Текст книги "Арена"

Автор книги: Дмитрий Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 4

Выпад – тонкий клинок со звоном отлетает от подставленного под удар меча, высекая сноп искр. Одновременно удар второго лезвия, длинного и смертоносного, принимает на себя кольчуга. Звенья скрежещут, поддаваясь непомерной нагрузке, лопаясь. Но тело уже реагирует и уходит в сторону, и острие клинка вырывается из почти поддавшейся стальной сети.

Пот заливает глаза. Психоматрица весьма достоверна – хотя кто мешал, в общем-то, лишить образ, предназначенной для Арены, потовых желез? Наверное, так и надо сделать. В следующий раз.

А пока – удар, парирование, нырок и снова удар – снизу, в щель панциря. Интересно, а противник потеет? Наверное, нет – и даже не потому, что ракообразные игги, может быть, вообще не знают, что такое пот. Просто у них гораздо богаче опыт пребывания на Арене, и они наверняка учли все, что можно поправить, не нарушая Кодекса. Их матрицы предельно функциональны и почти лишены слабостей. И действуют чуть ли не на пределе эффективности– чего людям остается только пожелать. Ничего, мы накопим опыт, мы' достигнем идеала – если он вообще достижим.

А пока – выпад… блок… еще выпад…

Черт бы побрал этот Кодекс! Он разрешает тщедушному Женьке носить личину, к примеру, трехметрового тролля – но, скажем, болевой порог скрупулезно берется в точности равным человеческому. Да не просто человеческому, а его, Женькиному, персонально. И прочность нарисованных костей ни в коей мере не может превышать среднюю для гомо сапиенс… И поэтому в трех шагах позади пластом лежит Стае, его правая рука отрублена у самого плеча, а под неподвижным телом по зеленому песку расползается очень даже реалистичная лужа крови… В задницу бы им засунуть эту их реалистичность! Жаль только, не у всех членов Жюри есть задница…

Удар – сильный, безо всякого мудрствования – меч обрушивается на противника сверху. Проклятый тонкий клинок, беспечно подставленный под стальную молнию, падающую с неба, не ломается – здесь, на Арене, оружие служит куда дольше, чем его хозяева. Но все же ему, клинку, не хватает массы, а длинной суставчатой руке – силы. Не зря же игги дерутся этими шампурами – на то, чтобы поднять тяжелый боевой топор типа Борькиного, у них силенок не хватит. Да и надо ли оно им? Мышцы мышцами, а Борька – вон он, скрючился не песочке, зажимая ладонью хлещущую из вспоротого брюха кровь. То есть это кажется, что он ладонью зажимает – ничего он уже не зажимает: его нейрококон отключен от психоматрицы, поэтому фигура на песке – просто картинка, элемент декорации.

Интересно, титановый меч – можно, а шлем из бронестекла – нельзя. Почему, собственно? Или кому-то из Жюри очень хочется видеть мертвое тело женщины с торчащей из глаза шпагой? Или это хочется видеть не членам Жюри – они-то уж насмотрелись, наверное, на всю оставшуюся жизнь, – а миллионам и миллионам зрителей, которым сейчас транслируют это действо? А также всем тем, кто захочет просмотреть запись? Им нужно шоу, и в этом большинство пернатых, шипастых, слизистых и других странных созданий мало отличаются от людей. Хлеба и зрелищ… Будет вам зрелище, будет! Куда же без него?

Александр выдернул меч из расколотого черепа игга и бросил взгляд на поле боя. Силы были все еще равны, если считать по конечностям. Их осталось шестеро, иггов – трое.

Эмоции… Вот что мешает людям. Казалось бы, все прекрасно знают, что никому здесь ничего не грозит. Все понарошку, все не взаправду. Только вот Ташка бросается к упавшему мужу, попадая прямо под удар, – и нет никого рядом, чтобы прикрыть стройную фигурку в легкой броне. Да, потом он, Александр, завалит эту панцирную сволочь, которая так ловко умеет попадать шпагой в глаз. Но Ташки в их рядах больше нет, а Лика снова и снова лихорадочно натягивает рычагом стальную тетиву арбалета, пока Женька геройствует, стараясь не подпустить шестилапого к девушке. Саша даже слышит, как он кричит иггу в лицо – ты, мол, пройдешь только через мой труп!..

