Текст книги "Заступники земли русской"
Автор книги: Дмитрий Емец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
«НЕ НА МНЕ ВИНА!»
Страх Давыдов перед Васильком был столь велик, что, даже ослепленный, Василько продолжал содержаться в темнице под надежной стражей. Совсем тяжко было бы Васильку в заточении, если бы не тезка его монах Василий, бывший при нем почти безотлучно.
Странным образом пересеклись их пути. Первоначально монаха Василия подослал к Васильку сам Давыд. Надеялся он, что смиренный инок убедит Василька послать грамоту к князю Владимиру, дабы не отправлял Мономах свои рати на Владимир-Волынский. Трусил Давыд – знал, что разгневал князя переяславльского и смоленского.
Вняв увещеваниям монаха, Василько послал к Владимиру своего слугу, а с монахом Василием, оценив добрый его нрав, сдружился и подолгу беседовал с ним:
– Слышал я, Василий, думает Давыд отдать меня ляхам. Коли так, то верную смерть приму. Много зла сделал я ляхам и собирался еще больше наделать – отомстить им за Русскую землю. Оболгал меня Давыд, что хотел я его городов. Не нужен был мне его удел. Чаял я, как придут ко мне берендеи, печенеги и торки, скажу я брату Володарю: «Брате Володарь, дай мне дружину свою младшую, а сам пей и веселись. Пойду я с дружиной той зимой на Польскую землю, потом перейму болгар дунайских и посажу их у себя, а там, коли посчастливится живым вернуться, попрошусь у Святополка и Владимира на половцев. Мечтал я, что либо славу себе найду, либо голову сложу за Русскую землю. Да, видать, наказал меня Бог за мое высокоумье, смирил слепотой».
Но – нет. Давыд не выдал Василька полякам, хотя и желал бы того. Не посмел. Знал волынский князь – переполнит это чашу терпения Мономахова. Многие проступки тяжкие проститься могут, да только не этот: мыслимо ли, чтобы один русский князь другого русского князя, защитника земли своей, на казнь лютую иноверцам отдал?
* * *
Два долгих года томился Василько в плену. Святополк, которому Мономахом и Святославичами поручено было наказать Давыда, медлил собирать рати, на деле потворствуя своему соучастнику. Не раз Мономах торопил его, напоминая об обещании, но Святополк отговаривался то болезнью, то конским падежом, то неурожаями.
Так наступил год 1098-й.
Весной, как стаял снег, подумал Давыд: «Томится Василько у меня в плену, никогда ему больше не увидеть солнца. Зачем страшиться мне этого слепца? Возьму его город». Замыслив так, он решился искать себе Васильковой волости.
Собрав дружину, Давыд отправился к Теребовлю, чтобы взять его на щит, но уже у Бужска на пути его встал Володарь, любимый Васильков брат.
Не решаясь встретиться с ним в чистом поле, Давыд испугался и затворился, а Володарь осадил его. После недельной осады, когда припасы стали иссякать, Давыд затрусил еще больше и запросил мира.
Скулением щенячьим отзывалось его письмо:
«Не на мне вина за брата твоего, а на Святополке! Не в моем городе был он взят и не моими конюхами ослеплен. Не мсти мне, Володарь, а я за то отпущу тебе Василька и отдам города, что взял я у вас».
Володарь, боявшийся, что Давыд прикажет убить Василька во время приступа, заключил с ним мир и, взяв своего ослепленного брата, отправился в свои волости.
«ПУСТЬ БУДЕТ МЕЖДУ НАМИ ЭТОТ КРЕСТ!»
Заключенный мир был непродолжительным: с легкостью нарушив данное им слово, Давыд не отдал городов, захваченных у братьев, и те в отместку взяли приступом Давыдов город Всеволож. Много крови православной пролилось в тот день: дружина Володаря и Василька, разгневавшись на жителей Всеволожа за отчаянное сопротивление, перебила их всех до единого.
