Текст книги "Невозможность путешествий"
Автор книги: Дмитрий Бавильский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Мы пошли по залам разыскивать ее и нашли. Я громко объяснял отцу значение американского подарка, и он был горд моими познаниями. Да и тетки-служительницы каменели от умного лопоухого мальчика, тот еще аттракцион, не хуже «Шербургских зонтиков» в Петродворце…
Я знал, что еще в Эрмитаже есть единственная в СССР картина Эль Греко и единственная (правда, незаконченная) скульптура Микеланджело, а вот работ Леонардо – две. Мы нашли и их.
За искусством нужно все время куда-то ехать. Искусство не есть жизнь, это же что-то отвлеченное. Раньше искусство хранилось в замках знати, а в «эпоху фотографической воспроизводимости» оказалось заточенным в музеях, главные из них (Лувр, Прадо, Метрополитен) казались тогда советскому человеку недоступнее обратной стороны Луны.
Видимо, я подсознательно понимал это, вот и увлекался «эксклюзивностями». Никто ж тогда не знал, что Советский Союз вскоре рухнет и я, мотаясь по Европам, начну «коллекционировать» Руанские соборы Моне (сейчас у меня уже есть шесть или восемь увиденных в разных музеях) и своих собственных Вермееров…
А Рембрандта в Эрмитаже очень много, вагон и маленькая тележка, целый зал. Почему-то отец, пробежавший все избыточно изобильные фламандские натюрморты и пейзажи, застрял именно тут, среди словно бы прокопченных, запачканных («при свете оплывающих свечей») временем картин.
Я тянул его за руку, а он созерцал… ту самую грязную пятку, которую показывали в кино. И не хотел уходить.
Вскоре после окончания уральского мединститута Владимир Ильич, у которого мы теперь остановились, уехал в Ленинград. Двум мужикам-медикам было что вспомнить и обсудить. Соседей по общежитию, коллег, умерших, эмигрировавших или ушедших на повышение в областную больницу…
Чтобы не мешать им, лег в детской. Папа достал бутылку коньяка, Владимир Ильич, вытирая пот со лба, – свою. Мне была выдана целая горсть лекарств.
Температура спала, когда они открывали вторую бутылку.
– Хороший антибиотик, – сказал отец, – третьего поколения. Гонорею лечим с одной таблетки…
Я потел и терялся во времени. До поезда на Москву оставалось несколько часов. Позвонила Арка. Мужики на кухне начали петь по-украински. Папа сдал в последнее время. Облысел, растолстел, но не это главное. Словно свет лица стерся, став блеклым, а цвет глаз выцвел.
Когда я собирал сумку, медики спали.
– Так и не поговорили, – сказал я отцу, трогая за плечо, – не сходили в Эрмитаж, а ведь договаривались…
У меня с отцом сдержанные отношения. Когда звоню из Москвы домой, он торопится передать трубку маме. Мама жалуется на него, мол, стал совсем молчаливым. «Нашел – молчит, потерял – молчит», говорит она мне. Я успокаиваю, мол, столько лет вместе, столько уже переговорено, о чем говорить, и так все ясно. Даже нам с Аркой.
– Ну, ты же заболел, – ответил отец (как показалось, сконфуженно), – у тебя температура, какой теперь Эрмитаж?
– Жаль… Говорят, картины Рембрандта стали еще темнее. Они темнеют с каждым годом…
Посидели на дорожку. Прошлись до метро. Папа почти протрезвел…
А я, отоспавшись в поезде, почти выздоровел. Москва казалась пустой. Вымершей. Гурыч позвонил отчитаться, как прошел второй день. Хорошо прошел. Уху ели в недавно открытом ресторане при Эрмитаже. А у нас в квартире газ, горячей воды так и не дали (лето!), поэтому Арка нагрела тазик, грациозно опустилась на пол и по-библейски стала мыть мне ноги.
– Бедненький, – говорила она, натирая пятку мылом, – умотали сивку крутые горки… Нет, ну, ты скажи, оно тебе надо – вот так мотаться где ни попадя?
…После той нашей поездки в Ленинград отец так проникся красотами родины трех революций и их благотворным влиянием на неокрепшую детскую душу, что торжественно пообещал привезти меня сюда еще раз.
Да только вот никогда больше я не заканчивал учебный год круглым отличником.
