Текст книги "Глоток огня"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава восьмая
Неправильные пчелы

В первые годы жизни кажешься себе безграничным. А потом присматриваешься получше и повсюду начинаешь обнаруживать свои границы: не могу не орать, не могу не трусить, не могу не врать, не могу не жалеть себя – и так во всем. Тошнить начинает, когда понимаешь, что внутри тебя понастроены бесконечные мерзостные заборчики. Они окружают тебя со всех сторон. Ты в клетке.

Из дневника невернувшегося шныра

Когда Рина проснулась, на улице было уже довольно светло. У окна стояла Алиса, стеклянная от своей обычной утренней ненависти к миру, и, пытаясь открыть раму, раздраженно трясла ее. Ей, как всегда, было то душно, то холодно.

Ручка издала квакающий звук и осталась у Алисы в ладони. Алиса раздраженно отбросила ее. Несмотря на свою физическую слабость, она вечно все ломала. Причем ломала даже такие вещи, которые сломать в принципе невозможно. Например, гаражный замок или лопату.

– Да что же это такое! В этом ШНыре вечно все отваливается! – крикнула Алиса.

– Что отваливается? – спросила Лена. Свесив ноги, она сидела на кровати и расчесывала свои русалочьи волосы.

– Опять этот Кузепыч что-то поменял в окне!

Рина с Леной переглянулись.

– Что он поменял в окне? – осторожно уточнила Лена.

– Разве оно не на себя открывается?

– На себя. Но до этого надо было повернуть ручку! – влезла Рина.

Лара, тоже уже поднявшаяся с постели, стояла перед зеркалом и, выпрямив спину, созерцательно разглядывала себя сбоку.

– Чего-то я толстая какая-то стала! Это не складка жира? – спросила она озабоченно.

Лена подняла голову и кисло посмотрела на нее. Фигура у Лары была идеальная. Если складка жира и существовала, то ее надо было разглядывать под микроскопом. И то десять молодых ученых поотвинчивали бы друг другу головы, чтобы оказаться у микроскопа первыми.

– Это майка висит! – сказала Лена. – Но ты особенно не радуйся.

– Почему? – захлопала глазами Лара.

– Видишь ли, понятие красоты относительно. Покажи дикарю блондинку весом в пятьдесят кило, он ее добьет и съест. Причем съест из жалости и без аппетита, чтобы девушка не мучилась. А откорми ее сметаной килограммов до восьмидесяти – в Африке из-за нее начнется война племен!

– Это ты про меня и про себя? Так Африка ж далеко! Где мы и где Африка? – сказала Лара, которой простодушие с успехом заменяло чувство юмора.

Лена, утратив свое обычное спокойствие, бросилась колотить ее подушкой.

В комнату заглянула Фреда. Она уже успела вымыть голову, и теперь на ней была чалма из полотенца. Лена вернула подушку на место, расправила на наволочке складки и продолжила расчесываться.

– Три новости! – сказала Фреда бодро. – Первая: Кирюша всю ночь проторчал в женской душевой. Хотел, видно, кого-то напугать, а кто-то его там случайно запер. Вторая: Витяра родил трехлитровую банку крысят, ходит и раздает их всем подряд.

– Родил? – недоверчиво спросила Алиса.

– Чисто технические детали – это не ко мне. Выпросить для тебя крысенка?

– Щас! Только через мой труп! – завопила Алиса.

Фреда ухмыльнулась. Она знала, что Алиса терпеть не может грызунов. Впрочем, не только их одних.

– И третья новость! Всех с праздником! Сегодня день ШНыра. Сколько-то там лет назад его упомянули в русских летописях. Государев сын охотился в лесах, и «преломиша ногу», и спасен был некими «шнырями». И искали сих шнырей, но шныри «скрышася на лошадех с крылами». Это значит, что Суповна вечерком приготовит что-нибудь вкусненькое.

Фреда посмотрела на часы и заспешила. Праздник праздником, а обычных дел никто не отменял. Занятий, работы по ШНыру, да и пеги вроде пока не объявляли голодовки.

День выдался солнечным. Весь мир, казалось, пропитался весной. Горшеня обнаружил на пригорке проклюнувшийся белый цветок. Разлегся на животе, обхватил руками этот участок оттаявшей земли и в полном восторге созерцал, изредка издавая звуки, похожие на счастливое мычание.

