Текст книги "Огненные врата"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

На полянке загорала пышная дама, имевшая на носу листик, и читала электронную книгу. Должно быть, любовный роман, потому что со стороны аллеи к даме крался на гнутых лапках немолодой, с круглым брюшком, суккуб. На ходу он перестраивался, принимая облик подтянутого бизнесмена с успешным лицом, квадратным подбородком и почему-то в розовых, в цветочек, подтяжках. Видимо, это входило в комплект читательских грез пышной дамы. На Матвея суккуб посмотрел без опасения: у некромага не было средств его шугануть.

В подлеске по прошлогодней листве прыгала большая черная птица и тянула из земли дождевых червей. За птицей прыгал ее выросший птенец, казавшийся крупнее родителя. Сам он червей не искал, но, широко разевая рот, безостановочно пищал.

Навстречу Багрову от школы пятиборья шла какая-то девушка. Он еще не разглядел ее лица, но уже торопливо опустил глаза, безошибочно и мгновенно уловив, что девушка хороша. Зачем подбрасывать своему воображению дрова, которые потом устроят в тебе пожар?

Только когда девушка прошла и осталась далеко позади, Матвей успокоенно поднял голову, радуясь, что так толком и не запомнил ее, а теперь девушка ушла навеки, и они никогда больше не встретятся. А если и встретятся, он ее не узнает.

Матвей любил Ирку не меньше, чем прежде, но несколько месяцев назад поймал себя на том, что порой, забываясь, с интересом заглядывается и на других. Такая разобщенность тела и духа Матвею в себе совсем не понравилась. Получалось, тела привлекали его отдельно от души, потому что как можно узнать душу той, кто стоит от тебя в трех метрах где-нибудь в метро да и смотрит еще в экран своего телефона?

Надо было или признать, что он животное в стиле мимо пробегающего песика, задирающего лапку на все деревья, или утешаться тем, что с Иркой у него связь душевная, тонкая, важная, а это все так, инстинкты, которые можно себе попустить, потому что они якобы заложены природой. Эту «природу» Багров представлял себе рыхлой особой с морковным носом, волосами из камыша и инстинктом сводни. Если следовать ее зову, любить он будет Ирку, а ножки рассматривать у какой-нибудь Зиночки, у которой на них больше мускульного мяса и живое, гнущееся колено.

Внутри у Багрова все переворачивалось, когда он об этом думал. Это было косвенной изменой Ирке, и Матвей – личность цельная – понимал, что, если перешагнет грань, потом уже не удержится. Получалось, позволишь себе что-то однажды – позволишь все и всегда. С каждым днем он начнет разрешать себе все больше, и это все меньше будет его насыщать, а закончится это тем, что трясущимся и расслабленным стариком он будет торчать у дверей резиденции мрака на Большой Дмитровке и умолять Пуфса дать ему чуть-чуть наслаждений в счет давно заложенного эйдоса.

А такие старики были. Багров многократно их встречал, а уж сколько с ними сталкивались Мефодий с Дафной, много проработавшие у Арея, не укладывалось ни в какую арифметику.

«Я люблю Ирку, а ты ничего не получишь!» – говорил он своему телу.

Однако тело, внешне не сопротивляясь, вело себя как хитрый лакей и постоянно подстраивало ему ловушки.

Вот что Мамзелькина называла «играть на гармошке».

* * *

Ирка не ошиблась, спеша на призывные автомобильные гудки. Отделенный от нее металлической оградой Сокольников, Матвей Багров вылезал из Бабаниной машины, на которой заезжал за продуктами после занятий с Дашей. Это был праворульный японский микроавтобус с подъемником, втягивающим коляску. Ирке машина казалась похожей на бочку Диогена – такая же пузатая.

– Забегалл Замучевич Усталкин? – крикнула Ирка в просвет между прутьями.

– Хуже. Всенадоел Потебесоскучиков Магазинбегов! – отвечал Багров.

Это была их внутренняя игра с несуществующими именами.

– Чего так долго?

– Да все ваш автобус! Скрипит и еле тащится! Бензин небось левый залили! – пожаловался Матвей.

У Ирки была другая гипотеза.

– А с ручника ты его снял?

