Текст книги "Тростниковые волки"

Автор книги: Дмитрий Савочкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А как, как отвертелся? – Она подалась всем корпусом вперёд, явно издеваясь надо мной.

– Каком кверху! – уверенно ответил я. – Если когда-нибудь будешь сидеть в ИВС в ожидании суда по этой статье, звони, я тебе помогу. А до того момента знать тебе это необязательно.

Она обиженно откинулась на спинку, секунду подумала и язвительно проговорила:

– Вижу, твой печальный опыт не отбил у тебя охоту продолжать?

– Ещё как отбил! Именно после этого я и стал кампанологом. Насовсем. Безо всяких «но». И работаю теперь только с нормальными, «белыми» заказчиками, над нормальными, «белыми» проектами.

– А это что? – Она кивнула на жетон.

Я вздохнул:

– Это страшное наследие буйной молодости. К несчастью, я остаюсь одним из немногих людей в стране, которые могут быть полезны в поиске подобных вещей. Вот Караим меня и нанял. На совершенно легальную, «белую» работу. Нам нужно найти вторую половину.

Она взяла в руки половину жетона, покрутила её, прочитала надпись и посмотрела на меня.

– А, собственно говоря, что это такое?

Я вкратце рассказал ей о солдатских жетонах, затем о Гансе Брейгеле и дивизии «Дас Райх».

– Слушай, – сказала она после некоторого размышления, – а каким образом связан этот жетон и смерть Русалки?

– Понятия не имею. Но если Караим говорит, что есть связь, вероятно, она есть. Иначе он не стал бы меня нанимать.

– Ну да, если Караим говорит, что связь есть – то она ТОЧНО есть.

– Ты знакома с Караимом?

– Смеёшься? Он совладелец издательства, в котором я работаю.

– Что, серьёзно? – удивился я.

– А чему ты удивляешься? Ему полгорода принадлежит.

– И хорошо ты его знаешь?

– Ну как… как совладельца издательства, в котором я работаю. Такой «большой босс»… ну как обычно сотрудники компаний знают своего «большого босса»? Понаслышке в основном. Я с ним не спала, если ты об этом спрашиваешь.

– Слушай, может, ты и дочь его тоже знала?

– Нет, Русалку я видела всего два раза в жизни, в ночных клубах. Я иногда захаживала потанцевать, у меня есть несколько знакомых… Рыжий вот – старая моя подружка. Ну и Русалку тоже видела… она и вправду танцевала как безумная. И Караим из своей засады за ней следил. Но нас с ней никто не знакомил, я с ней не разговаривала ни разу, не здоровалась…

– Ты фотографию её нашла, кстати?

– Ко-неч-но, босс. – Она достала из сумочки ежедневник и выудила из него чёрно-белую распечатку. С листа на меня уверенно смотрела серьёзная светловолосая девушка лет, наверное, двадцати. С другой стороны – по такой фотографии трудно было определить возраст. Да по женщинам вообще его трудно определить, даже если живьём их видишь.

– А вот такие истории, как нам Рыжий рассказал, ты когда-нибудь раньше слышала?

– Если честно, Рыжий здорово меня удивил этим рассказом. Я никогда ничего подобного не слышала. Ни от него, ни от кого другого. И ведь мы с ним общались постоянно, а и он мне никогда ни слова об этом не говорил.

– Ну да, – я вспомнил о своём «видении», о пятнах света и нитях, идущих ввысь, и подумал, что я бы тоже об этом никому не рассказывал. Даже самым лучшим своим друзьям.

– А что о них – в смысле, о Караиме и о дочери его – говорят-то вообще в городе?

– Ну что говорят… разное. Что вообще говорят о богатых людях со странностями? Что они пьют по ночам кровь христианских младенцев и так далее.

Я кивнул. Говорить действительно могли что угодно, я через такие штуки проходил, этот путь никуда не ведёт.

– Кровь христианских младенцев… – задумчиво проговорил я. – Я когда-то хотел делать вино, кагор «Кровь христианских младенцев».

– Серьёзно? А я хотела колбасу делать. Кровянку «Христианские младенцы». Но вовремя поняла, что это дурацкая шутка.

– Да, – кивнул я, – лучше выпускать минеральную воду «Братец Иванушка».

– Думаешь, будет пользоваться спросом?