Игг согласен. И проходит… Но Лика получает лишнюю секунду и теперь может выстрелить в упор, с двух шагов тяжелая металлическая стрела пробивает кажущийся несокрушимым панцирь, и противник валится назад, прямо на распростертое у него под ногами Женькино тело.

Штерн не посмеет лишить Женьку премии – Малой сегодня держался хорошо.

Пять-два. Еще мгновение назад счет был именно таким, и вот он уже изменился. Не в пользу людей. Игг-капитан, командир вражеской Команды, стоит, ощетинясь шпагами, высматривая противника, а у его ног пластом лежит Лонг. Саша с ужасом ощутил, что его начинает переполнять бешенство. Это плохо, очень плохо: к противнику надо относиться как к сопернику в Споре, как к партнеру по Арене, а не как к злейшему врагу. Даже несмотря на то, что этот «партнер» только что выпустил кишки твоему другу и стоит теперь, слегка покачиваясь, на двух мощных длинных ногах. Да и то сказать – Игорь в одиночку полез на главаря, практически не имея шансов на успех. Если Женька и был худшим фехтовальщиком в Команде – дам в расчет не берем, – то Игорь-длинный вполне претендовал на второе место. С конца.

Олег и Игорь-большой атаковали второго из уцелевших иггов. В принципе, там итог трудно предсказуем: жук лишился одной из «рук», а Биг дерется левой – в бою с человеком это был бы плюс, но иномирянам глубоко наплевать на понятия «левша» и «правша». Хитрое ли дело – владеть двумя руками. Они четырьмя владеют и не задаются.

Трошин движется навстречу капитану Команды противника. Дыхание становится ровнее… Зачем психоматрице дыхание? Чтобы кровь красиво пузырилась, вытекая из пробитого горла?.. Тяжелый двуручник угрожающе целит в панцирь жука. Соперник неподвижен, но видно, что четыре тонких лезвия придут в движение в любую секунду, ставя заслон, почти непреодолимый для врага.

Нет, не врага – все-таки соперника Саша старался не испытывать к этому жутковатому созданию ненависти. Все делают работу – работу по защите интересов своей родины. Он, этот жук-переросток, защищает свою родину если не от реальной военной угрозы, то, по крайней мере, от некоторых экономических проблем. А что делаешь здесь ты, Александр Трошин? Ради кого и ради чего сейчас ты попытаешься пробить стальным лезвием этот хитиновый панцирь? За приличную, по нищим российским меркам, зарплату? За очередную тряпку, которую сможет купить твоя жена, чтобы пару раз надеть, а затем швырнуть в шкаф и забыть о ней навсегда? Может быть, те, кто не вышел в финал, отчаянно нуждались в треклятых астероидах, что крутятся вокруг звезды с ничего тебе, Трошину, не говорящим номером?

Косой удар, направленный в плечо, – достигни он цели, и крошечная голова с огромными фасеточными глазами полетит в песок. Здесь он красный, этот песок. Саша не на своей территории. Но клинок не достигает цели – жук уворачивается, и лишь кончик лезвия скользит по прочному панцирю, оставляя глубокую царапину. А в следующую секунду – короткий и точный ответный удар: одна из презрительно называемых Сашей «шампурами» шпаг пробивает кольчугу, толстую подкольчужную куртку, мясо, а потом все перечисленное в обратной последовательности – и выставляет кровавое острие наружу. Саша отпрыгивает назад и совершенно явственно ощущает, как набухает от крови куртка, как левая нога становится тяжелей и теперь уже не так хорошо его слушается. Нейрококон фиксирует повреждения и вносит коррективы в управление матрицей. Сволочь.

У него не так уж много времени. Скоро его отключат, посчитав, что объект «истек кровью». Нападать надо сейчас, уже не считаясь с последствиями. А бок горит огнем, боль пульсирует, рвет тело на части… Черт бы подрал этот нейрококон, что сейчас транслирует импульсы боли беззащитному существу, находящемуся под его контролем.