Матвей смутился, потому что Ирка, как всегда, угадала. Права он получил всего два месяца назад и теперь изредка одалживал автобус у Бабани, когда нужно было куда-нибудь отвезти Ирку. Последние же недели получалось, что микроавтобус вообще стоял у них, прочно забыв обратную дорогу к Бабане.

– Тебе не тяжело без машины? – спросила у нее недавно Ирка.

– Что ты, что ты! Гораздо лучше! – очень горячо и убежденно ответила Бабаня.

И тут же начала развивать теорию, что сейчас она больше двигается и вообще у нее вырабатывается троллейбусное осознание Москвы. Она только сейчас узнала, что, оказывается, всю Москву можно пересечь на трех трамваях или троллейбусах, получив от этого огромное удовольствие.

– А как же ты шитье свое возишь? – подозрительно спросила Ирка.

Она знала, что один занавес может весить килограммов сто. А всякие костюмы менестрелей и громадные бальные платья для массовок – вообще неподъемный груз.

– Ну, когда очень надо, мне выделяют транспорт из театра… Видела бы ты водителя! Вот такой вот великанище! Широкая душа! Природное благородство! – с восторгом сказала Бабаня.

Ирку жертвенность Бабани пугала. Она видела, что Бабане самой для себя жить неинтересно. Она живет только для нее. Наверное, в этом и состоит суть любви – сгорая самой, обогревать других. Если бы свеча не горела, что бы такое она была? Желтая липкая палочка с торчащей из нее ниткой.

Матвей перекинул через ограду два продуктовых пакета. Заехать в парк, как это делала поливальная машина, он не мог. Охрана не пропустила бы его через шлагбаум.

– Покараулишь сумки? Только машину в ближайшем дворе припаркую! – крикнул он Ирке.

– Покараулю то, что от них останется, – пообещала Ирка. – Ты вскормил огромную мышь.

Чтобы слова не расходились с делом, она проковыряла в пакете дыру и выудила сыр-косичку. Ирке вспомнилось, как среди зимы, когда они только переехали, Матвей пригласил Бэтлу, Дафну и Эссиорха на борщ, который, как оказалось, никто не приготовил. Сколько было шуток по этому поводу. «Ну кто тут главный борщевик? Ирка, почему ты ничего не наборщила? Я-то борщу, а ты перебарщиваешь!» – кричала Дафна.

Ирка засмеялась. Расплетая сыр-косичку, она наблюдала, как Багров разворачивается на узенькой улочке. Разворачивался он, мягко скажем, не блестяще. Возможно, потому, что учился на левом руле и на убитых «Жигулях», а потом сразу пересел на высоченную праворульку с коробкой-автоматом. Ирка смотрела и ощущала, что любит все, что делает Матвей, каждое его движение, включая даже и то, что выходит у него средненько.

Ей было хорошо с Матвеем эти полгода, несмотря даже на то, что на свои ноги она старалась не смотреть. Вообще Ирка жалела иногда, что они у нее есть. Болтается что-то такое длинное, ненужное, мешающееся. Лучше бы ампутированные обрубки. Она иногда встречала ампутантов на спортивной площадке Сокольников и видела, как ловко они перебрасывают свое укороченное тело через всевозможные препятствия.

Ирка видела, как Матвей заезжает в ближайший двор. Вот загораются «стопы» микроавтобуса, он притормаживает и поворачивает. А потом все скрыл от нее длинный узкий дом. Отделенная от Матвея забором, улицей и домом, Ирка ждала. Прошла минута, две минуты, затем пять… Ирка постепенно начинала тревожиться. Ну чего он копается? Может, кого-то поцарапал и они там разбираются?

Она жадно разглядывала дом – обычный московский, закрывающий от нее Багрова. Ирка ненавидела его за это. Зачем было строить дом именно здесь, зная, что Матвей окажется с одной стороны, а Ирка – с другой? В чем логика этого действия? И неважно, что отгрохали его сорок лет назад, задолго до ее рождения. Могли бы догадаться, напрячь извилины!

На балконе третьего этажа стоял и курил мужик в майке: обмякший, вялый, дряблый. Видно, что ничего не хочет, ни к чему не стремится, ни о чем не думает. Страшно, до боли страшно смотреть. Ирка подумала, что даже наказания ему никакого в вечности не нужно: просто оставить все, как есть, и это будет хуже всякого наказания. «А я-то чем лучше? Мы сами свое наказание. Никто нас так не накажет, как мы себя накажем», – нагнала ее мысль.

