаг в сторону – и хтонь проглотит не поморщась. А тут… Самая что ни на есть толща народной жизни; оттого и бежит определений, оттого и прячется, вещь-в-себе.