– Не знаю, – я пожал плечами, – давай, пожалуй, спать ложиться, поезд рано приходит.

Посреди ночи мне вдруг невероятно захотелось пить. Я встал, нашарил на столике бутылку с чем-то жидким и жадно сделал несколько глотков. Затем услышал торопливые мелкие шажочки по крыше.

«Дети балуются», – подумал я и сделал ещё несколько глотков.

Поставил бутылку на стол.

И тут сообразил, что я еду в поезде.

«Какие, к чёрту, дети на крыше?» – Я обернулся и обнаружил, что сижу на краю огромной кровати посреди большой – метров сорок квадратных – комнаты.

«Это сон, – понял я, – это просто сон».

У изголовья моей кровати было окно, из которого комнату наполнял свет натурального серого цвета. В противоположной стене была открытая дверь, за которой начинался длинный коридор. Потолок терялся вверху в дымке – понять, как высоко он находится, было решительно невозможно.

Я встал и медленно прошёлся по комнате. Остановился в дверях. Коридор впереди шёл около полутора десятков метров и заканчивался открытой дверью ещё в одну комнату, из-за странностей серого освещения в ней ничего не было видно.

Я медленно прошёлся вперёд, только к середине коридора заметив, что я босой. Впрочем, каменный пол коридора был почему-то тёплым.

Я вошёл в другую комнату и увидел там огромный диван с высокой спинкой, повёрнутый от меня в сторону окна, из которого струился такой же серый свет. Над диваном возвышалась совершенно лысая женская голова. Когда я вошёл, голова медленно повернулась ко мне. Решительный профиль, чёрные, словно нарисованные брови и нос с горбинкой выдавали в сидящей на диване женщине уроженку Кавказа. Она посмотрела на меня несколько секунд, потом качнула головой, предлагая мне подойти.

– Мне неудобно сидеть с повёрнутой шеей, – сказала она, словно прочтя мои мысли.

Я медленно пошёл вперёд, обходя диван.

Где-то сверху опять раздались торопливые шажочки.

Я вышел в пространство между диваном и окном, прямо перед женщиной, и остановился в нерешительности. Потому что женщина кормила грудью двух здоровенных мужиков, лежавших рядом с ней на диване.

Посыпь меня сахарком

Мужики были одеты и лежали, аккуратно свернувшись калачиком справа и слева от женщины. Их лиц я не видел, но, присмотревшись, подумал, что не такие уж они и великовозрастные, как мне показалось сначала, – скорее, это были двое парней. Головы их ритмично шевелились – еле-еле, но, если смотреть на них не отрываясь, было понятно, что они не просто лежат, а сосут груди женщины.

– Чего ты? – спросила меня женщина. – Садись.

Я осмотрелся. Кроме дивана, занятого сразу тремя людьми, в комнате не было больше никакой мебели. Я аккуратно сел на пол, подложив ноги под себя.

– Я хотела тебе кое-что сказать, – сказала она, – не копай там. Ты ничего там не найдёшь.

– Совсем ничего? – спросил я.

– Совсем ничего, – ответила она.

– Почему же вы тогда просите меня не копать?

Она посмотрела мимо меня в окно и задумчиво проговорила:

– Значит, ты не хочешь меня слушать.

– Ну почему же? – спросил я. – Я просто хочу понять.

– Есть вещи, которых тебе не надо понимать, – сказала женщина и покачала головой. – Того, что ты ищешь, там нет. Ты найдёшь это совсем в другом месте. Тебе не надо там копать.

– Чего вы боитесь? – спросил я. – Почему мне нельзя копать? Что я найду там?

– Ты ничего там не найдёшь, – сказала мне женщина, – кроме, может быть, нескольких пуговиц.

Пока я пытался сообразить, при чём тут пуговицы, раздался громкий голос проводницы: «Подъезжаем!»

Комната с диваном, женщина и парни медленно растворились.

Я открыл глаза.

Мы подъезжали к дому.

– Душ прямо и направо, туалет прямо и направо, кухня прямо и направо. Вопросы есть?

– Есть. После того как прямо, потом куда?..

– Направо, – сказал я голосом мёртвого конкистадора, ожившего только для того, чтобы кого-нибудь убить. – Ты лучше не теряй времени, иди делай, что тебе нужно, потому что у меня для тебя ещё пара заданий на сегодня.

