Текст книги "Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля"

Автор книги: Дмитрий Гаврилов

Соавторы: Станислав Ермаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Из хмельной традиции Британии

Британские острова и запад Европы заселены родственными народами кельтской и германской языковых групп. Однако на удалении от континента сохранилась и память более древнего населения, а отличия мифологии в целом довольно существенны, что и побуждает нас рассматривать их отдельно.

Опьяняющие напитки прекрасно известны жителям Британских островов с древнейших времен. Различные народы, населявшие остров в различные времена, подобно жителям континента, использовали в обрядовых целях и в быту не только пиво. Но популярная музыка и писатели сделали свое дело: массовое сознание чаще считает именно пиво национальным напитком Британии или Ирландии.

Британские, валлийские, шотландские и ирландские источники сохранили сказания о борьбе людей за волшебный хмельной напиток и сосуд, в который он налит.

Вспомним, например, строки замечательной баллады Р.Л. Стивенсона в переводе С.Я. Маршака. Основой для ее сюжета послужили реальные исторические события, когда в начале 840-х годов предводитель скоттов Кеннет МакАлпин расправился с элитой пиктов, автохтонного населения Британии. (В отличие от завоевателей скоттов, пикты принадлежали к баскиберской языковой семье.)

 
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
 

Автор и переводчик, сами того, возможно, не подозревая, подметили: «вересковый мед» – родовой, семейный напиток. Королю во что бы то ни стало необходимо узнать секрет напитка по той причине, что, хотя он и истребил большинство пиктов, эта тайна пока ему не далась. Следовательно, он не может претендовать на власть священного происхождения над их родами. Овладев же тайной приготовления меда, он получит и право на духовную власть в стране:

 
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый – на живом.

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
 

Здесь автор по праву поэта несколько переосмысливает ситуацию. В VI в. пиктам удалось объединиться, у них сложилось свое государство, которое успешно противостояло натиску англов. В битве при Нехтансмере 20 мая 685 г. король англов и почти вся его армия погибли. Последующие полтора века пикты успешно сражались и с англами, и со скоттами, пока элита пиктов не была перебита, а их земли со всеми выжившими в жестокой войне людьми не влились в будущее королевство – Шотландию.

 
Король глядит угрюмо:
«Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!»
 

Шотландские хмелеводы используют ходули для подвязывания побегов хмеля. Фото первой четверти XX века. Возможно, использование ходулей в праздничной обрядности не случайно?

Любопытно, что сам «король шотландский» Кеннет МакАлпин, основатель этого государства, возможно, происходил по материнской линии от пиктов. Здесь (косвенным образом, конечно) при желании вполне реально усмотреть связь между священным напитком и «королевской кровью», образом, который играет довольно существенную роль в средневековой европейской мистике. Однако так мы совсем далеко уйдем от основной темы.

По-феодальному понятное стремление древнего властителя присвоить себе общественное достояние находит некоторые параллели и в русском фольклоре, когда складывающиеся в классовом обществе порядки и нормы входят в противоречие с родовыми устоями. Но об этом ниже.

Справедливости ради заметим, что греческий ученый Диоскорид в I в. н. э. сообщал об употреблении соседями пиктов ирландцами сбраживаемого напитка из осоложенного ячменя с травяными добавками, известного под названием curmi. Заменой хмелю служили цветы вереска, верхушки ракитника, полынь, ягоды лавра и плюща и т. п. А его современник римлянин Ворус указывал, что пить вересковое пиво – удовольствие, которое чувствовали души усопших героев в обществе богов. Возможно, в балладе также речь должна бы идти не о меде, а о пиве. Но ко времени ее написания пиво превратилось в напиток обыденный, тогда как мед сохранил часть своего статуса.

Хотя те же баллады о Робин Гуде записаны сравнительно поздно, в бытовых деталях они вполне достоверно отражают средневековый английский народный быт. Традиция, понимаете ли…

 
Robin Hood he would and to fair Nottingham,
With the general for to dine;
There was he were of fifteen forresters,
And a drinking bear, ale, and wine.

