Текст книги "Огненные врата"

Автор книги: Дмитрий Емец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 6
Уйти нельзя остаться

Ведай, что течение путем жизни духовной много разнится от обыкновенных земных путешествий. В земном путешествии, когда путешественник останавливается, то ничего не теряет из пройденного прежде пути, а в духовном шествовании, если текущий путем добродетели остановится, то теряет многое из стяженных прежде добродетелей… В обыкновенном путешествии чем дальше идет путник, тем больше увеличивается его утомление, в течении же путем духовной жизни чем больше кто продляет путь, простираясь вперед, тем большую приобретает силу и мочь для дальшейшего шествования.

Преп. Никодим Святогорец.

«Невидимая брань»

Вскоре Эссиорх стал собираться. Сел на подоконник и перекинул ноги наружу.

– Не проводишь меня до мотоцикла? – предложил он Мефу.

Дафна метнула на хранителя тревожный взгляд и стала убирать со стола посуду. Буслаев кивнул и позаимствованным из паркура движением перебросился на газон. Переступая через пивные банки и окурки, Эссиорх подошел к мотоциклу, но заводить его не стал, а присел и зачем-то стал трогать бензонасос.

– Хотел с тобой поговорить! – сказал он, обращаясь не столько к Мефу, сколько к бензонасосу. Меф казался просто сторонним слушателем. Бензонасос важно промолчал, молчанием обозначая согласие на беседу.

– Дафна очень изменилась в последнее время. Ты видел ее крылья?

– Темнеют? – спросил Меф, потому что бензонасос снова промолчал.

– Напротив, перья перестали темнеть, – поправил Эссиорх. – Сейчас примерно треть темных, две трети светлых. Этот баланс держится уже несколько месяцев. Настораживает другое: крылья становятся менее материальными. Возможно, ты замечал, что, когда она их призывает, сквозь них иногда можно увидеть небо. Раньше такое было бы невозможно.

– Что это значит? – резко спросил Меф.

Он сидел на корточках с другой стороны мотоцикла, подслушивая разговор Эссиорха с бензонасосом. Хранитель сместился ближе к рулю, чтобы видеть лицо Буслаева в просвет между колесом и рамой.

– Она теряет крылья. Через два-три месяца крылья могут исчезнуть. Вместе с крыльями она потеряет и бессмертие, – спокойно ответил Эссиорх.

– Совсем потеряет? – спросил Буслаев.

Время остановилось. Мир стал очень подробным. Вероятно, так бывает с приговоренными к смертной казни. Меф разглядывал травинку, по которой полз муравей.

– Ее ждет судьба твоего предка Демида Буслаева. Перестав быть стражем, Дафна сделается человеком, начнет стареть и однажды умрет.

– Но стареть она будет вместе со мной?

Муравей дополз до середины травинки. Остановился и задумался, ползти ему дальше или возвращаться.

– Вероятнее всего, да. По земным меркам, вы ровесники. Значит, и стареть будете синхронно.

– А что думает сама Дафна? Она понимает, что происходит?

– Она медлит и постоянно оттягивает окончательный ответ. Я говорил с ней дважды. Эльза Флора Цахес тоже. Бесполезно. Дафну перемыкает. Она говорит «да, я ухожу!» и – ничего не делает. Что нам остается? Тащить ее в Эдем силой? Но, как ты догадываешься, коренное отличие Эдема от Тартара в том, что силой туда никого не тащат. Поэтому я решил поговорить с тобой.

Меф не выдержал ровного голоса Эссиорха и разозлился. У него отбирали Дафну. Причем хотели, чтобы он отдал ее добровольно, в упаковочной бумаге.

– А она сама не имеет права выбрать?

– Имеет. Но тогда она оказывается загнанной в рамки выбора. Одиночного выбора. Ну как женщина на космическом корабле, которая случайно узнала, что поломалась кислородная установка и починить ее невозможно. Воздуха осталось на год двум людям или на два года – одному. А лететь им около двух лет… И вот она решает выйти в космос без скафандра и принести себя в жертву, а муж, ни о чем не подозревая, насвистывает и нахваливает суп… Ты понял, о чем я?