Давыд, видя, что нет у него сил справиться с братьями, послал пятьдесят гривен золота польскому королю Владиславу, врагу Василька, прося у него помощи. Так корыстные поляки опять сделались посредниками в усобной борьбе русских князей.
Король Владислав двинул свои войска на помощь Давыду, но был, в свою очередь, перекуплен князем киевским Святополком и отказался от похода.
«Пся крев! Я и не ожидал, что все пойдет так славно. Русичи грызутся меж собой как собаки. Я же лишь получаю от них дары. Подожду, пока они перегрызут друг другу глотки», – сказал Владислав, с удовольствием разглядывая щедрые подарки киевского князя, внесенные слугами к нему в шатер.
«Щедрость» Святополкова объяснялась просто. Видя тяжелое положение Давыда, киевский князь вздумал отнять у своего бывшего союзника Волынь. И вот пока Давыд, сидя у себя во Владимире-Волынском, с надеждой ждал подхода поляков, Святополк взял его в крепкую осаду и вынудил отдать себе город.
«Коли сам не уйдешь, возьму его на щит!» – пригрозил он Давыду.
Проклиная на чем свет стоит обманувшего его «союзничка», Давыд с небольшой дружиной ушел в Червень. Положение преданного предателя было самым нелепым, но он пылал жаждой мести – теперь уже и к Святополку. Ненависть эта на время заслонила даже ненависть Давыда к Василько и Володарю.
Тем временем, утвердившись во Владимире-Волынском, Святополк послал к братьям Ростиславичам, требуя, чтобы они отдали ему свои волости как некогда входившие во владения отца его Изяслава.
«Не отдадим городов наших Святополку! Выступим против него – и лучше головы свои сложим, чем отдадим свое!» – отвечали Василько и Володарь.
Дождавшись, пока Святополково войско войдет в границы их владений, братья Ростиславичи вышли ему навстречу и стали со своими дружинами в чистом поле.
Медленно, шаг за шагом сближались рати – выставив длинные копья, высоко подняв щиты. По бокам – конные отряды княжеских дружин, в центре пешие ратники, собранные с земель.
Сомкнуты на рукоятях ладони, вынуты обоюдоострые мечи из деревянных, обитых кожей ножен. Славные, надежные мечи – высоко ценятся они в степях и землях польских и венгерских, знают их в самом Царьграде, да только не на правое дело извлекли их ныне.
Русские против русских, православные против православных – прольют свою кровь на радость иноземцам. Поворотить бы им назад, но – нет: вперед идут. Все ближе, ближе... Сейчас встретятся. Кто бы ни победил – Русь проиграет.
* * *
Перед самым боем, когда обе рати разделяло уже не больше сотни шагов, слепой Василько, выехав на коне впереди своей дружины, поднял над головой руку с крестом и крикнул Святополку:
«Узнаешь этот крест, князь киевский? Вот что ты целовал в Любече! Сперва ты отнял у меня глаза, а теперь хочешь взять и душу! Так пусть будет между нами этот крест!»
Не желая слушать эти слова, Святополк в ужасе зажал уши руками.
«Убейте его! Пусть он замолчит и не говорит мне это!» – закричал он.
Бывшие при Святополке половцы пустили в Василько с дюжину стрел, но ни одна из них не попала.
«Не станем больше стрелять, князь! Чудо это великое! Сам ведаешь, с пятидесяти шагов стрелу сквозь медное кольцо пропускаем, а тут с тридцати шагов слепца с коня не собьем!» – сказали они киевскому князю и отошли в страхе.
Находившийся при войске Святополковом священник в ужасе упал на колени. Почудилось ему, что видит он огромный прозрачный крест, возвышающийся над Васильком и упирающийся в небеса. Не только священник видел этот крест, но и многие ратники.
В следующую минуту дружины сдвинулись, ряды сражающихся сомкнулись, и произошла жестокая сеча – сеча русских с русскими, братьев с братьями. Не было пронзительных выкриков, конских атак и дождя стрел – лишь глухой гул, стоны и звон мечей. Рубились молча, ожесточенно, сплеча. Рубились так, будто совесть свою хотели зарубить...