– Ладно. Тогда в душ я первая!

– Хорошо-хорошо. – Я пошёл к себе в спальню, бросил на пол сумку и включил компьютер. Проверил почту, болталки, личные сообщения. Ничего интересного.

Я снял трубку и набрал номер. Ответили почти сразу:

– Алё?

– Пап, привет, это я. Вы дома сегодня?

– А, привет, да, дома. В гости придёшь?

– На полчасика заскочу.

– А когда?

– Да прям сейчас. В течение часа, может.

– А, хорошо, ждём тебя тогда.

– Всё, давай. – Я сбросил звонок и набрал другой номер. Тут пришлось ждать ответа восемь гудков. В конце концов трубку сняли, и ещё через несколько секунд раздался сонный голос Чеги:

– Да?..

– Привет, это я, Клёст.

– Клёст? Ты знаешь, сколько времени? Блин, сегодня суббота…

– Я знаю, сколько времени, все нормальные люди встали давно. Просыпайся, давай, погода отличная, солнышко светит, удача улыбается смелым!

– Блин…

– Я, в общем, вернулся и смогу прийти. Во сколько вы собираетесь?

– Блин, а чего ты мне звонишь? Звони Бороде, мы ж у него встречаемся.

– Потому что мне тебя надо увидеть, балда! Ты придёшь?

– Нууу… а что мне за это будет?

– Я тебя поцелую. Потом. Если захочешь.

– Господи, ужас какой, я тогда не приду и телефон сменю вместе с адресом. Блин…

– Я серьёзно, ты будешь?

– Ну если серьёзно, то я не решил ещё. Ты для этого меня разбудил посреди ночи?

– Посреди какой ночи?! Полдень скоро. Солнце в зените. Приходи, короче. Я приведу девушку с пятым размером груди.

– Чувак, я приду.

– Вот, я знал, что это сработает. Только ответь всё-таки на мой первый вопрос: вы во сколько собираетесь?

– В семь. Но пятому размеру там будут рады в любое время, зуб даю.

– Это я и без тебя знаю. Давай, до вечера.

Я положил трубку, протёр пальцами глаза и вышел в коридор. Ванная только что освободилась.

На полочке под зеркалом стояла батарея незнакомых мне баночек, тюбиков и бутылочек. А я уже отвык от всего этого. Самое странное и неуловимое в изменении статуса – вот ты живёшь сам, а вот с кем-то, а вот опять сам – это всякие бытовые мелочи. Одежда, которая пахнет человеком, ушедшим из твоей жизни навсегда. Чулок, неожиданно найденный во время генеральной уборки через полгода. Осиротевшая полочка под зеркалом. Но со временем к этому привыкаешь. И если снова что-то меняется, надо привыкать опять. Я замер на несколько секунд, изучая новый облик моей ванной. Конечно, это всего на несколько дней. Но, чёрт возьми, это будут чертовски странныенесколько дней.

Может, в гостиницу её поселить?

Да ладно, мужик, расслабься.

Я с силой выдохнул и полез под душ.

После напряжённой поездки оказаться опять дома было хорошо. К моменту, когда я наплескался, я успел поверить, что сегодня – суббота, и почти полностью расслабиться. Верба тем временем обжила гостевую комнату и сидела на кухне с блокнотом на изготовку в ожидании чайника.

– А блокнот тебе зачем? Без него чай в горло не польётся?

– Без него я не буду выглядеть всегда готовой к бою, и ты меня выгонишь. Чай будешь?

– Нет, спасибо, попей сама. Значит, задание номер один. Вот тебе компьютер, – я показал пальцем, – там в нём есть Интернет, если поискать. И в нём наверняка есть телефон игренской клиники. Позвони туда и выясни, где этого Клочко можно найти. Если будут задавать дурацкие вопросы, скажи, что по срочному личному делу, предложи оставить свой номер, чтоб он перезвонил. Этот трюк обычно работает.

– Сегодня же суббота? – спросила Верба, оторвавшись от блокнота, где тезисно записывала мои слова. – Там кто-то есть вообще?

– Это больница, они круглосуточно работают. И круглогодично. Там всегда кто-нибудь есть.

– А если я его найду, что дальше делать?