Здоровенная полоса острой стали молотила игга с такой силой, что тому пришлось уйти в глухую оборону. Казалось, это кошмарное существо – чьельовьек… – такое не выговоришь, и насосавшись синей одури до полной отключки, – полностью утратил инстинкт самосохранения, не реагируя на получаемые раны и стремясь только к одному – добраться до его, Ссунга, мяса. Одна из рук уже безжизненно повисла, не перерубленная – панцирь, хоть и более тонкий, чем на теле, выдержал, – но сломанная в суставе. Острая боль ломала тело, но она была легкой чесоткой по сравнению с тем, что он почувствует, если меч чьельовьека ударит в голову. Страшна плата за разум – с тех пор, как его, Ссунга, предки обрели этот проклятый дар, боль стала бичом их народа. Нервные волокна отзывались спазмами даже на простой удар, не способный повредить панцирь. Если же враг добирался до нежной плоти… Игги редко умирали от кровопотери, и в их телах было не так много жизненно важных органов. Они умирали от боли.

Он достал этого великана уже, по меньшей мере, трижды железная башня, продолжая свои жуткие атаки, оставляла за собой следы красной крови – не иначе как на основе железа. Но непохоже было, чтобы этот боец хоть немного утратил пыл.

Он не испытывал ненависти к противнику. Ссунг дай Саар не первый цикл выходил на Арену. За свои заслуги перед Империей Игг он был удостоен высшей чести – стал единственным, кому позволили не только участвовать в боях на Арене, но и заседать в Большом Жюри. Он редко терпел поражения, и те немногие противники, что смогли по воле случая или по праву умения победить его, многому научили Ссунга. Научили психологии боя, дали понять, что сильным эмоциям не место на Арене. Вот и сейчас его разум был спокоен, тщательно взвешивал и рассчитывал каждый шаг, каждый удар, но все эти расчеты пропадали втуне, разбиваясь о бесхитростную, необычайно мощную атаку закованного в железо бойца.

Ссунг дай Саар отступал. Его глаза, замечавшие даже намек на предстоящее движение противника, ловили нужный момент. Атаку он просчитал и выверил до мельчайших подробностей, и она была неотвратима. Оставалось только ждать подходящего случая. Он представится, Ссунг был в этом уверен: ни одно белковое существо… да вообще ни одно существо, если не вспоминать о не знающих усталости бессах, не способно так долго атаковать, не давая себе передышки. Надо только ждать. Хрустнула еще одна рука – в этот раз хитин не смог защитить своего хозяина, и, отсеченная, она упала на алый песок. Полетели темно-синие брызги крови… Впрочем, кровотечение тут же остановилось. Наследие предков – гибкие пластинки панциря сомкнулись, перекрывая путь драгоценной жидкости. Острая боль пронзила тело, вплотную подводя игга к той грани, после которой нейрококон оборвет его связь с иллюзорной оболочкой. Игг стиснул жвала и сделал еще шаг назад. Ждать, ждать…

И вот он, решительный момент. Две оставшиеся руки выполнили великолепный, прекрасный в своем совершенстве пируэт, устремившись туда, где у чьельовьека должно находиться его единственное сердце. Игг немало времени уделял изучению анатомии потенциальных противников и, хотя искренне сочувствовал бедолагам, вынужденным жить практически без резервирования жизненно важных органов, тем не менее подходил к использованию своих знаний с должной прагматичностью. Дарк должен был пронзить сердце противника, даровав Ссунгу дай Саару победу в этом поединке. Умение владеть дарком – длинным и тонким стальным клинком, история которого терялась в глубокой древности, – сделало Ссунга дай Саара капитаном. Не одно, конечно, но и оно тоже. Может быть, даже в первую очередь.