2006
Париж
Индекс складчатости
Букинисты
Пекинесы
Китайцы
Каштаны
Клошары
Большие кленовые листья
Ритуальная очередь в музей Д’Орсе
Антикварные бутики на Монпарнасе
Карнэ – десять маленьких билетиков на метро
Обилие пип-шоу на Пляс Пигаль. Обыденность и (пыльная?) скука разврата
Запахи классических духов на улице (у нас так пахнут металлургические заводы – когда идешь по городу, и вдруг накатывает, настигает облако запаха, соприродного этому месту)
Самокаты и ролики
Бабур. Бранкузи
Мосты
Мост Понт-Неф. Изгиб берега возле
Девушки не курят на улице! Почти не курят. Почти девушки
Воздушные ямы площадей и площадок
Джоконда за пуленепробиваемыми стеклами. Японские туристы возле Джоконды
Станции метро каждые пять метров, каждые две минуты, кафель внутри переходов
Газовые горелки в уличном кафе возле фонтана Стравинского: для тепла
Собачье дерьмо
Спичечные коробки
Запахи качественной еды
Многоэтажный, чистый Чайна-таун
Мидии
Пирсинг
Мансарды
Плетеные стулья
Узкие скамейки на бульварах
Сами бульвары: Писарро, импрессионизм
Цельнометаллические башни Дефанса
Вялое сопротивление Голливуду
Экскурсионные автобусы
Холмы и возвышенности
Яркая «наружка» (реклама) в метро, в городе
Контора Аэрофлота в самом начале Елисейских полей
Китайская лапша
Вечная зелень
Дымоходы
Поп-арт
Фрики
Голос Джо Дассена
Места боевой мушкетерской славы
Кальвадос из фляжки (так и не попробовали)
Книжный магазин, где продаются книги Жюль Верна. Только
Сталактит Дебюффе, мелькнувший в арке официального учреждения
Джазовое радио
Месячник фотографии (большие, стильные афиши по всему городу)
Брусчатка
Гурманы
Кафе комиксов
Вирджиния Вулф
Курносые курсистки
Станция метро «Лувр-Риволи» с выставленными копиями экспонатов
Вид из окна, на другое окно. Решетка вместо балкона
Альбомы черно-белых фотографий с видами города
Магазин, торгующий только игрушечными медвежатами
Государство в государстве: квартал Муффтар
Ночная жизнь на Елисейских полях
Карусель на площади Согласия
Вода со льдом, поданная к капучино
Наружка: выставка «Париж-Барселона»; титькастая мулатка; барышня, тонущая в чашке кофе; манекенщицы с непропорционально длинными ногами
Модернизированные электрички, встречающиеся только на линии, идущей в Дефанс
Перспективы и перпендикуляры, отсутствие параллелей, перепады уровней
Аутентичные ландшафты (Марэ, Вогезы)
Рафаэль и тишина в Люксембургском саду
Индусы, торгующие жареными каштанами
Хемингуэй без бороды в кафе где-то на Монпарнасе
Самый грязный Макдоналдс в мире на Пляс Пигаль
Норы метро, упакованные в ар-нуво
Соотечественники возле «Тати»
Девушки. Девушки
Телефонные кабинки с туго открывающимися дверями
Могила Кортасара с кокетливой завитушкой
Листочек со стихами на могиле Бодлера
Скромное надгробье Беккета
2002
Путешествие к Балтюсу
Трещина в картине
У путешествия обязательно должна быть цель, иначе оно может не состояться. Если галочки не расставлены и, главное, не зафиксированы для отчетности, считай, пропало послевкусие. Считай, что его, путешествия, вроде как бы и не было.
Каждый август наш Андрей снимает дом в том или ином районе Франции, приглашая друзей присоединиться. В этом году выпала Бургундия, поселились в старом доме у голландской пары – высокого блондинистого хозяина и его маленькой кругленькой жены. Личный их парк со стриженой лужайкой выходил на недвижно стоящую воду, «шлюз мертвой воды», как объяснял указатель.
Идея найти шато, где Балтюс кровосмесительно укрылся со своей молодой племянницей, пришла случайно. Мы сидели под высоким, кудрявым деревом и пили вино, странно трезвея. Или, напротив, странно пьянея, ибо вино входило в кровь, подменяло ее, меняя угол зрения.
– Алкоголь нужно употреблять там, где он произведен, только тогда он помогает раствориться в пейзаже и почувствовать себя его частью, – говорил бритый Могутов, и все соглашались.
В конечном счете договорились, что текилу нужно пить только в Мексике, водку в России, в Аквитании бордо, а в Бургундии нужно пить бургундское. И снова замолчали, наблюдая, как в шлюзе мертвой воды ничего не колышется. Тени начали удлиняться, когда Анна Иоанновна Гущина вспомнила о Балтюсе.