– Скажи, что нам нужно поговорить с ним по поводу тростниковых волков. И спроси, когда и где это можно сделать. Скажешь, что это не телефонный разговор, если что. Я думаю, трудностей не будет.

– И на когда забивать стрелку?

– Любой день, любое время. Более важных дел у нас сейчас нет.

– Ага, поняла.

– Теперь задание номер два. Когда везде дозвонишься и со всеми поговоришь, сходи в банк.

– Ну, банки точно по субботам закрыты.

– Этот открыт. Он здесь, за углом, вот я тебе адрес написал, если заблудишься. Вот тебе деньги… – Я дал ей стопку купюр. – Тебе надо с их помощью пополнить вот этот карточный счёт, я здесь всё написал. Если будут вопросы – звони, мой телефон ты знаешь.

– Сумма пополнения должна совпасть с той суммой, что ты мне дал? – игриво спросила Верба.

– Можешь на большую сумму пополнить.

– А ты сам где будешь?

– Мне надо кое-куда съездить, я потом вернусь, и мы пойдём пообедаем.

Я поднялся, похлопал себя по карманам, проверив, ничего ли я не забыл, и пошёл к выходу.

– Клёст?

– Что?

– А ты мне ключи дашь?

Вот чёрт!

– Да, конечно. – Я залез в комод, достал связку ключей и снял ключ от входной двери. – На, держи. Извини, из головы вылетело. С непривычки.

Дверь открыла мама. Мы обнялись.

– Сыно-ок, – ласково протянула она и начала причитать, сетуя на то, как редко я прихожу к ним в гости. Вот в такие минуты начинаешь жалеть, что не живёшь в другом городе.

– Мам, я на прошлой неделе заходил.

– Не обманывай. Ужасно давно тебя не видела!

Отец сидел на своём обычном месте, в кресле возле окна. На столе перед ним, как обычно, лежал гигантский цветной каталог, раскрытый на рулонах нихрома.

– Привет, привет, – степенно произнёс он и привстал с кресла, чтобы пожать мне руку. – Как твои дела? Как одесситы?

– Идиоты твои одесситы. В плохом смысле этого слова, прости. Я им кучу рекомендаций давал и сначала, и в прошлый приезд – они ничего не слушают. Я думаю, они себе отольют какую-то безумно дорогую болванку, расписанную, как Сикстинская капелла, с глубоким звуком гигантской кастрюли.

Отец грустно развёл руками:

– Что ж, ты не можешь отвечать за решения заказчика. Увы, таков этот хлеб. Ты говоришь, тебе платят на это деньги, но слушать тебя или нет – решают другие люди.

– Моя совесть чиста. Я хорошее заключение им написал.

– Ну, – отец подумал и кивнул головой, – это главное.

– Слушай, пап, у меня к тебе дело. Ты же ещё общаешься с этим… волшебником, который может определить состав сплава по образцу? Можно к нему обратиться с очередной просьбой? Я ещё его терпение не исчерпал?

– А что такое? Что тебе нужно определить?

Я достал из кармана половину жетона и протянул отцу. Он аккуратно взял её, поднёс к свету и присмотрелся.

– Да нечего тут определять, – сказал он и пару раз щёлкнул по жетону ногтем, – обычная латунь.

– Меня смущает блеск. Я хочу знать, чем её легировали, есть ли там какие-то особенности, короче, всё, что он сможет сказать.

Отец покрутил жетон вправо-влево и кивнул головой:

– Ладно, попрошу волшебника.

Он закрыл книгу перед собой и ещё раз внимательно посмотрел на жетон.

– Знаешь что…

– Что?

– Не нравится мне это. Это ведь… как он там называется…

– Это солдатский жетон времён Второй мировой войны, папа. Не переживай, тут всё легально и честно. Меня попросили кое-что выяснить, и всё. Раз уж у меня есть опыт…

– Я бы предпочёл, чтобы у тебя не было этого опыта.

Отец сердито посопел, потом успокоился, встал, обнял меня за плечи, и мы пошли на кухню.

