Текст книги "Книга Семи Дорог"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дмитрий Емец
Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог

Препятствий не миновать, но имея в себе опору, он, хоть с трудом, преодолел бы их. Побудь он весь день в этом преодолении, на другой день они оказались бы гораздо менее чувствительными, а на третий – еще меньше.

Преподобный Никодим Святогорец

В сущности, чтобы прослыть глупым, достаточно просто быть злобным.

Троил

Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение.

А. П. Чехов из письма к А. С. Суворину

Глава 1
Плачущий пакет

Всем людям очень тяжело. Они устают от слабостей друг друга, несовершенств, ошибок, истерик, непредсказуемого поведения. Безумно хочется просто повернуться спиной и уйти на все 4 стороны, подальше от окружающих. В той же мере и другие люди устают от нас, якобы мягких и пушистых, а на самом деле колючих и противных. Надо терпеть и беречь друг друга, не думая о себе. Другого выхода попросту нет, иначе сумма общей боли будет с каждым годом возрастать, пока не станет критической.

Ирка, дневниковые записи

Праворульный японский микроавтобус стоял перед окнами. Матвей спал на заднем сиденье. К Бабане он не пошел, заявив, что не хочет передозировать общение. Лучше немного недообщаться, чем переобщаться. Чем дольше отношения развиваются, тем на дольше их потом хватает. Особенно с родственниками девушки, которые до последнего момента остаются кем-то вроде дружественно настроенных врагов.

Ирка сидела на кухне у Бабани и качала ногой, дерзкой, танцевальной, смуглой, с прекрасно прокачанными мышцами голени. Она не собиралась больше скрываться и дурачить Бабаню инвалидными призраками в колясках, выгребая потом из-под стола мумифицировавшиеся бутербродики. В конце концов, валькирией она больше не была, и смерть Бабане не грозила.

На то, чтобы Бабаня восприняла ее выздоровление без разрыва сердца, потребовались все силы Эссиорха. Но и сейчас она по привычке вскакивала, чтобы поддержать Ирку, когда та начинала вставать, и пугливо порывалась показать внучку каким-то «дохтырям», для «закрепления успеха».

– Это все Эмиль Исаич! Кудесник! Руки бы ему расцеловала! – восклицала Бабаня, за отсутствием волосатых рук Эмиля Исаича целуя свои собственные, с глубоким отпечатком швейных ножниц на среднем пальце.

– Исаич – это который шерстью дохлого енота лечит? Сто долларов сеанс? – неосторожно ляпнула Ирка.

Бабаня поджала губы.

– Не шерстью дохлого енота, а лечением биотоками с электронейростимуляцией! Шерсть енота – идеальный проводник.

– Устаревшие сведения! Идеальный проводник – Иван Сусанин.

– Ира!!!

– А твой Исаич батарейкой по позвоночнику водит и бормочет не то мантры, не то стишки своего дедушки! И слюна его на спину капает!.. Матвей обещал, что возьмет туалетный ершик и вылечит Эмиля Исаича от слюнотечения. Триста долларов сеанс – и тот здоровехонек!

– Матвей? Уж это-то, конечно, все знает!

Бабаня быстро, как птица, взглянула на блестящую крышу микроавтобуса, и Ирка пожалела, что подставила Матвея. Ей-то Бабаня простит, а на Багрова отложит теперь компромат в копилочку. И не надо думать, что у хороших людей их нет. Просто туда больше мелочи помещается.

– Ты злая и неблагодарная! Врачи в тебя вкладывали свои навыки, поставили тебя на ноги, а тебе плевать! – лицо Бабани перечеркнули две складки, и рот на секунду стал похож на букву Н.

Ирка с грустью подумала, что борьба с ее болезнью стала центром Бабаниной жизни. Болезнь ушла – и цель исчезла. Сколько еще пройдет времени, прежде чем бабушка и внучка сумеют выстроить новые отношения? И на сколько уступок придется обеим пойти?

Бабаня барабанила ногтями по столу. Ей хотелось к чему-нибудь придраться.

– Ты яблоко мыла? – внезапно спросила она.

– Мыла!

– Видела я, как ты мыла. Просто микробов попоила!

– Ну я пошла, – сказала Ирка грустно.

Бабаня спохватилась, что нельзя расставаться в ссоре. Засуетилась, вскочила.