Злополучный дом загораживал от нее Багрова. Бывшая валькирия была прикована к нему, разглядывала его. В глаза ей бросилось то, чего она никогда прежде не замечала. Множество бабулек, которые смотрят из окон, – неподвижные, как картонные фигуры, с далекими от любопытства лицами, ловящими солнце. Не бабушки, а подсолнухи. Если смотреть на любой московский дом на некотором удалении, охватывая его с первого этажа до последнего, то понимаешь, что в каждом пятом или шестом окне обязательно растет такой живой подсолнух и, облокотившись на подоконник, грустно выглядывает во двор.

Москва – город пленных стариков, которые заточены в своих норках. Именно поэтому город кажется молодым. На самом деле он старый.

Позади дома, на его обращенной к Ирке «бесподъездной» стороне, стояла круглая молодая женщина и рассказывала дворничихе про свою собаку, часто с восторгом повторяя: «Дурища такая!» Дворничиха слушала ничуть не с меньшей радостью, улыбаясь не только белыми зубами, но и розовыми деснами. Это были приятнейшие люди, и в другое время Ирке бы они понравились, но теперь они ее дико раздражали. Ей хотелось в них чем-нибудь запустить. Обе болтушки имели все возможности обойти дом и посмотреть на Матвея, даже потрогать его, но не собирались этого делать. Матвей не был для них ценностью.

Ирке хотелось закричать: «Как вы можете не знать Багрова? Не любить его? Как вы можете не желать его видеть?»

Где-то близко завыла сирена, распугивая медлительное автомобильное стадо. Точно специально, чтобы дразнить Ирку, во двор, только что проглотивший Багрова, въехала ярко-желтая машина реанимации с мигающим проблесковым маячком. У бывшей валькирии пересохло во рту.

Ирка прождала еще пару минут. Матвей не появился. Позвонила по мобильному – не ответил. Будь у Ирки ноги, она за секунду перемахнула бы через забор, перебежала бы улицу и, обогнув дом, выяснила, в чем дело. На коляске же ей пришлось бы проехать треть Сокольников, чтобы оказаться у ближайших ворот.

Ирка остро ощутила свою беспомощность. Она попыталась уверить себя, что ничего ужасного не произошло. Конечно, на парковке не оказалось места. Дворы забиты. Матвей выехал с другой стороны, а там одностороннее движение, он запутался, растерялся, что-нибудь нарушил, и вот уже вынырнувший из-под земли гаишник манит его палочкой. Москва – кошмарный город для начинающих водителей. Сущие катакомбы. Все бибикает, все спешит, все несется. Иногда, чтобы просто развернуться, бедняги проезжают в пробке по двадцать километров.

Но откуда это ощущение тревоги?

Не выдержав, бывшая валькирия решила обратиться к кому-нибудь за помощью. Дворничиха и женщина с собакой к тому времени ушли и унесли с собой улыбки и свою круглую радость.

– Девочка! – крикнула Ирка проходящему мимо синему платьицу. – Иди сюда, девочка! Ты не можешь посмотреть за тем домом, есть ли там молодой человек на машине?

Синее платьице шарахнулось в сторону.

«Я ее напугала, – подумала Ирка. – А, ну да! Детей же сейчас учат, что все незнакомые люди поголовно маньяки или, на худой конец, террористы… О небо, ну где же он! Когда он вернется, я его убью или… умру от радости!»

Прошел час. Ирка сидела и ждала, беспомощно, точно набивного медведя, обнимая пакет с продуктами. Она уже не волновалась. Все в ней замерзло. Воспоминания царапались в двери души.

Всплыло в памяти у Ирки, как однажды утром, открыв глаза, она увидела Матвея. Багров пытался перетащить свое тело с дивана на коляску, как это всегда делала сама Ирка. Бывшая одиночка притворилась спящей и долго наблюдала за ним. Бросая на нее тревожные взгляды, Матвей по одной стаскивал свои ноги за брючины и ставил их рядом с колесами. Потом постарался облокотиться о поручень и рывком перекинуть тело в кресло. Оказалось, стоит немного не угадать, и в кресле никогда не окажешься, несмотря даже на то, что руки у него стальные. Матвей пыхтел, ворочался и заставлял свои якобы мертвые ноги изменять угол.