Чьельовьек не мог уклониться. Но он сделал это! Немыслимо изогнув тело, куда более гибкое, чем можно было ожидать от железной башни, он ушел с роковой траектории клинка, отделавшись еще одной раной – тяжелой и наверняка болезненной. Но рана его не шла ни в какое сравнение с тем, что почувствовал в тот же момент сам Ссунг. Огромное, тяжелое оружие обрушилось на панцирь игга, пробивая хитин, опрокидывая его на спину.

Весь залитый кровью, чьельовьек стоял над поверженным Ссунгом, намереваясь нанести последний удар. И почему-то Ссунгу казалось, что этот удар обрушится именно на голову. Он приготовился умереть от самой страшной из всех видов боли…

В какой-то момент Александру показалось, что неподвижные фасеточные глаза лежащего перед ним игга вдруг отразили какое-то странное чувство. Не мольбу о пощаде… Не страх и не бешенство… Что-то другое – тоску, ожидание чего-то столь ужасного, что невозможно представить человеку. Он знал, что павшего нужно добить – этого требовали правила Арены, да и он сам не раз был свидетелем того, как, казалось бы, уже поверженный противник наносил последний, решающий удар. А ведь условие победы – остаться в живых.

– Саша, еще один удар. Бей в голову – там самый слабый панцирь.

Сделавшийся вдруг омерзительным голос Штерна говорил правильные вещи. Очень в духе Арены. Но Саша не мог ударить лежачего, выглядевшего таким беспомощным. Попытался было сделать над собой усилие… тщетно.

Александр оглянулся. Их осталось двое. Биг убит наповал, даже отсюда видно, что у него пробит шлем; тело Лики едва выглядывает из-под покоящейся на ней туши предпоследнего игга. Мелькнула мысль, что ребята после Арены найдут подходящий повод позубоскалить на предмет неразборчивости девушки в связях. Олег был жив, но термин «цел» к нему уже не относился – он, опустив голову, сидел рядом с живописной грудой тел, явно не имея сил встать. Его нога была изогнута под совершенно неправильным углом.

Александр снова обернулся к капитану Команды противника. Один удар, и Арена завершена. Его надо сделать, этот финальный удар, надо… Но он не мог.

– Добей его! – почти кричал в ухо голос Штерна. – Добей!

Александр стоял, тяжело опираясь на меч. Он смотрел в густо-синие полусферы глаз противника – и не видел в них враждебности – одно только понимание. А спустя несколько чудовищно долгих секунд эти красивые, отливающие перламутром глаза подернулись дымкой, и фигура на испещренном синими пятнами песке замерла. Игг отключился.

Вслед за этим раздался мягкий протяжный звук, знаменующий окончание Арены. А потом прямо в голове Саши зазвучал голос, сухо и кратко подводивший итоги. Люди победили.

Пожалуй, столь плохого настроения за последние месяцы у него еще не было. И не только потому, что Штерн обвинил его в слюнтяйстве – у шефа, по крайней мере, хватило такта сделать это наедине. Правда, в выражениях он не стеснялся, демонстрируя довольно богатое владение русским языком. Было сказано многое – и то, что неженкам не место на Арене, и то, что слабость и соплежуйство – надо же, Штерн, у которого в принципе не может быть насморка (если не считать имитационного), использует такую специфическую терминологию! – вполне могли оказаться причиной проигрыша, поскольку даже без двух рук игг, сумей он подняться, легко бы справился с лишенным подвижности Олегом.

Больше огорчало другое – среди друзей он тоже не нашел особой поддержки. Только Женька понимающе хмыкнул, когда капитан заявил, что добивать лежачих – не в его правилах. Да Лика отвела глаза, хотя и ничего не сказала в защиту. Остальные же изобразили, в лучшем случае, легкое неодобрение, а оба Игоря вообще заявили, что, если в следующий раз капитан попытается сунуть такую подлянку, они с удовольствием добьют раненого, а заодно с ним и излишне «церемонного» капитана.

Самое обидное – в их словах звучала искренность!

