Текст книги "Таня Гроттер и птица титанов"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну кто там есть? Выходи! – крикнула Таня во сне, а быть может, и наяву.

Кто-то засмеялся. Из темноты бредовых видений выползла мать-опекунша Чумья, похожая на куль с мусором больше, чем настоящий куль с мусором сам на себя.

– Корона Дракулы! Укради ее! Возьми с собой! – прошелестела она.

Таня хотела ответить, что понятия не имеет, где ей взять корону Дракулы, но в памяти вспыхнул тонкий серебристый обруч на голове у дяди Германа. Да и спорить уже было не с кем. Старуха уползла в луковую шелуху снов.

А еще секунду спустя, в последний раз рванувшись, Таня обнаружила, что стоит на четвереньках на холодной дурневской лоджии и, оглушенная, вертит головой. Таня решительно поднялась и направилась в кабинет дяди Германа. Ей пришлось пройти через комнату Пипы. Та толкала круглыми коленями одеяло и сердито внушала кому-то во сне:

– Да не дуйся ты! Прямо не парень, а дутик какой-то! И вовсе я на тебя не орала, а просто громко разговаривала!

Техника в режиме ожидания смотрела красными и зелеными глазами. Таня хотела метнуть шип, но вовремя опомнилась. Ночь пробуждала в ней прежние привычки.

В темноте Таня наступила на валявшийся на полу айфон Пипы. Айфон громко хрустнул.

– Кто тут? – разбуженная Пипа начала привставать, хлопая глазами в темноту. Таня направила на нее перстень.

– Пундус храпундус!

От перстня оторвалась зеленая искра. Пипа, как застреленная, опрокинулась лицом в подушку.

В кабинете у дяди Германа Таня сразу увидела на письменном столе здоровенные кожаные сапоги. Сапогам не стоялось на месте. Они сердито подскакивали и звенели шпорами. Рядом с сапогами лежали шпага в ножнах и напоминавшая обруч корона.

Будь Таня новичком, она сразу схватилась бы за корону, однако артефакты просто так не похищаются. Ни в том мире, ни в этом. Артефактам нравится, когда их умыкают тщательно и последовательно. Если что-то не так, легко можно сократить свою жизнь настолько, что такса Полтора Километра окажется в сравнении с ней очень длинной.

Упорно не глядя на корону и делая вид, что ее интересуют исключительно висевшие на стене фотографии маленькой Пипы (Пипа на горшке, Пипа в Испании на дельфине, Пипа давится кашкой), Таня подошла к столу. Со спинки стула она схватила халат дяди Германа и быстро облачилась в него. Потом несколько раз негромко, но отчетливо пролаяла.

Со стороны это, конечно, выглядело слабоумно, однако у артефактов мозги заточены своеобразно. Артефакту всегда надо точно знать, кого он убивает, а то возникнет путаница. Конечно, трюк с халатом артефакт раскусит, но вот кто в халате? То ли собака, которая притворяется дядей Германом, то ли дядя Герман, который притворяется собакой. То ли это кто-то третий, но тогда кем он притворяется: собакой или дядей Германом?

Безусловно, рано или поздно артефакты поймут, что их надули, но все же несколько секунд в запасе есть. Не мешкая, Таня схватила шпагу за рукоять и, вытянув ее из ножен, ударила шпагой сапоги, неглубоко прорезав голенище. Потом отбросила шпагу и быстро нырнула под стол.

Как она и надеялась, сапоги вначале погнались за ней, но отвлеклись, чтобы боднуть шпагу шпорами. Шпага, не оставшись в долгу, отсекла от правого сапога каблук. Сапоги затряслись от злости и запрыгали на ножнах, отплясывая чечетку. Шпага вступилась за ножны и попыталась изрубить сапоги, но те отбивались шпорами, ухитряясь удачно пинаться.

Высунув из-под стола руку, Таня схватила корону и сунула под свитер, заменив ее трехдневным мороком. Едва ли Дурнев разберется сразу, а через три дня ее здесь не будет. Да и вообще проблемы дяди Германа волновали Таню мало.

Осторожно прикрыв дверь кабинета, Таня вновь пошла через Пипину комнату. Пундус храпундус погрузил дочку дяди Германа в сон столь глубокий, что можно было устраивать в спальне артиллерийские учения. Пользуясь этим, Таня включила свет и стала бродить, разглядывая безделушки и изредка машинально спуская что-нибудь в карман.