Мама уже накрыла на стол, причём похоже было, что они собираются принимать в гости футбольную команду, которая не ела три дня. С большим трудом мне удалось отбиться и убедить их, что у меня сегодня обед со специально приглашённым коллегой, который очень обидится, если я поем без него. Потом ещё пятнадцать минут ушло на объяснение, что это за коллеги могут быть мною специально приглашены и зачем. И ещё пять минут – чтобы объяснить, почему я не пригласил этого коллегу к ним, ведь они бы с удовольствием накормили нас обоих. Я искренне поблагодарил сам себя за то, что сразу повёл разговор о коллеге в мужском роде и мне не пришлось ещё полчаса объяснять, что это у меня за коллега-женщина.

Мы попили чаю с прекрасной маминой выпечкой, и я откланялся.

Верба выполнила оба задания с честью. Пока нам несли заказ, она вкратце описала мне свои телефонные злоключения. По её словам, ей пришлось пробить железобетонную оборону целого батальона медсестёр, прежде чем у неё всё-таки взяли номер мобильного телефона с обещанием передать его доктору Клочко. И уже через пять минут перезвонил доктор. Едва он услышал волшебное словосочетание, тут же предложил встретиться. Она договорилась на завтра, на одиннадцать утра.

– Надеюсь, это не слишком рано? – спросила она лукаво.

Я сказал, что готов встречаться с доктором хоть ночью в бурю на краю земли.

Деньги она Хаиму перевела, в доказательство чего дала мне квитанцию о пополнении счёта. Я похвалил её и без паузы начал готовить Вербу к знакомству с моими друзьями. Мне этот трюк всегда удавался с трудом, потому что практически невозможно объяснить неискушённому человеку, что одетые в рваные свитера небритые недоросли, матерящиеся через слово, на самом деле умнейшие люди с душой кристальной чистоты. Но Верба, похоже, была из искушённых.

– Нечего меня пугать своими друзьями, – сказала она уверенно, – у меня у самой такие друзья, что приснятся ночью – топором не отмахаешься. Я думаю, что ты дружишь с милыми и приятными людьми, и с удовольствием схожу с тобой к ним в гости.

Я успокоился и уже с некоторой иронией наблюдал дома за её предвечерними приготовлениями, не слишком, впрочем, интенсивными: подкрасилась, расчесалась и что-то совершенно неуловимое поменяла в гардеробе. Вот ещё одна вещь, от которой я уже успел отвыкнуть: эта женская одежная неуловимость. Вроде бы одета во всё то же самое – но выглядит как-то… по-другому. И всё тут. Я сказал ей какой-то дежурный комплимент, мы загрузились в такси и поехали.

Уже войдя в подъезд, я услышал обычный громогласный смех и голоса, пытавшиеся его перекричать. Я позвонил, и через несколько секунд Борода открыл мне дверь со словами:

– Правда, да? Клёст, подтверди. – И кивнул в сторону комнаты.

– Конечно, – сказал я и крикнул громче, чтобы в комнате было меня слышно: – Разумеется.

– А о чём речь? – переспросил я Бороду, снизив голос до шёпота.

– О ЧМЯКе, – так же тихо ответил мне Борода. – Я говорю, это был позор, а не футбол.

– А ты не прячься за чужие спины! – кричал из комнаты Кун.

Мы разделись и прошли внутрь.

Квартира, где мы всегда собирались, досталась Бороде по наследству, сам он жил в другом месте. Борода собирался эту квартиру продать, но для этого вроде бы надо было сделать здесь ремонт, а для этого надо было выделить деньги и время, и всё это было лень, в общем, квартира оставалась в своём первозданном виде. Сейчас уже редко увидишь такие советские интерьеры в домах у людей моложе сорока – комната со старыми, отклеивающимися обоями, туалет с крашеными стенами и, главное, чудовищно ностальгическая советская кухня с разваливающимся столом и табуретами, покрытыми уже выцветшей белой краской, эмалированной раковиной, советской газовой плитой и цветными ПХВ-плиточками на полу. Мы прошли в комнату, где вокруг стола, ломящегося от яств – салатов, блюда с окорочками и трёх бутылок текилы, стояли кровать, кресло и три стула.

– А тебя чемпионат чем не устраивает? – спросил Кун, когда мы вошли.

– Это был первый серьёзный удар по футболу, – сказал я, – от которого он так и не оправился.

– Вот-вот, – сказал Борода, входя на кухню вслед за нами, – футбол умер.