– Ага. Мне нужно спрыгнуть с крыши. Тогда Дафна поплачет над пятнышком на асфальте, а потом полетит грустить в Эдем!

Эссиорх задохнулся:

– Буслаев, ты…

– Идиот, – закончил Меф. – Идеальный Друг И Отличный Товарищ!.. Надоело! Она уйдет, а как же я?

– Опять «я»? Пока человек юн, он может кричать только «я, я, я!». Весь мир съеживается до единственной буквы. Переход от «я» к «мы», а от «мы» к «Он» – путь естественного взросления, – сказал Эссиорх.

Потеряв терпение ждать, пока муравей выберет, в какую сторону ему ползти, Буслаев щелкнул пальцем и отправил его в неизвестность.

– Знаешь, зачем ты просил, чтобы я тебя проводил? Чтобы решить все за Дафну без нее! – заявил он.

Эссиорх встал и выпрямился, став вдруг очень строгим.

– Упрощаешь все до генеральной идеи? Отлично, давай начистоту! Сейчас Дафна заложница своего благородства и твоего незнания. На земле она остается ради тебя. И крылья, если потеряет, тоже из-за тебя. Дальше решай сам: принять ее жертву или отказаться от нее.

Эссиорх столкнул мотоцикл с подножки.

– Странная штука, – сказал он устало. – Все эти годы она была твоим хранителем, а теперь роли переменились. Ты сам должен выбрать ее судьбу: стать ей человеком или вернуться в Эдем. Но выбирать нужно срочно.

– Сколько у нас времени? – хмуро спросил Меф.

– Немного. Завтра утром Дафна должна вернуться в Эдем. Или… не возвращаться в него. Каждый час промедления губит ее крылья. Заметь: не Троил их отнимает, не я, не ее учительница по музомагии. Крылья исчезают сами по мере того, как она перестает быть стражем!

Меф угрюмо молчал и крутил на пальце брелок с ключом.

– А сабельку моего дедушки ты специально прихватил, чтобы появился повод приехать в гости? – спросил Буслаев, совершая неожиданный скачок мысли.

– Нет. Меч доставили из Эдема сегодня, когда я внутренне решил уже, что поеду к тебе. Я знаю, тебе сейчас не до него, но, если Дафна уйдет, только он сумеет тебя защитить. Сомневаюсь, что мрак надолго оставил тебя в покое.

Мефодию захотелось выбросить кулак прямо в участливое лицо Эссиорха. Свет, мрак – как же все надоело! Почему нельзя просто жить? Просто быть с Даф, просто делать то, что хочешь? Просто учиться в универе? Есть же люди, которые просто живут, и никто не требует от них постоянно на себя наступать!

– Знаешь, мне как-то все меньше хочется к свету! – задиристо сказал Буслаев.

Ему хотелось уколоть хранителя Прозрачных Сфер, однако тот и бровью не повел. Завел мотоцикл и стал вслушиваться в чихания мотора.

– Неудивительно! И не должно хотеться! Тараканы тоже, если ты заметил, на свет не ползут. Но, увы, ползти надо, или останешься с тараканами.

Эссиорх переключил передачу и газанул. Мотоцикл взревел и, выбросив задним колесом фонтанчик сухой земли, умчался. Буслаеву сразу не на ком стало срываться. Он оглянулся, убежденный, что увидит в окне лицо Дафны. Не увидел. Тогда Меф повернулся и пошел сам не зная куда. Москва расступалась, пропуская его. Петляли улицы, путались переулки. Шевелился у бровок тополиный пух. Румяная дама с буквой «У» на стекле машины мучительно разворачивалась в тесном дворике, едва не отдавив Буслаеву ногу.

Опомнился Меф, только когда по левую руку за декоративным заборчиком возникло семейное испанское общежитие. Смуглые люди, не боящиеся солнца, громко перекликались с балкона на балкон, без страха склонившись над перилами. Сохнущее белье на веревках. В основном детское, но много ярких маек и белых рубах.

Мефодий стоял, снизу смотрел на яркие майки, и настолько же ярко в нем проступала мысль, что сегодня последний вечер, когда он видит Дафну. Завтра они расстанутся. Удерживать ее он не станет. Без крыльев и флейты ей не выжить. Сейчас, возможно, – да. Но через десять, двадцать, тридцать лет как сможет она поднимать голову и смотреть на небо? И главное: сможет ли она смотреть на Мефа?