На столе у Пипы стоял очередной ноут. Удивительно, но он был даже цел. Обычно компьютеры у Пипенции долго не жили. То она по невнимательности заламывала у них крышку, пытаясь закрыть ее в другую сторону, то проливала кофе, то начинала барабанить ноутбуком по столу, когда обнаруживала, что в ответ на ее трехстраничное письмо, полное признаний в любви и состоящее в основном из восклицательных знаков, Гурий Пуппер отписался всего несколькими строчками. И, между прочим, купидоном мог бы прислать, а не лопухоидной электронной почтой! Но купидонам-то шоколадом платить надо, а англичане чем богаче, тем экономнее.

«Privet, Penelopa! Konechno, ja tebja pomnu. Ty nemnogo polnaja devushka s chelochkoj, podruga Tani, kotoraja podbrosila mne kogda-to svoji polzunki! Ha-ha!

Mne prijatno, chto ty tak vysoko otcenivaesh moju igry v draconbal. Ja pereslal tvoje pismo staroste fan-cluba. Tebe prishljut govorashujy majky s moim portretom. Ty ne poprosish Tanju otvetit’ hot’ na odno mojo pismo? Umolaju!»

Разбив ноут, Пипа обычно успокаивалась и вспоминала, что для вытирания соплей у нее есть мамочка и Генка Бульонов, а на следующий день в новостях мельком передавали, что на Англию обрушился сильнейший град или ураганом сорвало крыши в таких-то и таких-то районах. Интуитивная магия есть интуитивная магия.

Сама не зная зачем, Таня остановилась возле Пипиного компьютера. Сам компьютер она видела впервые в жизни, но память двойника хранила необходимые навыки. Экран мерцал. На экране были карты из тех, что выкладывают сами посетители, создавая панорамы и указывая их точные координаты. Сейчас на мониторе ноута застыл один небольшой городок, в котором жила подруга Пипы.

Осторожно переключаясь мышкой, Таня пошла по карте, удивительно подробной. Ей казалось: она шагает по улицам южного города между домов и машин, одеревеневших в мучительном ожидании. В воздухе замерли голуби, в одном месте над асфальтом застыл летящий пакет. Случайно Таня зашла на улочку, дальше которой карт не было. Посреди дороги, свесив вдоль тела руки и опустив голову, стоял мужчина. Чувствовалось, что он попал в кадр случайно.

Сама не зная зачем, Таня несколько раз обошла вокруг него. В застывшей фигуре была пугающая, обреченная неподвижность, неспособность что-либо изменить.

Она подумала, что когда-нибудь умрет и будет отсматривать свою жизнь так, как отсматривает сейчас панораму. Увидит себя где-нибудь на унитазе с отупелым лицом или орущей на кого-то с выпученными глазами. И каждый такой миг будет мучителен своей неизменностью.

«Бред! Полезет же такое в голову!» – подумала Таня, с раздражением захлопывая ноут.

Она вернулась на лоджию и свернулась калачиком. Заснула она мгновенно. Мать-опекунша ей больше не снилась. Грядущие переживания дяди Германа, когда он поймет, что его любимая корона – морок, ее не волновали.

Позиция у Тани была простая. Она никому не нужна, и ей никто не нужен. Всем плевать на нее, и ей плевать на всех. Мир – война, которая начинается в день твоего рождения и заканчивается в день твоей смерти.

– Спокойной ночи! Я тебя ненавижу, малютка Грутти!

Глава 5
Грааль и немного Гардарики

Люди – мастера выстраивать ложные логические связи. Вот, например, Андрей Андреич не потому попал под машину, что ударил мать по лицу, а потому, что переходил дорогу, не посмотрев по сторонам. Или что у Анны Петровны не оттого все плохо, что она никого не любит, а она никого не любит оттого, что у нее все плохо.

Из диссертации доц. Медузии Горгоновой (кафедра нежитеведения)

Умываясь, дядя Герман всегда имел мрачное лицо. Казалось, он угрожает своему отражению в зеркале и пытается внушить ему степень своей важности. Зеркало должно было трепетать, осознавая, что в нем отражается не хухры-мухры, а важный политический деятель, финансовый воротила и глава В.А.М.П.И.Р.