– Ой! Я много хлеба купила! Возьмешь один батон? И курицу захвати – вчера вечером сварила… В чем бы тебе ее дать? В тарелке довезете?

– Не, бульон прольется.

– Ну хорошо, берите с кастрюлей! Только верните потом! Этотникогда ничего не возвращает. Скоро буду в раковине себе еду готовить. Кипятильником.

– Почему сразу этот? – возмутилась Ирка.

– Ну прости, прости! Иди я тебя поцелую!..

Бабаня попыталась обнять Ирку, но ей мешала кастрюля. Ирка приподняла руки и попыталась втиснуть Бабаню между собой и кастрюлей.

– Ты что, ку-ку? Мне в этой кофте на работу идти! Топай давай! – возмутилась Бабаня.

Ирка спускалась по лестнице, а Бабаня сверху испуганно смотрела на ее сильные ноги и, наклонившись вперед, шевелила руками, готовая броситься на помощь, если Ирка начнет терять равновесие.

* * *

Автобус стоял все там же под окнами. Спереди кто-то припарковался, и Ирке пришлось обходить его сзади. Мало-помалу Матвей набирался опыта вождения. Летом знак «У» на заднем стекле машины выгорел на солнце, и Ирка фломастером переделала его в детскую рожицу.

– Ты в курсе, что он означает? – поинтересовался тогда Багров.

Ирка выронила фломастер. Она вообще-то не вкладывала в эту рожицу никакого смысла.

– Сколько у нас детей родится? Пять? Шесть? – продолжал Матвей.

– Не знаю, – испуганно сказала Ирка. От неожиданности «не знаю» прозвучало как «нэаю».

Сейчас руки у Ирки были заняты кастрюлей, и в стекло машины она постучала лбом.

– Отпустила? – спросил Багров, открывая двери.

– Угум.

– Мне кажется, когда мне будет шестьдесят лет, я застрелюсь. Дальше жизни нет! – заявил Матвей.

Ирка что-то промычала, мельком прикинув, в каком году родился сам Багров. Иногда при подсчетах у нее получалось, что, не попади Багров к волхву, он мог бы стать отцом Льва Толстого и шлепать его на коленке, повторяя: «Два романа у тебя хороших, а третий слабенький!» Матвей понял ее мычание по-своему.

– Ой, прости! Я не подумал. А Бабане сколько?

– Понятия не имею.

– Не знаешь сколько лет твоей бабушке?

– Она не бабушка, а Бабаня! – ответила Ирка голосом, закрывающим тему.

Багров почувствовал интонацию и об этом больше не говорил. Всю дорогу он ругал дураков, которым не сидится дома и которым обязательно надо всунуть свою тушку в машину, чтобы купить в магазине три пельменя. Увлекшись критикой, Матвей пропустил разворот, стал мудрить, сдуру повернул на узкую, забитую автомобилями улицу и из-за произошедшей впереди аварии застрял там на полтора часа.

– Слушай, мы бы пешком быстрее дошли, – вздохнула Ирка.

– Ага! С курицей! – ответил Матвей, и опять получилось, что он кругом прав, а Бабаня виновата.

Ирка отстегнулась и перелезла на заднее сиденье, радуясь, что ноутбук с собой. Иной раз она могла выйти из дома наспех одетая, захватив нерасчесанные волосы небрежным пучком, но никогда без рунки и ноутбука. Они составляли две стороны ее Я.

– Как-то плохо вышло сегодня с Бабаней. Я точно дежурство отбывала, а ее не обманешь, – сказала она покаянно.

– А? – невнимательно откликнулся Матвей.

– Сам ты «а!». Моя проблема в том, что я плохо соблюдаю обряды вежливости. Ответные звонки, переписка, приглашение в гости. То бываю слишком радостной и болтливой, то надолго исчезаю. Люди не могут поймать мой ритм, считают, что я зазналась, потеряла к ним интерес или обиделась.

– А ты соблюдай их лучше.

– Тогда у меня не останется времени думать и читать. Я взвою, и будет еще хуже. Если я не смогу быть собой, то и кем-то другим тоже не буду! – заявила Ирка, капризно дернула ногой и ойкнула, обо что-то ударившись большим пальцем.

