355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Емец » Книга Семи Дорог » Текст книги (страница 2)
Книга Семи Дорог
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:10

Текст книги "Книга Семи Дорог"


Автор книги: Дмитрий Емец



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 2
Семь глиняных фигурок

Возможно, существовал момент, когда первое зло было совсем минимальным в сравнении с тем, что стало теперь. Была просто маленькая трещина, нелепая, гадкая и скверная мысль. Постепенно все поползло, расширилось, загноилось, и чем дальше, тем страшнее и омерзительнее. И так в каждом человеке, который приходит в мир. Все начинается с трещины.

Эссиорх

Серым утром, когда время душно залипло где-то между часом маньяков и часом самоубийц, по бескрайнему городу Среднего Тартара тащилась хрупкая старушонка. В пути она была давно – пропылилась и подустала. Старушка плелась по короткой улице, ведущей прямиком к резиденции Лигула, и ее ничуть не смущало, что в Среднем Тартаре эта улица считалась одной из наиболее опасных. Не всякий канцелярист согласился бы рискнуть полным эйдосов дархом, проходя по ней в одиночку.

Квартала два она прочапала без приключений. Потом из-за обвалившегося забора к ней метнулся Дядя с Червивыми Пальцами, схватил за плечо и разинул жуткий рот с обрубком языка. Старушка спокойно обернулась, деловито оглядела Дядю с головы до ног и заботливо застегнула пуговицу на его прогнившей рубашке.

– Чагой ты, милок, с утреца разманьячился? Ступай-ка, болезный, спать!

И хотя сказано это было более чем добродушно, Дядя с Червивыми Пальцами почему-то заскулил, сник и на четвереньках полез за заборчик.

Старушонка продолжила свой путь. По сторонам не смотрела – обломки Вавилонской башни заинтересовали ее не больше, чем сгоревший дворец царя инков. Лишь у ржавой торпеды с прикованными к ней скелетами в морской форме старушка ненадолго остановилась и сказала: «Эге!» От времени они почти осыпались, но некоторые еще слабо шевелились.

Ей смутно припомнилось, что этой торпедой был протаранен транспорт, перевозящий через Ла-Манш две тысячи детей. Той ночью у нее было много работы. Транспорт тонул медленно, всего в километре от берега, но ночь была бурной, зимнее море штормило, и спасательные суда так и не сумели подойти.

Подобрав юбку, старушонка осторожно перебралась через торпеду и вскоре благополучно достигла резиденции Лигула. Молчаливый страж, широкие ножны которого вмещали сразу два клинка, распахнул перед ней двери. Жалуясь и охая, старушка захромала мимо длинного стола. Канцеляристы скрипели перьями, притворяясь, что не замечают ее. Гостье это не понравилось. Она остановилась и будто в поисках платка сунула руку в карман. Через секунду оттуда выпал брусок и, точно живой, резво побежал под стол.

– Ох, бабка старая, руки дырявые! Чем же я косу буду править? Люди мереть перестанут, какая путаница в бумагах! Видно, уж вам, молодым да шустрым, придется в человеческий мир выбираться, мою работенку на себя брать! – запричитала старушка.

Канцеляристы, народец ушлый, правильно поняли намек и сразу полезли под столы искать пропажу. Лишь один, важный, толстый, попытался остаться на месте.

– А ты чего не ищешь, болезный? Расхворался? Спинка не сгибается? Чай, эйдосов много нахапал! Ну да я Лигулу скажу – он тебя полечит! – сладко пропела старушка.

Толстяк скатился под стол с такой поспешностью, что опрокинул лавку. Заставив канцеляристов вдоволь наползаться, гоняясь за шустрым бруском, старушка поманила его к себе тихим свистом, затрюхала к кабинету Лигула и, отмахнувшись от бросившегося помогать охранника, легонько царапнула дверь сухоньким пальчиком.

– Войдите, Аида Плаховна!

Мамзелькина втиснулась в кабинет. Застоявшийся воздух был затхл. Вокруг лампы вертелись мухи. Их отлавливали и ежедневно приносили из верхнего мира, поскольку в самой канцелярии они дохли быстро.

