Текст книги "Огненные врата"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Скорее всего, это был эхилот. Поразить его можно только в барабанную перепонку. Она находится сразу над огненным каналом, чуть ниже ядовитого жвала. Чешуя там не такая прочная. Я порой убиваю парочку, – сказал Виктор Шилов.

Барбаросса побагровел.

– Ты нагло лжешь! Ты хоть представляешь: где голова этого монстра?

– Ну да. Высоко. Чтобы она опустилась, надо прежде подрезать жилы на лапах.

– Что, на всех восьми? – рявкнул рыжебородый. Стражи мрака ненавидят, когда их поучают. Особенно там, где сами они потерпели неудачу.

– На восьми? Тогда это действительно был эхилот. Нет, зачем на восьми? Достаточно и на первых двух. Увы, хоть эхилоты и огромны, проку от них мало. Их мясо ядовито, не считая уздечки под языком. Она порой бывает ничего, если прокоптить ее до полного уничтожения вкуса, – свободно отозвался юноша.

Все бонзы заметили, что, когда он смотрел на Барбароссу, его лицо и все движения пародировали дубоватого германского стража, но так тонко, что это видели абсолютно все, кроме самого рыжебородого.

Только под конец, когда молодой человек так же, как и Барбаросса, вскинул к щекам полусжатые кулаки и выпучил глаза, передразнивание стало очевидным и для самого начальника германского отдела.

– Щенок! На улице я бы тебя зарубил! – срываясь со стула, прорычал Барбаросса.

Юноша вздохнул, точно сожалея, что ему приходится разговаривать с таким глупцом.

– Все может быть. Но прежде я накормил бы вас вашей бородой.

От гнева щеки у Барбароссы стали такими пунцовыми, что даже великолепная борода померкла. Казалось, еще немного, и он бросится на юношу с кулаками.

Длинные ногти Лигула царапнули полировку.

– Хватит! – с досадой приказал он. – Никаких ссор! Виктор, ты принес, что я просил?

Виктор посмотрел на Лигула и неуловимо сделался похожим на начальника темной Канцелярии. Мамзелькина хрюкнула от смеха и притворилась, что чихнула.

– Да.

– Почему так долго?

– Быстрее не получилось.

Юноша поднял левую руку, и все увидели, что она обмотана окровавленной тряпкой. Лигул не то нервно хмыкнул, не то выдохнул в ноздри:

– Дай взглянуть!.. Нет, не руку, мешок…

Под холстом угадывалось нечто похожее на кочаны капусты. Распутав горловину, Лигул взял мешок за края и, перевернув, отступил на шаг. На стол выкатились три головы. Лигул присел и, оказавшись вровень со столом, бережно поставил каждую на срез шеи, развернув лица к зрителям.

Прислоненная к стене коса Мамзелькиной упала сама собой. Дрожа ртом, глава Канцелярии цепко обвел всех маленькими глазками.

– Надо полагать, представлять никого не надо? Первый, Гондир… – Лигул коснулся бледного лица с выпуклыми веками и мефистофельской бородкой, – двенадцатый меч мрака. Второй – Шимелус – шестой меч мрака. – Лигул двумя пальцами развернул к себе выбритую толстощекую голову с единственным пучком волос на затылке. – И третий, Бурф… четвертый меч мрака. Бедняга Бурф! Как тебе досталось!

Лигул не удержался и поцеловал маленькую, как у ребенка, голову с запавшими щеками и выжженными тартарианским жаром ресницами. На лбу, чуть выше левого глаза, был узкий след от укола.

– Это все ОН? Мальчишка? – недоверчиво прорычал Сын Большого Крокодила.

Ответа он не получил. Со стороны Канцелярии послышался шум. Кто-то закричал. Захлопали двери. Лигул нетерпеливо поморщился.

– В чем дело? Узнай! – велел он секретарю.

Услужливая тень исчезла и сразу вернулась.

– Там эта птица в повозке! Никого не впускает в Канцелярию и не выпускает! Выклевала глаз Диляду. Кустосу просадила клювом череп! Из лука ее перьев не пробьешь, мы уже послали за арбалетами.