К вечеру Ростиславичи разбили Святополка, и киевский князь, видя, как повернулось дело, со старшей дружиной ускакал во Владимир-Волынский, бросив младшую дружину и пеших ратников на произвол судьбы.
БОНЯК И АЛТУНОПА
Володарь и Василько не преследовали бегущего Святополка. Этим они хотели показать Святополку и всей земле Русской, что не ищут чужого, а лишь защищают свое.
Согласно летописи, князья после битвы сказали: «С нас довольно стать на своей меже» и разбили стан свой «на костех» – на том же месте, где была битва, хороня погибших и помогая раненым.
Рассвирепевший Святополк тем временем прискакал во Владимир-Волынский и, посадив в городе сына своего Мстислава, другого своего сына – Ярослава – отправил к венграм за военной помощью.
– Скажешь венграм: коли побьют они Володаря с Васильком – отдам им земли Ростиславичей на разграбление! – в запальчивости крикнул Святополк сыну.
Так, золотыми гривнами и правом грабежа, испокон веку расплачивались князья с иноземными ратями.
* * *
Венгры долго не мешкали. Вскоре к Перемышлю, где сидел Володарь, пришел король венгерский Коломан с большой ратью. Одетые в меховые шапки, в куцых, точно вздыбленных плащах и с длинными вытянутыми луками сидели венгры на выносливых своих конях, а позади войска волы Святополковы тащили осадное снаряжение. Перемышль был взят в осаду и окружен плотным кольцом осадных башен – веж.
Видя, что одному ему не выстоять, Володарь поневоле вступил в союз со вчерашним своим недругом Давыдом. Хитер Давыд, скользок, как змея, да только в этом деле он союзник надежный. Любой ценой стремится Давыд отбить у Святополка Владимир-Волынский.
Узнав о приближении венгров, поскреб Давыд в затылке и, порастряся дедову казну, отправился нанимать половцев. На счастье его и несчастье всей земли Русской, не пришлось Давыду далеко ходить за половцами. Еще на полпути к землям половецким встретился ему хан Боняк, видимо и без того шедший воевать Русь.
Стар хан Боняк, мудр. Посмотришь на него – удивишься. Толст Боняк, одышлив, на бабу дебелую похож – сидит на войлоках да охает. Да только нет в Половецкой земле другого такого хана. Знает, когда напасть, знает, и когда отступить. Налетит внезапно, захватит полоны, угонит скот – и вновь скроется в степях. Велики приднепровские степи, поди отыщи там половецкие кочевья – один ковыль шепчется с ветром. Все знает ковыль, да никому, кроме ветра, не расскажет.
Предложение Давыда Боняку понравилось: мало того, что безнаказанно грабишь Русскую землю, тебе еще и гривны золотые за это платят. Сосчитал Боняк Давыдову мзду, поохал для порядка – и повел свои орды к Перемышлю. Окольные тропы и тайные проходы показывали Боняку русские проводники – чего уж лучше. Быстро дошли, неприметно. Разве что деревеньки зорили по пути, насильничали, полоны угоняли... Ну да это дело обычное, походное.
Плакали, проклинали все на свете угоняемые на продажу русичи. Горели деревни, мычал захваченный скот, который предусмотрительный Боняк велел уже теперь, до битвы, отгонять в степи. Мало ли как там дальше сложится: на конях-то всегда ускачешь, а вот скот лучше вперед послать.
Давыд только кривился и отворачивался, да что делать, выбирать не приходится. Милости просим, гости дорогие!
* * *
Но вот уже вдали показался Перемышль. Теперь уже и венгры с королем своим Коломаном заметили половцев и беспокойно забегали. Володарь с крепостных стен смотрел настороженно – не ждал от половцев добра, хоть донес уж ему гонец, что привел их Давыд. Да и пристало ли русскому князю губителям земли радоваться?