Кузепыч с полудня топтался у ворот. Согреваясь, дробил лопатой черные сугробы, чтобы они скорее таяли, и, встречая подъезжавшие машины, принимал подарки. Они были в основном пафосные. Какие-то кубки, цветы, картины. Кузепыч ворчал, что вот, каждого тянет подарить что-то значительное, а чтобы ведра новые купить или кровельное железо, соображения никому не хватает.

Некий бывший шныр, едва переживший ужас первого нырка и сразу после этого ушедший, неплохо устроился в жизни. От него в ШНыр приехал грузовик с бронзовой фигурой Митяя Желтоглазого, отлитой в натуральную величину. Бугрящийся бранной мышцей Митяй восседал на крылатом коне. Лицо вдохновенно искажено, будто Митяя бьют током, а он терпит. Воздетые над головой могучие руки готовятся метнуть во врага огромный валун. Как выяснилось, подобным образом скульптор представлял себе закладку.

Едва взглянув на статую Митяя, Кавалерия велела оттащить фигуру на задний двор за пегасней. Когда, используя львов на нерпи, громоздкую фигуру перенесли, Меркурий вышел из пегасни и долго стоял рядом. Причем разглядывал он в основном не Митяя, а его коня.

– Жеребец хороший. Только с крыльями. Завал. Не там они. Крепятся. Не видел. Скульптор. Живых пегов. И Митяй был совсем. Не богатырь. Вообще, когда смотришь. На портреты первошныров. Поражаешься. Какие они были. Внешне обычные, – задумчиво произнес Меркурий.

– А по мне так ничего. Впечатляет, – отозвался Влад Ганич.

Поставленный чистить дорожки, он ошивался рядом с Меркурием, но ни одного сугроба пока не победил, поскольку, обманутый теплом, додумался выйти в весенних туфлях и теперь боялся их намочить.

Меркурий повернул голову и, вспоминая о чем-то, задумчиво посмотрел на Ганича.

– Ива еще. Не зацвела. Сережек на вербе. Нет, – сказал он. – Посмотри-ка. Ты. Пчел. Что-то я не видел их сегодня. В Зеленом Лабиринте.

Получив такое распоряжение, Влад с радостью воткнул лопату в сугроб и, прыгая по кирпичам и деревяшкам, лежащим на раскисшей тропинке, чтобы можно было пройти посуху, отправился к пчелам. Улей был уже выставлен на солнце. Отогревающиеся пчелы летали вокруг, ползали по крыше.

Удивительно, но невыносимый во многих других смыслах, Ганич очень любил возиться с пчелами. Пожалуй, больше всех в ШНыре, за исключением, быть может, Витяры и Меркурия. И пчелы его любили. Даже чужие пчелы порой ползали у него по рукам, по шее, заползали в волосы. Лицо у Ганича делалось в такие минуты мягче, добрее. Но это если больше никого не было рядом. Если же кто-то подходил – Ганич моментально деревенел, становился привычно противным и пчелы с него улетали.

Шагах в трех от улья Ганич остановился, присел на корточки и стал смотреть на пчел, стараясь на них не дышать. Что человеческое дыхание раздражает пчел, он понял еще прошлой осенью, когда сунулся к пчелам перед дождем и его ужалили в губу. Влад сидел на корточках довольно долго, удивляясь, что пчелы ведут себя необычно. В сторону Зеленого Лабиринта не летят, зато с большой охотой огибают ближайший куст и ползают по снегу. Одновременно из улья доносится беспокойный гул. Пчелы толпятся у летка. Садятся. Опять взлетают. Ганича поведение пчел озадачило. Он осторожно обошел улей и, особенно не дразня пчел, которые сегодня были явно не в духе, наклонился над тем местом, где они ползали по снегу. И понял, что это был совсем не снег…

* * *

Лекции, разумеется, никто не отменил, хотя младшие шныры и подослали к Кавалерии Кирюшу, чтобы он намекнул ей, что в такой праздничный день работать нельзя.

– А что можно? Сидеть в позе лотоса и восхищаться первошнырами? – уточнила Кавалерия.

– Ну хотя бы.

– Ну давай. Начинай! Только учти: отвлечешься хотя бы на минуту от восхищения – моешь лестницу, – сказала Кавалерия.

Кирюша вздохнул и поплелся на лекцию.