Рунка наискось лежала на полу машины, занимая все пространство от переднего пассажирского кресла и чуть ли не до заднего бампера. Если мрак нападет внезапно, достать ее будет проблематично: придется вылезать из автобуса, открывать багажник, вытаскивать канистры и поднимать третий ряд сидений.

Прежде чем включить ноутбук, Ирка озабоченно потрогала пальцем треснувшие петли крышки – самое уязвимое место, не считая клавиатуры, на которую она так любит проливать кофе. Потом нажала на кнопку. «Окна» загрузились, и вот он – ее любимый «рабочий стол», заваленный книгами, фильмами, музыкой так, что памяти давно не хватает, а стирать что-либо жалко. Есть и заветная папка с файлами, куда Ирка записывает свои мысли. Она покосилась на спину Багрова, но тот весь ушел в критику чистого разума двух баранов, что не смогли разъехаться.

В заветную папку Ирка заглядывала нечасто. Обычно утром, когда голова свежа и не израсходована. Опыт множества ошибок научил ее, что творческую энергию нельзя разбрызгивать. Накапливается она медленно: капельками фраз, дуновениями мысли, краткими прозрениями. Стоит человеку не вовремя выйти в Интернет или поболтать по телефону с приятелем – он выплеснет себя, опустошит, на несколько часов сделает ни к чему не годным. А сколько таких отвлечений у пишущего человека?

Ирка гладила кончиками пальцев клавиатуру, ощущая молчаливую силу букв, готовых взорваться и отвердеть словами. Жизнь она воспринимала через призму слов, причем написанных. Только им и верила – ей важно было записать в дневнике «я счастлива», и тогда она осознавала, что так оно и есть. Отними у нее возможность писать – и девушка ощутила бы себя несчастной даже в эдемском саду.

Ирка касалась клавиш, но осторожно, дразняще, так, что контакт не срабатывал и буква не отпечатывалась. Нет, сейчас она писать не будет, только читать! Ирка открыла файл с дневником. Грамотность у нее стопроцентная. С ошибками она пишет лишь некоторые слова, когда это доставляет удовольствие. «Йурист», «блашь» и другие, к которым у нее особое отношение.

Из дневника

Сегодня у меня мерзопакостное настроение. Никого не хочу видеть и слышать, ни с кем не хочу общаться! Написала об этом в твиттере, вконтакте, в ЖЖ, выложилась на фейсбуке и теперь проверяю, напишут мне какие-нибудь комментарии или нет.

* * *

Я думаю, очень немногие люди умеют говорить правду себе и другим. Это не о лжи. Не лгут многие, а вот говорить правду не способен почти никто. Остальных моментально заносит в ханжество, в позу, в какую-то дутую сериальную болтовню.

Сложнее всего воспитать человека людем. Остальное, в сравнении с этим, мелочи.

* * *

Природа гения в универсальности затрагиваемых его творчеством проблем. Гений, как колокол, отзывается в каждом. Ему все помогают, причем некоторые делают это неосознанно, пытаясь помешать. Часто гений как человек совсем неумен или умен очень в меру. Ему этого не нужно. Зато он безмерно правдив и не искажает книгу. Мы врем сами себе, а гений нет, поэтому мы к нему и приникаем.

* * *

Мне сложно выразить, что такое мысль Шмелева или мысль Куприна, но я ощущаю, что вот она – цельная, монолитная, слившаяся с личностью автора. Глыбообразность Толстого, веселое уныние Чехова, горение Достоевского или щебечущие кружева Тургенева. Всякий писатель (художник, композитор) – человек одной мысли. Она доминантой проходит через все творчество, через все поступки, через личность. Именно откликаясь на нее, мы любим одних и равнодушны к другим.

А вообще к книгам я принюхиваюсь, как кошка к новой еде. Долго, недоверчиво. Отхожу, подхожу, снова отхожу. И только убедившись, что это то, что нужно, начинаю жадно, быстро и неразборчиво заглатывать! Жаль, что Матвей не книга. Я могла бы его читать!!!

* * *

Зашли с Матвеем в супермаркет за батоном хлеба. Обратно еле доперлись. Скидки – это когда ты покупаешь вагон ерунды, о существовании которой в другой ситуации вообще никогда бы не вспомнил.

* * *

Бабаня в детстве очень много читала мне вслух. Просто до одури. Порой у нее язык узлом завязывался. Прочитайте своему ребенку 10 000 страниц вслух и его Нобелевскую премию разделите со мной за совет!