Все уже были в сборе. Очевидно, слухи о пятом размере распространялись у нас дома быстрее, чем слухи о поисках мёртвых людей в Одессе.

– Футбол умер в две тысячи четвёртом, – поправил я Бороду и представил всем Вербу, а затем по очереди представил ей сидящих за столом. Все приветливо поздоровались, кроме Высокого, который буркнул что-то нечленораздельное.

– Как дитё? – спросил я его, пока Китюня рассуждала, что наконец-то она перестала быть здесь единственной особой женского пола, не считая настурции; кто-то рассказывал Вербе, что со мной нельзя связываться; Борода рассуждал о смерти футбола, а все присутствующие мужчины стоически боролись со взглядом, который притягивался магнитом пятого размера. – Какает?

Я смутно представлял себе, что такое маленькие дети, но точно знал, что самый важный вопрос – какает ли малыш.

– То какает, то не какает, – тоскливо ответил Высокий.

– А жена как? – спросил я.

– Тоже то какает, то не какает, – ответил он равнодушно и посмотрел на меня.

– Что с ним? – спросил я Бороду.

Борода пожал плечами.

– С женой поссорился?

– Не знаю, спроси его сам.

– Что с тобой? – спросил я Высокого.

– Жизнь – дерьмо, – сказал он, и я понял, что он всё-таки поссорился с женой.

– Вот-вот, – сказал Кун, – давайте лучше выпьем.

Борода критиковал сборную Греции с её чудовищным антифутболом, а Кун прибавил громкости на магнитофоне, чтобы его заглушить.

– Ты не затыкай оппонентам рот, – сказал я, – я вообще перестал смотреть футбол после победы Греции в финале.

– Ну вот что это за снобизм? Вот этот вот, – Кун показал на Бороду, – мне всё время твердит про какие-то «футбольные страны» и «нефутбольные страны». Где он нашёл этот «футбольностраномер», который определяет, в какой стране можно проводить чемпионат мира, а в какой – нельзя?

Я пожал плечами:

– Ты же смотрел игру Италии и Южной Кореи? Ты ведь это видел, верно?

– Видел. Ну что, бывают хорошие игры, бывают лажовые игры. В этом вся суть! Без этого было бы неинтересно. Вот скажи, ты тоже, как этот придурок, не смотришь больше футбол?

– Не смотрел действительно, – кивнул я, – с 2004-го и до этой весны. Потому что выяснилось, что на любой антифутбол может найтись свой антиантифутбол, что и показала нам сборная Украины, высадив греков из отбора.

Магнитофон заиграл первые аккорды «Work it out», а потом запел голосом Джо Эллиота.

– Ой, выключи это, – сморщился Высокий.

– Ты не любишь «Деф Леппард»? – поражённо спросил Чеги.

– А за что их любить? За педерастическое это блеянье? «Посыпь меня-а сахарком». – Высокий не попадал в ноты, и строчка прозвучала действительно ужасно.

– Ну хотя бы за офигенное название, – сказал Чеги.

– Вот, кроме зачётного названия, у них ничего больше и нет.

– Ты не прав, – сказал Борода Высокому, – у них полно отличных песен: «Make love like a man», «Action».

– Лучшая песня «Деф Леппард» – «Now», – сказал Кун. – Семинотный гитарный переход от куплета к припеву в этой песне, по-моему, вообще один из лучших гитарных ходов в истории рок-н-ролла.

– Лучшая песня «Деф Леппард» – «From the Inside», – сказал я, – только она почему-то малоизвестна, и ни в одном сборнике лучших песен её нет.

Чеги произнёс тост, мы выпили. На магнитофоне заиграла «Kickstart my heart».

– Ой, выключи, – опять сморщился Высокий. – Ну что ты тут какое-то старпёрское дерьмо насобирал…

– А что тебе поставить? – зло спросил Борода. – «Рутс блади рутс»?

– Борода, не слушай его, – сказал Кун, – отличная песня. В ней слышен треск шприца, пробивающего грудину.

– Треск чего? – спросила Верба.

– О, Борода, твой выход, – сказал я, – среди нас есть человек, не знающий всех достоинств Никки Сикса.