Она была про зарядные закладки. Афанасий, которого поставили заменять заболевшего Вадюшу, бодренько диктовал тему. Он всегда диктовал очень быстро, потому что, когда быстро диктуешь, нет времени разбираться, хочется тебе получать образование или не хочется. Просто пишешь, и все. И это обычно хорошо сказывается на образовании.

Изредка, продолжая диктовать, Афанасий опасливо посматривал на Фреду, которая быстро писала, набычив шишковатый твердый лоб. Люди с таким лбом часто испытывают необоримый зуд и с детства донимают всех предложениями пободаться. Потом он переводил взгляд на Макара, щурившегося как кот. На Лару – вопросительно-утонченно-капризно-красивую, точно подиумная манекенщица в очереди за кефиром. На Рину, веснушки на лице у которой любознательно сбредались к носу. На Влада Ганича, снимавшего с рукава пиджака соринку такую крошечную, что ее с легкостью унесли бы два микроба.

Первой надоело писать Фреде.

– А отксерить и всем раздать слабо? Или на компьютере набрать и распечатать? – спросила она, перехватывая ручку зубами и разминая пальцы.

– На компьютере никто учить не будет, – сказал Афанасий. – А так, пока пишете, хоть что-нибудь в голову просочится. Точка. Новый абзац. «Зарядные закладки обычно похожи на розовые бутоны, распускающиеся внутри камня. Точка. Если закладка имеет дополнительный фиолетовый оттенок, она является одновременно и охранной. Точка». То есть магам из форта Белдо к ней лучше не соваться. Глаза через уши вытекут.

– А можно нескромный вопрос? Это тоже писать? – озабоченно спросила Лара.

– Можно не писать, – разрешил Афанасий. – Это отсебятина. Точнее, отменятина.

Лара стала чесать ручкой голову и потеряла ее в густых волосах.

– Да, – протянула она. – С вами лучше, чем с Вадюшей. Того единственный шанс отвлечь – это спросить, сколько у него было жен и поклонниц.

– И что, много? – спросил Афанасий.

– Говорит, что много. Да только ведь врет как сивый гугл!

– Преподавателей не обсуждаем! – строго сказал Афанасий. – Все, шныры, уткнулись в тетрадки и предоставили свой мозг образовательному процессу!

Он немного выждал и продолжил диктовать. Зарядные закладки не являются ни красными, ни синими. Никакими другими свойствами, кроме способности возвращать энергию ослабленным фигуркам нерпи и отгонять эльбов, они не обладают. В Москве зарядок довольно много. Некоторое количество обнаруживают и уничтожают ведьмари. И столько же шныры должны установить новых. Обычно этим занимаются старшие шныры. Чаще всего Ул. И Родион. И Макс. И, – тут Афанасий скромно потрогал себя ручкой, точно убеждаясь, что он не обознался, – ваш покорный слуга!

Лара облизнула губы (временами, притворяясь обессилевшей, она опускала лоб на стол и незаметно откусывала шоколадку) и поинтересовалась, где в России еще есть закладки. Что, в одной Москве, что ли?

– Нет… – отозвался Афанасий. – Я же, кажется, говорил когда-то? В каждом крупном городе хотя бы одна, но имеется. И не только в крупных. А теперь давайте пробежимся по Москве. Чертите таблицу. Вы, конечно, многие точки знаете, но я подкину и новенькие.

Адреса Афанасий диктовал очень быстро, и Рина успела записать далеко не все. Зато ей хорошо запомнилась ломаная крыша старого дома, который приткнулся сразу под эстакадой, ведущей с Ленинского проспекта на Третье кольцо. Афанасий показал эту эстакаду с помощью русалки, сделав так, что на несколько секунд она словно втиснулась в единственную шныровскую аудиторию, растворив ее границы. И правда, скособоченный домик так тесно прижался к эстакаде, что Рине захотелось шагнуть с нее на крышу и обнять руками трубу из красного кирпича.

– А вот этого не советую! – предупредил Афанасий, когда Рина произнесла это вслух. – Закладка как раз в трубе, и она зашкаливающе сильная. Достаточно легкого касания нерпью, чтобы зарядка стала полной. А если еще и рукой ухватиться, она сварится до кости!