Рати половецкая и венгерская сблизились на расстояние двух полетов стрелы, но до битвы пока дело не доходило – обе стороны выжидали, не побежит ли противник. И такое бывало. Но нет, и половцы, и венгры стояли крепко – призом был русский город. На поток. На разграбление.
В ночь перед битвой, как рассказывает летописец, хан половецкий Боняк выехал в поле от своего войска. Здесь, оглядевшись, он тяжело слез с коня, высоко поднял подбородок и вдруг завыл – отрывисто завыл, по-волчьи. Вскоре из ближайшей дубравы ему ответили голоса многих волков.
Боняк был доволен. Перестав выть, он сел на коня и неторопливо поехал в свой стан.
«Завтра мы победим венгров», – сказал он, входя в шатер, где ожидали его военачальники.
Таково было половецкое гадание. И – оно сбылось.
* * *
Наутро, едва забрезжило, венгры и половцы встретились в чистом поле. Выстроились рати. С одной стороны Коломан чванный, с другой – хан половецкий Боняк с младшими ханами и военачальником своим любимым Алтунопой.
Посмотрел Боняк на тесные ряды венгров, на стяг короля Коломана, многочисленной дружиной окруженного, нахмурился. Трудно будет разбить венгров прямой атакой – завязнет в рытвинах половецкая конница.
Поманил к себе хан Боняк военачальника своего Алтунопу и что-то негромко шепнул ему. Привстал Алтунопа на стременах, свистнул громко и, увлекая за собой передовой отряд половецкой конницы, поскакал на венгров. Почти уже врезавшись в их ряды, Алтунопа осыпал венгров стрелами и, круто повернувшись, побежал со своим отрядом. Решив, что половцы отступают, раззадоренные венгры не удержали строя и кинулись преследовать Алтунопу.
Того только и ожидал Боняк. Он зашел венграм в тыл, а Алтунопа тем временем снова круто повернулся и обрушился на венгров спереди. Венгры оказались взятыми в кольцо, и, отмечает летопись, Боняк «сбил венгров в мяч – как сокол сбивает галок».
Началось страшное избиение. Уцелевшие венгры, в страшной давке топча друг друга, бежали. Целые сотни их утонули при переправе в речках Вагре и Сане, когда к узкому броду сразу ринулось многотысячное войско. Боняк с Алтунопой гнались за венграми два дня и посекли их во множестве, в том числе убили латинского епископа и множество бояр.
Ярослав, сын Святополка, бежал в Польшу, а другой сын его – Мстислав – заперся во Владимире-Волынском со своей засадой – гарнизоном и стал готовиться к битве с Давыдом Игоревичем.
Давыд не заставил себя долго ждать. Вскоре он уже взял Владимир в кольцо осады и, окружив его вежами, стал осыпать стрелами. Осажденные отвечали ему, стоя на стенах за деревянными щитами, прикрывавшими их от стрел.
Сын Святополка Мстислав, поднявшись на стену, спрятался за одним из щитов и стал уже натягивать лук, но в этот миг случайная неприятельская стрела, проскочив в щель между досками, глубоко вонзилась в него. В ту же ночь Мстислав умер.
Долго еще сражались князья за Владимир-Волынский. То Святополк верх брал, то Давыд возвращался с половецкими ратями и изгонял его. Много крови пролилось под стенами этого города. Велики грехи Давыдовы перед землей Русской.
* * *
Лишь год спустя на княжеском съезде в Витичеве русские князья осудили наконец Давыда за его деяния. Посовещавшись между собой, послали они к Давыду, ожидавшему решения своей участи, мужей с грамотой.
Давыд, окруживший себя старшей своей дружиной, ожидал любого исхода и готов был, если потребуется, бежать к половцам либо к венграм. Позади шатра приготовлены уже были кони.