Наконец ему все удалось, но в решающий момент коляска коварно отъехала. Багров оказался на полу и начал приподниматься, как вдруг спохватился, что приподнимается с помощью ног, и, вернувшись на пол, он стал вползать за диван животом. Ухватиться было не за что. Покрывало сползало. Багров был поражен своей беспомощностью. Даже в коляску не может сесть! Ирка-то делала это куда проще, хотя и не обладала его силой.

– Поставь на тормоза! Разверни ее! Не трогай ближний подлокотник вообще! – не выдержала наконец бывшая валькирия.

Багров торопливо вскочил и стал отряхивать колени.

– Ну, я это… Хотел понять, что ты чувствуешь. И вообще горизонты твоего мира, – пробурчал он.

– Зачем?

Матвей замялся.

– Знаешь, мне порой хочется самому стать инвалидом, чтобы оказаться с тобой на равных. Мы могли бы вместе ездить на колясках и вообще…

Ирка не сразу разобралась, что он предлагает это всерьез. Из идеи торчали явные уши безумия.

– И как ты, интересно, собираешься это осуществить? Треснуть себя по позвоночнику молотком? – спросила она без воодушевления.

– Я решу этот вопрос! – пообещал Багров.

– Не надо! Давай лучше он останется нерешенным. Бабане нас двоих не вытянуть. Ты обещаешь не делать глупостей? – решительно потребовала Ирка.

Багров пообещал. А теперь Ирке сверлило мозг подозрение, что без глупостей Матвей не смог.

* * *

Матвей действительно долго не мог найти место для парковки. Он доехал до конца двора. Здесь в плотном строе машин обнаружился свободный островок, но встать туда он не мог: путь преграждал синий автомобиль. Возле него взволнованно толпились люди. Высокий мужчина дергал ручку, пытаясь открыть дверцу снаружи.

«Чего они тут стоят? Ключ в салоне захлопнули?» – предположил Багров и тотчас, хотя мысль так и не была высказана вслух, получил ответ.

– Как же-с, захлопнули! Человека оне достать не могут, – прошамкал чей-то голосок.

Матвей резко повернул голову, но никого не увидел. Сзади ему посигналили, требуя уступить дорогу. Матвей торопливо заехал на высокую бровку, сильно накренив автобус. Мимо него, недовольно сверкая маячком, протиснулась машина реанимации и остановилась перед синим автомобилем.

Водитель «Скорой» оказался умельцем. Он загнал под стекло железную линейку и открыл дверцу. Что было дальше – Матвей не мог рассмотреть, ему все заслоняли. Только увидел, как над головами передают сложенные носилки.

– И чего они ездиют? Бензин только тратют. У меня бы спросили. Куды ж тут ехать после меня-то? – наябедничал тот же голосок в ухо Багрову.

Матвей снова обернулся и снова никого не увидел. Протянуть же руку, чтобы ощупать сиденье, он почему-то не решался.

– Боисси? – посетовал голос. – Разве ж я кого без разнарядки тронула? Ну, случится, иной раз ошибешься… Мало ли в Москве, не к ночи скажем, Багровых, а если и имя еще неясно напишут!..

Матвей стиснул руль. Рядом, устроившись на просторном переднем сиденье иномарки, притулилась куцая старушонка. Рюкзачок она держала на коленях. Матвей повернул зеркальце. В стекле старушка не отражалась, но не потому, что не могла, а просто ей было лень.

– Взять хоть этого вот! И кому, не к ночи скажем, его эйдос достанется? – розовея узелками на щечках, прошамкала Мамзелькина. – Оно ведь и не скажешь, чтобы плохой был человек. Неженатый, бережливый. Чужого не брал, своего не давал. Пятьдесят два года, не пьяница, с соседями здоровалси, жирного не кушал, нос содой полоскал… Жить, сердешный, собирался девяносто шесть годков. Цыганка ему столько нагадала. Отложил кое-какие денюжки, однокомнатную в Сочи купить собирался. И вот какая незадача: взял да и помер!

– «Помер»! – кисло передразнил Багров. – Вы же его и укокошили!