Виктор снес секретаря с ног и рванулся в коридор. Какой-то замешкавшийся страж врезался в стену. Похоже, не все канцеляристы поняли, что означает: уступить дорогу.

– Милая птичка! – откликнулся Лигул. – Мне докладывали: мальчишка нашел в расщелине яйцо. Скорлупа была прочной, как алмаз. Не знаю уж как, но он его отогрел и выходил птенца. Меня всегда удивляло свойство людей выбрать какую-нибудь дрянь и привязаться к ней. Отбери у них вообще все, они подберут кривую щепку и будут с ней разговаривать. Даже здесь, в Тартаре. Первое, чем вылупившийся птенец его отблагодарил: отмахнул крайние фаланги на двух пальцах левой руки.

– Птенец из расщелины Большой Пустыни? – жадно спросил Барбаросса.

– Разумеется. Думаю, из неосвоенных глубин.

Начальник германского отдела издал неопределенный звук. Только стражи мрака знают, что Тартар до сих пор не исследован, да и не может быть исследован. То, что принято называть Нижним Тартаром, на самом деле крайняя граница освоенного, дальше которой неизвестность. Изредка из расщелин, где не выживет ни один страж, поднимаются странные существа, по которым можно судить, что и там, за границей познанного, есть жизнь.

Зубчатый хвост взвился выше головы и страшным ударом расплющил стул. Сын Большого Крокодила никогда не умел скрывать эмоций.

– В Нижний Тартар птицу! Как-то я дрался с Бурфом! Четыре шрама на моей морде – память того дня!.. Ушам своим не верю! Двадцатилетний мальчишка ухлопал трех стражей! Человек! Как он сумел за жалких полтора десятка получить опыт, который Бурф, Гондир и Шимелус приобретали несколько тысячелетий? Нет, не верю!

Лигул продолжал умиленно любоваться отрубленными головами. Со стороны на него противно было смотреть. Нижняя губа отвисла, глаза остекленели. Глава мрака походил на вурдалака.

– Смотри на вещи шире! Лучше вспомни Прасковью! Многие ли стражи могут устоять на ногах, когда она смеется или плачет?..

– Прасковья – это другое. Она же не бьется на мечах, – возразил Сын Большого Крокодила.

– При чем тут мечи? – вкрадчиво спросил Лигул. – Ты давно не поднимался в верхний мир. Там быстрее учатся, но быстрее и умирают. Троил, вынужден признать, кто угодно, но не дилетант. Он знает: чем тяжелее телу, чем больше оно голодает, страдает, тем лучше для эйдоса. В крайних же обстоятельствах эйдос удесятеряет человеческие силы. Условия же Большой Пустыни можно назвать очень крайними.

– Синдром Золушки. Кем бы она была, если бы мачеха не превратила ее жизнь в ад? Заевшейся, недовольной жизнью коровой, – прошамкала себе под нос Аидушка Мамзелькина.

Сын Большого Крокодила недоверчиво хмыкнул.

– Кроме того, есть и другое объяснение хорошему владению клинком, – продолжал Лигул. – Мой отдел улучшений отыскал способ передавать накопленные умения. Правда, это требует чудовищных затрат энергии эйдосов, но в отдельных случаях можно пойти на любые траты. Мне всегда было досадно, что бесценный опыт уходит в песок. Вот живет старый таксист – хорошо знает город, до последнего двора, и раз – уходит! Уносит все с собой! Нет чтобы оставить, поделиться. И ученый, и художник, и правитель – секунда, остановка сердца, и все где-то там далеко!.. Унесли копилочку! А ведь многие высоты достигаются лишь однажды: Пушкин, Эйнштейн, Шекспир, сапожник Пяткин из Самары…

Глава мрака сокрушенно зацокал языком.

– Опыт можно было передать и раньше, – осторожно напомнил Бельвиазер.

– Разумеется. Через подселение личности. А подселенная личность часто оказывалась сильнее основной, что приводило к шизофрении. Сейчас же передается только опыт, безо всяких закидонов, – пояснил Лигул.