(«Robin Hood’s progress
to Nottingham»).

Собрался раз он в Ноттингам,
Идет в лесу, и вот
Пред ним пятнадцать лесников
Пьют пиво, эль и мед.

(«Робин Гуд и лесники»,
пер. Н. Гумилева).
 

Конечно, мед и вино (wine) напитки разные, но переводчик справедливо счел, что вино не по карману лесникам XII в. с Британских островов. Посему хотя в оригинале не так, перевод кажется уместным. Но баллада создана как законченное произведение в более позднем Средневековье, когда и простолюдины могли хлебать подешевевшее вино кувшинами. Другой вопрос, насколько оно было популярно (вспомните многочисленные реплики в литературных произведениях про «эту кислятину» во Франции и «горькую жижу» в Англии – в зависимости от того, кто что оценивает и кто автор).

Без сильного напитка не обходится и имянаречение Маленького Джона при его вступлении в вольную дружину Робин Гуда в одной из народных баллад о лесных стрелках («Robin Hood and Little John»).

 
They presently fetchd in a brace of fat does,
With humming strong liquorlikewise;
They lovd what was good; so, in the greenwood,
This pretty sweet babe they baptize.
 

Правда, Марина Цветаева в своем переложении не мудрствовала лукаво, объявив «напиток силы» (сильный ликер – буквально) пивом.

 
Притащили стрелки двух жирнух-оленух,
Пивавыкатили – не испить!
Стали крепким пивцом под зеленым кустом
Джона в новую веру крестить.
 

В любом случае быт «благородных» разбойников в корне отличается от порядков, насаждаемых норманнской знатью. Робин Гуд, неважно, кем по национальности (шотландцем или саксом) представляет его баллада, – позднейшее переосмысление языческого Хозяина Леса, или Майского короля.

 
There are twelve months in all the year,
As I hear many men say,
But the merriest month in all the year
Is the merry month of May.

(«Robin Hood rescuing
three squires»).

Двенадцать месяцев в году,
Считай иль не считай.
Но самый радостный в году
Веселый месяц май.

(«Робин Гуд и Шериф»,
пер. С. Маршака).
 

Памятник Робин Гуду, поставленный в местах, где, согласно легендам, произошло большинство его приключений

Нравы в его зеленой (надо полагать не только из соображений маскировки) дружине восходят к древнейшей обрядности, сохранившейся и в поздние Средние века (великий Шекспир трижды упоминает молодца в своих пьесах, не считая соратников).

Достоверно известно, как «епископ Латимер (1485–1555) прибыл в сельскую церковь для проповеди. Он нашел церковные двери запертыми, и ему пришлось ожидать более часа, пока не явился какой-то человек и сказал ему: «Сэр, сегодня мы не можем вас слушать, потому что мы празднуем память Робин Гуда. Все жители села ушли далеко отсюда в лес». Епископу пришлось снять облачение и удалиться. «Нечего тут смеяться, друзья мои, – пишет Латимер, – плакать нужно, печалиться надо о том, что изгоняют проповедника ради Робин Гуда, вора и предателя» (Баллады о Робин Гуде // М.М. Морозов. Избранные статьи и переводы. М., ГИХЛ, 1954.)

Как тут не вспомнить и знаменитую балладу другого классика – Роберта Бернса, «Джон Ячменное Зерно», прославляющую ячменное пиво. Текст восходит к древнейшему представлению о напитке как о живой сущности. Из нижеследующего текста следует, что ячменный напиток уподобляется крови, отличной от Христовой, а сам Джон – первопредку шотландцев, чья плоть тленна, но дух – вечен.

Известно несколько замечательных поэтических переложений сей баллады, в том числе Т. Щепкиной-Куперник и С. Маршака. Мы же приведем здесь еще один вариант – Э. Багрицкого:

 
Три короля из трех сторон
Решили заодно:
– Ты должен сгинуть, юный Джон
Ячменное Зерно!