– Э, нет! – неожиданно горячо возразила Аида Плаховна. – Ты меня убивицей не делай! Я, извиняюся, менагер некроотдела! Имя в бамажке есть, печать есть – идю и косю!

Углядев снаружи нечто новенькое, Мамзелькина подалась вперед.

– О, вот и они! Чагой-то долгонько сегодня! – сказала она тоном человека, дождавшегося, наконец, почтальона.

– Кто? – не понял Багров.

На его взгляд, все осталось как прежде: толпа, носилки с телом, врач, раздраженно объясняющий что-то в телефон.

– Хочешь взглянуть, некромаг? Только… ик!.. строго между нами! Не положено людям это видеть! Хоть ты-то, может, и нелюдь! – по-свойски предложила она Матвею и, не дожидаясь согласия, коснулась ладошками его глаз.

Багров увидел стража света и стража мрака, стоявших в стороне от основной толпы. Страж мрака, маленький сухой старичок, держал в руках лупу. Имелся у старичка и меч, без которого выходы в человеческий мир воспрещались, но носил он его подчеркнуто невоинственно, пугливо отодвигая рукоять локтем, когда она случайно оказывалась слишком близко от ладони. Матвей не удивился бы, узнав, что клинок у меча для легкости спилен, а ножны набиты туалетной бумагой. Рядом, скрестив на груди руки, стоял златокрылый с флейтой – широкогрудый, бравый. Багрова поразило, что златокрылый не пытался атаковать хилого старичка штыком или маголодией, хотя едва ли это требовало большой отваги.

На глазах у златокрылого сухощавый старичок прокрался к носилкам, на которых лежало тело, воровато сунул руку в грудь, достал эйдос и стал разглядывать его в лупу. Делал он это очень профессионально и деловито, точно меняла, проверяющий, фальшивая монета или нет.

Златокрылый ждал. Старичок осклабился и, отставив мизинчик, с особой предупредительностью протянул лупу и эйдос златокрылому. Златокрылый от чужой лупы отказался. Достал из кармана небольшой, с кулак, микроскоп, опустился на одно колено и, разместив эйдос на предметном стекле, приник к окуляру. Багров смотрел на его могучие плечи, и ему казалось, что страж света надеется увидеть в эйдосе хоть что-то, что позволит прогнать канцеляриста. Но, видно, ничего такого не было, потому что плечи златокрылого сразу как-то поникли.

Старичок, напротив, делался все ехиднее и позволял себе откровенно кривляться. То высовывал колбасного цвета язык, то, как умная обезьянка, чесал левой ручкой за правым ухом. Наконец обнаглел настолько, что присел на корточки и, послюнявив пальчик, забрал эйдос с предметного стекла.

Златокрылый ему не мешал. Он встал, в последний раз грустно оглянулся на тело и взлетел, распахнув ослепительные крылья. Старичок отлепил эйдос от пальца, спрятал его в коробочку из-под фотопленки, бережно закрутил лупу в тряпочку и дрябло провалился под асфальт.

Аида Плаховна хихикнула. Как-то очень противно. Даже не монетками звякнула, а точно газ поднялся из перекисших отрубей. Багрову захотелось вышвырнуть ее из машины, но он еще не забыл, чем закончилась последняя его стычка с хилой старушкой.

– Ирочка звонит! Соскучилась! – сладким голосом пропела Мамзелькина, и тотчас, с двухсекундным запозданием, телефон Матвея стал нетерпеливо вибрировать.

«Ирка-валькирия», – высветилось на экране. Так Матвей сохранил Иркин номер еще давно и с тех пор ничего не менял. Он бы скорее разбил аппарат, чем отредактировал бы «Ирку-валькирию» в телефонном справочнике как «Ириночку», «роднулю», «лапусика» или что-то в этом роде.

Не отвечая, Багров сердито швырнул телефон в бардачок.

– Чего так плохо? Поссорился, что ли? А если девушка волнуется? Нервные клетки не восстанавливаются! – заохала Аида Плаховна.

– Уходите! Не ваше дело!

Старушка зацокала язычком, с укором закатила глазки.