Он повернулся и пошел. И снова не понимал, куда идет и что происходит вокруг. Откуда-то выныривали истеричные машины и сигналили ему, и Меф по этому звуку смутно определял, что сейчас он на дороге. Он поворачивался и – шагал в другую сторону. И снова визжали тормоза. Из машин ему кричали, что он наркоман. Какой-то мужик, чудом не сбивший Мефа, даже выскочил, чтобы врезать ему, но Буслаев оглянулся, и мужика сдуло.

Потом откуда-то возникло женское лицо, расположенное довольно низко. Меф решил, что это снова машина, и громко сказал: «Проезжайте!» Лицо осталось на месте. Теряя терпение, Меф повторил: «Да проезжайте же!» – и внезапно понял, что женщина смотрит на него из окошка киоска с мороженым. Это удивило Буслаева, и, что-то буркнув, он отступил. Продавщица глядела на него с любопытством. Она была симпатичная – щеки в ямочках от улыбок, как поле после артобстрела.

Мефодий вернулся в общежитие через час. Дафну он увидел не сразу. В первую минуту ему показалось, что комната пуста. Потом все же он нашел ее. Дафна сидела на стуле за открытой дверцей шкафа. Сидела тихо, точно пряталась. Руки лежали на коленях ладонями кверху. Смиренная и беспомощная поза. Буслаев понял, что она все знает. Раньше, чем Эссиорх позвал его к мотоциклу, она сообразила, зачем приходил хранитель.

Потом Дафна встала и, высоко закинув голову, точно отвергая всякое сомнение, шагнула к Мефу. В ее движениях была решимость и жертва. Подбородок запрокинут высоко, почти к потолку.

– Не надо ничего говорить! – сказал Буслаев, глядя ей под ноги. – Ты уйдешь завтра!

Дафна остановилась, точно он толкнул ее в грудь. Начала говорить что-то птичье, тонкое, удивленное, но он не дал ей.

– Ты уйдешь завтра! Так лучше всего, – упрямо повторил Меф.

Но Дафна не стала ждать до завтра. Нарушив все его правильные планы, все его сложившиеся мысли, не выслушав длинной убедительной речи, она вздрогнула, точно он выстрелил в нее в упор. Потом схватила флейту, сердито шипящего кота и метнулась к окну. Яркая вспышка телепортации ослепила запоздало метнувшегося к ней Мефодия.

Когда его глаза снова смогли что-то различать, Дафны уже не было. Даф, она же Дарья Пименова, она же страж № 13066, третий дивизион света, она же девушка, которую любил Мефодий Буслаев, исчезла из его жизни.

Глава 7
Вредное ископаемое

Да! как странно устроен человек: дай ему все, чего он хочет, для полного удобства жизни и занятий, тут-то он и не станет ничего делать; тут-то и не пойдет работа!

Н. В. Гоголь

(Из воспоминаний Н. В. Берга)

Утром к Ирке пришла Бабаня. Бывшая валькирия, еще издали увидев ее порывистую походку, смекнула, что та приобрела очередное чудо-лекарство, и внутренне застонала. Пока Ирка переливала содержимое термоса в кастрюлю (термос требовалось вернуть), Бабаня достала из сумки обложенный кубиками льда контейнер, в котором обнаружилась большая, чем-то смахивающая на пузырек, ампула. Внутри плескалось что-то мутное, примерно на три столовых ложки.

– Это еще что за наркота? – с подозрением спросила Ирка.

– Выпей залпом! Вкус, возможно, не очень, зато пользы вагон! – потребовала Бабаня.

– Не буду!

– БУДЕШЬ!

– Ты вначале скажи, что это!

– Препарат!

Ирку такая формулировка не устроила.

– Какой еще препарат?

– Ты что, медик?.. Ну хорошо: вытяжка из спинного мозга зародыша барана! Восстанавливает в позвоночнике нейронные связи, – с восторгом объяснила Бабаня.

Ирку едва не стошнило. Как человек, давно и профессионально болеющий, она раз и навсегда определила для себя, что лекарства бывают двух видов. Первый – недорогие доступные таблетки и микстуры, которые действительно могут на время помочь. Ну там сбить температуру, унять боль или привести желудок в норму.