Настороженно просверлив взглядом посланцев, Давыд дрожащими руками развернул грамоту и начал читать:
«Вот что говорят тебе братья: не хотим тебе дать стола Владимирского за то, что ты вверг нож между нами, сделал то, чего еще не бывало в Русской земле; но мы тебя не берем в неволю, не делаем тебе ничего худого; сиди себе в Бужске и в Остроге; Святополк придает тебе Дубен и Чарторижск, а Владимир дает тебе 200 гривен, да еще Олег и Давыд дадут тебе 200 гривен».
Вскоре Давыду был дан городок Дорогобуж, где он и умер. Гнев же Господень обратился на его род – он захудал и вскоре совершенно затерялся.
МОНОМАХ ЧИТАЕТ ЛЕТОПИСЬ
Грустен князь Владимир Всеволодович. Близко к сердцу принимает он беды земли Русской. Сам-то он для блага Руси всегда готов своими интересами поступиться, а вот другие князья... Верно, видно, говорят: своя рубаха к телу ближе.
Сидит Мономах в Переяславле в княжеской палате. Вечереет. На дворе трескучий мороз. Февраль. Пышут жаром печи. Перед Мономахом на деревянном наклонном столе список летописный, что ведут монахи киево-печерские.
В темном углу на лавке – старый Микита. Не разберешь – то ли сидит, то ли корнями в лавку врос. С самой юности Мономаховой прислуживает Микита князю. Лицо у Микиты морщинистое, темное, как Перунов чурбан. Хоть и дремлет, да все видит.
Мономах скользнул взглядом по нарядным буквицам. Усмехнулся понимающе, заметив смазанное и подчищенное ножичком пятно – задремал переписчик, с кем не бывает. А дальше буквы стали убористее: должно быть, уставшего монаха сменил другой. «Все мы люди, все человеки... Боже, милостив буди мне грешному».
Читает Мономах:
«В год 6601 (1093). Скончался великий князь Всеволод Ярославич, внук Владимиров, 13 апреля, а погребен был 14... В день антипасхи, 24 апреля, прибыл Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел он на столе отца своего и дяди своего. В это время пошли половцы на русскую землю; услышав, что умер Всеволод, послали они послов к Святополку, предлагая мир. Святополк же, не посоветовавшись со старшей дружиною отцовской и дяди своего... схватив послов, запер их в избу. Узнав об этом, половцы пошли с войной. И пришло половцев множество, и окружили они город Торческ. Святополк же отпустил послов половецких, желая заключить мир. И не захотели половцы мира и наступали, воюя...
Святополк же начал собирать воинов, чтобы идти против половцев. И сказали ему мужи разумные:«Не пытайся идти против них, потому что мало у тебя воинов». Он же сказал: «У меня своих отроков 700, которые могут им противостоять». Стали же другие неразумные говорить: «Иди, князь». Разумные же говорили: «Если бы ты выставил их и 8 тысяч, и то не слишком много: наша земля оскудела от войны и от продаж. А ты обратись к брату своему Владимиру, чтобы он тебе помог». Святополк же, послушав их, послал к Владимиру, чтобы тот помог ему.
Владимир же собрал воинов своих и послал за Ростиславом, братом своим, в Переяславль, веля ему помочь Святополку. Когда же Владимир пришел в Киев, они со Святополком встретились в монастыре Святого Михаила, затеяли между собой распри и ссоры, договорившись же, целовали друг другу крест, а так как половцы продолжали разорять землю, то сказали им люди разумные: «Что вы ссоритесь между собою? А поганые губят землю Русскую. После договоритесь, а теперь отправляйтесь навстречу поганым – либо заключать мир, либо воевать».
Владимир хотел мира, а Святополк хотел войны. И пошли Святополк и Владимир и Ростислав к Треполю. И пришли к Стугне-реке. Святополк же и Владимир и Ростислав созвали дружину свою на совет, намереваясь перейти через реку, и стали совещаться. И сказал Владимир, что «пока стоим здесь под прикрытием реки, перед лицом этой грозы, заключим мир с ними». И примкнули к этому совету разумные мужи, Янь и прочие. Киевляне же не приняли этого совета, но сказали: «Хотим биться, перейдем на ту сторону реки». И взяло верх это предложение, и русские перешли Стугну-реку, а была она тогда переполнена водой. Святополк же и Владимир и Ростислав, выстроив дружину, двинулись. И шел на правой стороне Святополк, на левой Владимир, а посередине Ростислав».