– А ты на меня не шикай, голубь! На меня как шикнешь, так и сам пшикнешь!.. Ты мне вот что скажи, тополь ты мой осиновый с листиками березовыми: хочешь, чтобы твоя подруга ножками своими ходила или век ее на колясочке катать будешь?.. Ишь, свет-то с ней как обошелся! Она ему служила-служила, а эти стервецы ее эвон как отблагодарили! На вон тебе колесики – катайся, не скучай!.. А что стоило бы Троилу ножки ей дать, хоть ба самые плохонькие, кривенькие…

Багров дернул ворот рубашки. Отскочившая пуговица ударилась в стекло над стрелкой тахометра и, как живая, отпрыгнула на колени. Матвею стало вдруг все равно, что с ним будет. Ну убьет и убьет – только чтобы отстала.

– Убирайся, вредное ископаемое! Чего душу травишь?

Не снимая брезента, Мамзелькина щелкнула ногтем по лезвию косы. Багров схватился за уши. Боль была страшная, точно в барабанные перепонки вонзили раскаленные иглы.

– А вот повышать на меня голос, милостивый государь, не следует! Я, в целом, позитивно отношусь к грубящим людям при условии, что они грубят всегда и всем, а не только мне одной! – сказала Мамзелькина с холодным аристократическим выговором, на миг отодвинув в сторону свою народную частоговорку.

И снова потянулась пальцем к брезенту. Лицо у Матвея скривилось в ожидании, но Плаховна убрала руку от косы и ободряюще похлопала его по плечу. И, ненавидя сам себя за это, Багров испытал трусливую благодарность за то, что не было новой боли.

– Ну не сердися, сердешный, не сердися! Ты малость покричал, я малость погорячилася. С кем не бывает? Ты не подумай, что я про ноги просто так болтаю… Заяц не лось, трепаться не любит!.. Мне твоей красуле ножки дать, не поверишь, даже приятно будет. Дело-то нехитрое!

Багров все еще держал ладони у ушей, но уже не зажимал их. Умные глазки старухи вглядывались в его лицо, изредка опускаясь на грудь, где пылал Камень Пути.

– Она говорит, что ей так лучше, – хмуро сказал Матвей.

– Как лучше, муравейчик ты мой недодавленный? На стульчике с колесиками? А ежели исчо батарейку приделать – можно хучь в самый Гурзуф катить!

Багров вздрогнул. Откуда старуха все знает? Про то, чтобы раздобыть коляску с аккумулятором, они с Иркой говорили дня два назад. Качали по Интернету всякие каталоги, а затем залезали на форумы инвалидной техники, где то же самое продавалось гораздо дешевле. И про море говорили!

– Отстаньте от нас! Чего вы к нам лезете?.. Ирке хорошо! – сказал Матвей жалобно.

– С чего бы это? Ага… значит, она все-таки ждет от своего света воздаяния?

– Лучше чего-то ждать, чем не ждать ничего, – не выдержал Багров.

– Ну хорошо. Она ждет… И пусть себе. А ты-то готов ждать? – сухо спросила Аида Плаховна.

– Не ваше дело!..

– Опять грубишь?

– И всегда буду грубить! Вы уже говорили с ней. Она отказалась, – сказал Матвей.

– Она отказалась не от ног, а от моего предложения! – поправила Мамзелькина. – Не хочешь смертью работать, и не надо, чистюля ты эдакая! Но неужто ты думаешь: она и впрямь ног не хочет? Не обрадуется, если ты ей их на тарелочке с золотой каемочкой принесешь?

Мамзелькина наклонилась к нему и, обстреливая Матвея шариками кисловатой слюны, горячо зашептала:

– А про ножки ты подумай, некромаг! Самые красивые подберу!.. Тебе какие нравятся-то? Подлиннее или покруглее? Не стесняйся, только шепни! Тут недавно танцовщица из ночного клуба взяла да с подоконника ласточкой сиганула! Грустно ей чагой-то на белом свете стало. И чего не жилося? И храсавица, и умница, и мужчинки хвостиком ходили!..

И Плаховна мерзко подмигнула. Багрову дико захотелось врезать Мамзелькиной по черепушке. Не столько потому, что старуха была откровенно мерзка, сколько потому, что ее слова все-таки просачивались в сердце. Их спор в машине, начавшийся как ссора, все больше напоминал заговор. Заговор против Ирки и ее дороги к свету. И Матвей улавливал эту грань. Его, по сути, вербовали как союзника мрака и предателя.