Погибни, Джон, – в дыму, в пыли,
Твоя судьба темна!..
И вот взрывают короли
Могилу для зерна…

Весенний дождь стучит в окно
В апрельском гуле гроз, —
И Джон Ячменное Зерно
Сквозь перегной пророс…

Весенним солнцем обожжен
Набухший перегной, —
И по ветру мотает Джон
Усатой головой…

Но душной осени дано
Свой выполнить урок, —
и Джон Ячменное Зерно
От груза занемог…

Он ржавчиной покрыт сухой,
Он – в полевой пыли.
– Теперь мы справимся с тобой! —
Ликуют короли…

Косою звонкой срезан он,
Сбит с ног, повергнут в прах,
И скрученный веревкой Джон
Трясется на возах…

Его цепами стали бить,
Кидали вверх и вниз
И, чтоб вернее погубить,
Подошвами прошлись…

Он в ямине с водой – и вот
Пошел на дно, на дно…
Теперь, конечно, пропадет
Ячменное Зерно!..

И плоть его сожгли сперва,
И дымом стала плоть.
И закружились жернова,
Чтоб сердце размолоть…

Готовьте благородный сок!
Ободьями скреплен
Бочонок, сбитый из досок, —
И в нем бунтует Джон…

Три короля из трех сторон
Собрались заодно, —
Пред ними в кружке ходит Джон
Ячменное Зерно…

Он брызжет силой дрожжевой,
Клокочет и поет,
Он ходит в чаше круговой,
Он пену на пол льет…

Пусть не осталось ничего
И твой развеян прах,
Но кровь из сердца твоего
Живет в людских сердцах!..

Кто, горьким хмелем упоен,
Увидел в чаше дно —
Кричи:
– Вовек прославлен Джон
Ячменное Зерно!
 

« John Barleycorn» – своеобразный пробный камень для переводчиков Бернса. Баллада была написана поэтом в 1782 г., а в ее основу положена старинная народная песня. Возможно, именно та, что издревле сопровождала процесс приготовления напитка. Зерно – один из самых могущественных магических символов, в Британии мистерии Последнего Снопа справляли в начале августа на Ламмас-Лугнасад.

Мистерия Джона Ячменное Зерно считается одной из основополагающих в языческой мифологии Западной Европы. Она понимается и как воплощение годового круга бытия Природы, и как проявление божественного цикла, и как образ жизненного пути человека [32]32
  Многие мотивы индоевропейской Традиции или параллели им мы находим и в текстах песен «Калевалы», в XX руне которой, например, рассказывается о волшебном происхождении пива.


[Закрыть].

«Джон Ячменное Зерно – физическая ипостась и дух зерна, смерть и воскресение которого позволяет существовать и нам. Жизнь Джона Ячменное Зерно – годовой круг… Он объявлен мертвым и погребен, однако весной он воскресает, растет в течение весны и лета и входит, словно мужчина, в пору зрелости, символом чего является его борода. Однако лето заканчивается, Джон Барлейкорн тоже начинает постепенно стареть и поникать. Тогда его срезают, и он проходит через шаманское расчленение и пытки двумя элементами – водой и огнем. Но в процессе своей второй смерти Джон Ячменное Зерно превращается в священный напиток – эль. Кроме того, будучи перемолото на мельнице, зерно под воздействием воды и огня «трансмутирует» в основу жизни – в хлеб» (Пенник, 2011, с. 377). Тот же автор, чье мнение хотя и небесспорное, можно считать достаточно компетентным, далее указывает:

«Выпеченный хлеб и эль – священные символы народной традиции. ALU– руническое слово, обозначающее эль, – состоит из трех рун: As, Lagu и Ur. Первая руна имеет значение «боги» или «божественная сила», вторая – «вода» или «поток», а третья – «изначальная сила». Таким образом, это кеннинг обладающей особой силой первичной воды богов, вполне подходящее поэтическое описание. Поедание хлеба и питие пива это мистерия превращения присутствующей в зерне энергии в форму, в которой она возрождается в наших физических телах. Зерно, персонифицируемое Джоном Ячменное Зерно, действительно обеспечивает наше выживание. <…> Пиво и хлеб есть священные проявления Джона Ячменное Зерно, таковым же является и его размолотое тело, мука. Во многих магических традициях мира муку или дробленое зерно используют как ритуальную субстанцию, которая уменьшает прочность преград, и приносят в жертву божеству или гению [места], чтобы получить разрешение на вход. Следовые узоры из муки – подходящая магическая защита на Ламмас.