* * *
Оторвался Владимир от летописи, задумался. Уж семнадцать лет пролетело с той поры, а перед глазами все стоит как теперь. В малейших деталях... Неразумная горячка Святополка, бравада его дружины, запах гари с той стороны Стугны, конский храп... Брызги воды, кипящей от тысяч разом кинувшихся в нее коней. Пни, бревна, кусты торчат из реки – вышла в половодье из берегов Стугна... Носятся над водой всполошившиеся чайки... Теснота страшная... Давка... Паника... Спеша первыми попасть на тот берег, русские дружинники бьют друг друга мечами, древками копий... Вот брат Ростислав кричит что-то, вот ощерился его рот – а в следующий миг конь вороной под ним спотыкается и исчезает под водой, провалившись не то в омут, не то в затопленную яму... Нога Ростислава остается в стремени...
Почувствовав внезапное сердцебиение, Мономах крупными шагами подошел к окну и выглянул во двор, где у костра грелись отряженные на ночную стражу дружинники. Потом Владимир Всеволодович снова подошел к летописи и стал читать самые тяжелые, самые позорные для памяти строки:
«И, обойдя Треполь, прошли вал. И вот половцы двинулись навстречу, имея впереди стрелков. Наши же, встав между валами, подняли стяги свои, и двинулись стрелки русские из-за вала. И половцы, подойдя к валу, подняли стяги свои и налегли в первую очередь на Святополка и врезались в войско его. Святополк же держался стойко, а люди его побежали, не выдержав натиска воинов; после же побежал и Святополк. Потом половцы обрушились на Владимира, и завязался бой лютый; побежали и Владимир с Ростиславом, и воины их. И прибежали к реке Стугне, и бросились в реку Владимир с Ростиславом, и стал тонуть Ростислав на глазах у Владимира. И захотел Владимир подхватить брата своего и едва не утонул сам. И утонул Ростислав, сын Всеволодов. Владимир же, перейдя реку с остатками дружины – ибо много пало людей из полка его и бояре его тут пали – и, перебравшись на ту сторону Днепра, оплакал брата своего и дружину свою и пошел в Чернигов в глубокой печали. Святополк же вбежал в Треполь и заперся там, пробыл там до вечера и в ту же ночь пришел в Киев. Половцы же, видя, что победили, одни пустились грабить землю киевскую, а другие вернулись в Торческ. Эта беда случилась в день Вознесения Господа нашего Иисуса Христа, 26 мая...»
* * *
Оторвавшись от списка, Мономах нетерпеливо провел ладонью по лицу – почудилось ему, паутина налипла.
– Микита! Да что такое?! Вели смести! – крикнул он сердито.
Микита, тяжело ступая, подошел к печи и, встав на лавку, стал слепо водить рукой по потолку. Знал Микита, что нет там ничего, чисто, да разве с князем поспоришь. Даже теперь, в старости, горяч Владимир Всеволодович, а в молодые годы совсем был вспыльчив. Только скажи ему что поперек – вспыхнет как головня. Вспыльчив – да отходчив.
– Не надо, старик! Ступай, завтра! – нетерпеливо крикнул Мономах, а сам подумал: зачем читает он летопись, зачем терзает память? И так, без летописи Сильвестровой, помнит он те годы – тяжелые, позорные для Руси. Казалось, Бог наказывает их за гордыню, за распри, за усобицы. Скверно, очень скверно распорядились дети и внуки Ярослава Мудрого его наследством.