Глава мрака неподвижно сидел на краю стола спиной к двери. Мамзелькина прислонила косу к стеночке, кашлянула, обозначая свое присутствие, и подошла. Вблизи Лигул оказался не таким уж неподвижным. Его гибкие пальцы что-то быстро лепили из глины. На столе располагались шесть фигурок. Не закончив седьмой голову, Лигул поставил ее рядом с другими и, оторвав край суперобложки от нового каталога суккубов и комиссионеров, принялся чистить ногти.

Пользуясь тем, что хозяин кабинета упорно и явно с каким-то умыслом не замечал ее, Аида Плаховна взяла полистать каталог и тихонько присвистнула, столь громадные намечались изменения. Прежде мрак обходился двумя моделями: пластилиновыми человечками и состроченными (чаще всего из частей тел, но были иные варианты изготовления) суккубами. Вот уже несколько лет, как Лигул счел это упущением и регулярной выдачей эйдосов щедро финансировал новые разработки.

Страницы пестрели множеством невероятных моделей. Тут были и громадные комиссионеры-спруты, встраивающиеся в фундаменты офисных зданий и просовывающие щупальца во все его помещения через вентиляционные ходы; суккубы без тел, странствующие между трубками мобильных вместе с радиоволнами и заставляющие слышать то, чего сказано не было; простенькие безглазые, безногие комиссионеры, которые с пылью проникали в человеческие дома и вызывали ссоры между родственниками. Днем они обычно дремали, а вечерами просыпались и срабатывали в типовых ситуациях от стандартных фраз, вроде: «Я же просила отрезать колбасу, а не отжирать!», «Что в школе получил?», «Почему посуда грязная?», «Тут лежали деньги!», «А ну-ка дыхни!», «Сама это лопай!», «Ну и где ты сегодня был?» или «Намекни своей мамаше, что свою жизнь она уже прожила! Пусть теперь не лезет в нашу!» Попадались и совсем элементарные, лишенные разума модели, которых и комиссионерами сложно было назвать – просто говорящие предметы, твердящие одно и то же, как заезженная пластинка. Например, зеркало для ванной, тупо повторяющее всякий раз, как в него смотрелись: «Пожалей себя! Ты так устал!»

Вычистив ногти, Лигул свернул запачканную бумажку и забросил ее в рот одного из известнейших французских писателей, прекрасно сохранившаяся голова которого служила мусорной корзиной. Писатель с достоинством сжевал бумажку и едва заметно поморщился. Он презирал Лигула так же сильно, как раньше презирал тех, кто в него верил.

– Как добрались, Аида Плаховна? Без приключений? – приветливо спросил Лигул.

Мамзелькина порылась в памяти, припомнила несколько дорожных стычек, однако приключений не обнаружила. Не считать же за них два-три трупа, оставленных по дороге в разных местах Среднего Тартара. Умненькие глазки гостьи уже дважды вспархивали: один раз на Лигула, другой – на вылепленные фигурки.

– Ну и славно. А здоровье ваше как? – спросил он еще приветливее.

Старушка дежурно пригорюнилась и охотно начала перечислять болячки. Лигул терпеливо слушал ее минуты две, пока не разобрался, что ему зачитывают «Самолечебник», изданный в Варшаве незадолго до наполеоновских войн. Именно тогда занятая Мамзелькина в последний раз интересовалась своим здоровьем.

– Как-то многовато, Аида Плаховна! И удар у вас, и грудная жаба, и воспаление селезенок, и бубонная чума! А ветрянка так вообще детская болезнь, – сказал он с сомнением.

– Ну не скажи, милай, не скажи! Ты тока пупырушки! Пупырушки посмотри! – обиделась она и, засучив рукав, стала совать Лигулу под нос свое сухонькое запястье.

К величайшему огорчению старушонки, глава мрака «пупырушки» смотреть отказался. Он вежливо отодвинул тщедушную ручку и согласился считать Аиду Плаховну насквозь больной. Потом, будто вскользь, спросил у Мамзелькиной, что та думает о Пуфсе. Довольна ли им и вообще, как, по ее мнению, протекает его трудовая деятельность. Старушка зацокала язычком и вслух подумала о Пуфсе, что он дурак и не стоит шлепка глины на каблуке сапога Ареюшки.

