Текст книги "Свиток желаний"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Преполезная вещица! Ах-ах, знал бы ты, сколько дряни я из него уже лепил: и бомбы, и обручальные кольца, и чемоданчики с деньгами, и депутатские удостоверения… – поведал он по секрету.

Устыдившийся Огурцов осознал, что стал жертвой грандиозного блефа. Но было уже поздно что-либо менять. Комиссионер, старчески шаркая, подошел к Антону и, запустив руку ему в грудь по самое плечо, что-то извлек. Это было не больно, разве что слегка противно. Огурцов так и не понял, что у него отняли, но испытал страшную пустоту.

– Ну вот и все!.. Как видишь, совсем не больно. Раз, два-с – и готово! Он и ахнуть не успел, как Тухломоша эйдос съел! – по-дружески заявил комиссионер, алчно разглядывая что-то лежащее у него на ладони… – До чего ж жалкий клиент пошел! Одного селедкой пуганешь, другого поцелуем, третьему шприц в нужный час подсунешь – и все, пакуйте груз… Э, милый, опростоволосился ты! Разве ж я тебе что мог взаправду сделать? Да ни в коем разе! Сказано: ни волоса не упадет с головы!.. Так только покричать, ногами затопать, червячка изобразить!

Огурцов шагнул вперед и, схватив комиссионера за шиворот, проблеял какие-то скомканные и невнятные слова. Кажется, он просил, почти молил вернуть ему что-то, но знал уже, что это «что-то» потеряно для него навсегда, а вместе с ним потеряно и все хорошее, что было и что могло бы быть. Потеряна надежда.

– Ну, бывай, солнце, не болей! Болеть тебе теперь никак низзя, потому как твое бессмертие накрылось медным тазом!.. Эхе-хех, самому смешно даже! А всего тебе только и стоило – хе-хе! – что пнуть меня хоть в треть силы или шкатулкой в меня бросить! Я б сразу и ушел!.. Нет во мне силы, пластилиновый я, дохлый!.. Прощевай теперя, бедолага! Пей витамины, родимый, и не чихай!.. – с лживым сочувствием произнес Тухломон, решительно высвобождаясь из огурцовских пальцев.

Небрежно помахав султану одноразовых полотенец ручкой, комиссионер хладнокровно шагнул в стену и растаял. Огурцов постоял немного в пустой комнате, а затем, всхлипывая, присел на корточки и горестно начал собирать с ковра таблетки. В груди у него зияла невидимая черная дыра.

Глава 4
Сколько шестерок в тузе?

Расставив пальцы, Улита с умилением разглядывала свои руки.

– Ах, какие они у меня красивые! И ведь ноги ничуть не хуже! И никто не ценит, разве что идиоты-джинны! Все видят только толстую слониху!

– «Толстую слониху» сказать нельзя. Это бессмысленно. «Толстая слониха» – это как «здоровенная лосиха». Лосиха и так здоровенная. Достаточно просто «слониха» или «лосиха», – заметила Дафна.

Улита подбоченилась. Светильники в приемной тревожно закачались. Висельники на картинах зажмурились. Античная статуя в ужасе отвернулась и закрыла лицо руками.

– Выключи звук, светленькая! Сама я себя могу хоть бегемотом называть. Но если кто-то посторонний вякнет еще раз про лосих, пусть учтет: на кладбище еще полно свободных норок! – грозно произнесла ведьма.

– Никто тебя никак не называл! Речь шла совсем о другом! – упрямо возразила Даф.

– Да уж, да уж! Разговор о слонах, лосях и прочих водоплавающих насекомых, конечно, затеялся чисто случайно! Смотри, светлая, крылья отсеку!

Видя, что Даф обижают, Депресняк выгнул спину и зашипел. Ведьма удовлетворенно кивнула.

– Ну все! Я предупреждала! Сейчас кто-то лишится хвоста! Я тебя насквозь вижу! Ты блондинка только с виду, а в душе ты подлая брюнетка! – мрачно сказала она.

– Посмей только тронуть моего котика! – рассердилась Даф.

В следующую секунду Улита материализовала рапиру, а Даф – флейту. Депресняк, не имея ничего, что можно материализовать, выпустил когти. Мир бодро покатился к войне.