– Есть такая группа – «Мётли Крю» – вот это они играют сейчас, – начал Борода, – и у них есть басист, Никки Сикс. Отвязный малый. Однажды, кажется в восемьдесят седьмом, он кололся в гостиничном номере у Слэша из «Guns-n-Rouses» – это, впрочем, тут совсем ни при чём. Слэш потом лет десять оправдывался и рассказывал, что он лежал в другой комнате пьяный в стельку и ко всему этому разврату не имеет отношения. Так вот, Сикс укололся, расслабился и улетел. И улетел так далеко, что у него пошла пена изо рта и начались… как это по-русски… «лёгкий конвульсиё». Какие-то парни, развлекавшиеся там вместе с Сиксом, пока Слэш спал где-то под столом, вызвали «Скорую», и «Скорая» приехала как раз в тот момент, когда сердце Никки Сикса остановилось.

– Что, совсем? – спросила Верба.

– Совсем. Совсемее некуда. Сикс умер. Но по совершенно дурацкому стечению обстоятельств оказалось, что один из врачей в «Скорой» был фанатом «Мётли Крю». Он попробовал было делать искусственное дыхание или, там, дефибрилляцию, но быстро понял, что кина не будет. Тогда он сказал что-то пафосное. Что именно – есть много разных версий, но приходится признать, что история об этом умалчивает. И, как это всегда бывает, когда человек ляпнет что-нибудь пафосное, в нём просыпается герой. Вот и наш врач почувствовал, что что-то такое в нём просыпается. И тогда он взял в руки шприц, полез в холодильник «Скорой», достал оттуда дозу адреналина, набрал его в шприц, а затем с размаха всадил его в грудь Никки Сиксу.

– Как в «Криминальном чтиве»?

– Почти. В «Криминальном чтиве» после этого Мия Уоллес встала и раскрыла глаза. А Никки Сикс не встал. Он был по-прежнему мёртв. Поэтому наш безымянный врач – герой дня – снова полез в холодильник, достал ещё одну дозу адреналина, набрал его в шприц и сделал Никки ещё один укол в сердце. И со второго раза сердце Никки Сикса забилось. Как в «Криминальном чтиве». После этого Сикс написал песню «Kickstart my heart» – «Запусти моё сердце». Вот она, сейчас играет.

Высокий к этому моменту уже разлил и теперь ждал, пока Борода закончит, чтобы сказать свой тост:

– Давайте… давайте выпьем за водку.

– Тогда уже лучше за текилу, – сказал Чеги.

– Отличный тост, – сказала Китюня, – всё равно что прийти на день рождения без подарка и сказать «Лучший твой подарочек – это я».

– Ну всё! Сами говорите себе тосты! – зло выбросил Высокий и выпил.

Китюня кинулась успокаивать Высокого, и все восприняли это как сигнал к тому, что надо пойти покурить.

Потом мы выпили ещё.

Потом Кун что-то колдовал с музыкой.

Потом Китюня пыталась вылезти на стол, чтобы станцевать, опрокинула две миски с салатом, и её еле удержали от того, чтоб она не развалила стол окончательно.

Потом мы выпили ещё.

Потом заиграл «Life is a lemon and I want my money back» Мит Лоуфа, и Высокий стал ко всем приставать с вопросом – не знают ли они, вернули ли всё-таки Мит Лоуфу деньги и где можно занять очередь на возврат.

Потом мы выпили ещё, и я оказался на балконе с Чеги, где он курил, а я – дышал свежим воздухом.

– Ну, чего тебе надо было? – спросил он.

– Штабная структура дивизии СС.

– Блин, Клёст! Ты вернулся на коп!

– Нет. Нет-нет-нет, Че, я никуда не вернулся. Просто у меня тут возник вопрос. Попросили кое-что выяснить, вот и всё.

– Про дивизии СС? А как же твои эти… как их… колокола?

– Колокола никуда не убегут, у них ног нет.

– Слушай, а у меня есть человек, который говорит, что знает, где лежит ещё одно кольцо. Это верняк!

– Че, никаких колец, никакого копа, никаких загадочных друзей. У меня просто один вопрос. Ты мне поможешь или нет?

– Конечно, не вопрос. Что ты ищешь?

– Ты же изучал штабы, верно?

– Я их копал. Ну и читал немного, да. Иначе как же копать-то?

– Шестой отдел дивизионного штаба – это что?