* * *

Человек не может смотреть художественные фильмы без самоидентификации. Он обязательно ставит себя на место одного из героев: «я прекрасная злодейка», «я – крутой парень», «я – барышня-овечка», «я – сумасшедший гений». Как ни смешно это звучит, но мне всегда нужна влюбленная умная дурочка.

З. Ы. У каждого человека есть сценический образ себя, любимого, и он его старательно обслуживает. Мой образ – это умненькая творческая девушка, не способная сварить картошку даже в мундире. При этом я абсолютно точно знаю, что окажись я на необитаемом острове, не только всю посуду бы перемыла, но и пальмы бы валила топором.

* * *

Слово «жалеет» гораздо более полно выражает чувство любви, чем это ваше «лубит»!

* * *

Всякий раз, когда я вторгаюсь в зону чьей-то мечты и пытаюсь ее разрушить, получаю по лбу. Даже если мечта эта заведомо тупиковая, вроде как съесть селедку с мармеладом. Видимо, свои мечты человек хочет крушить исключительно сам.

Интересно, какую правду люди имеют в виду, когда просят сказать им правду?

* * *

Я: Ты купил картошку?

Матвей: Нет.

Я: Сам виноват. Сварим чипсы!

* * *

Вирусное распространение зла. Прадед кричал на деда, дед кричал на отца, отец – на сына, сын будет кричать на своего сына. Сложнее всего остановиться первым. Но, если удается, целое щупальце зла отсечется и никогда не вырастет вновь.

* * *

Матвей вчера сказал: «Женщина всегда права. Поэтому спорящих женщин лучше столкнуть между собой, чтобы правы оказались обе». Это после того, как мы весь вечер слушали, как Гелата ссорится с Ильгой.

И еще на ту же тему: «Женщины могли бы править миром, если хотя бы две из них сумели о чем-то договориться между собой!» (с) Матвей.

* * *

На нашей улице живет тетя Зина. У нее кошка и две собаки. А еще она кормит всех кошек и собак во дворе. Так вот: она их терпеть не может. Называет прохиндеями, желает им сдохнуть и дерется с ними пустой кастрюлей, когда те ставят грязные лапы ей на одежду. Мне кажется, это и есть образ настоящей любви: дойти по полного разочарования в чем-либо, но все равно продолжать любить и жалеть.

* * *

Думаешь о человеке как о подлеце и грубияне. Рано или поздно это невольно прорывается в отношении к нему. Он видит, что разубедить тебя не может, и назло становится грубияном и подлецом. На тебе!

* * *

У Матвея был друг, который расстался с девушкой после того, как она полтора часа выбирала в зоомагазине подругу для своего попугая и в конце концов оставила его в одиночестве, потому что «никто не был его достоин». Друг представил, как она будет выбирать невестку для их сына.

* * *

Любопытный момент. Если мне сразу нравится какая-то книга, потом резко оказывается, что это дрянь. И с людьми то же самое. Стараюсь выжидать со внутренней оценкой, но не получается.

* * *

У меня есть близкая к гениальности мысль: внимание является энергетической величиной, солнцем, за которым люди охотятся, как растения за светом. Вот только чем больше попрошайничаешь, тем меньше получаешь. Даже истерики не помогают. Нужно любить самому. Но, блин, легко сказать!!!

Единица изменения внимания – внимомы. Чтобы прокачать младенца и сделать его, допустим, хорошим, добрым, умным человеком, надо 10.000 внимом. Чтобы еще кем-то – 5.000.

Слишком много внимом тоже плохо. Лишние внимомы могут испепелить. Ну как? Нобелевскими премиями просьба не швыряться! Складывайте их в чемоданчик у входа!

* * *

Отношения большинства познакомившихся людей вписываются в схему:

– Полюби меня первый!

– Нет, ты!

– Я потом.

– А если ты меня обманешь?

– Да пошел ты!

– Да пошла ты!

* * *

Мне всегда казалось: хочешь любить человека – не узнавай его близко. Но ведь это же обман? Путь к любви идет через полное и окончательное разочарование. Разрушила человека до основания (для себя), а потом вдруг открылась в нем какая-то дверца. Вспышка – и ты полюбила. Я этого не знаю, разумеется, а так… гадаю.