Напоминание об Арее было Лигулу неприятно, о чем отважная Аидушка не могла не догадываться. Владыка поморщился и сухо заметил, что Пуфс, возможно, и не хватает звезд с небес, но показатели отдела выросли на девятнадцать процентов только за два первых квартала. Арей же хоть и рубил комиссионеров в капусту, да только чаще ограничивался тем, что плющил им носы. Пуфса же эта мелкая дрянь боится до дрожи и трижды подумает, прежде чем зажилить лишний эйдос.

– Время героев-одиночек миновало, Аида Плаховна! Мы сильны структурой и дисциплиной. Может, хватит отсебятины? – спросил Лигул напоследок.

– Это не отсебятина, а отменятина, – буркнула Мамзелькина себе под нос. Хоть она и не боялась главу мрака, но все же признавала его власть над собой.

Новый секретарь Лигула, серый и бесцветный, как пепельная тень на грязной стене, возник с подносом, поставил на стол вазочку с вареньем и два стакана в тяжелых железнодорожных подстаканниках. Один – с видом на вокзал города Орла, другой был украшен виноградными гроздьями.

Освободив поднос, секретарь вскинул на хозяина красные глазки, убедился, что новых приказов нет, и исчез за шторой, в незаметном закутке. Там он завозился и, показывая, что ушел, едва слышно чавкнул внутренней дверью. Сам же опустился на маленький стульчик и, глазом припав к дыре в шторе, стал смотреть и слушать.

Он увидел, как Мамзелькина заглянула в стакан и недоверчиво опустила в него костяной палец.

– Что же это такое будет? Не чай ли? – спросила она.

– Чай, Аида Плаховна!

Носик старушки выцвел от разочарования.

– Нам это индийское чудо без надобности. Разве что водочки долить. Водка – продухт универсальный. Хоть в суп добавь – вреда не будет, одне витамены!

Лигул поморщился и двумя пальцами бережно выудил из вазочки с вареньем муху, которая слабо шевелилась. Глава мрака опустил ее на полировку. Муха быстро побежала, волоча отяжелевшее брюшко, оставлявшее за собой липкий след.

Проводив ее до края стола, Лигул поманил к себе Аиду Плаховну. Старушка придвинулась, почти касаясь лба хозяина своей черепушкой. Говорили тихо. Как секретарь ни напрягал слух, до него доносились лишь обрывки.

Первую часть разговора он вообще пропустил, ухватил только часть второй, да и то урывками.

– Началось все с рядовой стычки… оказались вдвоем в одном месте… убиты оба… потом еще двое и сразу трое… никакой возможности закончить битву… очень удачно, что свет до сих пор не… – Лигул закончил шептать и отодвинулся от Аиды Плаховны.

– Та самая? – удивленно и одновременно укоризненно переспросила Мамзелькина. – Точно он? Ишь ты! А при мне-то и не заикался! Хитер был Ареюшко!

Быстрым птичьим взглядом старушонка посмотрела на фигурки. Вылеплены они были с большим искусством, но зло и карикатурно. Казалось, тот, кто лепил, видел в человеке только скверное, низкое и дурное, а остальное либо совсем от него укрывалось, либо было глубоко неинтересно.

– Ну как? Вы кого-то узнали? – спросил Лигул.

– Ох, милок, слепа я стала…

– Аида Плаховна!

Старушонка еще чуток поохала, после чего неохотно согласилась, что кое-что ее глаза еще различают.

– Шилов. Прасковья. Мефодий. Варвара. Чимоданов. Мошкин… Мошкин-то едва не рыдает, а Меф на барана похож! Самая суть схвачена!

Лигул не без удовольствия хмыкнул.

– Мне нужна ваша помощь.

Мамзелькина тронула пальцем прогнивший носик.

– Ой, я вас умоляю! А как же ваш распрекрасный Пуфс? – ехидно спросила она.

– Он хорош на своем месте. Тут нужен кто-то поумнее, – спокойно отозвался глава.

Старушка не стала оспаривать, что она сообразительнее Пуфса, но и на лесть не поддалась.

– В мои обязанности это не входит! Что я с этого буду иметь? – недоверчиво прошамкала она.

Лигул сердито задвигал бровками, укоризненно зашевелил пальчиками, однако на Мамзелькину вся эта двигательная гимнастика не произвела ни малейшего впечатления. Поняв это, глава мрака перестал утомлять себя напрасными телодвижениями.

– Ну и что вы хотите? Эйдосов? – устало спросил он.