– Может, объявим перемирие? Ну хотя бы на полчаса? – зевнув, поинтересовался Мефодий. Он привык уже к тому, что хотя в целом Даф и Улита ладят неплохо, все равно раза три в день у них начинается разборка.

Улита задумалась. Устраивать резню в приемной не входило в ее в планы. К тому же она уже успела остыть.

– Ты как? Против перемирия ничего не имеешь? – подозрительно спросила она у Даф. – Учти: через полчаса я сотру тебя в порошок!

– Угу. Я засекаю время, – кивнула Даф, убирая флейту.

Улита небрежно отбросила рапиру, улыбнулась и полезла к Даф обниматься. Вскоре, окончательно успокоившись и глотая конфеты, ведьма уже зачитывала Дафне и Мефодию по памяти краткую историю мрака и Канцелярии в Тартаре.

В целом, как понял Мефодий, история мрака делилась на два периода. Первый – до гибели повелителя мрака и второй – после. Безликий Кводнон либо активно не вмешивался в историю, либо предпочитал незримо управлять марионетками. После гибели Кводнона на первый план вскоре выдвинулся бойкий горбун Лигул. Примерно в ту же эпоху Вильгельм Завоеватель, тогда простой страж норманнского отдела, без консультации с Лигулом захватил Англию, скинув Гарольда. Непонятно, как Вильгельму удалось отмазаться. Он остался чертить в Англии, Гарольд же был отозван в Тартар навечно. Над Нормандией и Францией поставили несколько столетий спустя Бонапарта. Улита, как она заявила, никогда особенно не интересовалась подробностями закулисной возни и поэтому кучу всего прочего просто забыла.

Например, забыла она о страже второго ранга Гаструбале, заведующем Карфагенским сектором, сын которого от земной женщины Ганнибал вначале совершал удачные завоевательные походы по всей Италии и Сицилии, а затем прогневал Кводнона неудачной остротой, и тот стер Карфаген с лица земли, низвергнув сперва Ганнибала, а вслед за ним под горячую руку и Гаструбала.

Существовала, кроме того, темная история о полумаге-полустраже Одиссее. Жизненный путь Одиссея был полон превратностей. Кводнон то повышал его в стражи первого ранга, то обрушивал чуть ли не в четырнадцатый ранг, то отправлял в ссылку, то щедро осыпал эйдосами. В результате бедный Одиссей, просыпаясь, уже сам не знал, чего ему ждать сегодня: награды или очередной затрещины судьбы. С горя он взял Трою, совершив прославившийся впоследствии у шахматистов ход конем. Затем, после многолетних скитаний, он засел у себя в Аттике, предварительно начистив рыла распустившимся за время его отсутствия комиссионерам.

Позднее такой способ вправлять мозги комиссионерам получил широкое распространение, и его даже включили в план курса подготовки стражей мрака.

Древняя история лопухоидного мира, в которую мрак охотно вмешивался, была еще запутаннее. Древнегреческий отдел мрака вначале распался на множество подотделов: Афинский, Фивский, Спартанский, Смирнский, Пилосский, Аргосский, Дельфийский и другие. Каждый отдел погряз в собственном пороке: в Спарте сражались и отсекали дархи, в Афинах философствовали, в Дельфах трех слов не могли связать, не напустив тумана. Начальники отделов перессорились между собой, в войнах местного значения уложили кучу комиссионеров, восстали сгоряча на Кводнона и в полном составе отправились в Тартар раздувать лаву. Грецию же отдали вначале персидскому отделу мрака, а затем римскому.

Кводнон в этой связи произнес одну из коронных своих фраз. «Стражи мрака должны внушать пороки людям, а не предаваться им сами». Прилипалы и подхалимы, которых, как говорила Улита, в Тартаре куда больше, чем в верхнем мире, немедленно заставили грешников высечь это изречение на скалах восьмидесятиметровыми буквами и вылизать его языками на раскаленной ртути. Другим же этого показалось мало, и в Тартаре спешно была сформирована аскетическая партия. Стражи, принадлежавшие к этой партии, перестали предаваться каким бы то ни было порокам, будь то даже сравнительно невинное выдыхание серного дыма. Одетые в белые одеяния, с выбеленными в известке крыльями, эти стражи, следуя поучению Кводнона, внушали людям самые мерзостные пороки. Но, увы, безуспешно. Видя, что пороки не подтверждаются личным примером, люди стали к ним охладевать или же творили их вяло, без вкуса. Забивший тревогу Кводнон, видя, что приток эйдосов уменьшается, в директивном порядке отправил всю аскетическую партию вкалывать в геенну огненную.