Один из наиболее ценимых традиционных священных напитков – мед. Подобно пиву, мед – священный напиток с руническим кеннингом MEDU: Man, Eh, Dagи Ur(человек, лошадь, день, изначальная сила), что означает магию трансформации» (там же, с. 377–378).

Восточные славяне: «Веселие пити…»?

Возможно, первое упоминание о хмеле в древнерусских источниках встречается в Новгородской летописи малого извода:

«В лето 6493 [985]. Иде Володимиръ на Болгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомъ приведе на конехъ; и тако победи Болгары. И рече Добрыня к Володимеру: «соглядах колодникъ, и суть вси в сапозех; симъ намъ дани не даяти; поидеве искатъ лапотъникъ». И сътвори миръ Володимиръ с Болгары и роте заходиша межи собою; и реша Болгаре: «толи не будет мира межи нами, елико же камень начнеть плавати, а хмель грязнути» [33]33
  Для удобства чтения литера «ѣ» в цитируемых фрагментах заменена нами на «е».


[Закрыть] (Новгородская первая летопись).

Почти крылатой стала фраза Владимира Святославича, донесенная до нас в Ипатьевском летописце под 6494 (986) годом. Согласно известному преданию, чтобы выбрать «наилучшую веру» для Руси, князь призывает к себе представителей разных религий, в том числе мусульман. Узнав, что ислам запрещает употребление вина, к тому времени хорошо известного в Киеве, он изрекает: «Руси весельє питьє. Не можемь безъ того быти» (Ипатьевская летопись).

Иные авторы на том летописную историю потребления напитков на Руси и заканчивают. Мы же позволим себе обратить внимание читателей на то, сколь много сведений можно почерпнуть из летописей (если, конечно, их читать и вообще давать себе труд работать с ними)…

Скажем, в древнейшем Новгородском летописце упомянут один из способов приготовления питейных медов (варка). Говорится и о цене меда, причем не объемной, а весовой доли, а также о поводе к употреблению медов. Вот выдержка из Синоидального списка Новгородской первой летописи старшего извода:

«В лето 6524 [1016]… И бяше Ярославу мужь въ приязнь у Святопълка; и посла к нему Ярославъ нощью отрокъ свои, рекъ к нему. И рекъ к нему: «оньси, что ты тому велиши творити; меду мало варено а дружины много». И рече ему мужь тъ: «рчи тако Ярославу: даче меду мало, а дружины много, да къ вечеру въдати…»

Въ лето 6678 [1170]. Бысть дорогъвь Новегороде: и купляху кадь ръжи по 4 гривне, а хлебъ по 2 ногате, а медъ по 10 кунъ пудъ…

Въ лето 6741 [1233]. Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ князьмь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци. Пльсковици же, оступивше Изборьскъ, измаша и кънязя, и Немцинъ убиша Данилу, а ини побегоша; и даша я великому Ярославу; князь же, исковавъ, поточи я въ Переяслаль. Томь же лете преставися князь Феодоръ, сынъ Ярослаль вячьшии, июня въ 10, и положенъ бысть въ манастыри святого Георгия, и еще младъ. И кто не пожалуеть сего: сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи лозвани; и бысть въ веселия место длачь и сетование за грехы наша» (Новгородская первая летопись).

Ранее меды упомянуты в связи с жестоким ритуальным убийством княгиней Ольгой «лучших древлянских мужей». Этот летописный рассказ – при всей своей легендарности [34]34
  О возрастных и прочих пертурбациях летописной Ольги, которая сама себе кем только не приходится и живет столько, сколько не снилось иным библейским патриархам (если верить ПВЛ, конечно), написано уже столько, что любой любопытствующий читатель без труда найдет эти материалы. Но даже легендарное свидетельство для нас в рамках выбранной темы имеет ценность.