(Вообще-то подругу Андрея, уроженку этих мест, зовут иначе, как и положено француженке, на французский манер, однако мы полностью русифицировали ее ФИО, а она и не думала сопротивляться.)
Она и доложила нам, что есть где-то тут шато, в котором самый известный лолитянин годами рисовал своих лунатичных Лолит… Можно найти этот дом, если хорошо пошукать по окрестностям.
Выехали засветло. Я предвкушал роскошные снимки. Шато Балтюса – эксклюзив! Особенно воодушевился Андрей, прочитал нам о Балтюсе целую лекцию (он, кажется, знает все на свете).
Вообще-то, фамилия у Балтюса – Клоссовски, брат, ставший известным философом, ее оставил, а художник взял псевдоним. Мать у Балтюса была та еще профура, сошлась с Рильке, который и воспитывал младенчиков.
– Рильке учил маленького, совсем еще несмышленого Балтюса, – горячо говорил Андрей, вглядываясь в пролетающие мимо виноградники, – что в каждой картине обязательно должна быть трещина, сквозь которую сочится свет…
Анна Иоанновна, сидевшая за рулем, вспоминала, что однажды они вот так же кучей завалились посмотреть балтюсовское логово, и к ним вышла какая-то растрепанная женщина в старом халате. Что это означало, никто не понял, но все завидовали Анне Иоанновне, которой удалось непосредственно прикоснуться к чуду.
Плутая по дорогам безмятежнее шлюза мертвой воды, заехали в пару мест, но Балтюсом там и не пахло. Зато пахло жимолостью и фиалками, мелькали замки на холмах, правильная геометрия черепичных крыш объясняла, почему вирус кубизма был подхвачен Сезанном именно здесь. Ведь Андрей вспомнил, что и Сезанн какое-то время был связан с этими местами… может быть, лучше нам было отыскать следы пребывания здесь Сезанна?
…Дома у меня осталась тяжесть нерешенного решения: перед самым отлетом во Францию мне предложили работу в Москве, менявшую всю мою жизнь. Нужно было решаться на переезд. Любовь моя тогдашняя, единственная и неповторимая, хрупкая и невесомая, огонь моих чресел, много младше меня, мотала мне нервы уже не первый год, во Францию мы должны были лететь вместе, но перед самым отъездом она резко изменила решение и умотала в Турцию с моим лучшим другом…
Мотаясь по бургундским закоулкам, все время напряженно взвешивал и все никак не мог решиться – переезжать из родного города в столицу или нет? Если не сейчас, то когда? Спрашивал совета у Могутова, Могутов молча разливал бургундское по бокалам, и вино было похоже на воздух, а воздух – на вино…
Когда ты молод и безмятежен, жизнь мчит скоростным шоссе, не встречая препятствий, кажется, что всю жизнь вот так ты и будешь мчать навстречу удаче, не очень-то озадачиваясь оттенками.
Ну, какая, в самом деле, для логики приключения разница, родина или столица, Балтюс или Сезанн? Сезанн еще покруче будет. Хотя, если честно, поскучнее – у Балтюса легенда красивее.
Так и не найдя легендарное шато, заночевали в средневековом Корбеньи. Вечером он казался вымершим, а проснулись от сильного шума за окном. Угодили на ежегодную сельскохозяйственную ярмарку.
Белые коровы стояли в загонах едва ли не на центральной площади, а средневековые улочки-кинжалы оказались заваленными всякой мелочевкой, став на сутки бесконечным блошиным рынком. Народ приценивался к грошовому антиквариату, возле коров отчаянно жестикулировали мужички с мясистыми красными носами.
Прикупили потрохов и поехали дальше, сквозь бесконечные виноградники и ярко-лоскутные поля, на которых, подобно игральным костям, возлежали белые бургундские коровы.
К голландцам вернулись вечером. Путешествие постоянно ветвилось, ибо заглянув в бедекер, Андрей объявлял об очередном чуде света, находящемся поблизости. Я доставал фотоаппарат, мы снимали какие-то средневековые готические «кости», обглоданные временем, ветром и солнцем; ехали дальше.
Но, честно говоря, древности особого впечатления не производили, даже мощный, изъеденный коростой скульптур собор с мощами Марии Магдалины, откуда, по уверению Анны Иоанновны, начался второй крестовый поход. Внутри собора было пусто и тихо, лиса и лев на фризе боролись в челноке, «паутины каменела шаль»… Мы говорили почти шепотом, хотя кроме нас никого здесь не было. Мощеная дорога кошкой выгибала спину. Андрей пародировал экскурсоводов.