Моду на пороки вновь возродили, а громадные буквы на скалах, учившие не предаваться им, были сколоты усилиями все тех же грешников. Так в Европе, вслед за мраком, осуществился переход от сурового Средневековья к бурному Возрождению.

Даф слушала Улиту вполуха. Она возилась с Депресняком и, непрерывно играя на флейте, ускоряла заживление его ран. Здесь, в экранированной резиденции мрака, играть на флейте можно было без опасения, что ее засекут. Вчера вечером ее любимый котик сцепился с целой стаей бродячих собак. Ссора вышла из-за такой банальной мелочи, как дохлая ворона. В результате ворона так и осталась необнюханной, собачья стая основательно поредела, Депресняку же разодрали ухо и глубоко прокусили плечо. Но это было еще терпимо. Будь на месте адского котика обыкновенный – он наверняка присоединился бы к вороне в ее загробном путешествии.

* * *

Ближе к полуночи из кабинета вышел Арей. Мефодий едва узнал его. Он был в черном строгом фраке, разительно отличающемся от его обычных красных просторных кафтанов.

– Ненавижу торжественные приемы! С большим удовольствием я бы отправился туда с мечом и порубил бы всех в капусту, – проворчал он и, страдая серной отдышкой, уставился на Мефодия. – А это что за бледная личность в растянутых джинсах? Имей в виду, тебе тоже нужен будет фрак… Улита, позаботься!.. Еще вопрос для любознательных: Меф, как у тебя с телепортацией? Как всегда или чуть лучше?

– Э-э… Ну я… – начал Мефодий.

– Ясно, – кивнул Арей. – Дальше можешь не продолжать. Ну не стыдно ли, синьор помидор? Магии в тебе не меньше, чем в трети Тартара, но даже обычная стена является для тебя непреодолимым препятствием. Не говоря уже о таком сравнительно невинном трюке, как телепортация. Такое по силам даже скромным тибидохским магам.

– Значит, я никуда не еду? – разочарованно спросил Мефодий.

Глаза Арея насмешливо сверкнули.

– Зачем же так сразу и никуда? Конечно, пешком тебе до Англии не дойти. Лететь же на метле или на ковре-самолете не наш стиль. Есть, впрочем, вариант…

Арей повернулся и негромко окликнул:

– Мамай!

Из стены вышагнул незнакомый прихрамывающий комиссионер – маленький, раскосый, страшный, с плоским монгольским лицом. Шагнул и уставился на Мефодия диким взглядом. Стоявшей рядом Даф сделалось не по себе.

– Знакомься, Мефодий! Это Мамай! Некогда хан Золотой Орды. Разбит на Куликовом поле. Впоследствии выслан из Тартара за неуживчивость, что, между нами, почти невозможно. Порой, когда нужен шофер, Мамай оказывает мне эту услугу. Мамай, машина готова?

Хан мрачно кивнул и, повернувшись, направился к двери. К Арею он относился, похоже, без всякого почтения, соблюдая лишь внешние приличия. Остальных же попросту презирал.

Они вышли. У дома № 13 стояла низкая страшная машина без стекол, иссеченная осколками, покрытая пятнами ржавчины, со смятой на треть крышей и сгоревшими шинами. Мефодий и Даф удивленно уставились на Арея. Барон мрака ухмыльнулся.

– А, узнаю! Личный автомобиль маршала Паулюса. Уничтожен минометным огнем под Сталинградом. Самого маршала в нем, впрочем, в тот момент не оказалось. Мамай, ты наконец убрал останки шофера? Синьор помидор брезглив.

Мамай сплюнул сквозь зубы и, помедлив, кивнул.

– Убрал! – буркнул он.

– Мы поедем на этом ломе? В Англию? – недоверчиво спросил Мефодий. Он никогда не предположил бы, что такой рыдван вообще способен перемещаться.

– Поверь, с Мамаем эта машина доедет куда угодно. Хоть в Англию, хоть на Луну, – серьезно сказал Арей. – А теперь в путь! Улита, ты не забыла о фраке для синьора помидора? Ему придется переодеться в пути! Мамай, нам пора!