Другая часть лекарств – всевозможная заоблачно дорогая чушь, по сути, мало чем отличается от песочка, на который, поплевав, пошептал белый колдун дядя Вася. Именно она, по странному стечению обстоятельств, всегда занимает витрины аптек от пола и до потолка.

«Если бы эту отраву запретили продавать, девяносто процентов аптек вообще закрылись бы. На оставшемся сильно не расторгуешься», – думала иногда Ирка.

Самое досадное, что Бабаня вечно порывалась покупать лекарства из этой второй группы, тратя на нее добрую половину «настроченных» в ателье денег. Другую половину она расходовала на всяких Эразмов Маразмовичей – внушительных и харизматических жуликов, которые лечили то грязями, то звуками моря, то точечным массажем, то космически заряженной сметаной.

– Сколько это стоит? Опять как мотоцикл? – мрачно спросила Ирка, стараясь не смотреть на мутную жижу.

– Какая тебе разница?.. Я работаю, не ты!.. Пей, только залпом!

Прежде чем проглотить, Ирка нечаянно втянула носом. Это была явная ошибка. Не стерпев вони, она откинулась на спинку коляски и откатилась к стене.

– Нет, не могу! – крикнула Ирка с испугавшей ее саму визгливостью. – Считаешь: я выпью вытяжку из спинного мозга барана и пойду отплясывать? То есть до этого момента я торчала в коляске только потому, что мне вовремя не попался абортированный баран?

Бабаня заплакала. Ее большое доброе лицо сморщилось.

– Ты просто не веришь! Тебе ничего не помогает, потому что ты ни во что не веришь!

Видеть плачущую Бабаню Ирке было невыносимо. Ладонью она нетерпеливо оттолкнула свое холодное, мешавшее ей колено и, приподнявшись в каталке, потянулась к Бабане.

– Да не плачь ты! Давай сюда своего барана! – сказала она решительно.

Вытерев слезы, Бабаня протянула ей пузырек. Ирка, не морщась, выпила залпом и открыла рот, чтобы Бабаня убедилась, что она проглотила.

– Ну как? – спросила Бабаня робко.

– Классно! Прямо чувствую, как у меня в позвоночнике нейроны забегали!.. Ой, я не хотела! Прости! – спохватилась Ирка, заметив на лице у Бабани огорчение.

Бабаня вытерла лицо кухонным полотенцем. Сделано это было так решительно, что Ирка на всякий случай посмотрела на полотенце, проверяя, не осталась ли на нем какая-нибудь часть лица.

– Второй вопрос повестки дня! Что у вас на сегодня с обедом? Ты, конечно, ничего не приготовила? – грозно спросила Бабаня.

Ирка согласно закивала, подтверждая, что все так и есть. У каждого человека – свои защитные методы. Один дерется, другой глохнет, третий притворяется ветошью. Ирка же врубала дурочку всякий раз, как нужно было сделать что-нибудь по хозяйству.

Например, когда Бабаня, уходя, говорила, что мясо надо снять примерно через полчаса, слить воду, смыть накипь и снова поставить его вариться на час, моментально обнаруживалось, что:

1. Ирка не знает, как смывается накипь, и боится случайно смыть чего-нибудь не то;

2. Очень приблизительно представляет, где находится плита, и не уверена, что ей можно добираться так далеко одной;

3. Не уверена, что запомнит, какой час имеется в виду: астрономический, географический, межгалактический или какой-либо еще;

4. Сомневается, что данный способ термической обработки белкового продукта является научно одобренным, но обещает при случае навести справки в Интернете;

5. Брезгует держать в руке мясо, которое еще совсем недавно гуляло по лугу и говорило «му!» ромашкам.

Вот и сейчас, ворча, что ее совсем заездили, но на деле вполне этим довольная, Бабаня быстро приготовила грибной суп, клюнула Ирку в щеку, забрала пустой термос и умчалась. Друзья нашли ей выгодный заказ на театральный занавес. Все бы хорошо, только у Бабани не было такой большой швейной машины, как требовалось, и строчить узоры на занавесе приходилось как-то хитро, кусочками, по очень сложной схеме.