«Может, победа кружит ребятам головы? – думал он, шагая домой; хотелось побыть одному, а наиболее подходящее место для этого – ночные улицы, где даже толпа похожа на вакуум, где ты никому не нужен и никто не нужен тебе. – Но ведь нельзя же так! Или Арена действительно дерьмо?.. И правила ее – дерьмо?.. Может, не прав я? Ведь тогда, в самом первом виденном нами бою игг, уже всеми списанный со счета, буквально одним движением принес команде победу. А как же с традицией не бить лежачих? Или она справедлива только в условиях Земли, а там, наверху, ей не место?»

Он никак не мог прийти к какому-нибудь окончательному выводу. Почему обаятельная, жизнерадостная Наташа так нападала на него? Допустим, игги у нее на глазах убили мужа – но это, откровенно говоря, не в первый раз, да и потом – спорт есть спорт, даже если он – грязный. Почему Игорь-большой обрушил на голову Трошина поток слов, о которых наверняка завтра будет жалеть? Может, потому, что он дрался до последнего, а капитан в решающий момент малодушно отступил? Пусть это и не сказалось на результате… Но все это видели.

Вдруг снова почудился взгляд в спину, и Саша остановился, будто налетев на каменную стену. Оглянулся. Шагах в десяти позади него, мелко перебирая ногами в стареньких, подшитых кусками войлока валенках, одетый в видавший виды тулупчик семенил какой-то старик. Скользнув по замершему, как столб, Александру равнодушным взглядом, старик пошел дальше, чтобы через десяток шагов перейти на другую сторону улицы.

Больше вокруг никого не было.

На всякий случай, особенно после памятного разговора с Михаилом, Александр еще раз огляделся. Пусто. И вновь неприятное ощущение буравящего спину взгляда исчезло, как будто его и не было. Однако идти пешком вдруг совершенно расхотелось. Саша готов был признаться самому себе, что становится параноиком, что мания преследования начинает одолевать… В другое время и в другом месте он бы посмеялся над этим, но сейчас было почему-то не смешно.

– Что-то я стал кустов бояться, – вслух подумал он. Слова неожиданно громко прозвучали в ночной тишине.

Из дворов, метрах в ста позади него, вывернула машина. Зеленый огонек под стеклом недвусмысленно свидетельствовал о назначении данного транспортного средства и о готовности его владельца к услугам. Саша махнул рукой, не особо надеясь, что таксист его заметит. Но машина свернула в его сторону и, взвизгнув тормозами и разбросав из-под колес мокрый снег, остановилась рядом. Водитель-упитанный детина – молча кивнул, услышав адрес, и спустя несколько секунд машина уже летела по ночным улицам, неуклонно приближая Сашу к дому.

Вечер был испорчен, и даже радость победы, которая ранее неизменно присутствовала в такие дни, куда-то пропала. Леночка встретила мужа равнодушным «привет», ни на миг не оторвавшись от телевизора. Что там шло такого интересного – он смотреть не стал. Просто ушел на кухню, налил себе чашку кофе и долго сидел, прихлебывая остывающий ароматный напиток и глядя в темное окно.

Прошло не менее часа, прежде чем Леночка наконец соизволила, сладко потягиваясь, выползти к мужу.

– Как день прошел? – спросила она, зевая.

– Нормально.

– От тебя всегда только и слышно – нормально да нормально, – с легкой укоризной заметила она.

– Так если все нормально – что еще сказать? – рассмеялся он, притягивая ее к себе. Но Лена отстранилась, затем выдернула из пачки сигарету и нервно закурила.

Саша нахмурился – вид жены его раздражал. И она это, безусловно, знала, сознательно нарушая давний договор: хочет курить – пожалуйста, но когда Саши нет дома. Договор был заключен на второй же день после свадьбы, и с полгода Леночка его выполняла. Потом сообразила, что курение – отличный способ выразить мужу свое неудовольствие. Так обиженная собака мстительно справляет нужду в любимые тапочки хозяина.

– В чем дело? – хмуро спросил он.

– Я хочу знать, – в ее голосе уже не было и намека на сонливость, – когда именно мы поедем в обещанный тобой отпуск. Я устала слышать твои вечные «скоро».

– Скоро, – вздохнул он.

– Дата?

– Ну, Леночка, пойми… Я не могу сказать точно. Мы сегодня закончили большую работу, Штерн обещал… ну правда обещал, что даст отпуск.