Хан с усилием распахнул ржавую дверцу. Из машины пахнуло болотом и сгнившей обшивкой кресел. Первым в автомобиль сел Арей. За ним, немного помедлив, Мефодий и последней Улита. Даф с Депресняком остались снаружи. Кот шипел. Будь у него шерсть – она встала бы дыбом. Похоже, кот ощущал исходящий от машины жар Тартара. Мефодий в поисках ободрения взглянул на Даф. Та помахала ему и тотчас отвернулась, вспомнив, что сердита на Буслаева.

Мамай грузно опустился на водительское сиденье, взялся за тонкий оплавленный руль, явно насмехаясь, коснулся оторванного ручника, даже не потрудившись завести мотор, и… тяжелая машина рванулась вперед со скоростью кометы. Замелькали светофоры. Мефодий сидел сзади. С одной стороны его поджимала Улита, с другой – каменное плечо Арея. Впереди маячил бритый затылок Мамая. Хан, прежде, должно быть, управлявший исключительно резвыми калмыцкими тройками, гнал как ненормальный, не вспоминая о тормозах.

Мимо, проглотив от ужаса свисток, с обвисшим полосатым жезлом промелькнул лейтенант ГАИ в новой форме со светящимися полосками. За ними на перекрестке с жестяным стуком столкнулись «шестерка» и «Вольво», а сбоку, растеряв электрические усы, беспомощно замер троллейбус. И снова стремительный полет ржавого рыдвана… Мефодий вжался в кресло, стараясь не смотреть по сторонам.

Еще один поворот, в который яростный хан вписался чуть ли не с кривым клинком наголо. Неожиданно машина дернулась, что-то стукнуло об днище.

– Кирпич? – спросила Улита.

– Нэт! Сабака! – не разжимая зубов, процедил Мамай.

Они свернули в пустынный в этот час Глинищевский переулок, прогрохотали по нему, цепляясь за припаркованные машины, напрочь снесли ржавую водительскую дверь – Мамай только зарычал в яростном возбуждении – и в лоб понеслись прямо на глухую стену дома. Мефодий напрягся и вобрал голову в плечи – стремительно надвигавшаяся кирпичная стена рождала в нем самые нехорошие мысли.

– Ааааа!

В миг, когда автомобиль по законам физики должен был расплющиться о стену, Мефодий закрыл глаза. Когда же через несколько томительных секунд, видя, что ничего не происходит, вновь открыл их, они уже мчались по прямому как стрела шоссе где-то в пригородах Лондона. Мамай, скалясь, повернулся к нему. На лице комиссионера было написано глубокое удовлетворение. Мефодий понял, что это представление было устроено исключительно для него при молчаливом согласии Арея и Улиты. В качестве компенсации ему захотелось дернуть бывшего хана за редкую бородку, что он не преминул бы сделать, если бы Мамай в этот миг не снес благообразные ворота и не помчался бы по посыпанной песочком чинной аллее английского сада.

Комиссионеры в одинаковых синих костюмах махали руками, загораживая им путь, а в последний миг как кегли отскакивали в стороны, крича вслед что-то про сумасшедших русских. Мамай скалился – недобро скалился, углом рта. Дыбились, склонившись над рулем, его крепкие угловатые плечи. Знать, всё бушевали в нем кровавые страсти, неслась перед глазами в клочьях тумана дикая степная конница. Эх, и тесно же было ему в мире подлунном и в мире загробном, если и в Тартаре не ужился он! Одна лишь мечта оставалась у старого хана: проскакать с дикой конницей по всей Вселенной, заставляя дрожать галактики, опустошая миры, рассыпая в пыль и прах созвездия, рассекая кривыми саблями светила, чтобы солнца померкли, закрытые тучами стрел! Эх, тесно, братья, тесно в мире подлунном!

В конце аллеи Мамай сшиб мраморную статую и здесь только остановился, потому что ехать дальше было уже просто некуда. Хан крякнул и, озаренный все той же свирепой мечтательностью, повернулся к Арею. В его глазах еще бушевали непотушенные пожары.

– Приехали? Что-то сегодня мы еле тащились! – недовольно буркнул Арей, выбираясь из машины.