– К чему они мне? Я хочу пусть не отставку… пусть помощницу, но уже на веки вечные!

– Невозможно. Ваша коса никого другого не признает.

– Признает! – быстро сказала Мамзелькина. – Всего одну в мире, но признает! Смерть не может быть стражем мрака, в стартовый момент жизни она должна быть романтична, нежна и чиста сердцем!

Умирая от любопытства, секретарь подался вперед и качнул ухом занавеску, однако имя так и не было произнесено. Лигул знал его и так.

– А… бывшая одиночка? Девчонка слишком добренькая, со всякими такими представлениями!.. – сказал Лигул, выражая «всякие такие представления» быстрой, но необыкновенно точной гримасой. – Она согласится выкашивать только маньяков, да и то не раньше, чем те соберутся взорвать вселенную! И в самую последнюю секунду примчится дурочка с косой! Рыдания в зрительском зале. Знаю я этих добреньких! Прежде чем распустить руки, они долго притворяются, что им не хочется этого делать!

Мамзелькина резко выпрямилась – зачехленная коса, прислоненная к стене, прыгнула к ней в руки. Глава мрака с тревогой покосился на шевелящийся брезент и вцепился ручкой в цепь своего дарха.

– Я тоже не всегда была такой! Про меня говорили, что я прекрасна как рассвет! Утром я ходила в поле, опускалась на колени и целовала цветы! В меня влюблялись, моего внимания искали, из-за меня дрались на дуэли! – сказала Аидушка с какой-то особенной интонацией, точно в высохших песках опять потекла река.

Вспомнив, что было время, когда он горбился только из-за крыльев, Лигул оглянулся через плечо на свою искривленную спину.

– А… ну да! Дуэль! – сказал он кисло. – Смутно припоминаю что-то такое. Один был юный друг Хоорса, а… вот кто же был другой? Неужто сам?..

– Не надо! – сжимая руки, прошептала Мамзелькина. – Это все в прошлом и никогда не вернется! С каждой новой смертью коса делает меня омерзительнее. Я гнию заживо! Пусть уродливой станет другая!

– Не потянет, – с сомнением повторил собеседник.

Аида Плаховна издала странный, похожий на всхлип звук и, отвернувшись, прислонила косу к стене. Увидев это, глава мрака с облегчением разжал пальчики и выпустил сосульку дарха.

– Привыкнет, – глухо отозвалась старушка, теряя простонародный говорок. – Своего первого старика я не могла решиться убить несколько часов, хотя он был похож на мощи и молил о смерти. Подойду и отойду. Подойду и отойду! А через неделю преспокойно косила младенцев. А вот злодеи мне почти не попадались. Среди людей их вообще нет. Даже Гитлер, в сущности, был просто воспаленный фантазиями несчастный дурак. Своегозла в нем не было ни капли.

Послышался треск. По потолку кабинета пробежала трещина. Лигул и Мамзелькина разом вскинули головы. Глава мрака побледнел, запрыгал губами, но трещина перестала расползаться и остановилась. Он вытер ладонью взмокший лоб.

– Ну-ну, Аида Плаховна, вы злоупотребляете своей незаменимостью! – с сухонькой ухмылочкой произнес он. – Брякни вы такое на земле, мне в тот же день принесли бы донос. А здесь – так и быть! Мой кабинет – территория свободных мнений.

– Вот и хорошо. Значит, договорились? Я помогаю вам с тем наследством, что оставил Арей, и с теми… э-э… фигурками, и за это получаю помощницу! Будем работать вместе, – быстро сказала старушка.

– Одной косой? – уточнил глава мрака. – Одна косит, другая в рюкзак складывает?

Глазки Мамзелькиной полыхнули.

– Нет. Мою косу можно продублировать! Есть в мире копье, которое сможет стать второй косой смерти, если изменит свою сущность!

– Какое?

– Новой валькирии каменного копья!

– Это взамен Таамаг? Разве ее уже выбрали? – хмурясь, спросил Лигул.

– Нет. Но это вопрос считаных дней! Так уж случилось, что я нашла ее немного раньше Фулоны. Но и она скоро найдет. Тут, главное, исхитриться и получить его прежде валькирии, – сказала Мамзелькина.

Лигул хмыкнул, дразня пальцем раскормленный дарх – мечту любого стража мрака со всех уголков Тартара.