* * *

Механизм печали и уныния в том, что человек – вялый, напуганный, обленившийся, забитый неудачами – останавливается и перестает ползти и бороться. Тайное его желание – чтобы утешили, развеселили и трудности разгребли. Ну, у меня так примерно и бывает.

* * *

Часто вспоминаю день, когда Гелата бросилась перед коляской на колени, и слова, которые она тогда произнесла, что другой такой пары нет на свете и что вся ненависть мрака нацелена на нас. У Матвея в груди Камень Пути. Я – девушка с даром любви. И все это было в нас совсем недавно! Но осталось ли что-то теперь?

Не принадлежим ли мы Мамзелькиной со всеми потрохами, приняв от нее «подарки», с которыми не можем расстаться?

Вдруг мы уже никто? Просто молодые обыватели с микроавтобусом, которые живут в Сокольниках, питаются и одеваются на Бабанин счет (+ бензин тоже) и воображают себя служителями света. Мне кажется, что и Матвей часто думает об этом.

Вдруг нас уже опрокинули? Нельзя же принять подачку от мрака и притворяться, что ты ничего не брал и ничего никому не должен.

– Ау! Ты меня слышишь?

Ирка вскинула голову и пугливо захлопнула крышку ноута.

– А? Что ты хочешь?

Матвей уже вышел из машины и весело смотрел на нее, встав коленом на водительское сиденье.

– Да, в общем, ничего. Мы приехали!

Автобус они бросили перед забором Сокольников, на месте, которое Матвей уже настолько считал своим, что даже ставил буквой Тдва ящика, чтобы никто посторонний его не занимал. Пока Багров закрывал машину и проверял, чтобы на сиденьях не осталось ничего такого, что подвигло бы воришек разбить стекло, Ирка перебросила через забор рунку, просунула ноутбук между прутьями ограды, а потом и сама перелезла.

Это был тот самый пятачок, где она сидела когда-то в коляске, дожидаясь приезда Матвея. Тогда забор был ее клеткой, ее вечным препятствием. Она смотрела на дорогу и думала: «Матвей! Матвей! Матвей!» Сейчас же Ирка взглянула на площадку между двумя деревьями довольно равнодушно. Желание ковыряться в памяти в данный момент отсутствовало.

Вскоре ноутбук и рунка были на аллее, ведущей к будке техслужбы. Курица, которую нес перед животом Матвей, грустно ныряла в бульоне. Внезапно Багров повернулся и прошептал: «Тшш! Там кто-то есть!»

Они осторожно выглянули из кустов. У будки на туристическом коврике лежала на животе валькирия-одиночка Даша и листала потрепанную книгу.

– Экономика, – наугад предположил Матвей.

– Не, что-то про любовь! Смотри, какая она счастливая! Экономику так не читают.

– Ну, это кто как. Помнишь, как она книгу про коневодство наизусть учила? Одиночки все такие! – заявил Багров.

Ирка оглянулась на него.

– Э-э… ну, в смысле, тяготеющие. К знаниям, – поспешно договорил Матвей.

Они прокрались к Даше, остановившись шагах в пяти. Слышно было, как валькирия бормочет:

«В фехтовании нет верных средств поражения противника. Каждое действие имеет свое возможное опровержение. Возникают теоретически бесконечные ряды боевых действий.

В свою очередь, основным начальным действием боя является простая атака. Однако она имеет возможное опровержение посредством защиты с последующим ответным уколом. Защита, в свою очередь, обыгрывается финтом, а атака с финтом – контратакой. Контратака находит опровержение в страхующих от нее действиях на оружие, в атаках последующих намерений, вызывающих ее, а также в простых атаках. Четкая обозримость причинных закономерностей боя избавляет бойца от необходимости в напряженной обстановке боя заново уточнять положения, временно выпавшие из его сознания, и служит формированию тактического мышления фехтовальщика».

Дочитав абзац до конца, Даша заложила страницу пальцем, перевернулась на спину и начала повторять по памяти.

– Мама дорогая! Я же говорил, что наизусть! Она вынесет мне мозг! – простонал Багров.

– Гвардия мрака! Хватай валькирию! Она учебник Тышлера зубрит! – крикнула Ирка, бросая взгляд на обложку.