– Так ребенок же с нами! Ребенка беречь надо! Разве с ребенком быстро поедешь? – с обидой сказал Мамай, кивая на Мефодия.

Тот от удивления икнул и поспешно покинул автомобиль.

К ним уже спешил в сопровождении свиты невысокий страж, облаченный в черный фрак. Страж этот был элегантен, ловок, напомажен – с изящной бородкой, лихо закрученными усами и поблескивающими на пальцах перстнями. Только шпаги и длинного, волочащегося по земле плаща не хватало ему, чтобы прямо так, с ходу, шагнуть на свой парадный портрет, – но что такое шпага и что такое плащ? И так ясно было, что перед ними сам Вильгельм Завоеватель.

– Арей, брат мой! Что за варварские ухватки! Твой дикарь-водитель разбил статую работы Микеланджело! Неужели нельзя было оставить машину у ворот? – укоризненно, в явном возмущении проговорил Вильгельм, кивая на выкатившуюся на аллею мраморную голову.

Прерывая возмущенные возгласы, Арей по-медвежьи облапил Вильгельма, гулко похлопал по спине и трижды поцеловал в завитые усы. Бедный Вильгельм затрепетал в его объятиях, как бабочка, нанизанная на булавку. Его охранники-комиссионеры неуютно заерзали, желая и одновременно не решаясь вмешаться.

– Глянь-ка на него, Улита! Глянь-ка, плут какой! Кожа и кости, субтильный, а в начальники вылез! У, жук! Знай, мол, наших, а? – насмешливо сказал Арей, обращаясь к Улите.

Та закивала.

– Но статуя, моя статуя! – стонал придавленный Вильгельм.

– Полно тебе мелочиться, что ты за жлоб такой! Ну разбили, так и разбили! Не век же ей стоять! – удивился Арей.

Вильгельм тонко пискнул в кольце его могучих рук.

– А что касается машины, так мы ее уберем! Мамай! На стоянку! – рявкнул Арей.

Вильгельм в испуге прижал руку к груди.

– Прошу вас, не надо. Пусть уж лучше так! – забормотал он, но Мамай уже рванул задним ходом по подстриженной лужайке.

Полетела во все стороны выдираемая колесами трава. Разлетались с глухим стуком китайские вазы и греческие амфоры. Раздавшийся вскоре страшный грохот и скрежет сминаемой жести означали, должно быть, что Мамай успешно припарковался.

Вильгельм только застонал и, отвернувшись, пошел к дому, приглашая за собой Арея и Мефодия.

* * *

Едва они оказались в зале, к ним тотчас заспешили услужливые лакеи – все во фраках с монограммой W на рукавах, с перламутровыми пуговицами. Их подвижные лица были сама услужливость. Выстроившись в три шеренги по шесть комиссионеров в каждой, лакеи держали подносы с прохладительными напитками либо каменные чаши с лавой из Тартара для желающих погорячее.

– Ишь ты! Пыль в глаза пускаешь, а, Виля? – насмешливо спросил Арей.

Вильгельм извинился и отошел: приехали еще гости. Мефодий старался не затеряться в толпе, держась рядом с Ареем. Он ощущал множество устремленных на него взглядов. Изредка взгляды сверлили его из ниоткуда: часть стражей оставалась невидимой. Мефодий ощущал в завихрениях пространства вокруг сотни различных эмоций, относившихся непосредственно к нему. Тут были и симпатия, и надежда, и недоверие, и какое-то темное, недоброе ожидание.

Арей, уверенно продвигавшийся в толпе, кому-то кивал, с кем-то сухо здоровался, а некоторых, как, например, китайского стража Чана, долго стискивал в объятиях, звучно целуя. Маленький Чан, мелко смеясь, вытягивал шею. Не менее теплых приветствий удостоился громадный, с серовато-черной кожей новозеландский божок по прозвищу Сын Большого Крокодила, с которым Арея, как сказала Улита, связывала старая дружба. Они будто бы бок о бок рубились в прошлую войну со златокрылыми.

– Лигул еще не приехал? – спросил Арей у Сына Большого Крокодила.

– Нет еще, – ответил тот.

Мефодий заметил, что Арей слегка нахмурился: право приезжать последним оставлял за собой обычно самый почетный гость.