Тут образовательная составляющая рассказа Афанасия затопталась на месте, потому что хитрая Лара, которой надоело писать, подкинула нескромный вопрос: скольких ведьмарей одолел Афанасий в рукопашной схватке?

Афанасий поначалу твердо и очень достойно сказал, что это не ее дело, но потом неожиданно заволновался. А когда Афанасий волновался, он начинал безостановочно говорить. Чем дольше он говорил, тем больше путался, чувствовал, что говорение его утомляет всех окружающих, что лучше замолчать, но остановиться не мог и все говорил, говорил. И забирался в такие дебри, что не мог из них выбраться, и это становилось для него мучительным. Зато часто получалось, что люди, даже враждебно настроенные друг к другу, начинали совместно смеяться над Афанасием и это делало их почти друзьями.

Спасение явилось с неожиданной стороны. В аудиторию заглянул Ул и, шепнув: «Извините! Тут маленький трабл!» – поманил к себе Афанасия. В руках у Ула были какие-то бумажки. Причем довольно много. Ул и Афанасий сдвинулись головами и зашушукались. Рина догадалась, что Афанасий, которому Кавалерия поручила вести дела ШНыра, опять что-то накомбинировал. Ул, человек уличный, громкий, шептать умел плохо. То и дело его рокочущий голос подбрасывал имена: «Кавалерия», «Суповна», «Меркурий». Афанасий же точно козырем крыл их фразой: «Кузепыч прикроет, он в курсе!»

Макар, любивший секреты, чуть-чуть усилил голоса русалкой, и младшие шныры смогли все различать.

– Почему тут написано «бензин»? – наседал Ул.

– Потому что за сено! А сено – это бензин для лошади! – растолковывал Афанасий.

– А за электричество мы что, перестали платить?

– Как мы можем платить за электричество, когда последний месяц мы числимся как электроподстанция? Правда, скоро, боюсь, эту лавочку прикроют.

Ул хмыкнул:

– Да, чудо былиин, с тобой не соскучишься! А за газ мы не платим, потому что мы газовое месторождение?

– За газ мы, к сожалению, платим. Найди счет, на котором написано «дохлые растения триаса»! – сказал Афанасий и отошел с бумажками к окну, чтобы разглядеть при свете какую-то нечеткую печать.

Ул же остановился напротив доски, взял мел и нарисовал чайник. Рядом же с чайником изобразил зачеркнутую руку.

– Пять копеек образования! Что это? – спросил он у младших шныров.

– Чайник и рука! – отозвалась Лара, любящая догадываться о простых вещах.

– Нет! Это великая конвенция шныров из трех «не»: «никто чужой чайник не тырит, не трогает, не выключает». Придет старший шныр из нырка, поставит себе чайничек. А тут мелочь какая-нибудь чайничек увидит – и либо в комнату к себе его упрет, либо воду всю из него сольет. Ясельный пень, куда я клоню? – сказал Ул, слегка передразнивая Кузепыча.

Младшие шныры подтвердили, что пень ясельный.

– Это хорошо! – одобрил Ул. – Хотя бывает и другое! Раз чайник кипел, хозяин про него забыл и спохватился только через два часа. Бежит и видит: чайник расплавился вдрызг, а на стене помадой написано: «Великая конвенция шныров!»

Афанасий вернул Улу счета, и тот хотел уже было выйти, но тут, опережая его, дверь распахнулась. В аудиторию влетел Влад Ганич и, крикнув «Пчелы!», умчался, не дав больше никаких объяснений.

Ул и Афанасий поспешили за ним. Младшие шныры, не успевшие даже одеться, не отставали. Рина, бежавшая сразу за Афанасием, видела, что он подскакивает как на пружинках. Ну просто не человек, а порхающий эльф.

Кавалерия и Кузепыч были уже возле улья и озабоченно о чем-то переговаривались. Пчелы, волнуясь, метались перед летком, изредка образуя подобие бороды. Жужжание внутри улья нарастало.

По тропинке навстречу старшим шнырам крупно шагал Меркурий. За ним спешил простуженный Вадюша и что-то тревожно бормотал. Меркурий в ответ проводил себе большим пальцем по шее от уха до уха, точно отрезал голову.

Афанасий обратился было к Меркурию с вопросом, что произошло, но тот лишь с досадой отмахнулся и повернул к пегасне. Зато Вадюша, обожавший все объяснять, остался на тропинке. Он немедленно зашевелил плечиками, как прихорашивающийся попугайчик, и сунул большие пальцы в карманы желтой куртки.

– Рядом с пчелиным ульем мы нашли вот это! – сообщил он, показывая на что-то белое, лежащее в кустах. Ул посмотрел.

– Ну мешок! И чего такого-то? – спросил он.

Вадюша негодующе чихнул в рукав.

– Не просто мешок! – крикнул он. – Полипропилен! А что хранят в мешках из полипропилена? Что? Что? Что?

Ул играть в угадайку не стал, а просто развернул мешок.

– А, вот он где! Сахарок-то наш! – сказал он.

– Что?! – взвыл Вадюша. – Ты зна-а-аешь?

– А чего тут знать? У Кузепыча при разгрузке мешок с сахаром подмочило. Он его выставил просушить, и его где-то затаскали… Ишь ты, раскисло все! Вокруг не снег, а сироп какой-то! То-то пчелки порадовались! – Ул зачерпнул горсть снега и лизнул его, убеждаясь, что снег действительно сладкий.

– Это диверсия! – взвизгнул Вадюша. – Шныровским пчелам нельзя сахар! У них другой цикл развития! Старым пчелам это не страшно. Но если молодая, только что вылетевшая пчела подкормится сахаром, она может ошибиться при выборе! Может, это уже произошло! Никто не знает, сколько этот мешок тут провалялся!

К ним подошла Кавалерия, которая что-то напряженно прикидывала, прикасаясь то к улью, то к уникуму на своей нерпи. Ее рука со скипетром слабо сияла.

– Две! Не три, а именно две, – негромко сказала она.

– Что «две»?

– Вчера утром из улья вылетели две пчелы. Здесь они не остались и прошли сквозь защиту ШНыра. Очень не вовремя.

– И что теперь будет?

– А что будет? Подозреваю, что появятся два новых шныра, – серьезно ответила Кавалерия.

– А мы можем их не взять? Это же будут неправильные шныры! Шныры, от которых мы можем ожидать вообще всего! – засуетился Вадюша.

Кавалерия, снявшая до этого очки, чтобы по своей привычке потереть пальцами переносицу, внезапно вспыхнула и дужкой очков, как кинжалом, ткнула Вадюшу в грудь. Проволочная дужка даже погнулась немного, а Вадюша в ужасе отпрыгнул.

– Не имеем права не взять! – крикнула Кавалерия. – Что мы можем об этом знать? Пути, ведущие на двушку, неподвластны нашему разуму! Там, где сильный ломается, слабый внезапно одерживает победу. Правильные они или нет, но если пчелы их позовут – мы их примем!

Глава девятая
Мелкое дело Евгения Гамова

– Этим поступком он вышагнул из границ Бога.

– Бог безграничен.

– Да. Но там, где есть подлость, Его нет.

Из дневника невернувшегося шныра

После обеда к Рине подошел Вовчик и спросил:

– Мать, ты в Копытово, случаем, не собираешься? А то мне осла надо к писателям вести, а продукты одному не дотащить.

Рина хотя и обиделась немного на «мать», в Копытово собиралась. Кузепыч попросил ее купить двадцать лампочек по 60 ватт.

– А Окса?

– Она еще из города не вернулась. Так ты идешь?

– Хорошо. Только ты мне в Копытово напомни про лампочки!

– Идет. Только ты мне самому перед этим напомнишь, про что я тебе должен напомнить, – согласился Вовчик.

Он заскочил в пегасню и вывел из нее ослика Фантома. Сам Вовчик шел по тропинке, а ослик лениво трюхал рядом по снегу. Изредка нюхал снег и фыркал. Рина обнаружила, что Фантом лезет как перина, и, сжалившись, смахнула с его крупа висевший клок шерсти. Результат был очень предсказуем. Уже через минуту она сидела на корточках и, вырывая из блокнота страницы, торопливо строчила:

«Маркиз дю Грац, кавалер ордена Серебряного Шлема, покровитель Летающих Фей и первооткрыватель грозного животного «элефант», подошел к принцессе Эмилии.

– С вас поцелуй, сударыня! – сказал он. – Договоренность от пятого мая сего года!

Принцесса Эмилия пунктуально заглянула в записную книжку.

– Хм… Действительно, была такая. А подвиг? Вы его совершили? – строго спросила она.

– Айн момент!

Маркиз дю Грац достал из сумки что-то огромное и зубастое. Это была отрубленная голова ужасного людоеда. Принцесса Эмилия охнула и прижала руки к груди.

– За что вы его так? – спросила она слабеющим голосом.

Маркиз дю Грац деликатно кашлянул. Голова людоеда, просыпаясь, открыла глаза.

– Он меня победил! С вас поцелуй! – сказала она.

– Я не отказываюсь, но пусть он не смотрит! – смущаясь, потребовала принцесса.

Маркиз дю Грац отвернул голову людоеда к стене.

– Давай скорее! А то будешь за второй час проката платить! – разглядывая цветочки на обоях, поторопила голова людоеда.

Принцесса Эмилия притворилась, что ничего не услышала».

Пока Рина строчила, Вовчик терпеливо топтался с ней рядом. Потом, о чем-то вспомнив, достал телефон и позвонил Оксе. Продолжая писать, Рина слышала, как Вовчик сурово спросил:

– Когда ты будешь?

– Я совсем близко, – уклончиво отозвалась Окса.

– Я не спрашиваю, близко ты или далеко. Я спрашиваю: когда ты будешь?

– Я в двух шагах.

– В двух шагах от меня дерево! Ты что, на дереве?

– Нет. Я в электричке.

– А почему не слышно, как она стучит?

– Ну я почти в электричке!

– И когда ты будешь?

– Да я уже еду! Говорят тебе!

– Сосредоточься на вопросе. К-О-Г-Д-А? Ответ должен содержать время!

– Ну через час, – сказала Окса.

Вовчик вздохнул. Час в понимании Оксы – это было четыре часа нормального человеческого времени. Вовчик посмотрел на пишущую Рину и, усмехнувшись, поднес трубку к ней поближе, чтобы Окса успела услышать ее бормотание. И Окса услышала.

– Кто рядом с тобой? – сразу среагировала она.

– Я один! – сказал Вовчик.

– Я слышала женский голос!

– Тебе показалось… Прости – плохая связь! Телефон почти разряжен!

Вовчик повесил трубку. Окса перезвонила еще раза четыре, потом еще четыре и еще, но он не снял.

– Вот теперь она точно не будет нигде задерживаться! – довольно сказал Вовчик, созерцая в телефоне количество пропущенных вызовов, которых было уже больше десятка.

– Сними трубку! – потребовала Рина.

– Ни в коем случае! Сейчас нельзя снимать, – отказался Вовчик.

– Почему?

– Потому что она звонит, чтобы со мной насмерть поругаться. Без звонка же у нее ничего не получится! Нужен, понимаешь, факт ссоры, а тут его нет!

И Вовчик, очень довольный собой, направился к воротам. Рина, уже закончившая писать, сунула блокнот в карман и поспешила за ним. По пути она представляла, что вот какое-то государство хочет объявить войну соседнему государству, а другое государство не принимает посла. И вот посол прыгает перед запертой дверью, мокнет под дождем и мерзнет. Пытается написать «Вам объявлена война!» на бумажке и подсунуть под дверь, но бумажка не просовывается, а дождь размывает чернила. С той же стороны двери стоят министры и король и тихо хихикают, дожидаясь, пока посол ушлепает ни с чем, так и не объявив войны.

Пока они шли до ворот, Окса вызывала Вовчика еще раз шесть, а потом звонки неожиданно прекратились.

– Ага. Сейчас она перезванивает маме, – деловито сказал Вовчик.

– Чьей, твоей?

– Зачем ей моя мама? Своей маме. Надо же ей хоть кого-нибудь накрутить, пока она вспоминает, где ей зарядить сирина для экстренной телепортации.

– А он у нее разряжен?

– Разумеется. Иначе она давно бы свалилась нам на голову!

Вскоре они уже шли по Копытово. На окраине Рине попалась на глаза сараюшка, из трубы которой сочился дым. Вокруг сараюшки, отыскивая годный к сжиганию мусор, ходила женщина с испитым, опухшим лицом. Рина встречала ее в Копытово и раньше, но почему-то считала, что она бездомная. Впрочем, возможно, так оно и было, потому что сараюшка на окраине Копытово едва ли кому-то принадлежала.

Запомнила же эту женщину Рина потому, что у нее был пес – крупная приблудившаяся дворняга. Умнейшая собака. Они вместе и спали, и ели. Несколько раз Рина видела, как женщина, допившись до бесчувствия, спит на скамейке у остановки, а собака ее греет и угрожающе ворчит, когда кто-то подходит. Вот и сейчас она собирала щепки, а пес ходил за ней как привязанный.

– Видишь эту собаку? – спросила Рина у Вовчика.

– Ну?

– Она управляется глазами, и общение у них вообще на невербальном уровне. Просто единый организм. Мне кажется иногда, что ее ангел-хранитель превратился с собаку.

Вовчик что-то невнятно пробурчал, пытаясь протащить заупрямившегося Фантома в дыру забора и этим сократить путь. Осторожный Фантом, не любящий нестандарта, в дыру не пошел, и пришлось обходить метров за двести, по известному ослику маршруту. Фантом не любил неожиданностей.

Минут через десять они были уже у подъезда писательского дома. Здесь Вовчик остановился и деловито огляделся.

– Так, – пробормотал он. – Осла взяли. Рюкзаки для продуктов взяли. Сами себя взяли. Ну, топаем!

Он открыл подъездную дверь и пропустил вперед Фантома, который привычно затрюхал по ступенькам, поочередно останавливаясь у каждой квартиры. В большинстве случаев им открывали без звонка. Писатели как-то неуловимо ощущали приближение ослика. Одни бросались его гладить сразу. Другие долго мялись и блеяли, притворяясь, что пишут сами, а их интерес к крылатому копытному носит сугубо природоведческий характер.

С писателями Вовчик вел себя без церемоний. Сказывался большой опыт общения и знание контингента. Подходил и, решительно дернув дверцу холодильника, заглядывал внутрь. При этом Рина всякий раз вспоминала шныровскую пословицу «Дайте мне заглянуть в ваш холодильник, и я расскажу вам, кто вы».

Опыт Вовчика простирался так далеко, что он ухитрялся усмотреть даже то, что было упрятано очень далеко.

– Это что там у вас из пакетика торчит?

– Майонезик, изволите видеть! – с готовностью отвечали ему пишущие про заек.

– Нет, другое. Такое вот красненькое! Не икра, нет?

– Что вы! Какая икра в наше кризисное время! Это кетчуп! – блеял писатель, ухитряясь одновременно жадно тискать шею осла.

Вовчик деловито хмыкал и, прихватив кетчуп, сгружал в рюкзак консервы, причем нередко внимательно проверял дату. Не у всех, но у некоторых проверял.

– А то есть тут некоторые… хитрые… – намекал он грозно, и писатели смущенно опускали глаза.

Потом Рина с Вовчиком поднимались на следующий этаж.

– Кто там? – пугливо спросили из-за обитой кожзаменителем двери.

– Осел! – простуженно сказал Вовчик.

За дверью задумались. Потом пропищали:

– Хорошо, возможно, я вам открою. Только проводите его быстрее, чтобы не было сквозняка!

Вовчик шепнул на ухо Рине:

– Вечно с ним так. Без двух шапок на улицу не выйдет! А пишет про спецназ. Как-то почитали его с Оксой, так едва в живых остались! На каждой странице треск позвоночников и разрывы снарядов!

В квартире напротив обитала грузная дама, курящая трубку. Она опустилась перед осликом на колени и, обняв его за шею, пророкотала басом:

– Ну, здравствуй, друже! Поможешь с финалом романа?

Вовчик открыл холодильник. В холодильнике у дамы был только холод.

– А где еда? В прошлый раз хоть вареная картошка была! – спросил он, но робко, потому что даму с трубкой, видимо, побаивался.

– Увы, дорогой мой, я ее съела. В каждом писателе и актере живет противный капризон. Ему очень трудно быть хорошим человеком… Ну все, прочь-прочь, уводите осла! Мой роман, кажется, дозрел!

На четвертом этаже ослик Фантом, привычно толкнув мордой незапертую дверь, прошел в квартиру и, обжевывая висевшие пузырями обои, направился на кухню. Рина и Вовчик следовали за ним. По кухне в тельняшке бегал писатель Иванов, дергал себя за бороду и очень пугал своего соседа – толстенького положительного поэта Лохмушкина, пальцы у которого были похожи на перевязанные веревочкой сосиски. Не верилось, что это автор трепетных стихов, каждая строфа в которых – как обнаженный нерв.

Иванов козликом скакал по кухне и, почесывая поочередно то бороду, то мохнатую грудь под тельняшкой, вопил:

– Значится, так, Лохмушка! Делаем музоловки! Эту вот коробку подпираем палкой! Под коробку кладем морковь! Муза истории Клио сунется за морковкой, а мы ее – чпок! – коробкой! Она, конечно, трепыхаться начнет, а мы ей: «Цыц! Возжелала морквы, неверная? Трепещи!»

– Не трогай коробку! Она из-под нового принтера! – пискнул Лохмушкин.

– Руки прочь!.. Думаешь, я себе эту музу оставлю? Воинову подарю! Он хорошо пишет, но сюжеты у него рассыпаются!.. А это у нас что?

– А то ты холодильник не узнал! – безнадежно сказал поэт.

– Правильно, Лохмушка! В него мы запрем Мельпомену! Только она полезет за сардельками, а мы ее – чик! – и прихлопнули! Только сардельки должны быть отгрызены, чтобы Мельпомена ничего не заподозрила.

Писатель Иванов отгрыз крепкими зубами половину сардельки и мигом проглотил. Поэт ужаснулся:

– Что ты делаешь, безумец? Зачем ты ешь сырые сосиски?

– Для искусства ничего не жалко! А тебе мы поймаем Эвтерпу! Пусть муза поэзии штопает носки! Мы б и Терпсихору отловили – но куда она тебе с твоим плоскостопием?

Тут Иванов увидел ослика и с воплями кинулся его обнимать. Лохмушкин стоял рядом и, отворачиваясь к окошку, робко трогал Фантома мизинчиком, зачем-то шепча «Кис-кис!».

Вовчик озирался и, к удивлению Рины, почему-то медлил складывать в рюкзак консервы.

– А где… У вас же вроде еще один был? Пишущий? – спросил он.

Лохмушкин и Иванов переглянулись. Иванов стал серьезным, и его лицо даже ухитрилось приобрести мудрое выражение.

– На пятый этаж переехал. Сам захотел. Мы к нему ходим каждый день. Неважно там все. Умирает он.

– Как умирает? – не поняла Рина.

– Как все люди умирают. Ему остался месяц. Ну от силы полтора. И вот он переехал на пятый этаж, сидит в четырех стенах и как дикий дописывает какой-то роман для умирающей девушки. Боится не успеть высказать что-то очень важное, чтобы она прочитала.

– И девушка умирает? Что, тоже через месяц? – ошеломленно спросила Рина. Для нее это звучало как бред, но где-то в глубине бреда безошибочно определялась правда.

Иванов махнул рукой. Было заметно, что он не хочет это обсуждать. А Лохмушкин – тот вообще едва ли не за холодильник спрятался.

– Нет, там не то чтобы через месяц… Там непонятно… Может, и обойдется, – неохотно сказал Иванов. – В общем, сложно все… Зайдите к нему!

– А как этого писателя зовут? Ну который умирает? – спросила Рина, поднимаясь вслед за осликом на пятый этаж. Она испытывала странную робость и старалась подниматься как можно медленнее.

– Воинов, – сказал Вовчик, всех тут знавший.

Он немного помялся у дверей, набираясь храбрости, кашлянул в ладонь и позвонил.

Им открыл высокий человек, тоже бородатый, как и Иванов. Только у Иванова борода была дикая, растущая одновременно и из шеи, и из носа, и из ушей, а у Воинова бородка была слабенькая, реденькая, точно сплетенная из отдельных ниточек.

К удивлению Рины, Воинов не выглядел умирающим. Он не лежал в кровати, и к нему не вели капельницы. Он стоял, опираясь на палку, и смотрел на них. Ощущалось, что стоять ему тяжеловато, но не настолько, чтобы на лице отражалось какое-то героическое преодоление.

– Осла я гладить не буду! – сказал он, отступая чуть назад, потому что Фантом потянул к нему морду, проверяя нет ли в карманах чего вкусного.

– Почему? – спросил Вовчик разочарованно. Ему хотелось сделать для Воинова что-то хорошее.

– Потому что осел – это другое, – тихо сказал Воинов. – Раньше гладил, а теперь понял, что осел – это совсем-совсем иное. Может, он и неплох, но для чего-то самого важного он абсолютно не подходит.