– Посмотрите направо, в этом доме умер Ромен Роллан, посмотрите налево – доска указывает на то, что здесь жил Жорж Батай…
Я менял в фотоаппарате одну пленку за другой, снимая снова и снова выбеленные готические камни, все, что попадалось на глаза. Дом Батая и последнее пристанище Роллана. Сонных и ленивых котов у лавок – и сами лавки с сырами и раблезианскими колбасами. Коров, жующих пространство. Бузину у дороги. Холмы и рассудочные пропасти между ними. Плющ. Мельницу за шлюзом. Дорожные указатели. Подсолнухи. Целые поля подсолнухов. Велосипедистов. Крупно: чашку чая с лимонными корками. Выразительный череп Могутова. Прищур Андрея. Улыбку Анны.
Всю дорогу домой обсуждали аутентичность местной кухни, новоявленные французы, происходящие из Купавны и из Уфы, хмыкали и перемигивались, утверждая, что Бургундию можно окончательно понять, лишь отведав будан или, на худой конец, будайет.
И вот Могутов вынес очередную бутыль бургундского, а Андрей с Анной пошли готовить потроха. Для верности решили приготовить оба блюда, многозначительно предупредив, что этот коронный кулинарный номер вообще-то не для каждого.
Отчего – я понял чуть позже, когда вонь привокзального сортира заполнила не только чистенький голландский дом, но и сад. Запах кровяной колбасы и потрохов, запеченных в коровьих кишках, способен поднять мертвых из средневековых могил.
Однако когда сковороду торжественно вынесли на свежий воздух и разделили на порции, оказалось, что вкуснее ничего и придумать нельзя. Если, конечно, зажать нос пальцами и вкушать будан с будайетом одним лишь ртом.
Сочные, сочащиеся соком, хрустящие внутренности, без каких бы то ни было приправ, переливались во рту сложной гаммой оттенков, а запитые вином словно бы раскрывали бутоны дополнительного вкуса.
На «привокзальные запахи» пришли хозяева. О Балтюсе, разумеется, они и слышать не слышали, зато рассказали, что система шлюзов тянется сюда от самого Парижа. (– Кажется, я понял, почему они купили дом именно здесь – на равнине у самой воды, – сказал бритый Могутов, – этот плоский пейзаж напоминает им о родине.)
– Конечно, ты должен принять предложение и переехать в Москву, ну что тебе делать на Урале, – сказал Андрей, – ведь ты уже давно перерос свой город.
Собственно, я думал точно так же, но все никак не мог решиться. Хотя, конечно, приятно, когда тебе говорят, что ты перерос то, что больше тебя, – родной город.
– Давайте я сфотографирую Могутова с голландцами, – предложил я.
– Света не хватит, – предположил Андрей, – смотри, темнеет.
И все посмотрели вдаль. В шлюзе стояла мертвая вода, вдоль шлюза тянулась кленовая аллея, за ней начинались сгущаться сумерки.
– И все-таки попробую, – выпив бургундского, я стал упрямым, как местная корова.
Пленку я проявлю позже, вернувшись в Москву. Кадр действительно не получится: в нем будет слишком мало света.
На следующий день надо было возвращаться в Париж, Анна Иоанновна решила довезти нас до вокзала кружной дорогой. Подкрепившись сырами и ветчиной, тронулись. Жаль, конечно, что с Балтюсом не получилось, но и так впечатлений – выше крыши, один будайет чего стоит, один Батай, не говоря уже о костяной руке Марии Магдалины и куче отснятых пленок в сумке.
Внезапно на развилке Гущина тормознулась и, не снимая рук с руля, стала вглядываться в лобовое стекло. На лбу ее ожили выразительные морщины.
– Это где-то здесь, – продолжала она вглядываться в холмы и поля, раскинувшиеся на холмах, – кажется, я узнаю дорогу…
– Что? Что именно? – переполошились мы с Могутовым на заднем сиденье.
– Балтюс, – догадался Андрей. – Отлично. Ничего, уедете на следующей электричке.
Четверть часа блуждали, потом еще и еще, пока Анна Иоанновна не начала наливаться уверенностью.
– Это где-то здесь, здесь…
Наконец дорога закончилась, мы споткнулись о тупик, окруженный забором, за ним был запущенный дом. Ворота заперты на цепь, но забор покосился в разные стороны, сквозь большие щели виднелась заросшая лужайка и почему-то остов старого автомобиля в стороне, обветшалое крыльцо с облезлыми перилами. Шато казалось пустым, мертвым, очень романтичным. Дух перехватывало от причастности к истории и подглядывания за частной жизнью. Хотя ничего существенного не происходило – ну дом и дом. Старый, заброшенный. Видавший виды. Видавший босые ступни моделей Балтюса, его азиатку…
Многоопытный репортер, я полез в сумку за фотоаппаратом, предвкушая победу, бонус. Но кнопка категорически отказывалась нажиматься – так бывает всегда, когда пленка заканчивается и колесико перемотки перестает вращаться.