[Закрыть] – настолько информативен, что еще многим исследователям предстоит не раз обращаться к нему за новыми деталями, которые позволяют раскрыть те или иные грани древнего славянского язычества.

Древнерусская тризна. С картины В.М. Васнецова

Княгиня просит древлян готовить меды к моменту ее прибытия. Меды используются на тризне. Новгородская первая летопись младшего извода по Толстовскому списку гласит:

«В лето 6453 [945]… И пакы приложи к тому Олга послати къ Древляном, сице глаголющи имъ: «се уже иду к вамъ; да пристроите ми меды многы у града, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю тризну мужеви своему». И они же то слышавше, свезоша мед многъ зело и извариша. А Олга же поимши мало дружины и легко идущи, прииде къ гробу его, и плакася по мужи своем плачемъ велиимъ зело. А людемъ въ время то повеле съсыпати могылу велику; и яко съсыпаша, и повеле трызну створити. И посемъ седоша пити Древляне; и повеле Олга отрокомъ своимъ служити пред ними. И реша Древляне къ Олзе: «где суть дружина наша, ихъ же послахомъ по тебе». Она же рече: «идуть по мне с дружиною мужа моего». И яко упишася Древляне, и повеле отроком своимъ пити на не, а сама отъиде кроме, и повеле дружине сечи Древляны; и исъсекоша ихъ 5 000. А Олга възратися в Киевъ, и пристрои вои на прокъ ихъ. (Новгородская первая летопись…)

В той же летописи указано, что мед (только неизвестно, сам мед или мед как напиток, но, похоже, и то, и другое) вообще являлся экспортным товаром Руси:

«В лето 6477. [969] И рече Святославъ къ матери своеи и къ бояромъ своимъ: «не любо ми есть жити въ Киеве, нь хощю жити въ Переяславци и в Дунаи, яко то есть среда земли моеи, яко ту вся благая сходятся: от Грекъ паволокы, злато и вино, овощеве различнии; а и-Щехъ и из Угровъ сребро и коне, а изъ Русе же скора и воскъ и мед и челядь…»

Что же касается князя Владимира, хорошо известен вошедший в ряд летописей эпизод о том, какой пир закатил князь, чудесным образом спасшийся от печенегов под мостом:

«По сихъ же приидоша Печенези к Василеву, и Володимеръ с малыми людми изыде противу, и не могъ Володимеръ стати противу имъ, подбегоста подъ мостомъ, одва укрыся отъ противныхъ. И тогда обещася Володимеръ поставити церковь в Василеве святаго Преображениа, бе бо в той день Преображение Господне, егда сиа бысть сеча. Избывь же Володимеръ сего, и постави церковь и сотвори праздникъ великъ, свари 300 берковскыхъ меду, созва боляры своа и посадникы и старейшины отъ всехъ градъ и люди многы и раздая убогымъ 300 гривенъ. И праздновавъ князь 8 дний и возвратися къ Кыеву на успение святей Богородици и ту сътвори праздникъ великъ, съзываа бесчисленое множество народа. Видяше людии хрестьаны суща, радовашеся душею и тьломъ. <…> повеле всякому нищему и убогому приходите на княжъ дворъ и взимати всяку потребу, питие и ядение и отъ скотникъ кунами. Устрои же се, рекъ, яко немощнии, болнии, иже не могуть дойти двора моего, повеле пристроити кола, и въскладаше на кола хлебы и мяса, рыбы и овощь разноличный, медъ в бочкахъ и квасъ, возяху по граду, впрашающе, гдь болнии нищий, не могущей ходити, и темъ раздаваху напотребу».

Отсюда, возможно, и пошла слава о былинных пирах князя Владимира. Мы приводим рассказ летописца, помещенный под 6504 г. (по Типографскому списку).