– Ну хорошо! Если так, я не прочь. Мне самому будет забавно, если у вас появится… гм… помощница! Какой удар свету!.. Пожалуй, я даже помогу, – сказал он, растягивая слова.

– Как?

– Через пажа. Если не ошибаюсь, его сердце получено у мрака? – спросил глава канцелярии.

Мамзелькина вскинула черепушку. Взгляды собеседников на мгновение встретились, точно передавая из рук в руки какую-то мысль, и сразу разбежались. Старушонка смиренно опустила глазки в пол, а Лигул, напротив, горделиво возвел их к потолку, но споткнулся о трещину и тревожно поморщился.

Довольно долго они молчали, только секретарь пыхтел за шторкой. Наконец Аида Плаховна протянула воробьиную ручку и деловито загребла седьмую фигурку, с недолепленным и потому неузнаваемым лицом.

– Ну хорошо… Шестерых я знаю. А кто седьмой счастливец?

– Почему как счастливец, так сразу в мужском роде? Ай-ай-ай, Аида Плаховна! А как же девушки? Им нельзя быть счастливыми? – невинным голоском поправил Лигул.

– Это девушка?

– Я не назвал бы ее взрослой женщиной. Хотя во времена пирамид она уже играла на флейте, – еще елейнее уточнил канцелярский божок.

Глазки Мамзелькиной вспыхнули.

– На флейте? Так вы о…? Но она же в…!

Произнести слово «Эдем» Аида Плаховна не решилась и лишь перепорхнула глазками на потолок, будто та, чье имя так и не прозвучало, летала где-то среди мух.

– Да, именно там. Но уверен, Троил вернет ее.

– С какой радости? Не по нашей же просьбе?

– При чем тут просьбы? Троил идеалист, а они предсказуемы. У мрака всегда в запасе два поступка: помочь или не помочь, убить или не убить, вмешаться или не вмешаться, а у света только один.

Лигул спустился со стола, коленями встал на стул и принялся расставлять глиняные фигурки, сгибая им руки и ноги и придавая различные положения. Деревянным, из зубочистки сделанным копьем в руке у новой валькирии он поразил в живот Чимоданова, заставив орудие выглянуть у него из спины. Однако и фигурка Петруччо не осталась в долгу. Топором, зажатым в руке у Чимоданова, Лигул расколол затылок Прасковье и тотчас заставил фигурку Шилова напасть на валькирию, захлестнув ее шею сделанным из нитки кнутом.

Аида Плаховна с интересом наблюдала за этой глиняной войной.

– Разумеется, это не куклы вуду! Не стану ручаться, что битва будет протекать так, как я ее изобразил, – с сожалением сказал Лигул. – Возможно, Шилов прикончит всех или будет убит первым. Или Прасковья испепелит Чимоданова прежде, чем тот вообще вспомнит, что у него есть топор… Для нас это не имеет значения! Главное, что в этом сражении Мефодий и эта седьмая, с флейтой, против воли окажутся по разные стороны баррикад.

– Что-о? – Мамзелькина вытянула шейку.

– Самый приятный момент! Такое сражение едва ли сможет завершиться бескровно, и Меф в нем выступит против Дафны! Человек впервые в истории убьет того, кто охранял его все эти годы! Какой символ! – Лигул взял из рук у Аиды Плаховны недолепленную фигурку и сильным щелчком пальца сбил с нее голову.

Глава 3
«Свободное жулье»

Я тщеславна и хочу чего-то большего, – не меньше, чем получить царство и спасти человечество, но никогда ничего не получаю и никого не спасаю. А ведь шевелится где-то внутри мысль: чтобы свет тебя возвеличил, надо сделать что-то маленькое, пусть неприметное, но тщательно и с огромной любовью. И тогда произойдет чудо.

Из записной книжки Ирки

– Картухин! Где ваша последняя лабораторная?.. Картухин, ау!

При повторном звучании имени от сожженного кислотой стола пугливо отрывается большая голова, похожая на украшенный ушами капустный кочан. Он так тяжел, так устал сам от себя, что большую часть занятий дремлет, уткнувшись в руки и закрыв глаза.