– И чей опыт вы передали Виктору? Надеюсь, не Арея?

– О нет. Арей тогда был еще жив. Кроме того, Арей – рубака. Он бесценен в открытом бою, когда надо просто идти и резать, но маскировка, хитрость, неуловимость, навыки шпионажа – всем этим он не обладал и не пытался обладать… Я передал мальчику опыт второго меча мрака.

Сын Большого Крокодила привстал:

– Хоорса?

– Ну да! – признал Лигул как нечто само собой разумеющееся. – Хоорс есть Хоорс. Хотя Арей и зарубил его когда-то, во многом это дело случая… И как мы видим, Хоорс кое-чего стоит до сих пор. Конечно, дело не только в Хоорсе. Многое мальчишка приобрел сам. Кроме того, опыт Хоорса не смог бы войти полностью и остаться надолго, не обладай эйдос Виктора начальной силой и чудовищной волей.

Глава Канцелярии с торжеством взглянул на отрубленные головы.

– Надеюсь, он убил хотя бы не всех сразу? – прорычал Барбаросса.

– Увы, нет. Гондир был зарублен дней пять назад. Шимелус – три дня назад. Бурф – сегодня на рассвете.

– Дуэли запрещены, – зачем-то напомнил Карл Австрийский.

– Да, друг мой! – пряча улыбку, вздохнул Лигул. – Дуэли якобы запрещены (хотя вы все равно деретесь), но в данном случае Виктор выполнял мой приказ. Завтра я отправляю его в человеческий мир, и мне хотелось узнать, чего он стоит. Он знает наши правила: Тартар может покинуть только достойный, и это право надо заслужить.

Сын Большого Крокодила щелкнул мощными челюстями.

– А если бы кто-то из троих… – медленно начал он.

– Оказался сильнее Виктора? – угадал Лигул. – Что ж, я признал бы, что ошибся и Большая Пустыня не принесла результатов. Меня печалит другое. Эти достойные бойцы могли погибнуть в битве со светом и многих утащить с собой. Но, увы, сам факт того, что они погибли, доказывает, что они не были лучшими. Кроме того, все трое втайне сочувствовали Арею. Один добропорядочный страж целый год записывал для меня их разговоры!

– Треть эйдосов переходит стукачу, – прошамкала бесстрашная Мамзелькина, знавшая, что ее некем заменить.

– Информатору, Аида Плаховна! – сухо поправил Лигул, поворачивая голову в сторону открывшейся двери. Вернувшийся Виктор Шилов неподвижно замер справа от стола.

– Успокоил птичку? – спросил Лигул.

Юноша кивнул и снова застыл. Глава мрака прислушался. В Канцелярии все было тихо.

– Забыл спросить. Хорошо, Аида Плаховна напомнила. Что там с дархами Шимелуса, Гондира и Бурфа? – озабоченно продолжал Лигул.

Молодой человек сунул руку в кожаную сумку и небрежно бросил на стол три сосульки. Дархи, сплетенные в смертельной схватке, безостановочно жалили друг друга острыми окончаниями. Бонзы разом склонились к столу. У двенадцатого, шестого и четвертого мечей мрака по определению не могло оказаться плохих коллекций.

– Ты их даже не разбил!.. А ведь могли и уползти! – зацокал языком Лигул.

– Один мог. Два или три нет. Все равно сцепятся, – со знанием дела сказал юноша.

Нетерпеливый Бельвиазер вскочил с места и, попросив разрешения у Лигула, кинжалом для дархов умело разделал все три сосульки, ссыпав эйдосы горкой. При этом собственный его дарх едва не придушил хозяина цепью, не желая смиряться с тем, что ему ничего не светит.

– Люблю этот момент, – хищно раздувая ноздри, сказал Бельвиазер и отвернулся, чтобы не терзать себя, глядя на эйдосы, которые достанутся другому.

Лигул ловко ссыпал грустно переливающиеся песчинки в контейнер. Вильгельм услужливо потянулся к крупному, отдельно лежащему эйдосу, сияющему, как далекая звезда, но Лигул вежливо отвел его руку.