Они продолжали пробираться сквозь пеструю толпу приглашенных. Внезапно откуда-то сверху загремел оркестр, и молодые стражи, быстро сориентировавшись и подхватив подвернувшихся ведьмочек, закружились в танце.

Улита шепотом поясняла Мефодию, кто есть кто. Некоторых он узнавал сам. Например, самодовольного Буонапарте, облаченного в белые облегающие панталоны и протянувшего Арею для милостивого рукопожатия два надушенных пальца. Арей в ответ протянул ему один, чем слегка сбил с Буонапарте спесь. В углу байронически мрачный, с кустистыми бровями и вислым носом сидел Тамерлан – некогда гремевший на весь мир завоеватель, а теперь всеми позабытый страж-пенсионер, которого изредка, чтобы он совсем не заржавел в бездействии, приглашали на торжества.

Левее, в окружении постбальзаковского возраста ведьм, прохаживался коренастый рыжебородый Барбаросса, воинственно вращавший белками. Был здесь и страстный Бельвиазер, юноамериканский страж. Этот Бельвиазер осушал уже, видно, не первый бокал. Схватив Улиту за рукав, он что-то стал жарко нашептывать ей на ухо. Улита в ответ кокетливо била его веером и хохотала так вызывающе, что на нее оглядывались.

– Что он тебе говорил? – спросил Мефодий ведьму, когда Бельвиазер отошел.

– А шут его знает! Ахинею какую-то нес! – раздраженно ответила та. Кажется, Улита была недовольна, что Бельвиазер не пригласил ее на танец.

Впрочем, эту оплошность мгновенно исправил подскочивший к ней здоровяк-шотландец в клетчатой юбке. Он поклонился Улите и через мгновение уже кружил ее в танце.

Арей отошел к Аттиле, хмурому воинственному стражу, когда-то окончательно развалившему гуннский отдел, и о чем-то негромко стал беседовать с ним. Мефодий остался в одиночестве, ощущая себя неуютно. Вокруг с подносами сновали шустрые комиссионеры.

Предлагая бокалы, они старались уловить, о чем беседуют тузы, записать в тетрадку и бросить вырванную страничку в красного дерева ящик «для доносов», прикованный цепью к одной из колонн. Ничего не поделаешь: традиция. Дружба, как говорится, дружбой, а работа работой. Тузы посматривали на это снисходительно, в целом поощряя рвение. Лишь пылкий Бельвиазер походя вмял одному из наглых комиссионеров пластилиновый нос в голову. Другие комиссионеры мигом поймали этот факт в свои тетрадки.

– Завтра эти записи попадут на стол Вильгельму, а послезавтра – Лигулу, – шепнула Мефодию подошедшая Улита.

– А Бельвиазера накажут?

– Сомневаюсь. Его вспыльчивый «ндрав» всем известен, да к тому же поднять руку на комиссионера – дело похвальное.

– Как же не поучить-то? Коли комиссионера не поучить – так неучем и помрет! – примирительно пробасил оставивший Аттилу Арей.

Заметив, что ближайший официант-комиссионер торопится занести его слова в блокнотик, он мощным тумаком смял ему затылок. Тузы захохотали, глядя, как растерянный комиссионер, кудахча, точно курица, выправляет голову.

Это послужило сигналом. Другие тузы тоже, не оставаясь в стороне, начали лупцевать комиссионеров, нагуливая себе аппетит перед ужином. Особенно старался Сын Большого Крокодила, да и маленький Чан не отставал и, действуя основанием ладони, превращал физиономии комиссионеров в месиво. Комиссионеры, увертываясь от кулаков, строчили в тетрадки, отмечая, кто кого и сколько раз ударил и кто что при этом сказал. Знают свое дело комиссионеры. Порой тузы сболтнут сгоряча что-нибудь лишнее, в том числе и про горбуна Лигула, а после, опомнившись, что их слова записаны, лезут в дархи за эйдосами – расплачиваться.

Улита снова улизнула куда-то. К Мефодию нагло, вразвалку подошел один из побитых комиссионеров – в разорванном фраке, со смятым левым глазом, остановился и стал смотреть ему в рот, ожидая, когда Мефодий что-нибудь скажет. Кончик карандаша у него в руке подрагивал от нетерпения.