Правда, эта степень важности всегда понижалась, когда глава В.А.М.П.И.Р. покрывал щеки бритвенным кремом. Тогда он становился похожим на Дедушку Мороза, а точнее на Санта-Клауса, потому что до Деда Мороза у мыльной пены не хватало длины.

Вот и сейчас в такой несерьезный момент, когда Санта-вампир скоблил бритвой свою пену, в дверь ванной нервно забарабанили. Дядя Герман открыл. Снаружи возбужденно прыгал его родственничек со стороны бабы Рюхи.

– Чего тебе надо? – кисло спросил дядя Герман.

– Ты не поверишь! Я смотрел телевизор! Ограблен Истерический музей!!!

От такого количества восклицательных знаков у дяди Германа заложило уши.

– Может, исторический? – Повелитель вампиров не увидел в этом особой сенсации. Он был убежден, что воруют все, а попадаются некоторые. Вывод из этого следовал один: воровать можно – попадаться нельзя.

– Не будь занудой, Германчик! Если ты будешь со мной Бяка, я буду Бука! – надулся Халявий.

– Да будь ты хоть Бабаем! Ну обокрали и обокрали! Чего тут удивительного?

– Все дело в подробностях, Германчик! Музея не узнать. Решетки на окнах заржавели. Штукатурка, обои, пластиковые панели – все осыпалось или отодрано. Двум молодым охранникам – парню и девушке – стало лет по пятьдесят. У них – двенадцать детей! Они уверяют, что тридцать лет были замурованы в музейном хранилище и не могли из него выйти! Хорошо, что хранилище огромное и найти там можно все, что угодно. Жили в царской карете, питались консервами из бомбоубежища (оно якобы под музеем), одевались в шкуры и с копьями охотились на крыс!.. И все это за одну ночь!!!

Некровососущий глава В.А.М.П.И.Р. заинтересовался и перестал выталкивать Халявия в коридор.

– Клиника! А почему ты говоришь «музей ограблен»? Чего украли-то?

– НИКТО НЕ ЗНАЕТ! – радостно откликнулся Халявий.

У Дурнева с подбородка упал большой клок пены. Борода превратилась в очень запущенные седые бакенбарды.

– Как это?

– Охранник говорит: до всех этих событий он совершал обход и увидел между стеллажами незнакомого человека, который что-то нес. Он закричал и приказал ему остановиться. Тот вскинул руку, и от нее оторвался красный шар, от которого охранник на несколько секунд ослеп!

– Хм… Искра, что ли? И что дальше?

– Дальше ты слышал, Германчик! Незнакомец исчез, а ночь в подвалах хранилища растянулась на тридцать лет!

– А этот человек, который что-то взял, он хотя бы какого пола? – поинтересовался Дурнев.

– Охранник говорит, было темно, а похититель находился далеко и был закутан в плащ.

Дурнев задумался. Мышление у него было практическое.

– А если посмотреть по каталогам? Это же музей. Наверняка есть генеральная опись! Единицы хранения и так далее.

– Тебе не первому это пришло в голову, Германчик! Но в описи два миллиона разных предметов! К тому же многими пользовались сами охранники и их дети. Многое безвозвратно переломали. Так что разбираться придется долго! – охотно сообщил Халявий.

* * *

Таня проснулась от громкого назойливого звука. Казалось, рядом кто-то включил дрель с отбойником и вздумал немного подолбить бетон. За окном на ревущем пылесосе висел лопоухий молодой человек, казавшийся очень полным, потому что одет он был как капуста – в десяток разных свитерков, курток и рубашек. Их точное количество можно было бы просчитать по воротникам, если бы не длинный шелковый шарф, как у французского летчика. Концы шарфа обледенели и звенели сосульками.

Солнце пробивалось сквозь рубиновые уши, которые при некотором воображении можно было использовать в качестве парашюта. Рисуясь, молодой человек перебрасывал из руки в руку блестящую трубу с ковровой насадкой.

– Ягун! – воскликнула Таня.

За ночь ее сознание полностью адаптировало захваченную вчера память. Теперь Таня знала все, что помнила та другая, и никто, даже сам великий Сарданапал, не сможет вывести ее «на чистую водку», как шутит красноносый магус Тиштря.