– Я сам. Мне полезно двигаться… А доносителю на этот раз хватит и пятой части. Уж больно эйдосы хороши. А то дай ему треть – завтра он на каждого из вас накатает, – сказал глава мрака с быстрой обезьяньей ужимкой, на которую лицо молодого человека невольно отозвалось передразнивающей гримасой. От этих слов всем бонзам стало не по себе.

Лигул небрежно смахнул со стола осколки дархов. Контейнер с эйдосами он держал под мышкой, притворяясь, что не замечает, как тянется к ним его собственный дарх – предмет тайных вожделений всего Тартара по заключенным в нем богатствам. Когда же стало очевидным, что не заметить этого нельзя, глава мрака перекинул цепь с дархом за спину.

– Думаю, на сегодня мы уже все обсудили! – с улыбочкой сказал Лигул. – Конкретные распоряжения начальники отделов получат в ближайшее время. Аида Плаховна занимается валькирией и некромагом. Виктор Шилов отправляется в человеческий мир… – глава мрака помедлил, получая удовольствие от скрытого нетерпения, с которым слушал его юноша, – завтра вечером! – договорил Лигул и сделал шаг к двери, показывая, что никого не задерживает.

Юноша с внешним равнодушием кивнул, однако от бонз мрака и тем более от Лигула невозможно было спрятать, как он рад. Вырваться из Тартара! Из Большой Пустыни! Увидеть солнце! Ощутить, что ветер может быть не только затхлым, горизонт не только серо-свинцовым и сдавленным, а сероводородная вода из Гниющих Болот, возможно, не самая вкусная вода в мире.

Лигул искоса взглянул на юношу своими птичьими глазками.

– Ах да! – воскликнул он, ударив себя по лбу, будто о чем-то забыл. – Виктор!

Молодой человек тревожно остановился.

– Виктор, твоя большая птица меня тревожит. Ты оставляешь нас, поднимаешься в человеческий мир. Что ж, не смею тебя задерживать! Большому кораблю – большое плавание. Но что будет с ней?

– Как что? Я возьму Ара с собой.

Глава мрака сокрушенно покачал головой:

– Ай-ай-ай! Этого я и опасался. С собой его взять никак нельзя. Там человеческий мир.

Виктор Шилов погрустнел.

– Я боялся, что вы так скажете. Хорошо! Я отведу Ара в Большую Пустыню и отпущу на свободу. Если выехать прямо сейчас – я еще успею.

Лигул печально цокнул языком.

– Нет, Виктор. Это нехорошо! Экзюпери, которого так любят цитировать наши враги, говорит: мы ответственны за тех, кого приручили. Неправильно отводить птицу в Большую Пустыню. Ей там будет одиноко.

Шилов внимательно посмотрел на своего собеседника. Чувствовалось: он пытается понять, куда клонит глава мрака.

– Ар привыкнет. Он отлично умеет охотиться. Он добывал пищу себе и мне, – быстро сказал Виктор.

Лигул опять цокнул языком. На сей раз звук вышел совсем противным, точно он сосал дырку в зубе.

– Возможно. Но вдруг твоя птица на кого-то нападет?

– И что? Я открою вам секрет! Все обитатели Большой Пустыни нападают на любого, кого увидят!

– Нет, Виктор, – еще печальнее сказал Лигул. – В Большую Пустыню отпускать мы ее не будем. Боюсь, выход один.

– Какой?

– Самый очевидный. Тебе придется убить твоего Ара.

Юноша вздрогнул. Такого он не ожидал.

– Убить Ара? Вы серьезно? – недоверчиво переспросил он.

– Да, Виктор. Не думаю, что это будет трудно. Тебя птица знает и подпустит близко.

– А если я откажусь?

– Откажешься – возвращаешься в Большую Пустыню. В холод, в жару, в забвение. Без возможности когда-либо ее покинуть.

– А человеческий мир?

– Если ты не убьешь птицу? Никакого человеческого мира! Мне не нужны ослушники. Смерть птицы – мое условие и твой проездной билет! – жестко отрезал глава мрака.