«И чего надо от меня этому типу?» – подумал Мефодий.

Зная по опыту, что разговаривать с комиссионерами опасно и они истолкуют все по-своему, Мефодий все же рискнул и показал ему язык. Комиссионер отнесся к этому с крайней серьезностью. Ненадолго задумавшись, он стал что-то быстро строчить в блокнот. Буслаев заглянул ему через плечо и прочитал:

«Донесение № 31 874 766 756 от сотворения мрака.

Мефодий Буслаев (далее М.Б.) стоял у колонны в одиночестве (sic!). При моем приближении он ощутимо напрягся, что, вне всякого сомнения, свидетельствует о том, что М.Б. имел предосудительные мысли. Скорченная им немного погодя язвительная гримаса и высунутый язык дают основания предполагать, что данной гримасой М.Б. пытался оскорбить высшие чины мрака. В частности, учитывая характер гримасы, можно с достоверностью судить о бессовестном пародировании дорогого всем нам лица начальника Канцелярии Лигула.

С искренним и праведным возмущением

Олиго де Френ,

комиссионер 12-го ранга».

«Когда он успел столько накатать? А слог-то какой кляузный!» – изумился Мефодий.

– Прочитал? – осклабившись, поинтересовался Олиго де Френ, охотно показывая ему блокнотик. – С тебя причитается, чтобы я все забыл.

– Ага! Уже бегу!

Вспыхнув, Буслаев отобрал у Олиго де Френа карандаш, изломал его и, засунув комиссионеру в послушный рот, заставил прожевать и проглотить. Комиссионер проделал это покорно и с готовностью. Расправившись с карандашом, Мефодий покусился порвать блокнот, но тот оказался из особой неразрываемой бумаги, которая упорно восстанавливалась и срасталась, какими бы мелкими ни были клочки. Отчаявшись уничтожить запись, Мефодий скормил блокнот комиссионеру. Олиго де Френ угрюмо подчинился и, пылая направедным негодованием, прожевал все свои записи.

– Я этого так не оставлю! Имей в виду – это документ! – прошамкал он с набитым ртом.

– Жуй давай, жуй! – поощрил его Мефодий.

* * *

Оркестр внезапно смолк. Только какая-то безумная труба – должно быть, трубач был оглушен звучанием собственно инструмента – продолжала тянуть некоторое время. Танцующие пары недоуменно остановились. Строчившие комиссионеры разом повернулись к дверям. Вильгельм Завоеватель натянул на лицо самую галантерейную из своих улыбок и, стоя на правой ноге, занес левую, готовясь шагнуть, как только будет необходимо.

В зал неторопливо вошел горбун Лигул. Его сопровождала мужеподобная секретарша в очках с выпуклыми стеклами в роговой оправе. Позади шествовали несколько дюжих комиссионеров с вылепленными из пластилина твердыми подбородками – скорее почетная, чем реальная стража.

Навстречу Лигулу выскочил Вильгельм. Рассыпаясь один в приветствиях, другой в изъявлениях благодарности, они поздоровались. Затем оба пошли через зал. Тузы мрака спешили к Лигулу здороваться: некоторым он кланялся, некоторым просто улыбался, кое-кому кивал полусерьезно-полуснисходительно.

– Прошу всех к столу! – крикнул Вильгельм, подавая знак дирижеру.

Дирижер, маленький большеголовый человечек, сшитый на живую нитку из сплошного вдохновения, вскинул руки, взмахнул палочкой – и, мигом заполонив все огромное пространство до самых дальних его закоулков, грянула музыка. Двустворчатые широкие двери, ведущие в обеденный зал, распахнулись. Предстал длинный, пышно сервированный стол, застеленный черной скатертью, со сверкающими хрустальными бокалами и бутылками, замершими в ожидании своего часа в серебряных посудинах со льдом.

У каждого стула, принимая по ситуации то мужское, то женское обличие, замерли суккубы. В их обязанности входило следить, чтобы у гостей бокалы не оставались пустыми. Возле каждого прибора лежала карточка с именем. Карточка Мефодия оказалась в левой трети длинного стола, далеко от карточек Арея и Улиты. Слева от него сидела рыжеватая австрийская ведьма, под тонкой кожей которой просматривались все жилки. Справа восседал угрюмый африканский божок, которому на тарелку подавались кровоточащие, лишь для виду поджаренные куски мяса. Близость такого соседа не вдохновляла Мефодия, тем более что божок, сразу что-то почуявший, нехорошо ухмыльнулся треугольными зубами.