– Лабораторная? Я думал…

– Думать – удел мыслителей! Боруха Спинозы, Блеза Паскаля и далее по списку! Ваш удел, Картухин, жалкий маленький удел, вовремя выполнять задания! Ваш курс самый бездарный за двадцать семь… нет, двадцать восемь лет моей работы на биофаке!!! Хотя я еще не на пенсии, и возможны сюрпризы! Сюрпризы!

Доцент Замрущев походил на бритого садового гнома. Маленький, с крошечными ручками, в ослепительно белом халатике и греющей лысину шелковой шапочке, он был, пожалуй, самым забавным преподавателем на биофаке. Его занятия походили на бесконечную клоунаду. Такой была даже его привычка повторять все по два раза.

При всем том, по рассказам старших курсов, получить у него на экзамене выше тройки было нереально. «Я сам знаю не выше, чем на четыре с плюсом!» – говорил он, размашисто расписываясь в зачетке.

Существовала и другая коронная фраза, которую доцент приберегал для экзамена, как вор приберегает кастет. «Если человек не может выразить свою мысль внятно в трех-пяти предложениях, значит у него нет никакой мысли!» – говорил Замрущев, ставя «неуд.» буквально после первых десяти секунд ответа.

Но пока до экзамена было еще далеко.

– Что главное в любом опыте? Опыте? – продолжал он, бегая по аудитории от одного солнечного пятна у окна до другого, от приоткрытой форточки до дверей. – Хорошо, хорошо. С мылом, с мылом. Вымыть руки. А затем навести справки, а нужен ли этот опыт вообще. Ваша проблема в том, что вы стучите не в закрытую дверь, а в открытую! А некоторые стучат даже там, где и двери никакой нет. Мой прошлый аспирант убил семьдесят крыс, чтобы доказать, что регулярно принимаемый 9 %-ный спирт разрушает мозг и печень. Он этого так не знал? Не знал?

Группа торопливо засмеялась, зная, что Замрущев, как истинный комик, ценит только благодарную аудиторию. Не улыбнулся только Меф, который, отвлекшись, ручкой гонял по столу муравья, создавая для него горы и искусственные препятствия. Его поражала способность муравья все начинать заново, не унывая, не тратя время на пустые страдания, досаду и раскачку.

Доцент поднес палец к губам, подкрался и, радостно вскрикнув «Ночь!», накрыл муравья своей шелковой шапочкой.

Буслаев удивленно вскинул лицо.

– Мефодий, Мефодий! – запел Замрущев. – Я давно к вам присматриваюсь! Вы славный молодой человек! Красивый! С волосами! Думаю, у вас золотые руки, хотя я и не делал химическую пробу! При всем том у вас есть серьезный изъян! Изъян! Вы недоверчивы. Вторгаетесь в область практики там, где можно обойтись теорией. Теорией. Зачем доказывать, что, если ткнуть иголкой в руку, пойдет кровь? Поверьте хоть раз кому-то на слово! На слово! Нельзя пойти далеко в науке, каждый день изобретая велосипеды. Велосипеды.

– Баран он! – наябедничал приятель Мефа по фамилии Манский. Все дразнили его Маннокашкин или просто Кашкин.

– Почему баран? – мгновенно заинтересовался Замрущев, обожавший сплетни так сильно, как это делают только садовые гномы.

– Вчера погрузил меня в 59-й троллейбус, хотя я говорил ему, что он идет к Серебряному Бору! Просыпаюсь, вокруг черная ночь, а надо мной водитель склонился и подсовывает мне под голову куртку!

– Погрузил, говоришь? Что, прямо так насильно? – быстро переспросил Замрущев.

Манский-Кашкин смутился и что-то залепетал. Внимание Замрущева прочно переключилось на него, и Буслаев был оставлен в покое.

«А ведь все верно, – подумал Меф. – Сколько раз мне повторяли, что идти к свету – это всегда боль, потому что мы пропитаны мраком, а он так просто не отпускает. Я же пытаюсь это перепроверить. Все хочу как-нибудь извернуться и проскочить без боли. Отдайте мне Дафну и отстаньте от меня – вот моя мечта!»

Он наклонился над столом и обнаружил, что муравей исчез. Вероятнее всего, перелез на шапочку Замрущева и вместе с ней переселился на его лысину. Меф хотел сказать об этом доценту, но потом подумал, что это будет лишняя информация.

Трескучий звонок подарил группе свободу.