– Он самый! Я гунн! Я скиф! Я малаец! Решил слегка проветриться и проводить тебя в Тибидохс! Заодно и Пипу с собой захватим! Вечно у нее сложности с перелетами! – подмигивая, заверил ее лопоухий.

Некоторое время Таня размышляла, переваривая полученную информацию. Потом серьезно спросила:

– А при чем тут «малаец»?

Ягун издал воющий звук. С пылесоса он ловко перепрыгнул на лоджию и заглушил ревущую машину. Издыхающая труба выплюнула в нос Тане русалочью чешую.

– Танька! Ты хорошая девушка, но ужас какая занудная! А все от избытка образования! Смотри, как бы это тебе не повредило! Заметь, в сказках на мудрых тетеньках всегда дураки женятся!.. Ну и наоборот. Два ума на семью много. Кстати, ты в курсе, что если отпилить от тебя «Т», ты будешь «Анька»?

Становиться Анькой Таня не пожелала. Во всяком случае, не сразу. Она присела на корточки перед пылесосом, с интересом разглядывая его. В пылесосе все было прекрасно, кроме его запаха. Ягун опять перемудрил с заправкой.

– «Буран-100У»! – брякнула Таня первое, что нашарилось в памяти про пылесосы.

Ягун почему-то передернулся.

– Что ты сказала, несчастная? Готовься к смерти! Где моя душительная подушка?

Подушки на лоджии не оказалось, и Таня поняла, что еще поживет.

– А чего такое?

– Ничего! «Буран-100У» у Демьяна Горьянова! Будешь так шутить – сглажу: дополнительные зубы вырастут!.. Моя машина в ремонте! Как влезу в усовершенствования – потом вечно безлошадный! Это я «Грязюкс» у Лотковой напрокат взял! Видишь, сколько амулетиков и талисманчиков? А она еще собаку плюшевую привесила!.. Интересно, что заставляет девушек украшать свои пылесосы? Ну, я понимаю еще доходяг, которые вешают в машинах боксерские перчатки, намекая, что все должны дрожать и прятаться под сиденья. А собака на что намекает?

– Ну, может, ей хочется ее потискать?

– Где потискать? В полете? Хочешь, я дам тебе собачку на обратную дорогу – потискаешь! Да она обледенела вся, как глыба! Ее на голову кому-нить сбросить – никакой бомбы не надо!

Ягун трещал так быстро, что Таня не успевала переваривать смысл его речи. Он был как словесный пулемет в болтательной войне. Таня поморщилась. В том другом мире так много никто не тарахтел. Его бы не поняли.

Играющий комментатор был наблюдателен.

– Эге! Да ты за лето отбилась от рук: разлюбила болтунов! Тебе теперь нравятся молчаливые роковые юноши, которые говорят в час по одному слову. Зато какие открываются возможности! Ты можешь разгадывать словесные ребусы, пытаясь понять, что он имел в виду. Например, он чихнет или почешется, а ты соображаешь – что это? Признание в любви? Тайное сердечное страдание? Робость влюбленного? Или просто звук от переполненности души впечатлениями?

– Уйди!

Ягун серьезно кивнул.

– О да, Таня! Раз ты прогоняешь, это действительно конец! Я ухожу! – сказал он и в самом деле ушел. Доводить Дурневых.

Дело доведения Дурневых до белого каления пошло так успешно, что уже через пять минут в Ягуна чем-то запустили. Через семь минут хлопнула дверь. Через десять минут самый добрый вампир схватился за шпагу. Через пятнадцать – послышался дробный хохот тети Нинели. Таня поняла, что арктические ледники потекли. Играющий комментатор подобрал отмычку к сердцу грозной гранд-дамы Рублевки.

Когда Таня пришла на кухню, Пипа и тетя Нинель кормили Баб-Ягуна блинчиками, а тот был так увлечен их поеданием, что даже не мог болтать. Вынужденное молчание его угнетало, и он частично компенсировал его, размахивая в воздухе рукой.

– У нас в Тибидохсе Пипу все любят! Особенно моя бабуся, потому что Пипа никогда не болеет, хоть в прорубь ее окунай! Оглоблей ее не убьешь! – сказал он с набитым ртом.