Шепот смолк. Бонзы мрака ждали, переводя глаза с Лигула на юношу и обратно. Им, как никому другому, было известно, что этот момент ключевой. Знали они и то, почему он ключевой. Переступить достаточно один раз. Путь назад, если и возможен, только через огромную боль.

Юноша взвешивал, холодея от тоски. На одной чаше весов были все его тайные надежды, которые он лелеял четырнадцать долгих лет, но особенно сильно, конечно, в последние годы, когда Лигул, не объясняя зачем, вместе с очередной дохлой кошкой (кажется, в праздник самоопределения Тартара) прислал ему большую стопку журналов из человеческого мира. Это были глянцевые журналы из тех, что лежат на столиках в парикмахерских и у зубных врачей, очень обтрепанные, не исключено, что из парикмахерской и взятые.

Для Виктора, умевшего только выживать, убивать и маскироваться, это стало окном в новый мир. При сером и вечно размытом освещении Среднего Тартара он приникал к этим журналам. Жадно вглядывался в яхты, пальмы, спортивные машины, в каждое холеное женское лицо, в каждого преуспевающего бизнесмена, казавшегося ему невероятно дряблым и беспомощным, сколько бы охраны его ни окружало. Он бы прикончил таких и сотню, даже если бы его выпустили на них с голыми руками, а им, напротив, раздали бы всем секиры, мечи и топоры.

Виктору с его простыми, Большой Пустыней сформированными понятиями казалось, что человеческий мир – легкая добыча. Только бы его туда отпустили! Конечно, он легко сумеет перебить этих ожирелых воинов, забрать их еду, женщин и роскошные дома. Получить их безделушки и скоростные повозки, которые были явно лучше той громыхающей колесницы, которую он смастерил своими руками. Еще бы: ради каждой сохранной деревяшки или целого гвоздя ему приходилось прорывать многометровый котлован!

На другой же чаше весов была ЕГО ПТИЦА, у которой хватило глупости к нему привязаться. Иногда Виктор спрашивал себя «почему?» и понимал, что причина, возможно, крылась в том, что он единственный во всей Большой Пустыне иногда ласкал ее, жалел и не пытался убить. И птица платила ему за это тем единственным, чем могла – своей жизнью.

А хуже всего было то, что Виктор чувствовал, что его внутренний выбор уже совершился.

За спиной у Лигула как-то незаметно выросли четыре молчаливых стража его личной охраны – из тех, чью верность глава мрака щедро оплачивал отборными эйдосами. У двух первых были короткие мечи, у задних – метательные копья. Виктор смотрел на синеватые наконечники. Смерти он не боялся, но Большая Пустыня хуже смерти. Смерть – неприятное мгновение, иногда, правда, затянутое, но все равно конечное, Большая же Пустыня – пустая и страшная вечность.

– Я не расслышал ответа! – напомнил Лигул незаинтересованным голосом.

– Да, – выдавил Виктор глухо.

– Что «да»?

– Согласен.

– На что согласен? Говори полным предложением! – усиливая унижение, потребовал Лигул.

– Я… убью свою птицу.

Лигул ничем не выдал радости, лишь дрогнул крыльями носа, однако бонзы безошибочно ощутили: глава канцелярии до крайности доволен. Та неназванная сила, что стоит за светом, не дремлет и в Тартаре, складывая из поступков, как заметных, так и малозаметных, дальнейшую судьбу эйдоса в вечности.

Виктор Шилов выскочил первым, чтобы оказаться у своей птицы прежде, чем из канцелярии начнут выходить начальники отделов. За Виктором потянулись бонзы мрака.

Бельвиазер приотстал, чтобы шепнуть Мамзелькиной:

– Парню ничего не известно о законах мироздания! Откажись он – мы уничтожили бы его тело, но никогда не смогли бы оставить в Тартаре его душу!