В следующую секунду валькирия была уже на ногах. Копье, знакомое Ирке до малейшей неровности древка, до самого мелкого скола, которое она обнимала когда-то, как живое существо, и ночью в гамаке прижималась к нему щекой, занесено для броска и смотрит прежней хозяйке в грудь.

«Интересно, а если бы возникла ситуация, что она бы его метнула… оно бы… да или нет?» – подумала Ирка.

Багров показал Даше кастрюлю.

– У тебя нет шансов! Бульоном оболью! – крикнул он.

Та, смеясь, опустила оружие. Глаза сияли. На Матвея она смотрела влюбленно, забывая дышать. Так смотрят на картину, на звездную систему, на что-то великое и недосягаемое. Если бы он попросил сосчитать крупинки сахара в сахарнице или выстричь ножницами все буквы «а» из словаря Ожегова, она с радостью бросилась бы это делать.

Ирка не ревновала: она ощущала, что чувство Даши иного рода, да и нельзя валькириям-одиночкам переступать грань, но все равно было досадно. Их тройная дружба постепенно становилась двойной – Матвей совершенно вытеснил Ирку из сердца Даши.

– А я вот две рапиры принесла. Настоящие, олимпийские. У Фулоны выпросила… Мы же договаривались сегодня позаниматься, – сказала Даша, почему-то умоляюще глядя не на Багрова, а на Ирку.

«Таким тоном просят у бабушки-соседки поиграть с ее собачкой!» – кисло подумала Ирка.

Вслух она сказала, что не претендует на Матвея, и залезла с ноутбуком в гамак. Она лежала там, качалась и изредка скашивала глаза в открытую дверь. У муравейника на коленях стоял Багров и, просовывая туда травинку, ел налипающих на нее муравьев. Даша стояла рядом, держа в руках две рапиры, и смотрела на него все тем же восхищенным взглядом.

– Фехтовальщики, все равно пулемет лучше, – буркнула Ирка.

Она включила фильм, но быстро поняла, что смотреть его нет ни малейшего желания. Тогда она выбралась из гамака с осознанием того, что нужно срочно выбросить старые диски Багрова, которые все равно без дела валяются где попало. Конечно, Матвей будет ругаться, но порядок превыше всего. Чистота требует жертв. Случайно выскочившая фраза очень ей понравилась. Да, именно так она ему и скажет: «Чистота требует жертв!»

Трехкопейная дева начала выгребать диски, но внезапно обнаружилось, что мусорное ведро переполнено.

Ирка редко выносила мусор. У нее была прекрасная гуманитарная привычка не то чтобы презирать быт, а в упор не замечать его. Он происходил как-то сам собой. Поначалу его брала на себя Бабаня, затем Антигон, теперь вот Матвей. Трехкопейная дева всегда радостно удивлялась, что в холодильнике оказывается еда, в кофейной банке – кофе, а в посудном шкафу – чистые тарелки. Это было приятной деталью, не мешавшей читать, пить бесконечный чай и греть колени ноутбуком.

На тот случай, когда что-то все же приходилось делать, у Ирки выработался забавный способ самозащиты. Если Матвей просил ее, например, дать попить, она немедленно бросала все дела, вскакивала и мчалась выполнять поручение. Но просто так взять и налить воды в чашку казалось слишком легким и недостойным ее огромной любви к Багрову. Матвей должен был увидеть, как она его ценит. Девушка начинала мыть чашку с содой, потому что та казалась недостаточно чистой, а моющее средство слишком химическим. Если соды не было – Ирка шла за ней в магазин. На следующей стадии вода казалась нестерильной, и она начинала кипятить ее, остужая потом феном для волос, поставленным в режим «холодный обдув». Багров уже, махнув рукой, семь раз успевал напиться в туалете из-под крана, а Ирка все еще возилась с чашкой и потом оскорблялась на любимого, что ее старания оказались никому не нужными. Она хмурилась, отворачивалась к стене и переставала разговаривать. Спохватившийся Матвей утешал ее, качал на коленях и, спеша показать, как он благодарен, с омерзением выпивал пол-литра теплой кипяченой воды.

Зато в следующий раз Багров ни о чем ее не просил, и Ирка втайне была этим очень довольна.