Тетя Нинель, считавшая свою дочку слабенькой и хилой, грозно нахмурилась. Ягун, с его способностью к подзеркаливанию, заметил свою ошибку и торопливо исправился:

– Ну конечно, на первый взгляд только не болеет! Зато если разболеется, то все, кранты! Туши свет! Очень необычный и ранимый организм! С одной стороны, крепкий, а с другой – стандартные лекарства на него не действуют!

Тетя Нинель согласно закивала и подложила Ягуну последние два блинчика, слегка подгоревшие и потому предназначавшиеся для Тани. Тем временем подобревший Герман Дурнев надумал сделаться тибидохским благодетелем.

– Надо что-нибудь передать академику Сарданапалу!.. В кои-то веки! Старается человек, вбивает в ваши головы знания!.. Халявий! Сбегай ко мне в кабинет! Там на полке с энциклопедиями – Нинель, без гримас, пожалуйста! – спрятана бутылка хорошего коньяка!

Халявий показал братику язык и утащился.

– Он ее не найдет. Он никогда ничего не находит! – сказала тетя Нинель.

В кабинете самого доброго депутата что-то обрушилось. Послышался печальный вскрик Халявия. У дяди Германа вытянулось лицо.

– Я ошибалась. На сей раз нашел! – сказала тетя Нинель, ехидно глядя на мужа.

После завтрака начались сборы. Под руководством Ягуна, заявившего, что ветра над городом дикие, а температура в верхних слоях атмосферы минус пятьдесят, на Пипу надели две шубы и три курточки, а щеки покрыли толстым слоем крема. Ягун предлагал сало, но от него Пипа с гневом отказалась.

– Очень мудро! Зачем измазюкивать то, что можно съесть? – одобрил играющий комментатор.

Настроение у него было отличное. Только что он выпросил у Дурнева новенький летный шлем, который дяде Герману презентовало начальство военной части, где самый добрый депутат в рамках конференции «Государство и армия» читал лекцию о высших моральных ценностях.

Затем Ягун занялся чемоданами Пипы, приготовленными для отправки в Тибидохс. На ручку каждого он тщательно привязал отдельный амулетик, потом отошел на пять шагов и выпустил зеленую искру.

– Почтальонум недогоняллум!

Чемоданы поднялись и, построившись журавлиным клином, дружно полетели в Тибидохс. Во главе клина летел реквизированный пузатый чемодан дяди Германа с ручкой и колесиками, который он брал с собой в зарубежные поездки. Замыкал клин смешной пакет из супермаркета с болтавшимся картонным ярлычком. В него тетя Нинель набила всякую непоместившуюся мелочь.

– Странный эффект! Когда отправляешь мелкие предметы, они начинают самоорганизовываться в зависимости от количества! – заметил Ягун. – К примеру, отправь я в Тибидохс мешок гороха, горошины летели бы осиным роем. А пошли я пять парковых скамеек, они выстроились бы цепочкой через равный интервал, причем самая сильная скамейка летела бы первой, рассекая другим воздух.

– А я на чем полечу? – спросила Пипа.

Ее полетное средство было выброшено еще в июле тетей Нинелью, когда она, в припадке благоустройства носясь по квартире, швыряла что попало в мусор. Пипы тогда не было дома. Вернувшись, Пипа устроила небольшую истерику. (Вы еще не забыли урагана, перебившего все незакрытые окна на западе Москвы и закрутившего узлом деревья во дворах?) Однако истерика истерикой, но лететь Пипе было действительно не на чем.

Хлопнув себя по лбу, Ягун сбросил рюкзак и достал нечто, смахивающее на старый серый халат.

– Ах да, Пипенция! Ты же мне писала! Вот он – саван-душитель из коллекции безумных артефактов джинна Абдуллы, которую он собирал вместе с Феофилом Гроттером. Позволяет летать вообще без ничего! Не забудь только завязать узел-контрольку, а то пару раз случалось, что долетал один саван, а остальное терялось по пути.

– Саван-душитель? – медленно переспросила Пипа.

Ягун дернул себя за правое ухо.

– Ну понимаешь, тут уж как повезет. Надо смотреть по цвету кистей. Перед тем, как обвить шею, они становятся багровыми. В этот момент нужно крепко их держать.