Не в силах сдержаться, он ударил ладонью по сигналу. Резкий длинный гудок переполошил весь двор. Толпа оглянулась на него как на ненормального, не уважающего человеческую смерть. Опомнившись, Матвей оторвал ладонь от сигнала и, высунувшись, жестом показал, что все в порядке.

– Ты с ответом не спеши, обмозгуй все! Тута тебе не Торопыжеское царство! На-кась вот, возьми! Надумаешь – сломай ее, я и явлюсь! – Мамзелькина сунула сухую ручку в рюкзачок и протянула Багрову нечто маленькое, желтовато-вытянутое, непонятно страшное.

– Что это? – спросил он с замиранием.

– Эх ты, а еще некромаг! Бери, не сумлевайся! Обычная детская косточка… Ох, годы мои годы, усе болит… спину ломит… – старушка взяла рюкзачок и, кокетливо охая, вылезла из машины.

Матвей сидел, вцепившись в руль, и смотрел, как Мамзелькина бодро трюхает по двору, закинув за спину рюкзак и держа в тщедушной ручке укутанную брезентом косу. Люди, которых она случайно задевала, на миг застывали и, дрожа, делали быстрый шаг назад. И ни один потом не мог объяснить, почему отскочил.

Аида Плаховна почти затерялась, когда Багров выскочил из машины:

– Что вы хотите за ее ноги? Даром вы ничего не делаете! Хотите, чтобы я стал смертью вместо вас? – крикнул ей вслед Матвей.

На него оглянулось человек десять. Что за странный парень? То сигналит как сумасшедший, то предлагает кому-то стать смертью. Старушка обернулась. Она едва открывала рот, но Матвей отлично слышал ее слова:

– Смертью? Ишь ты, куда замахнулся! Не удержать тебе моей косы, некромаг. Не по рукам она тебе, – сказала она с усмешкой.

– А Ирке удержать? – недоверчиво спросил Матвей.

Старушонка с особой уклончивостью пошевелила головкой. Багров был потрясен. С внутренней безошибочностью он ощутил, что Мамзелькина уважает Ирку и даже где-то побаивается ее. Недаром и новые переговоры о ногах она вела не с самой Иркой, а с ним, Матвеем. Аида Плаховна боится слабую Ирку, уже полгода как лишенную всякой магии! Ирку, которая сама не может сделать ни шагу и худые руки которой едва приподнимают тело над поручнями коляски! Невероятно! Мамзелькина видела в Ирке равную себе!

«Она и в прошлый раз хотела, чтобы Ирка была смертью… Только Ирка! Я для нее вообще никто!» – вспомнил Матвей.

– Так что вы хотите за ее ноги? – снова крикнул Матвей.

Ему было безразлично, что на него смотрит целая толпа.

– Самый пустячок возьму. Камень Пути, – охотно откликнулась старушка.

– ЧЕГО??? Его не вытащить!

Плаховна лихо дернула плечиком.

– Не трясись, болявый! Вытащу! Моя коса не скальпель, на нее михробы не садятся! Это она для дураков городских коса! А здеся вот острие, это лезвие, это обушок! Здеся пятка, шипик, кольцо. Ну а туточки косовище с рукояткой!

В голосе у Мамзелькиной послышалась несвойственная ему скрипучая нежность.

– Думаешь, в прошлый раз Мировуд тебе камень вставлял? Он рядом стоял, пока я трудилась! А сердчишко я тебе другое подберу. У меня недавно бегун-марафонец взял чагой-то да в машине не пристегнулся. Не сердце – сплошной мускул. Сорок километров пробежишь – ни разу не задумаешься!

– Не согласен!

– Подумай, милок! – манила Плаховна. – Первым сортом все обделаем! Только Ирке своей ничего не говори! Если она скажет твердое «нет», тут уж я никак не смогу ножки ей дать. Не приживутся они, хоть на клей сажай.

– А так сможете?

– Так смогу. Понимаешь, голубок, любовь соединяет двух людей в одного и открывает лазеечки… Ну бывай, болезный, не кашляй! Пошла я арбайтен делать!

«Менагер некроотдела» поправила рюкзачок и, прищелкнув пятками кроссовок, сгинула. Ее коса, состоящая из пятки, обушка, шипика и прочих чудно звучащих деталей, исчезла чуть раньше милейшей старушки.