Впрочем, не все князья были ему под стать. Вот свидетельство того же списка летописи о владыке Великого Княжества Литовского и Русского Ольгерде:

«В лето 6849…Тое же зимы умре князь великый Литовскый Гедиманъ, и по немъ седе на великомъ княжении Литовскомъ сынъ его Олгердъ. Не един же бе сынъ у Гедимана, но мнози братиа ему быша, бяху бо сынове великаго князя Гедимана: Наримантъ, нареченный во крещении Глебъ, Олгердъ, Евнустий, Кестутий, Кориядъ, Любортъ, Мойтовитъ, въ всей же братьи своей Олгердъ превзыде властию и саномъ, понеже меду, ни вина, ни пива, ни квасу кислу не пиашеть, велико въздержание имяше, и оттого великумьство преобрете и крепку думу, отъ сего и много промыслъ притяжавъ и таковымъ коварствомъ многи страны и земли повоева и многы городы и княженья поима за себе и удръжа себе власть велику, темъ и множися княжение его». Это, кстати, и дополнительный штрих к уровню понимания русскими людьми того времени опасности бытового пьянства.

Важность меда в повседневной жизни древнерусского государства подчеркивают сохранившиеся правовые документы. Скажем, «Русская Правда» во всех редакциях упоминает о наказаниях за повреждение бортей, например:

«21. А кто <…> разломает борть или кто посечет древо на меже, то по верви искати татя в себе, а платити 12 гривен.

22. О посечении борти. Аще борть посечет кто, 3 гривны продажи, а за дерево полгривны.

23. Аже пчелы выдерет, 3 гривны же» («Русская правда» сокращенной редакции по Толстовскому IV списку, Памятники права Киевского государства, 1952, с. 199).

12 гривен за поврежденную борть – весьма существенная сумма по тем временам.

Различные редакции древнейшего сохранившегося закона Руси упоминают мед наравне с зерном и т. п., причем таким образом, что невольно подчеркивают его высокое значение. «Русская Правда» в некоторых списках содержит и экономические статьи, скажем, устанавливает также правила снабжения княжьих людей:

«42. А вот установление для вирника: вирнику (следует) взять в неделю 7 ведер солоду, а также барана или полтуши мяса или две ногаты; а в среду резану или сыры; также в пятницу, а хлеба и пшена (взять) сколько могут поесть; а кур (брать) по две в день; поставить 4 коня и кормить их досыта…» и т. д. («Русская правда» краткой редакции по Академическому списку, там же, с. 85).

Иногда в этой и подобных статьях «Правды росьской» видят указание на то, какое количество пива требовалось людям, состоявшим на княжеской службе, для личного пользования. Однако позволим отметить, что варка пива требует времени. К тому же несложно посчитать, сколькопива можно сварить из семи ведер солоду. Даже на небольшой отряд получится немало… Что же им, только и делать, что пить?

Солод использовали прежде всего для приготовления кулаги – кушанья из толокна, заваренного кипяченой водой, а также безалкогольного напитка, похожего на пиво, но пивом не являвшегося. Об этих полузабытых видах пищи сохранились пословицы «кулажка – не бражка, непьяна, ешь вволю» и «русский гостинец – кулага с саламатой». Шел солод и на приготовление кваса. Так что в каких целях вирник и спутники применяли такое количество солода – вопрос неоднозначный.

В любом случае большое значение меда и солода, обозначенное в том числе и в «Русской правде», не вызывает сомнений.

Мед, вино, пиво и квас (в старом смысле слова) и спустя три с половиной столетия остаются главными хмельными напитками Руси [35]35
  Некоторые авторы считают, что первое упоминание о пиве у славян относится к V в., когда хроники говорят об антах и гуннах, поивших пивом византийских посланников. Также указывают, что в X–XI вв. на Новгородском вече обсуждались правила и требования в части качества пива. С такой точки зрения, вообще-то, уместен вопрос, насколько стоит германским пивоварам гордиться древностью своих законов о качестве пива, что появляются лишь пятьюстами годами позже, и не стоит ли нашим отечественным мастерам попробовать стать подлинными наследниками древних обычаев, а не просто производителями массового слабоалкогольного напитка.


[Закрыть]. Не стоит забывать также о браге…

Итак, несколько слов о пиве у восточных славян.