– Минуту, господа! – строго сказал Замрущев, постукивая пальцем по столу. – Дайте мне шанс вложить в ваши головы хоть одну мысль! Способность любить науку важнее учебы. Преподавать надо не предмет, а любовь к предмету. Сам не понял, что сказал, но звучит умно. Все! Свободны! Можете деградировать! Или, как это сейчас модно говорить, эволюционировать!

Этот семинар был последним. После него стояла еще, правда, этика, но ее всегда помещали седьмой парой, чтобы можно было благополучно слинять.

Правда, улизнуть Мефу оказалось не так просто. Широкая натура Манского-Кашкина, которой не хватило ночной поездки в троллейбусе, требовала продолжения банкета. В присутствии восьми девушек их группы он громко стал звать Мефа к фонтану у Гэ-Зэ [1]1
  Главное здание МГУ им. М. В. Ломоносова.


[Закрыть]
, чтобы познакомиться там с какими-нибудь нормальными девушками.

– Хочешь великую биологическую тайну? Ненормальных девушек относительно немного. И все они, как правило, надежно изолированы, – нравоучительно сказал Буслаев и, отделавшись от приятеля, пошел к лифту.

По дороге Меф развлекался тем, что маркером переправлял на факультетских досках объявления. «Свободное жилье» переделал в «Свободное жулье», добавив яркую и нравную завитушку, а «Уголок потребителя» в буфете стал «Уголком употребителя».

Лучше бы он, конечно, в буфет не заходил, потому что там его подстерегала Лада из Подольска. Это была бледная, всегда очень тепло одетая девушка, пожалуй, даже хорошенькая, но это как-то не замечалось, потому что на лице у нее был вечный испуг.

На курсе Ладу называли Миссис Трабл.

Если со шкафа падал тубус с картами – можно было не сомневаться, что упал он на нее. Если сломалась ручка в туалете и кто-то оказался запертым внутри – это, конечно, тоже была Лада. Ее кусали тишайшие жертвенные лабораторные крысы, двери охотились за пальцами, а зубец сломавшейся пластиковой вилки ухитрялся так застрять между передними зубами, что выковыривать приходилось кончиком шила.

Разумеется, рядом с такой девушкой всегда должен находиться супергерой, который вышибает плечом хлипкие двери туалетов, чинит отлетевшие каблуки и доступно объясняет лежащей у биофака ленивой дворняге, что совсем необязательно всякий раз лаять на одного и того же человека, когда мимо тебя идет целая толпа.

И вот, зорко обозрев курс своими близоруко-всевидящими глазами, Лада выбрала своим супергероем Мефа и уже почти полгода не оставляла его в покое.

– Мефодий! – крикнула Лада, на радостях роняя себе на колени стаканчик и опрокидывая стул. – У меня сломалась молния на сумке! Ужасная, адская ситуация! Ты не посмотришь?

– Посмотрю, – пообещал парень и, выполняя обещание, вежливо изучил молнию. Потом повернулся и пошел.

– Ты куда, мальчик-герой! А чинить?

– Не сломалась она. Край платка застрял.

– Правда? – поразилась Лада. – Так вот в чем дело! И как ты догадался? Это же невероятно сложно!

Меф с усилием сохранял на лице вежливое выражение. Лада его ужасно раздражала. И не только своей патентованной беспомощностью. Если бы спросили, на какое животное она похожа, он, не задумываясь, ответил бы: «На лису». Именно так: вкрадчивая, улыбчивая, передвигающаяся полубоком, точно плывущая. Не просто врет, а врет всегда. Где вчера была? Ответит «в кино», хотя просто гуляла. Какой хлеб покупаешь: белый или черный? Если ответит «белый», значит, покупает черный. Даже время у нее спрашивать опасно. Ответит «без пяти десять», а будет без пятнадцати. А зачем соврала, и сама объяснить не сможет. Как-то само совралось.

Буслаев выпутал из молнии застрявший платок и рванул к выходу. Уже на пороге его догнал очередной вопль: «Мефодий! Подожди!» Буслаев остановился, убежденный, что за прошедшие три секунды у девушки еще что-нибудь сломалось, потерялось или испачкалось.

– Чего тебе? – спросил он опасливо.