– Ты с ним говорил?

– Я… Нет, сегодня не говорил. Его… не было.

– Что ж ты врешь, гад? – зло спросила Леночка, демонстративно выпуская струю дыма Саше в лицо. – Что ж ты мне все время врешь, а?

– Да не вру я! – деланно возмутился Александр, чувствуя, что нарочитость его возмущения ясно супруге видна. – Он завтра в конторе с утра будет, вот и поговорю.

– Прямо с утра?

Это напоминало ультиматум. Да, в общем-то, ультиматумом и являлось.

– Конечно, обещаю. Если он даст добро, то… с понедельника отпуск, во вторник можно вылетать…

– Куда?

Тут он понял, что сморозил глупость. Хотя загранпаспорта у них обоих и были, оформить хорошую путевку за три дня – нереально. А Леночка постепенно заводилась, теряя привлекательность и превращаясь в базарную бабу. Такие превращения, случавшиеся в последнее время все чаще и чаще, привели к утрате той нежности, которая согревала их семейную жизнь в первые годы. Его красивая, стройная жена вдруг становилась мегерой, лицо искажала злобная гримаса, а тон голоса резко менялся с мягкого контральто на неприятный фальцет.

– Куда? Ты об этом подумал? Ты хоть палец о палец ударил? Хоть что-то подготовил?

– Заткнись! – внезапно рявкнул Саша, чувствуя, что терпению пришел конец. Такое с ним было три – от силы четыре – раза за всю историю их совместной жизни. Обычно он держал себя в руках, но иногда скандал доставал его так, что он чувствовал – еще мгновение, и он не удержится, ударит… И тогда он убегал из дома, чтобы, час-другой побродив по улицам, чуть остыть и вернуться домой в более или менее спокойном состоянии. Сейчас он опять был опасно близок к пограничной черте.

Хотя Лена, как большинство женщин, практически начисто не имела инстинкта самосохранения – то есть совершенно не могла вовремя остановиться, – тут даже ее проняло. Она отпрянула от Александра, и на ее очаровательных глазах заблестели слезы. Весь его гнев тут же куда-то испарился, он притянул плачущую жену к себе, посадил на колени и принялся гладить ее волосы и утешать, тихо шепча слова прощения и обещая прямо завтра, прямо после работы вместе с нею отправиться в турфирму, где работает его, Сашин, бывший одноклассник. Одноклассник – парень хороший, подлянку не кинет, подберет отличный вариант. В общем, все будет в лучшем виде, и максимум через две недели они отмоются в ласковом теплом море, с сожалением (на жаре) вспоминая промозглую московскую погоду.

Постепенно она успокоилась и лишь тихо всхлипывала, прижавшись к его широкой груди, а он, лаская ее волосы, отстраненно подумал, что все это, наверное, просто спектакль: Ленка в который уж раз, аккуратно сыграв на его нервах, добилась своего. За истекшие шесть лет она великолепно его изучила, совершенно точно знала, за какую ниточку и когда нужно потянуть – и достигала цели. Но ему было плевать на это, поскольку в отпуск он все равно собирался, да и Штерн ведь обещал. Саша тут же поклялся себе непременно поговорить с шефом. Прямо с утра…

Бурый мрачно барабанил по столу, безуспешно пытаясь попасть в ритм. Толстые пальцы слушались плохо, в ритм попадать не желали, поэтому вместо четкой дроби получалось черт знает что. Это еще больше раздражало полковника, и без того находившегося не в лучшем расположении духа. Как обычно, впрочем.

Перед начальственным столом навытяжку стояли двое. Один – оперуполномоченный отдела уголовного розыска старший лейтенант Михаил Угрюмов, являвшийся причиной поганого настроения полковника, другой – начальник вышеуказанного старлея капитан Одинцов.

Сесть он им не предложил, а сами они не рискнули, видя, что полковник находится в состоянии легкого озверения. Так и стояли молча после уставного: «Товарищ полковник, такой-то и такой-то по вашему приказанию прибыли!» – и ели глазами начальство.