Первоначально слово «пиво» относилось не к тому напитку, который мы называем так сегодня, а к тому, что пьют вообще – или к какой-то части напитков, преимущественно безалкогольных. А вот собственно пивом называли «квас» (что вполне понятно), а еще его один вид, довольно сложный в приготовлении, именовали «ол».

«В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения еще одного алкогольного напитка – «ол», или «олус». Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название «олуй», что, по всей видимости, означало то же самое, что и «ол». Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пиво-ол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий. Поэтому иногда ол называли зелием, зельем. Имеются также указания на то, что ол варили (а не гнали, как сикеру или квас), и это еще более подтверждает, что ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска). То, что позднее ол стали отождествлять с корчажным пивом, еще более подтверждает, что олом в XII–XIII вв. называли напиток, подобный пивному в современном понимании этого слова» (Похлебкин, 2005). Тем не менее, как мы видели на примере баллад о Робин Гуде, «ale» (эль) все же отличается от пива. Сейчас это различие проводят по способу брожения, верховому или низовому, но так ли это было восемь веков назад – вопрос дискуссионный.

Добывание же меда, бортничество (от «борть»; этим словом первоначально именовали природный улей, дупло) известно славянам, видимо, с ранних веков их истории. В глазах окружающих бортничество, а вслед за ним и пчеловодство, в силу качеств, которые приписывали меду и пчелам, делало человека, который занимается ими, близким к иному миру, наделяло его волшебными способностями.

Впрочем, о дате появления меда как напитка у исследователей однозначного мнения нет. Иногда пишут, что он получил распространение в X–XI вв., однако мы считаем, что говорить надо о первых письменных упоминаниях. Иное маловероятно по целому ряду оснований.

Во-первых, потому что мифология, связанная с медом, в том числе с напитками из него, – общая для индоевропейцев. Следовательно, в той или иной степени с питейным медом (или, на худой конец, чем-то подобным) ранние славяне не могли не быть знакомы.

Во-вторых, нет области более инертной и консервативной, чем область священного. Следовательно, вероятность того, что мед появляется в X в. и тут же заменяет некий неизвестный нам обрядовый напиток, чрезвычайно мала. Тем не менее в «Повести временных лет» меды упомянуты применительно к поминкам, то есть действию в высшей степени священному, по сей день сохраняющему множество древних черт (см. выше «И послала Ольга к древлянам…»).

Вот и значительно более поздние свидетельства: «По окончании погребения присутствующие располагаются около могилы умершего и в честь его начинается общее угощение, делают наверху могилы ямку, кладут в нее куски хлеба, мяса, льют вино и брагу» (Минх, 1890, с. 135).

«Вино или пиво, причем в изрядном количестве, было принадлежностью собраний возле покойника у карпатских горцев. Хмельные напитки составляли характерный элемент хорватских собраний. Рудименты обычая прослеживаются у украинцев, кашубов (угощение водкой на вечерних собраниях в доме покойника), а также у венгров и других европейских народов (пиршество с играми перед похоронами)» (Велецкая, 1983).

Употребляли меды, как мы уже знаем, и в праздники – вспомните князя Владимира и его пиры.

Обсуждая вопрос об употреблении хмельного как ритуальной составляющей праздничного действа нельзя, конечно же, не вспомнить и ставшие уже классикой тексты.

«…Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми – христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью. Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов…» [Выделено нами.  – Авт.] (Гельмолд, Славянская хроника, 52).

В известном тексте «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», который существует аж в восемнадцати (!) списках [36]36
  Самые ранние – Златая чепь (кон. XIV – нач. XV в.) (ГБЛ, собр. Тр. – Серг. лавры, № 11) и Паисиевский сборник (ГПБ, Кир. – Белоз. собр., № 4/1081).


[Закрыть], говорится: «I огневе Сварожичу молятся, i чесновитокъ – богомъ, же его творятъ – егда оу кого будетъ пир, тогда же кладутъ в ведра i иъ чаши, и пьютъ о iдолехъ своiхъ, веселяшись не хужьши суть еретиковъ» [37]37
  «…Сварожичу в огне молятся, его вспоминают, когда у кого будет пир, тогда же [льют вино] в ведра и чаши. Пьют рядом с идолами своими, веселясь не хуже самих еретиков».