Но сейчас она решила все же вынести мусор. Нарочито кренясь под тяжестью ведра, она прошла мимо Матвея и Даши. Багров стремительно перемещался, стараясь вымотать валькирию множеством перебежек. Сворачивая на аллею, Ирка слышала, как он кричит Даше, что даже чемпиона мира по боксу можно сбить с ног щелчком в лоб, если заставить его пробежать за тобой километров тридцать, изредка бросая в него камень-другой, чтобы не исчезло рвение догонять.

«Он возьмет такси!» – подумала Ирка, подходя с ведром к первой урне.

Мусорных контейнеров внутри парка почти не было, поэтому приходилось делать «подарок городу» – рассеивать мусор небольшими партиями по нескольким урнам. Если постоянно выбрасывать все в ближайшую – рано или поздно местные дворники зададутся вопросом, откуда это берется и почему всегда в одном и том же месте.

Делая городу третий по счету подарок, Ирка вытряхнула остатки ведра и повернулась, чтобы уйти, но внезапно услышала, как кто-то скулит. Прислушалась. Все было тихо. Снова повернулась, сделала шаг и опять услышала тот же звук. Скулил прислоненный к мусорке черный плотный пакет с чеканным профилем богини Афины. Ирка поставила ведро, подошла и осторожно заглянула внутрь.

Дно пакета еще хлюпало водой. Там лежали щенята, которым, по виду, не было и дня от роду. Скулил один, прижатый их телами так, что морда торчала наружу, как поплавок. Почему не скулили другие, Ирка поняла почти сразу и громко завизжала. К ней подбежали Матвей и Даша, решившие, что на нее кто-то напал. Багров, не отличавшийся брезгливостью, спокойно разложил щенят на траве.

– Десять штук. Девять мертвых. Один живой, – сказал он.

– Но почему они?..

– Да все же ясно. Кто-то стал топить щенят, причем прямо в пакете, чтобы после руками не брать. Вон, смотри, все мокрые. Потом, видать, нервишки зашалили, все бросил и убежал. Гуманист, блин! – Багров презрительно плюнул.

Потоптался, виновато поглядывая на опрокинутую горем Ирку, собрал щенят в пакет, отошел подальше и рапирой стал вскапывать землю.

Ирка стояла с десятым в руках. Белый, с серой мордой, щенок деловито и слепо тыкался ей мордой в ладони – искал сосок. В щенке жила одна голова. Туловище, лапы, хвост – все казалось слабым, бестолковым и ненужным. Даша, сцепив руки, в ужасе бегала вокруг Ирки и визжала, что он умрет. Она знает. Она чувствует. У нее интуиция.

Дашины вопли вывели Ирку из замешательства.

– Иди за молоком. Купи в аптеке пару шприцов: один кубика на два, другой где-то на пять, – велела она валькирии.

– Ты что, хочешь колоть ему молоко? Так нельзя! А-а-а! Сдохнет он, сдохнет!

– Молоко и два шприца! И быстро, одна нога здесь, другая там! Только без телепортаций – залипнешь!

Получив четкую цель, Даша, наконец, перестала голосить и умчалась, по-прежнему держа рапиру в руке.

Через минуту вернулся Багров, спокойно вытирая с клинка землю.

– Все готово. Я там плитку от тротуара сверху положил, чтобы собаки не разрыли. А где Дашка?

– Я послала ее за молоком и шприцами.

– Она что, прямо с рапирой убежала? Жаль, посмотреть нельзя. Только представь: запыхавшаяся девица с рапирой влетает в аптеку и орет: «Срочно дайте шприц!»

Не слушая его, Ирка уже шла со щенком к сарайчику. Ее мысли, жизнь, желания были теперь в ладонях, которыми она грела малыша. Держа в одной руке мусорное ведро, а в другой рапиру, Багров шагал за ней и качал головой.

Щенка назвали Мик. Вернее, он сам себя так назвал, издавая звуки, похожие на «мик», всякий раз, как его брали в руки. Каждые три часа Ирка кормила его из шприца молоком, стараясь не перекармливать, чтобы не вызвать желудочного расстройства, которое привело бы к обезвоживанию. Лучше «недо», чем «пере», причем во всех жизненных ситуациях. Тут Багров, пожалуй, прав.

Через пару дней, разглядывая щенка, Матвей обнаружил у него на груди узкую подсохшую царапину. Там, где она обрывалась, на шерсти было седое пятно размером с пятирублевую монету.

– Надо же! Прямо напротив сердца! Когтем, что ли, кто-то царапнул, – сказал Матвей.