Вожделение мое оказалось неудовлетворенным, ибо нет снимка – нет послевкусия.
Или все-таки оно было?
…Вернувшись в Москву, я попросил у нового начальства пару дней для того, чтобы смотаться на Урал забрать вещи.
И перебрался на новое место.
Карта-схема бургундского метрополитена
Белые коровы
Клены вдоль канала
Бузина вдоль изгороди
Неспелая ежевика
Вихрастые, стремительные виноградники
Рено Эспас
Анна Иоанновна и ее дети – Франсуа, Роза и Вероника со своим «до-до»
Детские кассеты в автомобиле и тарелочка с чипсами, которые ест Вероника
Брусчатка в городках
Шлюзы
Средневековая кладка стен
Медленно разрушающийся (стирающийся) готический песчаник
Пустые города (городки)
Пустые церкви, булочные и продуктовые лавки
Табло с бегущей строкой в центре Корбиньи
Фестиваль альтернативной музыки, проходящий в полях
Балтюс
Нега
Млечный путь
Ленивые, обездвиженные коты
Ортодоксальный католицизм
Отдаленный шум проехавшей машины – и снова тишина
Ночное мычание белых коров, жующих пространство
Холмы и рассудочные (упорядоченные) пропасти между холмами
Высокое давление
Воздух, похожий на вино и вино, похожее на воздух
Стихотворение Шарля Пеги
Черепичные крыши, заставляющие выдвинуть гипотезу о зарождении кубизма
Несерьезные дожди и погода, меняющаяся каждые полчаса – как море в Коктебеле (Андрей: «двадцатичетырехчасовое кино»)
Детские книги, о которых говоришь на детской площадке
Игра в шары
Сыры и паштеты
Средневековая сырость и влага
Дорожные указатели
Замки на холмах
Цветники
Плющ
Мельница за шлюзом
Подсолнухи, целые поля подсолнухов
Велосипеды и велосипедисты
Покой и воля
Джаз-радио
Чай с апельсиновыми корками
Отсутствие кофе
2002
Невозможность путешествий
Ольге
Ради бога, уезжайте куда-нибудь и вы, но только не по железной дороге. Железная дорога к путешествию то, что бордель к любви, – так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно…
Лев Толстой в письме к Ивану Тургеневу из Женевы от 28.03.1857
Мск – Узуново
(Расстояние 159 км, общее время в пути 2 ч 34 мин.)
Из-за того, что Ольга легла на операцию, мы не поехали в Ригу с Левкиным, как собирались. В последний момент побежали делать визу через туристическое агентство, но теперь уже заболел я. Траванулся, живот отчаянно крутило. Поднялась температура, из-за чего осенний дождь остро обжигал кожу. Словно небесное воинство тушило о мое лицо невидимые сигареты.
В агентстве отказали: раз срочно, обращайтесь в посольство. Однако температура не опускалась, какой из меня ходок? И Левкин уехал на историческую родину без праздных провожатых.
Праздных, ибо в ноябре Москва оказывается особенно тоскливой, тихой. Ленинградка стоит в любое время суток, рекламы подмигивают с любого угла, спешащие люди одновременно и яростно говорят в десятки мобильных, и пар, вырывающийся из общего рта толпы, поднимается кверху, точно от озимых, а все равно кажется: город тих как бумага, на которой забыли нарисовать город.
День резко укорачивается, выпадает первый снег, быстро сходит, уступая место второму и третьему. В промежутках разрастается свинцовая слякоть, придавливающая кленовые листья. Еще совсем недавно, в солнечном и теплом октябре улицу Усиевича засыпало червленой красотой, из-за чего та стала похожа на Златоустовскую гравюру: позолота осыпалась с веток деревьев, отныне напоминающих трещины в пространстве, вниз, навела уют и безветрие.
В ноябре все резко (или не резко, раз на раз не приходится) меняется, словно бы слегка горчащая, коричная мягкость, разлитая в природе, пересыхает, уступая место звездам в выпотрошенном небе и нравственному закону в СМИ.
Куда мне деться в этом ноябре? А вот куда: в Алма-Ату, где нужно помогать хорошим людям… Позвонили, позвали, вовремя сориентировался: значит, не на запад, а на восток, куда редко заводит персональный фэн-шуй, но откуда растут ноги у моей меланхолии.