– И, мила-ай! Ты словами-то не части! Не знаешь ты Лигула! Ты на ход вперед все видишь – он на три… – так же шепотом отвечала старушка. – Бойца-то какого вырастил! Да еще человека! Да еще с эйдосом! Умение ему дал Хоорса, а характер выковал в Большой Пустыне! Такие фигуры на доске раз в сто лет появляются! Теперь главное – его к себе привязать, чтобы не рыпнулся!

Бельвиазер вопросительно вскинул брови:

– Разве так привязывают? Парень-то птицу убьет, но Лигула возненавидит!

Мамзелькина хихикнула, двумя пальцами натягивая верхнюю губу, чтобы скрыть отсутствие передних зубов.

– И пущай ненавидит! Главное, чтобы переступил. Переступит – отрежет себя от помощи света. А без нее все одно наш, хоть исплюйся… Думаешь, полицаи, которых из пленных вербовали, очень Гитлера своего усатого любили? Попадись он им ночью и без охраны – живым бы закопали. Да только нахлещутся водки – деревни жгут. Женщин на штыки, а младенцев в колодцы. Таскаешься, бывалоча, за ними – плохую работу докашиваешь. Самой противно!

* * *

Бонзы мрака разглядывали огромную птицу, впряженную в повозку. Виктор, успокаивая, обнимал ее за шею, поглаживая нарост под клювом. Их окружала толпа, состоявшая в основном из любопытных канцеляристов. Некоторые для пущей воинственности ощетинились найденными в чулане алебардами, валявшимися без дела со времен последней войны с Эдемом.

Один из горе-вояк уже лежал под деревом с забинтованной головой и ругался на санскрите, вставляя отдельные персидские выражения.

Виктор ни разу не взглянул ни на него, ни на бонз. Он взял страуса за нарост внизу клюва и принялся тереть его двумя руками – сильнее, чем прежде. Он знал, чего добивается. Мощные ноги громадной птицы расслабились от удовольствия. Она легла и, вытянув шею, закрыла глаза. Левой рукой продолжая придерживать нарост, правой Виктор достал четырехгранный кинжал – узкий, похожий скорее на длинный кованый гвоздь. Несколько секунд он смотрел на него, набираясь решимости, а потом, намечая, коснулся кинжалом маленькой, едва заметной впадины в массивных костях черепа, на два пальца выше линии глаз.

Страус, потревоженный неприятным прикосновением, начал открывать глаза, но тут, отпустив нарост, Виктор с силой ударил основанием левой ладони по плоскому навершию кинжала, на всю длину узкого клинка вогнав его в мозг птицы.

Страус вскочил, высоко подпрыгнул, а потом упал на бок, и шея его выгнулась, коснувшись хвоста. Ноги продолжали бежать, но, так как страус лежал на земле, получалось, что он вертится на одном месте вокруг закинутой назад головы. Наконец он затих, и только правая нога продолжала вздрагивать.

Оставив кинжал торчать в голове у птицы, Шилов поднялся и, глядя перед собой, двинулся на толпу канцеляристов. Ладонь он держал на рукояти меча. Канцеляристы торопливо раздвинулись.

Буонапарте с пингвиньей застенчивостью подошел к Барбароссе и шепнул ему на ухо:

– Прекрасный момент для вызова! Здесь-то не запрещено обнажать клинки! Пора ему познакомиться с германской мощью и отвагой!

Барбаросса, пылая рыжей бородой, воинственно заступил юноше путь. Виктор поднял остановившееся, больше никого не передразнивающее лицо. И – Барбаросса шагнул в сторону, уступая дорогу. Все это заняло не больше двух секунд и было замечено только теми немногими, кто стоял совсем близко.

Виктор миновал его и, не оглядываясь, скрылся за серыми стенами низких строений. Барбаросса, смущенный своим внезапным малодушием, мнительно всмотрелся в подчеркнуто незаинтересованное лицо Буонапарте.

– Я не боюсь щенка!.. Надо будет: изрублю в капусту! Но я-то дархом рискую, а он чем? Шкурой своей жалкой? Единственным тусклым эйдосом!

– Один эйдос – тоже немало! – осторожно заметил Буонапарте.