Минуты две Пипа сопела, потом мрачно сказала:

– Ну давай сюда свой халатик! Не пешком же топать!

Пока Пипа облачалась в саван и расправляла кисти, Таня успела собраться. Все ее вещи прекрасно уместились в футляр из-под контрабаса, опустевший, когда Таня достала инструмент, чтобы подготовить его к полету. Она стояла у открытого окна лоджии, с тревогой смотрела вниз и нервничала. Двор казался крошечным. Машины как букашки, люди как муравьи. Неужели ей придется забираться с ногами на край лоджии и делать шаг? А если контрабас ухнет вниз? Ведь сама она никогда на нем не летала – только ее двойник.

– Мамочка моя бабуся! Танька, ты бледно-зеленая! Высоты боишься? – весело крикнул Ягун.

– А что? Нельзя? – недовольно спросила Таня.

Ягун расхохотался.

– Тебе, королеве драконбола, грозе бабаев и драконов, можно все! В этом даже есть шарм!

«Гроза бабаев и драконов» затосковала, пытаясь нашарить в памяти хотя бы одно полетное заклинание. Но так и не нашарила. Видимо, та другая Таня Гроттер так срослась сердцем с полетами, что все, что их касалось, оказалось в запретной зоне личных воспоминаний. Лишь после больших усилий отыскался какой-то Труллис-запуллис.

– Труллис-запуллис, – шепнула Таня, проверяя, послушается контрабас или нет.

С кольца сорвалась зеленая искра, однако контрабас почему-то остался на месте. Искра металась по застекленной лоджии с видом сердитой пчелы, не знающей, кого ужалить.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом подслушивающий под дверью лоджии Халявий случайно выронил пульт от телевизора. Соскучившаяся от бездействия искра прожгла дверь и устремилась к нему. Таня, Ягун и Пипа услышали дикий вопль. По комнате носился взбесившийся пульт от телевизора, тараня на своем пути все живое, неживое и приблизительно живое. Вскоре Халявий был подбит пультом в глаз и трусливо укрылся в шкафу. Пульт врезался в стену и раскололся.

– Ух ты! Оказывается, заговоренный пас можно использовать и на земле! Молодец, Танька! Надо запомнить! – Ягун похлопал Таню по плечу. – Ну все, стартуем! Не хочу добираться ночью. Холод тот же, а впечатлений нуль!

– А ты на чем полетишь? На каком заклинании? – спросила Таня будто вскользь.

– Да уж не на Пилотус камикадзис! На Торопыгус угорелус, мамочка моя бабуся! – самодовольно ответил Ягун.

– Торопыгус угорелус, – громко произнесла Таня, плохо догадываясь, к чему это приведет.

Кольцо полыхнуло искрой. Таня едва успела схватиться за гриф. Контрабас рванулся и с огромной скоростью устремился в небо. Бестолково размахивая смычком, что приводило к диким скачкам контрабаса, Таня висела на грифе, боясь разжать пальцы и скуля от ужаса.

Баб-Ягун умиленно любовался на это с лоджии, заливая в бак пылесоса рыбий жир. Иногда Таня оказывалась выше контрабаса, иногда ниже, а порой возникали такие мудреные комбинации, что вообще невозможно было понять, кто где.

– Новый маневр! Никогда его раньше не видел. За это я Таньку и люблю! Не человек, а сплошной эксперимент! Заметь: одним пальцем держится, а без страховки летит! Без всяких там Ойойойс шмякис брякисов! – восхищенно поделился Ягун с Пипой.

Та кивнула и, чмокнув в щеку расстроенную мамочку, которая немедленно, не дожидаясь, пока дочь улетит, принялась названивать ей по зудильнику и злиться, что Пипа не отвечает, стартовала на Тикалус плетутс.

Серые полы савана надулись ветром и взметнули Пенелопу выше туч. За Пипой на чихающем чешуей пылесосе стартовал Баб-Ягун.

* * *

Пальцы Тани разжимались от усталости, когда очередное хаотичное движение смычка оказало ей услугу. Контрабас резко клюнул к земле, и Таня, перевернувшись в воздухе, оказалась на нем верхом.