– Чувак, не хочется тебя расстраивать, но с высокой степенью вероятности ты вступил в дерьмо. Именно этот вопрос – про шестой отдел – я ковырял отдельно и очень мало что нашёл.

– Да ну?

– Представь себе! Смотри. Структура штабов и штабные службы дивизий и всех более крупных соединений (корпусов, там, армий) в вермахте были стандартными. Так что в теории это должно быть легко. Но когда ты начинаешь искать информацию, то сразу же обнаруживаешь простой факт: в стандартном штабе пехотного подразделения до сорок третьего года было пять служб.

– Пять? Ты уверен?

– На сто процентов, друг мой. Во всех учебниках, пособиях и уставах говорится о пяти штабных службах. Первая – общевойсковая (1-а – операции, 1-бэ – тыл, 1-цэ – разведка); вторая – управление по делам личного состава, или адъютантская служба, что-то вроде отдела кадров; третья – суд, или юридическая служба; четвёртая – службы обеспечения (4-а – снабжение, 4-бэ – медсанчасть и так далее). Самой молодой службой вермахта была автоколонна – пятая служба. Армия моторизовалась довольно тяжело, есть много…

– Я знаю трогательные байки про Гудериана, – перебил я, – которому говорили, что его дело – овёс возить.

– Ну да. В общем, эта служба была хронологически последней и носила последний – пятый – номер.

– Во всех дивизиях?

– Во всех дивизиях вермахта. Но когда в тридцать девятом стали создавать войска СС, появилась шестая служба.

– Психологическая?

– Хм… как говорят немцы, вот здесь и лежит заяц в перце.

– В русском языке, Че, есть эта поговорка, только она про зарытую собаку.

– Про зарытую собаку может сказать любой дурак. А вот про зайца в перце – только красивый и умный молодой человек в полном расцвете сил. Такой, как я.

– Ты забыл сказать, что ты в меру упитанный. Так что это была за служба?

– Её постоянно по-разному называли. «Психологическая служба», насколько я понял, – эвфемизм, хотя не исключено, что какую-то работу по… скажем так… удовлетворению душевных потребностей солдат… эта служба выполняла. Но для этого в большей степени предназначалась служба 4-дэ – отдел духовенства. В каждом крупном подразделении было по два священника: католический и лютеранский.

– Че, мы не об этом.

– Да-да. Так вот шестой отдел был службой прежде всего политической. Вероятно, эсэсовцы копировали опыт Советской армии с их системой комиссаров, политруков и прочих уродов. Хотя напрямую никаких политических задач перед ней не ставилось… В общем, я довольно долго пытался найти какое-то военное обоснование появлению этой службы, но так и не отыскал ничего. И знаешь, что интересно?

– Что?

– Я не первый, кто не мог однозначно понять, для чего она нужна. Уже в то время от дивизии к дивизии, судя по всему, понимание задач шестого отдела существенно гуляло. В одном месте этот отдел занимался собиранием слухов. В другом – воспитательной работой в войсках или вообще обучением и тренировками. В третьем – связями с местным населением. И так далее.

– Короче, такие военные проститутки?

– Я бы с тобой согласился, если бы не знал, что такое Третий рейх. Я никогда в жизни не предположу, что в элитных подразделениях армии фашистской Германии существовал отдел, который туда приделали «для красоты» и который начальники штабов могли использовать там, где им было удобно.

– То есть ты думаешь, у них у всех была какая-то общая функция, о которой никто не догадывался?

– В точку.

– И какая?

Чеги последний раз затянулся и запустил окурком в урну под окном.

– Если бы я это знал, Клёст, я бы наверняка уже защитил диссертацию, заработал бы кучу денег на разоблачительных псевдоисторических книгах, уехал жить в Лондон и не курил бы сейчас здесь на этом чудовищном балконе, который Борода отремонтирует только в следующем тысячелетии.

– Гипотезы же у тебя какие-то есть?..

– Конечно, Клестяра, у меня полно гипотез. Например, что НСДАП установило контакт с зелёными человечками и в шестом отделе работали техники, отвечавшие за связь с альфа Центавра.

– Да ну тебя!

– А зачем они тебе-то понадобились?

– Человек… хм, которого мне надо отыскать… служил начальником шестого отдела штаба дивизии СС «Дас Райх». Ганс Брейгель, не слышал про такого?