– Итак, Угрюмов, что ты мне хочешь сказать?

– Насчет чего, товарищ полковник?

– Ты мне дурочку тут не валяй! – рыкнул, брызжа слюной, Бурый. – Я тебе сказал – тем делом больше не заниматься?!

– Так точно, – вздохнул Мишка.

– Я тебе сказал, что уволю?

Михаил дипломатично промолчал.

Приказ начальника – прямой и не допускающий двоякого толкования – он, конечно, нарушил целиком и полностью. За последние несколько дней он развернул достаточно бурную деятельность, подключив к своему неофициальному расследованию чуть не с десяток людей – правда, никому не раскрывая карты. Аналитики перетряхивали базы данных, информационный центр копался в своих картотеках, а оперативники напрягли агентуру. Крупинки информации постепенно стекались к Михаилу. Конечно, долго это не могло продолжаться – рано или поздно Бурый должен был пронюхать, что неугомонный опер пренебрег его запретом.

– Значит, ты считаешь, что начальник тебе не указ. Стало быть, го-спо-дин… – он произнес это слово особо, как ему казалось, издевательским тоном, – опер соизволит на приказы плевать – так, мать твою?! Ну-ну…

В устах Бурого это «ну-ну» прозвучало достаточно зловеще. Далее ожидалась расшифровка, ничего хорошего Михаилу не обещавшая.

– Значит так… – Теперь полковник обращался к Одинцову. Тот принял стойку «еще смирнее».

– Этого, – кивок в сторону Мишки, – в командировку!

– Куда, Семен Петрович? – осторожно спросил Одинцов.

– Да хоть в жопу! – взорвался Бурый. – В Воркуту!.. В Магадан!.. В самую глушь – обмениваться опытом!.. И чтобы туда только на собаках можно было доехать! Прямо сейчас! На месяц! И чтобы с завтрашнего дня я этого пи…са в отделе не видел, вам ясно?!!

Одинцов беспомощно взглянул на Мишку. Тот чуть прикрыл глаза – не спорь, мол. Капитан был нормальным мужиком, спорить с начальством не любил, поэтому уже девять лет работал без единого выговора. Народ всерьез готовился скинуться на бутылку, как только Одинцов огребет свой первый «строгач». Но тот непостижимо выкручивался – да так, что коллег черная зависть брала. Даже когда проверка из главка обнаружила утерю документа с грифом «секретно», получили по шапке все… кроме Одинцова. Не будучи ни подхалимом, ни трусом, капитан прекрасно умел не нарываться на неприятности. Его не особо любили, но и явной неприязни ни у кого он не вызывал. Вот и сейчас, уловив взгляд Михаила, он с некоторым облегчением кивнул:

– Все ясно, Семен Петрович.

– Выполняйте!..

Офицеры вышли из кабинета Бурого. Отойдя на безопасное расстояние, Одинцов остановился и, чуть потупившись, развел руками:

– Мишка, ты… это…

– Да брось, Гена, я все прекрасно понимаю. Ну съезжу куда-нибудь… Жены, детей нет, так что я запросто.

Одинцов уселся на подоконник, щелчком выбил из пачки сигарету – красиво это у него получилось, ничего не скажешь: вылетела ровно до середины… Не иначе он этот трюк годами оттачивал. Выпустив струю дыма, капитан сокрушенно покачал головой:

– Чего Бурому шлея под хвост попала? На хрен надо тебе это дело копать? Сказал шеф – не лезть, ну и не лез бы…

– Да я и сам понимаю… – замялся Мишка, не желая излишних объяснений. Стучать Одинцов не кинется, но на прямой вопрос того же Бурого может и ответить. А чего не знаешь, о том не проболтаешься. – Фактов у меня почти что и нет. Так… Чую: неладно что-то в королевстве датском.

– Ладно, Михаил, в Магадан я тебя, конечно, не отправлю… Но, сам понимаешь, придется тебе на время исчезнуть.