Не растерявшись, она обхватила контрабас руками и ногами, прижавшись к нему животом. Лететь сразу стало проще. Ветер больше не срывал ее. Вытянув правую руку над головой, Таня управляла контрабасом. Постепенно она разобралась, что все зависит от смычка. Он главный на этом празднике жизни. Куда смычок показывает, туда контрабас и летит.

Москва осталась далеко позади, когда Таню нагнал Ягун, буксировавший за собой Пипу, громыхавшую обледенелым саваном. Пояс с кистями так одеревенел, что представлял собой сплошную сосульку. Придушить кого-либо сосулькой было невозможно, так что Пипа, пользуясь своей непридушенностью, поглядывала по сторонам и орала в зудильник мамуле:

«Как что делаю? Лечу! Как с кем лечу? Ты что, больная? С Карлсоном!.. Кричи громче, я тебя не слышу!.. На бумажке напиши!»

Ягун жестом показал Тане, что нужно подняться выше. Та послушалась, понимая, что самой дорогу в Тибидохс ей не найти. Они пронизали тучу и оказались в зоне постоянных ветров. Ровное воздушное течение неслось на юго-запад. Тане казалось: она слышит гул ветра, похожий на рев водного потока. Гул такой сильный, что она не слышала даже собственного крика.

Втянув в плечи голову, Ягун отважно нырнул в воздушное течение и унесся вперед, став не крупнее точки. Набравшись храбрости, Таня последовала за ним. Струны контрабаса гудели. В одно мгновение с Тани сорвало плохо завязанную шапку, а она едва поняла это, оглушенная ревом и замороженная ледяным ветром. Голова у нее была не столько рыжая, сколько покрытая ледяными иглами.

Таня едва удерживала смычок, не позволяя ветру развернуть контрабас. Если бы это произошло, он утратил бы управление, завертелся в вихре, и Таня не смогла бы на нем усидеть.

Летели они бесконечно. Все мысли у Тани смерзлись в ледяной ком, а одеревеневшие пальцы едва удерживали смычок. Она не радовалась ни океану, мелькавшему в разрывах туч, ни веселой физиономии Баб-Ягуна, появлявшейся то справа, то слева от нее, ни Пипе Дурневой, которая в своем саване, надетом поверх норковой шубки, с растопыренными руками и ногами, с серьезным лицом, покрытым толстым слоем крема, казалась чем-то средним между пугалом, снеговиком и скифской бабой.

Наконец Баб-Ягун снова возник перед Таней, но больше не клюнул, как поплавок, а, ткнув пальцем в брюхо разъевшейся тучи, что-то прокричал. Таня попыталась разглядеть, на что он показывает, но увидела только тучу.

Баб-Ягун махнул рукой еще отчаяннее и, задрав трубу пылесоса, резким рывком вышел из воздушного потока. Тане осталось только последовать его примеру.

Пылесос Ягуна ревел и вибрировал. Трубу окутывало сизое дымное облако. Изредка Таня лицом влетала в это облако и начинала задыхаться. Земля стремительно приближалась. Замедляться Ягун явно не собирался, а возможно, уже и не мог. Пипа падала за его пылесосом, как ледяная глыба. Когда ее разворачивало ветром, Таня видела все те же растопыренные ручки и выпученные глаза на серьезном лице.

«Сумасшедший! Разобьется! И я вместе с ним!» – Таня лихорадочно соображала, как ей остановить контрабас. Принципы полета она более или менее усвоила, но вот как затормозить?

Ягун повернулся, крикнул: «Грааль Гардарика» – и исчез вместе с Пипой.

– Грааль Гардарика, – торопливо шепнула Таня, поняв, что еще мгновение, и будет поздно.

Палец опалило яркой искрой, которая, скользнув по рукаву, прожгла куртку у локтя. Тане показалось: она бесконечно сузилась и протиснулась через что-то очень тесное.

В закатных лучах, прочертивших огненные дороги в волнах океана, вспыхнул остров. Лес, болото, скалы. В центре острова лежала огромная каменная черепаха. Ее башни ввинчивались в тучи. Казалось, небо держится на этих башнях. Таня поняла, что это и есть тот самый Тибидохс, к которому устремлены все мысли матери-опекунши. И она, посланница Чумьи, семя их далекого мира, добралась сюда!