– Для меня – мало! – отрезал Барбаросса, оставляя в покое меч. – Желаю здравствовать!

– Струсил, – одними губами прошептал Бельвиазер, обменявшись понимающим взглядом с Мамзелькиной.

Бонзы мрака, имеющие допуск в верхний мир, без сердечности попрощались и отбыли каждый в свой отдел. Канцеляристы втянулись в недра пыльной Канцелярии. Заскрипели перья. Закапали чернила. Зрелища закончились, теперь нужно было зарабатывать на масло к хлебу.

У редко обновляемого деревянного щита с новостями Тартара остались Бельвиазер, Мамзелькина и Сын Большого Крокодила. Да еще китайский страж Чан отчего-то припозднился и распутывал многочисленные узелки своего пояса, на котором у него висели всякие мешочки, коробочки, кошелечки.

– Новый наследник – это, конечно, что-то с чем-то. У него глаза человека, который не расстается с оружием даже во сне. Но почему именно Шимелус, Бурф и Гондир? Шестой, четвертый и двенадцатый мечи? – озабоченно спросил Бельвиазер.

Сын Большого Крокодила оглянулся на щит, на котором висела репродукция парадного портрета Лигула с алой лентой через плечо. Все рубаки знали, что на портрете Лигул, чтобы казаться выше, стоит на спрятанной за столом (и тоже, разумеется, нарисованной) скамеечке.

– Они сочувствовали Арею… негодяю и предате-ЛЮ! И это стало предупреждением другим негодяям и предате-ЛЯМ! – гаркнул Сын Большого Крокодила в ухо портрету.

Глава Канцелярии от неожиданности провалился в недра картины. Сын Большого Крокодила знал, что делает. На репродукции не ставят сильной магии. Портрет может донести только в случае прямой крамолы. На иронию же магия не срабатывает. И на вопли в ухо тоже.

– Многие рубаки сочувствовали Арею. Все же, я думаю, дело в другом, – уже серьезно сказал Бельвиазер.

– И в чем же?

– Все трое были очень разные. Гондир силен как бык. Ударом меча рассекал наковальню. Бурф не богатырь, но вечно что-то комбинировал, точно паутину плел. А Шимелус – старый ученик Арея с той же тактикой, что и Мефодий Буслаев… Нашему владыке важно, чтобы Мефодия убил именно человек. Сюрпризов он больше не желает – оттого и проверка. Разумеется, и в Нижнем Тартаре есть хорошие бойцы, но человек, убивший человека, – это символично.

– Буслаев… Ох, голубо-о-к! Недаром Лигул Хоорса подселил. Хоорс и Арей – вечные враги. Личность-то, может, и не наследуется, только навык, да как бы вражда не перешла. Как Хоорс Арея ненавидел, так и Виктор этот Мефу покоя не даст, – с печалью пропела Мамзелькина.

На кисловатом ветерке Среднего Тартара старушка быстро трезвела, и это ее печалило. Кроме того, параллельно приходилось работать. Коса уже несколько раз исчезала и сразу появлялась, неуловимо занавешиваясь брезентом.

– Простите, что вмешиваюсь… Вы видели его меч? – словно между делом спросил Чан. Китайский страж только что распустил на поясе последний узелок и теперь был относительно свободен.

– Чей? Мефодия? Разумеется!

– Нет. Юноши, выросшего в Большой Пустыне, – пояснил Чан.

Бельвиазер тронул чутким пальцем породистый нос. Он был лучшего мнения о наблюдательности китайского стража.

– Ну конечно! Все видели! Он же у него за плечами! А вы разве нет?

– Я вижу только то, что я вижу, а не то, что мне показывают. Самого меча я не видел! И никто не видел! – отрезал маленький Чан.

Бельвиазер очень озадачился:

– А что же все видели?

– Ножны и рукоять! И она напомнила мне рукоять исчезнувшего оживающего клинка Кводнона. Все помнят оружие, которым владыка мрака одержал столько побед? Хоорс с оружием Кводнона – это немало! – скромно ответил маленький Чан и, опустив голову, стал наматывать на палец очередной шнурочек.