– Понимаю…

Внезапно у Михаила возникла сумасшедшая идея. Генка, конечно, приспособленец, но товарищей не сдает… По крайней мере явно. Да и вообще, если не учитывать его патологическое стремление ладить с руководством – вполне нормальный парень. Возможно, он сможет кое в чем помочь.

– Слушай, Генка, у тебя же соседом кореш – аналитик, так?

Одинцов некоторое время помолчал, затем оглянулся на дверь кабинета Бурого и сказал, понизив голос:

– Ну… допустим. И что?

– Ты можешь с ним поговорить насчет…

– Так, Мишка, – медленно выговорил Одинцов. – Ты хочешь, чтобы я отправился в ссылку вместе с тобой? Или, учитывая настроение Бурого, прямо в народное хозяйство?.. Ха-арошая мысль!

Некоторое время капитан внимательно изучал лицо Угрюмова, пока тот не почувствовал, что краснеет. Ну ладно он, Мишка, – все равно мысль об увольнении прочно засела в его голове. Вот раскрутит это дело – и двинет к Петьке в напарники. В конце концов, может, и сам справится. А Одинцову-то зачем жизнь портить со своей проблемой?

– Ладно, бес с тобой, – вдруг махнул рукой Гена. – Давай, что там тебе посмотреть надо?.. Ничего не обещаю, но что смогу – сделаю. К твоему возвращению…

Бурый был, конечно, свиньей. Он не стеснялся брать взятки и очень обижался, если давали мало. Обида эта, как правило, обходилась виновным дорого – в прямом смысле, – то есть радикальным увеличением тарифа. Полковник не моргнув глазом способен был подставить любого, если это сулило ему выгоду. Он не терпел свободомыслия в подчиненных, не гнушался никакой подлости и с радостью лизал зад начальству – по поводу и без повода, просто так, для профилактики. Он был законченным подонком… Но он спас жизнь человеку – отъезд Михаила послужил основанием для снятия наблюдения за ним и отмены приказа. Приказа на ликвидацию…

Аэропорт «Шереметьево» был переполнен – главное, совершенно непонятно почему? Вроде бы лето – традиционно жаркий период для всех видов транспорта – еще не наступило; более того, далеко и до весны – а людей толкалось раза в три больше, чем обычно.

Прежде чем Леночка успела высказать свое «фе» по поводу того, что они приехали за час до начала регистрации, Саша очень удачно успел занять свободное место, усадив подругу жизни охранять ее чемоданы. Сам же отправился на разведку.

Последние две недели были забиты хлопотами, связанными с предстоящим отъездом. В конечном итоге Саша почувствовал тихую ненависть к туроператорам, Египту, чемоданам, экзотическим и не очень тряпкам, кремам от и для загара, ластам, солнечным очкам и прочему барахлу, которое совершенно необходимо на отдыхе. Сам он считал, что гораздо лучше было бы купить все нужное на месте, а ехать налегке. И так предстоит таскать в Хургаде чемодан с шубами, поскольку погода в Москве слишком отлична от африканской.

Бывший однокашник Александра, работавший теперь в турфирме, встретил их с энтузиазмом: зима… клиентов не так много… к тому же старый приятель. В общем, он просто излучал счастье.

– В Европе сейчас холодно и противно, – уверенно заявил он, вываливая на столик груду рекламной макулатуры и попутно оценивая финансовые возможности клиентов. – Если, конечно, вам не хочется побродить под моросящим дождем по Парижу. Своя экзотика в этом есть… но, признаться, дождь в Париже ничем не отличается от дождя в Питере. Так что туда лучше весной… Италия неплоха и сейчас, но все равно не сезон… Таиланд… Ребята, лично я вам Таиланд не рекомендую. Экзотика, конечно, но…

Сашка, туда ездят мужики, чтобы оторваться с местными девками. Тебе это надо? Нет.

Приятель лихорадочно перебирал проспекты отелей, путеводители по странам и прочее. Наконец на свет божий выплыл глянцевый буклет.

– О, хочешь в Египет? Погода там сейчас – самое то: море теплое, но не такое горячее, как летом. А главное, – он сделал многозначительную интригующую паузу, – главное – там дайвинг! Представляешь, коралловые рифы!