Глаза Лады – огромные, как два блюда – трагически глядели на него. В каждом Меф видел себя – спешащего молодого человека со скрещенными на груди руками.

– Ты сейчас подумаешь, что я ку-ку! Ты же так не считаешь? – с мольбой спросила Лада.

– Конечно, нет! – сказал Мефодий.

Лада с облегчением вздохнула.

– Мефодий, – торжественно продолжала она. – Думай про меня, что хочешь! Топчи меня ногами, презирай! Я тебе все прощу!

– Ну да. Здорово. Буду иметь в виду, – осторожно откликнулся Мефодий, замечая, что на соседних столиках очень заинтересовались подробностями. Две девушки даже забыли жевать, рискуя остаться голодными.

Он взял Ладу за локоть и отвел к окну. Девушки поневоле перестали подслушивать и вернулись к наматыванию вермишели на легко ломающиеся пластиковые вилки.

Она прижала руки к груди.

– Ты не понимаешь! Ты меня даже не слушаешь! ЗА ТОБОЙ КТО-ТО СЛЕДИЛ!

– Да? – Буслаев с сомнением оглянулся на дверь.

– Нет! Оттуда! Я сама видела! – Лада, дрожа, показала на стену.

Между горшками с комнатным виноградом висела большая картина маслом. Называлась она «Березовая роща» и ничего крамольнее березок не содержала. По ним, безуспешно пытаясь совершить прогулку на природе, ползали мухи.

Лада подбежала к холсту и тревожно разглядывала его вблизи.

– Тут! Между этими двумя деревьями! Кто-то высунул голову, посмотрел, куда ты идешь, и скрылся!

Буслаев задумчиво ковырнул ногтем пыльное масло. Поверить Миссис Трабл? Да никогда в жизни! Лучше он и дальше будет проявлять мелкий героизм, защищая ее от захлопывающихся дверей, пауков и капель конденсата из текущего кондиционера.

– Думаю, это были зеленые человечки… Они, знаешь, любят ошиваться в буфете, – заявил он.

Лада жалобно смотрела на него.

– Я клянусь! Ты же не считаешь меня больной? Ведь правда?

Меф увильнул от прямого ответа.

– И как он выглядел? Ну, этот… между деревьями?

– Маленький, толстый, с усами! И челка у него такая вся… под горшок! – выпалила Миссис Трабл.

Мефодий снова оглянулся на картину. Между корнями березы в траве лежало что-то малозаметное, светло-зеленое, с белой оторочкой. Скорее всего, шапка.

– А одет он был как? В синее или зеленое? – спросил Меф.

Миссис Трабл мучительно попыталась не соврать: лицо у нее задрожало от напряжения, кончик носа побелел.

– В… в… в… синее, – ответила она.

– Значит, в зеленое, – пробормотал Буслаев и снова посмотрел на картину.

Точнее, попытался. Между корнями ничего уже не было – шапка с белой оторочкой исчезла.

* * *

Меф вышел на улицу. Москва захлебывалась в осени, такой сказочно яркой, что просто не могла не оказаться краткой. Все с тревогой ждали проливных дождей, как ждут несчастья во время безоблачного счастья. Дожди, конечно, уже шли, но ночные, легкие. В мелких лужицах на асфальте клочками отражалось небо. Весело было наблюдать, как какая-нибудь белая тучка беспокойным барашком прыгает из одной лужи в другую, пока совсем не исчезнет где-нибудь за поворотом дорожки. Солнце изливалось на желтые листья, и казалось, что они светятся сами по себе. Каждая козявка, выползшая на упавший желтый лист, каждый цветок на клумбе, каждая сидящая на ограде птица кричали: «Я есмь! Я существую! Это мой город! Мой мир! Моя вселенная! Мое мгновение жизни!»

Ощущение слежки не покидало Мефодия, но слежки осторожной и не назойливой. Он ускорился, несколько раз поменял направление движения и потом долго стоял у зеркальной витрины, притворяясь, что его очень заинтересовали кастрюли и фирменные ножи. Никого и ничего.

Тот, кто следил, делал это грамотно и неуловимо, возникая то на рекламе авиалиний рядом с марципанового облика барышней с таким пухлым ртом, точно ее в губы ужалила оса, то в луже рядом с барашковой тучей, то выглядывал из водосточной трубы, на миг высовывая и сразу пряча любознательную голову.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю