Текст книги "Мост в чужую мечту"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5
КЛЮЧ С КРАСНОЙ БИРКОЙ

Действовать всегда нужно на пределе любви и заботы, расширяя их границы. Не ожидать, что ты станешь тащить человека, сломавшего ногу, и тебя будет зашкаливать от человечности. Ты будешь думать про себя: «Да хоть бы ты сдох, боров толстомясый!» – но при этом тащить.

Из дневника невернувшегося шныра

Яра вертела в руках ключ с биркой. Рядом на стуле сидел Ул и старательно притворялся мыслящим. В шаге от них пыхтел Макс, добиваясь от своего однозарядного арбалета равномерного натяжения тетивы.

– Вспоминай, муж мой, вспоминай! Ты же всю Москву знаешь! – требовала Яра.

Ей нравилось называть Ула «муж». Она все утро экспериментировала, как ей больше нравится – «муж» или «мой муж». В конце концов она остановилась на самом длинном и потому самом приятном для языка варианте «мой мушшш».

Макс оторвался от своего арбалета.

– Т-такие би-би-би… – начал он.

Ул с Ярой вежливо ждали, пока Макс не перестанет бибикать. Он же, понимая, что может бибикать до бесконечности, вывернулся по-другому:

– …кы… ключики не то в «Сы… стольнике», не то в «Пятнашке»! У меня мать рядом с таким м-магазином живет!

– Ну вспомнил, наконец! – одобрил Ул.

Они пролистали справочник. В Москве оказалось сорок «Стольников» и тридцать «Пятнашек». Это были сетевые продуктовые магазины. В основном они располагались у метро и в жилых кварталах.

– Семьдесят магазинов! Сдохнуть можно! Надо хотя бы определиться, «Стольник» это или «Пятнашка». Тогда мы сразу отбросим половину. Я мигом! – Яра просительно протянула руку к нерпиУла.

Тот спрятал руку за спину и заявил:

– Низзя!

Телепортировать с двумя нерпямизапрещалось правилами ШНыра. Если бы Кавалерия или Кузепыч застукали их, неделя дежурства по пегасне была бы обеспечена – причем как для того, кто отдал свою нерпь, так и для того, кто ее выпросил. Правда, запрет порой нарушался. Очень уж удобно смотаться в один конец, использовав зарядку одного сирина, а обратно вернуться на другом.

– Не будь занудой! Макс не скажет. Правда, Максик?

Максу захотелось пошутить, что он скажет.

– Сы… сы… сы… – начал он.

Ул и Яра переглянулись. К тому времени, как Макс одолеет коварное слово, Яра вернется.

– Ладно, шныруйся скорее! – вздохнул Ул.

– Я мухой!.. Одно крыло тут, одно там! Счастливо, мушшшшшш!

Яра коснулась сирина. Ул привычно закрыл глаза, чтобы его не ослепило. Потом стал дожидаться Яру.

Прошло десять минут. Потом двадцать… Потом полчаса… Яры не было. Макс давно с тревогой смотрел на Ула, который метался по комнате, как тигр по клетке. Он знал, что телепортация до ближайшего «Стольника» заняла бы секунды две. Еще три минуты, чтобы посмотреть, какие там бирки, и вернуться. Ну пять минут от силы… А они даже не знают, в какой район Москвы Яра перенеслась. Где ее теперь искать?

– А если там пы… перерыв? – решился утешить его Макс.

– В сетевых магазинах перерывов нет! – отрезал Ул и стал звонить по телефону. Мобильник Яры откликнулся тут же, на столе, на расстоянии вытянутой руки. Она его, разумеется, забыла. Попытался связаться с Ярой по нерпиМакса – никакого ответа, хотя обе нерпи– и его, и Яры – были заряжены под завязку, включая кентавров.

В голову лезли мысли одна страшнее другой. И как он мог ее отпустить? Яра слишком спешила, чтобы грамотно провести телепортацию. А вдруг она вмуровалась в бетон площадки для паркинга, а над ней – возможно, в сантиметре от ее разметавшихся волос и застывшего в немом крике рта – ходят семейные пары с тележками и всерьез обсуждают, возможны ли в природе обескакавленный шоколад и обезжиренное сало?

* * *

Яра все делала по правилам. При телепортации, не отвлекаясь, старательно представляла площадку у метро «Войковская». Вот трамвай делает петлю, вот фигурная ограда парка, а тут появится она.

А потом была вспышка. Множество крошечных шариков собралось вместе, вновь образовав то, что Яра считала своим телом, – и ни ограды, ни трамвая. Яра лежала в непонятно откуда взявшемся железном ящике и шарила руками по стенкам. Вокруг была темнота. Кромешная. Хоть бы искра где какая: ничего. Яра шарила, но нигде не нашла ни одного зазора. Ни подлезть, ни протиснуться – она в плену.

Яра отчаялась. У нее не получалось даже сесть, потому что лоб немедленно врезался в твердую железную преграду, которая находилась над ней. Чего она ни передумала за эти мгновения! Какие только кошмарные мысли не пришли ей в голову! И что она в ловушке ведьмарей, которые поставили пространственный перехватчик. Или ее оглушили и заживо похоронили в стальном гробу, а теперь где-то над ней Тилль грустно сворачивает коньячной бутылке пробочную шейку и говорит Долбушину: «Ну как твое ничего, Альберт? А мы тут с детишками елочку вчера нарядили».

Что делать? Использовать вторую нерпьи телепортировать? Но телепортировать, ничего не видя, с потерей ориентации, – самоубийство. Связаться с Улом не получалось. Кентавр, как Яра ни старалась, не срабатывал. Что-то его экранировало.

Яра закричала – и по этому звуку поняла, что смертельно напугана. Ощущение страха пришло после крика и было мерзостным. Что-то дохлое впрыснулось ей в сердце.

И тут произошло необъяснимое. Железный гроб задрожал, качнулся и поехал. Яра дернулась, в панике замахала руками, и на нее свалилась огромная, покрытая инеем коробка. Не понимая, что это, Яра боролась с ней, будто с врагом. На запястье у нее вспыхнул лев. Должно быть, не задумываясь, она коснулась его. Коробка лопнула, и на Яру хлынули ледяные слитки. Один из них больно царапнул по щеке, и Яра, ощупав, поняла, что это мороженое.

Значит, она материализовалась в грузовичке-холодильнике для перевозки продуктов, который разгружался у метро «Войковская». Яра часто встречала такие грузовички. Их кузов разделялся на несколько секций, открывавшихся сбоку. Теперь грузовичок ехал на следующую точку. Использовать льва, чтобы взломать контейнер изнутри, Яра не стала. Во-первых, водитель не обязан платить за ее глупость, а во-вторых, металл есть металл. Левдает силы, но не гарантирует, что, разрывая жесть, ты не рассечешь себе вену на руке. Только бы не задохнуться, но воздуха пока хватало. Вроде можно не беспокоиться.

Яра лежала на коробках и грызла мороженое. К сожалению, брикеты были твердые – зубы сломаешь. Через четверть часа фургончик стал притормаживать. Куда-то заехал, сдал задом, остановился. Яра услышала звук отодвигаемого запора. Молодой, в синем фирменном комбинезоне экспедитор увидел Яру, которая, щурясь от света, протягивала ему бумажку от мороженого.

– Сколько с меня за одну порцию?

Не без труда отделавшись от экспедитора, которого раздирали два противоречивых желания: сдать ее в милицию и пригласить на свидание, Яра огляделась. Если раньше она была у «Войковской», то теперь фургончик переместил ее к «Речному вокзалу». Люди оглядывались. На ее шныровской куртке гремел лед. Казалось, будто куртку облили водой, а потом подержали на морозе.

Она хотела связаться с Улом, чтобы успокоить его, но в глаза неожиданно прыгнули красные буквы магазина «Стольник».

– Еще один? Хотя их же целая куча! – Яра толкнула вертящуюся дверь.

И сразу в глаза бросились ящики, в которых торчали такие же, как у нее, ключи с красными бирками. Нужный ряд оказался с краю, у второго выхода из магазина, рядом со стойкой для рекламных газет.

Некоторые были закрыты, некоторые распахнуты настежь. Ящик с цифрой «62» оказался заперт. Яра подумала, что человек, положивший в него вещи, находится где-то в торговом зале. Как бы он ее здесь не застукал! Покосившись на толстого охранника, который метрах в пяти от нее вытрясал бесконечное количество чипсов из ранца у краснощекого школьника, она быстро сунула руку в карман. Достала ключ, вставила его и повернула.

Случилось невероятное: ключ подошел. В огромной Москве из десятков сетевых магазинов она нашла тот самый с первого раза! Вот и не верь после этого в чудеса.

Яра оглянулась. Охранник, вытрясавший мальчишку, да и сам мальчишка смотрели на нее. Возможно, это была реакция на ее грохочущие ледяные доспехи, но лучше не рисковать. Чем скорее она уйдет, тем лучше. Яра торопливо всунула руку в ящик и стала шарить.

Почти сразу ладонь наткнулась на что-то металлическое. Яра с ее мальчишеским рядом ассоциаций решила, что это велосипедная цепь. Нет, не цепь, а тяжелая змейка с яркими, близко посаженными глазами-камнями. Голова змейки смыкается с ее хвостом, точно она стремится пожрать саму себя. Надо же! Браслет не из дешевых, хотя и несколько мрачноватый. Яра торопливо зажала змейку в руке и быстро пошла к выходу. Кто-то догнал ее и схватил за плечо:

– Минуту! Ты уверена, что это твое?

Яра увидела грузную женщину в форменной рубашке и с рацией. Лицо… ну а чего она хотела от ее лица?.. Пианисты в консерватории, в магазине охранники. Яра мысленно застонала, что не заметила даму раньше. Ни один мужчина не отследит и пятой части того, что бросится в глаза женщине. Мужчина обратит внимание на пистолет в руке грабителя, на марку машины, а женщина – на цвет глаз в прорези маски. Или на то, что жена пришила ему нижнюю пуговицу нитками не того цвета.

– А что такое? – спросила Яра, чтобы потянуть время. – Ну да, мое! Я положила утром.

Она поняла, что совершила тактическую ошибку. Не стоило подходить к ящикам сразу, да еще в обледенелой куртке и без вещей в руках. Правильнее было зайти в магазин, купить какую-нибудь мелочь, а к ящику подойти на обратном пути, уже на выходе. А теперь, что бы она ни сказала, тетка ей не поверит: у нее глаза как буравчики. Весь мир для нее достоин тюрьмы. Она одна по эту сторону решетки.

– Утром? – недоверчиво спросила женщина с рацией. – А вот врать не надо! Ты в курсе, что тут не камера хранения? Составим акт – заплатишь штраф!

К ним подошел охранник, который отвлекся от вытряхивания чипсов из рюкзака воришки. Мальчишка воспользовался ситуацией и удрал.

– В чем дело? – спросил охранник сурово.

«Думай-думай, голова! Ну пожалуйста! Помогите мне кто-нибудь!» – мысленно взмолилась Яра и внезапно ощутила холодный укол в ладонь.

– Вы меня помните? Вы дядя Рома. Вы дежурили у нас в школе. Тут, недалеко, у «Байкала»! – сказала Яра так уверенно, будто кто-то подсказал ей эти слова.

Охранник издал горлом холостой звук. Точь-в-точь сторожевой пес, который, бросившись лаять на появившегося из-за угла человека, опознал хозяина.

– И чего теперь: в ладошки хлопать?.. Помнишь – не помнишь!.. Отпусти ее, Ир! И больше на ночь чтобы не оставлять!.. Ты не подумай, что жалко. Нам за это по шее дают! – проворчал он, отворачиваясь.

Его напарница отпустила Яру, и та быстро пошла к выходу. Уже у дверей она услышала, как женщина с рацией насмешливо обратилась к охраннику: «Дядя Рома, а дядя Рома! Отпусти тетю Иру поставить чайничек!»

На улице Яра прислонилась плечом к телефонной будке. Сверху вниз бежали нацарапанные буквы: « Гимли – ты сволочь!» «Почему Гимли? Разве это не гном? Кто может любить гнома? С другой стороны, кто мешает гному быть сволочью, особенно если его никто не любит?» – запутанно подумала Яра.

У нее кружилась голова. Вопросов больше, чем ответов. Откуда выскочили нужные слова? Она не могла знать, что охранника зовут Рома, и представления не имела, откуда в Москве взялся «Байкал». Что за «Байкал»? Кажется, есть такой кинотеатр. Первой мыслью было, что вмешалась русалка: но нет, и на ее нерпии на нерпиУла обе русалки сохранили полный заряд.

«Я струхнула и захотела как-то выкрутиться. Любой ценой. Вот и выкрутилась», – мрачно подумала Яра.

Прохладная змейка сквозь кожу выскользнула на ладонь, свернулась и ртом захватила кончик хвоста. Яра безошибочно ощутила, что ошейнику хотелось бы оказаться на ее шее и прильнуть к теплой бьющейся жилке.

Иди, куда я тебя поведу! Тебе будет хорошо! Иди за мной!

«Ну уж нет!» – подумала она, и по сиринуна нерпи Ула вернулась в ШНыр. Материализовалась она на привычном месте – на асфальтовом круге в нескольких метрах от микроавтобуса Кузепыча. Этот круг был надежно «пристрелян» со всех точек Москвы. Шныры телепортировали сюда лет четыреста, до всякого асфальта. Ходить здесь строжайше запрещалось, а оставлять какие-либо предметы и подавно. Как-то Вовчик забыл в круге велосипед, и потом кисточкой «пони», самой маленькой, которая нашлась в канцелярском магазине, красил въездные ворота в ШНыр.

Яра провела рукой по куртке и убедилась, что во время телепортации куртка оттаяла. Обычная история, вся лишняя вода осталась на «Речном». Можно сказать, что само слово притянуло. По аллее навстречу Яре, взволнованно мерцая ушами, бежал похожий на слоненка Витяра и голосил:

– Люди, где вы, люди? Дайте мне людей!

– А разве я не людь? – поинтересовалась Яра.

Витяра остановился. Тупо посмотрел на нее. Протер глаза, посмотрел еще раз.

– От ты дуся!!! А тебя все ищут!

– Меня? Зачем?

– Думают: ты в бетон вмуровалась просто-навсего! А ты вотанная – целенькая!

Оттолкнув Витяру, Яра помчалась к ШНыру. Про змейку она не вспоминала. Та браслетом обвивала запястье и так присосалась к пульсу, что казалась продолжением руки. Потому защита ШНыра ее и пропустила.

Яра знала, что Ул сейчас ее убьет, и продумывала первые слова, которые ему скажет. От первых слов зависит многое. Лучше не оправдываться, не прыгать жалобным зайчиком, а спросить что-то ошеломляющее и не в кассу. Ну, например: «Ты не брал череп коня вещего Олега?»

– Олега? Какого Олега? – переспросит Ул.

Он всегда настораживается, когда звучит его паспортное имя. В их не до конца оформившемся мире знаков и полутонов, том мире, который существует только между ними двумя, это знак недовольства.

Глава 6
МОЛЧИТ КАК РЫБА ОБ ЛЕД

Самые большие гадости совершаются всегда из лучших побуждений. Из худших побуждений делаются максимум средние гадости.

Из дневника невернувшегося шныра

После звонка Родиона Рина не пыталась уснуть. Ей было тревожно и как-то по-особенному пакостно. Точно она долго оттирала стол, а потом кто-то протащил по нему за хвост обмазанного мазутом дохлого кота. Рине захотелось чем-то отвлечься. Она обложилась подушками и, стараясь, чтобы монитор не отблескивал в окне, включила ноутбук.

Где есть лошади, там будут и мухи. Где работают мобильные телефоны, туда проползет и вездесущий паук Интернета. Рина влезла в свой профиль в социальной сети и просмотрела сообщения. Два от бывших одноклассников и одно от кого-то неизвестного. Она почти удалила его, но прежде зачерпнула глазом.

ЛИКВИДАЦИЯ КОНЮШНИ ВО ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ

В связи со сменой собственника конюшня переоборудуется под свиноферму. 30 декабря сорок две лошади отправляются на мясокомбинат. Их можно выкупить по мясной цене.

Сейчас в конюшне находятся:

1) Молодые кобылы 4–6 лет, все с Башкирского к/з, масти разные (рыжие, вороные).

2) Русский тяжеловоз, кобыла 9 лет, должна ожеребиться через месяц, масть рыже-чалая, есть документы.

3) Годовалый жеребчик, б/п, рыжий.

4) Орловская рысачка, кобыла, масть серая, 7 лет (мать Красная Заря, отец Сумасшедший Норвежец).

5) Помесь тяжеловоз-дончак, годовичок, жеребец.

6) Дончак с документами, жеребец, 165 см в холке, 17 лет, гнедо-рыжий.

7) Русский тяжеловоз, жеребец, годится в упряжь и под седло, мягкая рысь, 14 лет, игреневый с белой проточиной.

+ Много других лошадей. Могут использоваться в прокате и на сельхозработах. Животные в запущенном состоянии, ухаживать некому.

Зоотехник Александра Леонидовна: телефон +7(9**)***-**-**

От волнения Рина сильно отогнула крышку ноутбука, и где-то пропал контакт. Ей пришлось долго качать крышку вперед-назад, прежде чем монитор вновь зажегся. Она задыхалась. Ей надо было куда-то бежать, что-то делать. Оставаться в бездействии она не могла. Некий гад, толстым пальцем тыкая в кнопки калькулятора, посчитал, что лошади не приносят дохода. А если и приносят, то не такой, как свиньи. День или ночь, дождь или ветер, лето или зима – свинья ест, греет брюхо под электрическими лампами и наливается жиром. Так за чем дело стало? Сдадим лошадей на мясокомбинат – и да здравствует всеобщее свинство!

А сейчас, разумеется, дела заброшены. Конюхи разбежались – кому охота ухаживать за будущей колбасой? Лошади стоят голодные, нечищенные, в денниках грязь. Один зоотехник пытается что-то сделать, но что удастся в одиночку?

Рина кинулась к Кавалерии. Ночь – не ночь, какая разница! Конечно, Кавалерия ее поймет, иначе быть не может.

В комнате у Кавалерии она никогда раньше не бывала, но представляла, где это находится. В коридоре было холодно. Низом гуляли вечные сквозняки. ШНыр отапливался неважно. Кузепыч утверждал: дело тут не в батареях, а в плохо положенных плитах, но это мелочи. Через пятьдесят-шестьдесят лет все равно все снесут и перестроят. А пока Кузепыча греет мысль, что его тогда на свете уже не будет и заморачиваться придется другому.

Вот и комната Кавалерии. Рина постучала. Никакого ответа. Она постучала решительнее, и дверь вдруг подалась. На всякий случай окликнув: «Доброе утро! Это я!» – Рина вошла. Узкая, маленькая комнатка была пуста. Ничего лишнего. Небольшой шкаф. Кровать тщательно заправлена: ни одной складки на покрывале. По центру стола – банка из-под оливок, полная карандашей. Тут же рядом и железная коробка с пастелью. Бумаги, правда, не видно.

«Неужели она рисует?» – подумала Рина.

Единственной вещью, не имевшей отношения к ШНыру, была черно-белая фотография в рамке. Мужчина держал на плечах мальчика и улыбался. Хорошо улыбался: и губами, и глазами, и морщинками у глаз. Мальчик таращился и был серьезен.

Ни к чему не притрагиваясь, Рина осторожно подалась назад, вышла из комнаты и притворила за собой дверь.

На улице было морозно. Снеговик, вылепленный с вечера Рузей, стоял перед окнами у Насты. В его правой руке-ветке тоскливо обвисал лопнувший шар. Скорее всего, простреленный из шнеппера той же Настой. Рядом притулился продавленный стул. На деревянной спинке кто-то издевательски написал помадой:

 
Вчера на этом самом месте Рузя толстенький сидел
И неподвижно, страстно, нежно на Насточку свою глядел.
 

Рина пошла искать Кавалерию по большому кругу, через площадку у ворот. После недавнего снегопада серые пятна на бортах микроавтобуса проступили совсем отчетливо. К грязи Кузепыч относился философски: утверждал, что зимой мыть машину опаснее, чем не мыть. У него целая теория существовала, что старая грязь охраняет от новой, служа защитным слоем.

Кавалерию Рина нашла в пегасне. Ветер качал вставленный в кольцо керосиновый фонарь, которым иногда по старой памяти еще пользовались. Кавалерия седлала Цезаря для нырка. В соседнем проходе Кузепыч, не то вставший рано, не то вообще не ложившийся, ремонтировал раздвижную дверь в денник Митридата. Дверь была новая, но у нее уже сформировалась нехорошая привычка падать наружу.

Рина подбежала к Кавалерии и, стараясь быть подробной, рассказала о лошадях, которых сдадут на мясо.

– Ноут у меня в ШНыре! Я сейчас! – Рина повернулась, готовая мчаться за телефоном зоотехника. Она была убеждена, что Кавалерия будет звонить прямо сейчас, не дожидаясь рассвета.

– Тпрру! – окликнула ее Кавалерия.

Рина остановилась.

– Мне не нужен телефон.

– А когда? – не понимая, спросила Рина. – Утром? После нырка?

Кавалерия перестала разбирать на ладони ремни уздечки. По тому, как она опустила руку, Рина поняла, что разговор предстоит неприятный.

– Просто для полной ясности. Мы не можем взять этих лошадей в ШНыр. Даже если найдем деньги, чтобы выкупить, – не можем, – осторожно подбирая слова, сказала Кавалерия.

– Почему?

– Причин несколько. Первая: нам негде их поставить.

– У нас десять свободных денников! Ну девять! – навскидку брякнула Рина.

– Они для жеребят, которые родятся. Или для тех пегов, которых выращивают на нашей базе на Дону!

– Но можно же что-то построить! Хотя бы наспех! До весны, а там будет проще.

– Сорок две лошади, – задумчиво повторила Кавалерия. – Сорок две. Нам не потянуть. Мы не должны распыляться. Наша задача – нырять и готовить смену тем ныряльщикам, которые придут на смену погибшим. ШНыр существует, пока кто-то ныряет и достает закладки. Иначе все утратит смысл. Проход на двушкузакроется, а наш мир сольется с болотом.

Рина задохнулась. Она не верила, что слышит это от Кавалерии, которая всегда служила ей примером. С нее она лепила себя. Теперь же все рушилось.

– И одного жеребенка нельзя? Годовичка?

Кавалерия медлила отвечать, внимательно глядя на нее. В глазах у нее дрожало нечто неопределимое.

– Потому что у него крыльев нет, да? Потому что он не летающий? Потому что проще найти уважительную причину, чем что-то сделать? Да? Скажите «да»! Тогда я сама скажу: да-да-да!

Рина врезалась плечом в загудевшие ворота и вырвалась из пегасни. За спиной обрушился ее мир.

Кавалерия стояла, слушая гул вибрирующих ворот. Затем рывком вскинула тяжелое седло на спину нетерпеливо переступавшего Цезаря и затянула подпруги.

– Кузепыч, скажи мне что-нибудь гадкое! Или лучше сделай! – попросила она.

Завхоз, он же «герр комендант», моргнул белесыми ресницами. За все годы, что он провел в ШНыре, это была самая странная просьба, которую он выслушивал от начальства.

– Зачем?

– Для отрезвления… Если я увижу эти сорок лошадей – я их возьму. И всех больных собак, которых натаскает Наста, и сдыхающего осла из Теплого Стана, с которым фотографируют детей у метро. Но во что тогда превратится ШНыр?

– Колька бы понял. А она – нет. Зеленая еще… – отозвался Кузепыч.

Кавалерия всхлипнула. Это был странный, незнакомый, совсем не ожидаемый от нее звук.

– Когда он ушел, я полгода спала с его свитером. Обниму его и лежу с ним, как медвежонок со шкурой матери…

Кузепыч плоскогубцами почесал нос. На носу осталась черная полоса смазки.

– Ну это… хм… того… что я, не помню, что ли, как ты убивалась! – смущенно пробасил он. – Напрасно ты не сказала ей, что мы все равно пристроили бы лошадей. Пусть не к нам, пусть куда-то. Не бросили бы, грустный пень! Мало ли бывших шныров, сохранивших любовь к коням. А есть у них крылья, нету – это уж дело четвертое.

Кавалерия упрямо дернула головой.

– Я думала: сама догадается, что не бросим. Но мне хотелось ее охладить: не переношу всю эту самонакрутку в духе оскорбленного благородства… А потом рассердилась, как кричать начала! Если человеку хочется быть обиженным на весь мир, он обычно других не слушает… Ладно, счастливо, Кузепыч! Пора мне!.. И не надо больше никаких слов, а то в болотезастряну.

Кузепыч понимающе кивнул. Он смотрел, как Кавалерия готовится к нырку. Поверх шныровской куртки она натянула светлый овечий тулуп и из худенькой женщины превратилась в плотную кубышку. Из-под поднятого ворота торчали белый нос и два островка щек.

Цезарь тревожно покосился на непонятное существо, но запах тулупа был ему знаком – и он успокоился. Кавалерия вывела его из пегасни. Было слышно, как копыта проскальзывают по луже, превратившейся в каток. Проехав на Цезаре несколько кругов и немного прогрев его, Кавалерия решительно подняла коня на крыло.

По мнению большинства шныров, Цезарь был жеребец глуповатый. Он не нюхал цветы, как Аза, и не ржал тревожно, как Икар, задирая к небу ищущую полета морду. Его интересовали исключительно кобылы и возможность посамоутверждаться. Конечно, не со Зверем, которого он боялся патологически. Однако когда в седле Цезаря оказывалась Кавалерия, жеребец умнел, становился послушным и пластичным.

Рассвет был зимний, бессолнечный. Казалось, за тучами незаметно включают тусклые лампы. Облака, фиолетовые, свалявшиеся, как старые одеяла, жались к земле. Со ста шагов ничего не увидишь. Кузепыч вернулся в пегасню и продолжил ремонтировать раздвижную дверь в денник Митридата.

Однако работа не клеилась. Какая-то мысль не давала ему покоя. Кузепыч достал допотопный мобильник, служивший предметом издевательства большинства средних шныров, и толстым пальцем потыкал кнопки. Ответили ему не сразу.

– Кузепыч?! Знаешь, который сейчас час? – голос был заспанный, но сохранявший начальственность.

Кузепыча эта начальственность ничуть не смущала.

– Ранний… – просопел он. – Наведи для меня справки!.. Кто во Владимирской области отправляет на бойню сорок две лошади? Чья эта блестящая идея, сморкучий пень?

«Здрасте», «до свидания» и «спасибо» Кузепыч не говорил. Это как минимум экономило всякий раз три слова. Где-то там, в ночи, напряженно искали карандаш.

– А конкретнее? Район, название хозяйства? Да у нас любая область – с европейское государство!

– Если б я все знал – ты бы спал, – кратко ответил Кузепыч.

Человек в телефоне хмыкнул. Он ценил откровенность.

– Порядок в танковых войсках! Найдем!

– Ты уж поищи, грустный пень! Очень прошу, поищи!

Кузепыч спустил допотопный мобильник в карман и вновь занялся дверью. Человек с начальственным голосом перезвонил через пятнадцать минут. Кузепыч быстро что-то записал.

– Так я и думал. Мир тесен! Как добрые люди, так, грустный пень, вечно одни и те же… – проворчал он.

– Помощь нужна? – забеспокоился «порядок в танковых войсках».

– Не-а. Сами разберемся!

Кузепыч дал отбой. Потом, позванивая ключами, открыл стоящий в углу громоздкий сейф, который беспокойные руки юных шныров давно обклеили вкладышами из жвачки.

В сейфе обнаружились бейсбольная бита и обрез серьезного карабина с переделанной рукоятью. Шнепперы Кузепыч не уважал. Равно как и телепортации.

Через кентавраон связался со ШНыром и с кем-то коротко переговорил. Через десять минут в пегасне появилась хмурая девица Штопочка и, ни слова не говоря, стала седлать громадного Зверя. Подпруги она затягивала так, будто хотела порвать жеребца надвое. Зверь полез было с зубами, но получил по храпу так, что осел на задние ноги.

– Зин, ну ты аккуратнее! Животная все-таки! – сказал Кузепыч с укором.

Девица Штопочка молча плюнула на бетон окурок «Беломора». Вместо ремня ее куртку несколько раз опоясывал длиннейший бич.

Сам Кузепыч выбрал Бинта.

– Давненько я не летывал… а то все машина, машина… – сообщил он Бинту, подходя к нему с седлом.

Ковыряя мизинцем в зубах, девица Штопочка наблюдала, как завхоз старательно седлает мерина.

– Это табуретка. С нее даже свалиться нельзя! – сказала она презрительно.

– Ну и замечательно. Ты не представляешь, как меня обрадовала, грустный пень! – обрадовался Кузепыч.

* * *

Выбежав из пегасни, Рина помчалась в сторону, противоположную ШНыру. Неслась по сугробам напролом, временами проваливаясь по колено. В ботинках хлюпал снег. Как ни хороши неубиваемые берцы, все же это не охотничьи сапоги. Небо оставалось темным, но снег уже подсвечивался изнутри. Он был голубоватый, с отдельными темными островками.

Куда она несется, Рина не задумывалась. Мысль была одна: подальше от ШНыра, от этого мерзкого места, где все притворяются добренькими, а на деле врут, врут, врут… Добежав до ограды, Рина перевалилась на другую сторону. В сугроб упала лицом, рукавами зачерпнув снега по самый локоть. Снег растекался по шее, отдельными ручейками просачиваясь к позвоночнику. Это охладило ее пыл. Рина сидела на корточках и дышала на озябшие ладони. Перчатки она, разумеется, забыла, а мороз стоял крепкий.

Впереди темнел знакомый пень. Рина узнала место. Если отсюда по глубокому снегу спуститься в овраг, то на дне будет ведущая к Копытову «пьяная дорога». «Пьяной» она называется потому, что летом, в сухую погоду, по ней срезают выпившие водители, не рискующие проезжать мимо поста ДПС.

Сейчас дорога заметена, но по ней можно добраться до рощи, где на отвернутом от Копытова лесистом склоне холма стоит строительный вагончик. Он так тщательно запрятан и окопан землей, что увидеть его можно с единственной точки. Притащили его, используя львов,Ул, Сашка и Афанасий, а маскировать помогали Макс и Кузепыч, участие которого придало вагончику не то чтобы официальность, но некую легальность.

В вагончике, согреваемый железной печкой, долго сохраняющей тепло, проживает террорист. В ШНыр и вообще в приличное общество вход ему заказан. Имя террориста Гавр.

Когда по обледеневшему склону Рина добралась до вагончика, было почти светло. Гавр, для которого понятия «день» и «ночь» были глубокой абстракцией, услышал ее издали и царапал дверь изнутри. Рина дернула ручку на себя и сразу, зная, что сейчас произойдет, животом бросилась на пол вагончика. И вовремя. Пытаясь облизать ей зловонным языком щеки, над ней пронеслась огромная туша. Не успела затормозить, зацепила Рину задними лапами и кубарем прокатилась по склону. То ли Гавр не учился на ошибках, то ли ему нравился сам процесс, но процесс повторялся раз за разом. Не успевай Рина уклоняться, она кувыркалась бы вместе с ним.

Гавр примчался секунд через тридцать – хлопая крыльями, как курица, весь в снегу, запыхавшийся и довольный. Высунув язык, он пытался добраться до Рины, которая, зная его привычки, укрылась между печкой и стеной. Выступы у печки были острые, и Гавру непросто было просунуть морду.

За осень Гавр отъелся и стал с молодого льва. Причем размеры следовало умножить на сплошной восторг и вагон глупости. Соразмерять силы он не умел. Гавру казалось, что сбросить человека с откоса и напрыгнуть сверху – забавная шутка. Такая же забавная, как прихватить зубами шею, не прокусывая ее, и оторвать хозяина на полметра от земли. Или смотаться ночью на ферму под Зырянку (всего-то сорок километров напрямую), насмерть перепугать нетрезвого сторожа, разрыть скотомогильник и прилететь утром довольным жизнью, пахнущим негашеной известью и с коровьей головой в зубах.

Отсиживаясь в щели между ребристым боком печки и стеной, Рина обшаривала карманы, отыскивая Обезьяна. Неужели потеряла в снегу? Обливаясь холодным потом, нашла его завалившимся за подкладку. Дешевая пластмассовая игрушка, но Рина не променяла бы ее на слиток золота.

– Я очень находчивая сегодня! Целый день что-то теряю, а потом нахожу, – объяснила она Гавру.

Между досок забился большой сухарь. Рина вытащила его. Осмотрела. Плесень была с одной стороны. Рина отскоблила ее и сунула сухарь в рот, представляя, как микробы в панике пакуют вещички и сматываются.

– Объедаю Гавра! Докатилась! – вздохнула она.

Симулируя напряженную работу мысли, Гавр свесил морду набок и капнул слюной. Убедившись, что он не собирается калечить ее своими восторгами, Рина выбралась из укрытия.

– У нас дела! Ты готов? – спросила она, наклоняясь за седлом.

Седло для гиел всегда поражало Рину легкостью. Оно весило втрое меньше конского, но размерами почти ему не уступало. Каркас и слой кожи. Зато стремена тяжелее конских. Массивные, литые, с шипами наружу, которые можно использовать как шпоры. Шипы, по просьбе Рины, напильником счесал Сашка: Рина представить себе не могла, что захочет вогнать их в бока Гавра.