Хорошо еще, что суккуб Мефодию попался сознательный и неприставучий. Очень правильный суккуб, отлично вымуштрованный, что среди этой публики большая редкость. Он вовремя подливал Мефодию в бокал нечто густое, прохладное и вязкое, как кисель, и подкладывал кушанья. Австрийская ведьма тоже оказалась терпимой соседкой. С Мефодием она почти не разговаривала и только робко комкала салфетку. Выглядела она смиренницей, и неясно было, что она вообще делает в этом темном обществе. Позднее Мефодий узнал от Улиты, что это известная отравительница и метательница сглаженных игл. Как раз они и были спрятаны в салфетке.

Лигул, подняв свой бокал, произнес тост в честь Вильгельма, в конце сказав несколько приветственных слов в адрес Мефодия. Тост был нейтральным, с казенными оборотами речи. Мефодию тост показался скучным, однако на присутствующих он произвел впечатление. Видно, от Лигула редко можно было услышать похвалу. Угрюмый африканский божок полуобернулся к Буслаеву. На лбу у божка был третий глаз.

– Твое здоровье, человек! – сказал божок, чокаясь с ним.

Мефодию ничего не оставалось, как тоже поднять свой бокал.

– Э, нет! Так не пойдет! За здоровье пьют до дна! Это не алкоголь, это сок познания истины! – подсказал зубастый божок, заметив, что Мефодий собирается поставить бокал на скатерть.

Мефодий пил, а вязкий, холодный сок в бокале все не заканчивался. Божок не отводил от него настойчивого взгляда. Когда же, чувствуя, что больше не может, Мефодий хотел отставить бокал, божок грозно повторил:

– Сок познания истины пьют до дна!

Когда бокал все же опустел и божок отвел от Мефодия свой пылающий взор, перед глазами у Буслаева был сплошной туман. Сознание мутилось. Левым плечом Мефодий стал куда-то заваливаться и уткнулся в австрийскую ведьмочку. Хорошо хоть суккуб, стоявший за его стулом, догадался поддержать Мефодия за плечи.

«Вот так познал истину! Что ж я так?» – подумал Мефодий, мысленно проклиная африканского божка.

Арей, сидевший напротив и чуть наискось, посматривал на него не без сочувствия. В минуту временного просветления Мефодий обнаружил, что ему все померещилось и это не Арей вовсе, а какой-то толстый незнакомый страж. Арей же куда-то пропал вместе с Улитой. Засмеявшись, Мефодий показал на незнакомого стража пальцем и захохотал. Вильгельм, произносивший ответный тост Лигулу, покосился на Мефодия с холодным недоумением. «Ну теперь комиссионеры настрочат! Ну, и пускай строчат!» – подумал Мефодий и закрыл глаза. Как ему показалось, всего на миг.

Когда же он вновь открыл их, то обнаружил, что сидит за круглым ломберным столом, обтянутым зеленым сукном, который покрывают меловые записи ставок. На столе горел серебряный подсвечник и лежала колода карт.

Напротив помещался рыжебородый Барбаросса. Слева – незнакомый страж с бледным лицом, в очках с золотой оправой – внешне очень благообразный, но с нехорошими асимметричными глазами. По правую же руку – о нет! – сидел ухмыляющийся горбун Лигул.

Перед глазами у Мефодия все плыло. Он понял, что званый обед успел закончиться, все гости перешли в игральную и он, вероятно, вместе с ними. Вот так сок!

Но что он может делать в такой вельможной компании? Мефодий решил встать и незаметно улизнуть, но в тот же миг все сидевшие за столом обернулись к нему.

– Что ж, еще одна ставка! Мы вас ждем, господин Буслаев! – нетерпеливо повторил Барбаросса.

Мефодий пробормотал что-то невнятное. Что он ошибся и уже уходит.

– Ну уж нет! Напоминаю, что правила игры были оговорены в самом начале. Вы, юноша, когда садились за стол, были поставлены об этом в известность. Более того, вы подтвердили свое согласие. Отказаться от игры невозможно, – жестко сказал Лигул.