[Закрыть] (цит по: Гальковский, 1913, с. 36–48; также см. Аничков, 1914, с. 369–379).

Герберштейн изрядно позднее, нежели автор «Слова…», напишет: «Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устрояют пиршества и пьянства и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы – дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы…» (Герберштейн, 1988).

Тем не менее, несмотря на большое число свидетельств знакомства с опьяняющми напитками и их несомненную сакральную ценность, целостное предание о волшебном напитке как таковом у славян не сохранилось. Собственно, считается утраченным в целостном виде и его общеиндоевропейский источник. Однако можно провесть весьма широкий ряд параллелей с мифами и обычаями родственных культур, которые побуждают нас считать, что нечто подобное должно было быть. Просто в силу великого множества исторических обстоятельств никому и в голову не пришло сохранить его, как не сохранено в целом виде огромное количество собственно древнейших славянских мифов. Если бы дело обстояло иначе, не было бы необходимости в мучительных поисках специалистов по мифологии, которым по крупицам приходится вылавливать древнейшие представления, изыскивать методы их реконструкции и порою вести споры о том, а была ли у славян «высшая мифология вообще» или ее придумали где-нибудь в послепетровские времена. Не имели бы мы также и ревнителей «трезвости народной», готовых лечь на плаху за свое невесть на чем основанное убеждение, будто славяне не пили ничего крепче компота или, на худой конец, сыты (разведенного водой меда) [38]38
  Впрочем, с такой же яростью они готовы убеждать нас, что обитатели лесной полосы Европы (причем, возможно, коренные) были сплошь невинными вегетарианцами. А то нам самим, как и множеству тех, кому доводилось поработать на раскопках ранних славянских поселений, не доводилось килограммами вынимать из раскопов костей съеденных животных… Вот уж, воистину, «иная простота хуже воровства». Кого обманываем-то? Себя самих? Никто ведь не против ни трезвенничества, ни вегетарианства, тем паче все разумные люди отвергают пьянство или, скажем, обжорство. Но обманывать-то зачем?


[Закрыть], а равно тех, кто склонен обвинять язычников в повальном пьянстве, а равно блуде, разврате и прочих прелестях. Но вернемся к теме.

В сохранившихся древнейших пластах представлений русских староверов мы также обнаруживаем следы архаического отождествления напитка с живущей в нем сущностью: «На небе у Бога были андели. Их было много. Жили ладом, хорошо. Потом о чем-то застырили промеж собя – это андели и Бог-то. Бог-то взял и спихнул их с неба. Ну, они полетели вниз, на землю. Кто куда упал, тот таким и доспелся. Новой упал в лес, доспелся лешим, новой в баню – так банник, а другой на дом – тот суседка; на мельницах живут мельники, на гумне и ригах – рижники. В воде опеть же водные черти. А один упал в чан с пивом, баба наживила, ну там хмельник живет» (Фольклор Приангарья, 2000, с. 48). Впрочем, эта очень распространенная легенда известна не только у старообрядцев.

Память о божественном происхождении меда можно проследить не только в фольклоре старообрядцев. Филолог И.С. Лутовинова цитирует повесть XVII в. «Сказание о роскошном житии и веселии». В ней «говорится о том, что в некоей прекрасной стране, где жизнь проходит в радости и приятности на пирах стоят «велики чаны меду» (Лутовинова, 1997, с. 218). А «в русских сказках герой, совершивший массу подвигов, спасший царевну, доставший молодильные яблоки, живую и мертвую воду, вернувшийся целым и невредимым в родное «царство, русское государство», вознаграждается пиром, на котором подают мед: «Я сам там был, мед и пиво пил…на душе пьяно и сытно стало», «На том пиру и я был, мед и пиво пил», «…а удалец на той царевне женился и раздиковинную пирушку сделал; я там обедал, мед пил», «…и приехали и стали жить-поживать, да медок попивать» (там же).