При них Русь, могучая единая Русь, которую Ярослав собрал такими стараниями, распалась на множество удельных княжеств. Разве тогда, при Ярославе осмелились бы сунуться половцы? А теперь, обнаглев от безнаказанности, отрывают от Руси кусок за куском, точно волки, рвущие в февральскую колкую стужу оголодавшего лося.
Тогда, лет пятнадцать-двадцать назад, поражения русских ратей следовали одно за другим. Не успели русичи залечить раны от удара при Стугне, как половцы нанесли им новое тяжелое поражение.
Вот и снова пишет летописец:
«Половцы воевали много и возвратились к Торческу, и обессилели люди в городе и сдались осаждавшим. Половцы же, взяв город, подожгли его огнем, а людей поделили и увели к семьям своим и сородникам своим. Много крещеных: страдающих, печальных, измученных, стужей скованных, в голоде, жажде и несчастиях, с осунувшимися лицами, почерневших телом, в чужой стране, с языком воспаленным, голых и босых, с ногами, израненными тернием, со слезами говорили друг другу: „Я жил в этом городе“, а другой: „Я из того села“; так вопрошали они друг друга со слезами, называя свое происхождение, вздыхая и взоры обращая на небо к Вышнему, ведающему тайное...»
Мономах зажмурился.
Сколько раз в жизни бывали моменты, когда жертвовал он ради целостности Руси своими интересами: отказывался и от стола Киевского, и от Чернигова, уступая их иным князьям, а все потому, что не хотел, чтобы из-за бренного, преходящего проливалась православная кровь, чтобы проклинали его матери и жены павших в усобицах.
Рука Мономаха, протянувшаяся перевернуть страницу, застыла на мгновение, чуть задрожала. Он знал, что прочтет сейчас о стыде земли Русской, о своем стыде: как лишился он города Чернигова. Ни о чем не утаит летописец. Не перед князьями он в ответе – перед всеми будущими веками.
«В год 6602 (1094).
Заключили мир Святополк с половцами, и взял себе в жены дочь Тугоркана, князя половецкого. В том же году пришел Олег Святославич с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову. Владимир же затворился в городе. Олег же, подойдя к городу, пожег его окрестности и монастыри пожег...
Владимир же заключил мир с Олегом и ушел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же начали воевать около Чернигова, так как Олег не препятствовал им, ибо сам приказал им воевать. Это уже третий раз он навел поганых на землю Русскую, его же грех Бог да простит ему, ибо много христиан истреблено было, а другие взяты в плен и разведены по чужим землям. В тот же год пришла саранча на Русскую землю, 26 августа, и поела всякую траву и много хлеба».
Лаконична летопись. Захватила только главное, вершинное – а сколько там в глубине судеб человеческих, поломанных жизней, крови и слез. Сколько неродившихся детей и унижения для всей земли...
* * *
Роптали русские люди. Часто бывало, работая в поле и заслыша какой звук, мужики отрывались от плуга и настороженно смотрели в сторону степей половецких. Жены же их, бросая серпы, хватали детей и готовились бежать с ними в лес. Неровен час, налетят степняки, как саранча, окружат и, накинув аркан, уведут в степи – на продажу. Лишь останутся лежать в поле плуг в борозде да сорванный с головы платок.
Да если бы только половцы... Много тогда кто зарился на Русскую землю. Лакомый кусок она для всякого завоевателя. Нивы наши славились плодородием, города – богатством торговым, мужи посадские – мастеровитостью и ремеслами. Ну а о красоте жен и говорить нечего – она повсюду известна. Вот и устремляются на Русь со всех концов любители наживы.
Новогородцы с князем своим Мстиславом, сыном Мономаха, ходят на чудь, к западу от Чудского озера. Полоцкие и волынские князья отражают ятвягов, а Ярослав – младший князь Святославич – бьется, и весьма несчастливо, с мордвою. Не одно десятилетие кипят эти сражения – в год-два не установишь Русь, не вернешь ее к величию, какое было при Ярославе.