Ягун отнесся к свершившемуся у него на глазах чуду как к чему-то обыденному. Он перебросил трубу пылесоса из одной руки в другую, у земли эффектно развернулся и, едва не размазав Пипу носом о скалу, понесся к стенам Тибидохса. По подъемному мосту прохаживался громадный циклоп с секирой. Посреди лба у него ворочался огромный глаз. Не зная, как остановить контрабас, Таня в отчаянии направила контрабас прямо на циклопа.

Выронив секиру, Пельменник отскочил и могучими руками вцепился в контрабас. Разогнавшаяся Таня слетела с инструмента, лбом врезалась Пельменнику в подбородок и, ласточкой пролетев между двумя каменными столбами, с головой окунулась в заболоченный ров.

Когда, так и не выпустив смычка, она вынырнула, Ягун протягивал ей с моста трубу пылесоса. Ухватившись за нее, Таня вылезла на мост. Глаза у играющего комментатора были круглые, как очки первых пилотов. Шлем дяди Германа только усиливал впечатление.

– Это войдет в историю, мамочка моя бабуся! От Поклепа тебе влетит, но первокурсники будут ходить за тобой хвостом! Самая красивая посадка за всю историю Тибидохса! Никаких Чебурыхнус парашютис! К чему мелочиться? Ищи ближайшего циклопа и на таран!

– Ты о чем? – раздраженно спросила Таня, обтекая стоячей водой.

Не объясняя, Ягун ткнул пальцем через плечо. За его спиной, обхватив руками невредимый контрабас, растянулся Пельменник, нокаутированный ударом ее головы в челюсть.

Таня осторожно ощупала свою голову. Шишки не было. Правду говорят, что лобная кость самая прочная.

– Ну, я просто разогналась и…

Ягун не слушал. Он не мог одновременно слушать и восхищаться. Какое-нибудь одно из двух дел пришлось бы делать некачественно. Ягун же не любил халтуры.

– Вырубить трехметрового циклопа! Да его не всякая боевая магия возьмет, а ты его просто – раз! – и туши свет, вась и толиков!.. Но, знаешь что, пойдем-ка отсюда! А то прочухается и секирой вдарит – он у нас мачо горячий!

Таня осторожно вытащила из рук Пельменника свой контрабас и поспешно скользнула за ворота. Там обледенелая Пипа пересчитывала чемоданы. Оказалось, из двадцати двух чемоданов четыре откололись, заблудились по дороге. Ягун предположил, что напутал с количественным распределением магии. Чемоданы вышли на орбиту Земли и стали ее искусственными спутниками.

Технические подробности интересовали Пипу мало.

– Меня это не волнует! Притащи мне их обратно! Или я не знаю, что с тобой сделаю!

– Угроза звучит размыто! – заявил Ягун. – И это после того, как я добрых семь часов буксировал тебя, не жалея веревочки? Чтобы чемоданы вернулись, кто-то должен оказаться с ними рядом, направить на них перстень и произнести: «Одиссеум небродулус!» Хочешь, я тебя телепортирую? В крайнем случае Танька подмогнет.

– А обратно? – кисло спросила Пипа.

– С «обратно» могут возникнуть проблемы. Воздуха в космосе нет, магическую искру не выбросишь. Но, если привязать к ноге двадцатикилометровую веревку, мы сможем сдернуть тебя с орбиты за веревку. Надо только рассчитать вес веревки и примерный квадрат приземления.

– Квадрат?

– Ну да. Ты же шлепнешься в океан. Или ты думаешь, что тебя, как Таньку, Пельменник поймает?

Расстроенная Пипа уже махнула на чемоданы рукой, а Ягун все еще убеждал ее. Идея с длинной веревкой и Пенелопой на орбите Земли ему понравилась.

Кто-то, задыхаясь, выбежал из Большой Башни и остановился рядом. Ягун перестал наседать на Пипу и махнул рукой.

– О, привет, старый штиблет! Вот, кстати, уникум, тоже рвался тебя встречать! Но на его пылесосе только до кладбища долетишь! Он через каждые десять метров глохнет!

Таня обернулась. Перед ней стоял парень. Худой, растрепанные волосы. Смешная коричневая пайта с капюшоном. Когда в поисках джинсов они обходили магазины одной цены, Таня видела целые залежи похожих. Парень беспокойно дергал торчащий из капюшона шнурок. Васильковые глаза сияли.