* * *
Помнил Мономах, что следующие два года, 6603-й и 6604-й от сотворения мира (1095–1096), выдались у него особенно тяжелыми. Все время, все силы свои отдавал он укреплению Русской земли и, пытаясь создать военный союз князей, готовился к отражению очередного половецкого набега.
И набег этот состоялся как всегда внезапно. Не в обычаях половцев предупреждать, что идут они войной, как делал это некогда князь Святослав. Любят они напасть нежданно-негаданно, возникнуть с гиком на легких своих конях, захватить добычу, запалить городские посады – и раствориться в степях.
Но теперь русские были уже готовы к нападению, хотя и внезапному.
«В год 6604 (1096). В то же время пришел Боняк с половцами к Киеву, в воскресенье вечером, и повоевал около Киева и сжег на Берестовом двор княжой. В то же время воевал Куря с половцами у Переяславля, и Устье сжег, 24 мая... В том же месяце пришел Тугоркан, тесть Святополков, к Переяславлю, 30 мая, и стал около города, а переяславцы затворились в городе. Святополк же и Владимир пошли на него правой стороной Днепра и пришли к Зарубу и там перешли брод, и не заметили их половцы, Бог сохранил их, и, изготовившись, пошли к городу. Горожане же, завидев их, обрадовались и вышли к ним навстречу, а половцы стояли на той стороне Трубежа, тоже приготовившись к бою; Святополк же и Владимир перешли вброд через Трубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались и ринулись верхом на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши побежали вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: 19 июля побеждены были иноплеменники, и князя убили Тугоркана, и сына его, и других князей; много врагов наших там пало. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между дорогой на Берестово и другою, ведущей к монастырю».
Временной была та победа. Многочисленны половцы, много у них князей и воинов. Да и напали бы разве половцы на Русь, не чувствуй они за собой силу степей и племен своих?
Не зажили еще раны у дружины, едва похоронены убитые, как снова напали половцы. На этот раз другая орда – грозного Боняка.
Смотрит Мономах в летопись. Пробуждается послушная память – и видит он черное дымное облако, в котором тонут кресты монастырские. Ведет к монастырю дорога, а на дороге, распластавшись, послушник – мальчик почти. Лежит на спине, в небо удивленными глазами смотрит. На виске у него ободок сабельный, кровавый: видать, рубанул кто из половцев из озорства, как мимо скакал.
Пламя свечи дрогнуло, а потом заплясало копотно и долго не могло успокоиться.
Владимир закашлялся. В тот же миг в темном углу горницы ожила голова-чурбан. Разомкнулись деревянные веки: не нужно ли чего князю? Не побрызгать ли квасом горячий камень для свежего духу? Не принести ли питья?
Но Мономах, не отрываясь, неподвижно смотрел в летопись. Казалось, не здесь он. Далеко отсюда витают его мысли, переплетаются с прошлым, устремляются в будущее.
«Третью ночь уж не спит. Все думает о чем-то... Уморит он себя, думавши-то. Видать, войне скоро быть», – решив так, Микита снова задремал.
А князь уж снова читал. Строки плыли перед глазами, смешивались с давними воспоминаниями:
«И 20-го числа того же месяца в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь, и деревни, и Германов. И пришли к монастырю печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы – кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати. Безбожные же сыны Измайловы высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери, и выносили, если что находили в келье. Затем они сожгли дом Святой Владычицы нашей Богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные к югу, и вторые же – к северу, и, войдя в притвор к гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш... Тогда же зажгли двор Красный, поставленный благоверным князем Всеволодом на холме, зовомом Выдобичи: все это окаянные половцы запалили огнем...»
Вновь навертываются слезы на глаза у Мономаха, да не рабьи слезы беспомощные, а благородные, гневливые.
Вытерев глаза, порывисто встал Мономах. Шумно отодвинулась, едва не упала скамья. «Перунов чурбан» пробудился, тоже вскочил.
– Микита! Зови ко мне писца! Да поживее, старик! Напишу грамоту Святополку, съедусь с ним – нет больше мочи терпеть поганых!