Ирка съела несколько ложек супа и выехала наружу: ловить летнее солнце зачитанным лицом.

Недавно Ирка нашла себе занятное развлечение. Она ездила по Сокольникам и повсюду оставляла общеназидательные надписи. К дереву на краю аллеи она скотчем приматывала бумажку: «Это дерево, а не туалет!», а на стекле немытой машины выводила пальцем: «Грязь целебная! Лизать запрещено!»

Однако сегодня Ирке не шалилось. В мыслях у нее вертелась фраза, которую случайно ляпнул зимой болтливый Корнелий:

– Эссиорх считает, что, возможно, твой эйдос не померк бы, даже будь у тебя ноги. Хотя не был бы таким ярким. А вот Матвей более-менее держится, только пока он рядом с тобой. Ты его спасительный якорь… Ой! Кажется, я опять чего-то не то брякнул!

Откинувшись на спинку, Ирка смотрела на небо. Оно казалось ей перевернутым морем. Если задуматься, непонятно, почему оно не проливается? Протянуть бы палец и проткнуть небо, чтобы оттуда чего-нибудь хлынуло. Вдруг небо вообще не небо, а… оберточная бумага, а с той стороны на нас смотрит глаз? Ну да, просто внимательный, чуткий и добрый глаз, ждущий от нас поступка, но не дающий прямых подсказок.

Поймав себя на необычной мысли, Ирка громко сказала «брр!». Кажется, ей напекло голову. Сокольники страдали от солнца. Каждое утро по аллее проезжала рыжая поливальная машина. Чтобы водитель, заметив ее, не выключил насос, Ирка пряталась на коляске в кустах сирени. Ей нравилось, когда тугая струя, пробивая листву и сметая цветы, окатывает ее с головы до ног.

Она сидела, думая о Багрове. Как хорошо, что он у нее есть. Если вычесть Матвея, то что она такое? Мысль? Человек-клавиатура? Бесплатное приложение к Интернету в форме бесплотного голоса в аське, скайпе или социальной сети?

Конечно, у нее есть еще эйдос и она знает о его существовании, но ведь сколько надо еще терпеть, чтобы достигнуть вечности. И, отложив мысль о вечности, Ирка стала думать о Багрове.

Возвращаясь в памяти к обстоятельствам их встречи, Багров и Ирка всегда вспоминали одно и то же. Когда Матвей в первый раз увидел Ирку, он подумал: «Кто может полюбить эту высоколобую девицу, которая вечно то читает, то слушает музыку? Она вообще не понимает, где находится: в книге или наяву». Она же, когда в первый раз его увидела, подумала: «Самовлюбленный красавчик с зашоренным взглядом!»

Через неделю или через несколько недель (тут их ощущение времени расходилось) они были неразлучны.

Ирка ждала напрасно. Сегодня поливальная машина не приехала. Ирка подкатилась к своему любимому старому тополю. Отпиленный ствол дерева снизу был покрыт частой порослью молодых веток – точно щетиной. Судьба дерева казалась Ирке похожей на ее судьбу. Уже несколько лет подряд тополь пытались прикончить, отсекая от него все живое, а он все жил и жил. Это было самое уродливое и, наверное, самое доброе дерево в парке. Почему? Ирка не знала и сама. Просто ей так казалось.

Закинув назад руку, она достала из свисавшего с ручек коляски рюкзака ноутбук. На солнце у экрана не хватало яркости, но здесь, в тени, вполне можно было печатать. Набирая, Ирка не смотрела на клавиши. Она знала их так хорошо, что справилась бы, даже если бы с них стерли все обозначения.

«Счастье мы воспринимаем как череду состоявшихся событий. Не состоялось или состоялось с иным результатом, чем мы планировали, – несчастье. И того не понимаем: то, что существует в эту самую минуту – уже счастье. Даже если снаружи хмурая ночь или капает кран в ванной», – напечатала Ирка.

Задумалась, провела рукой по коре тополя и продолжила:

«Любопытное наблюдение, что нет перехода. Мне или хорошо, или плохо, и крайне редко «так себе». Я живое растение. Впитываю свет или тьму мысли, и из этого света или тьмы строю себя, преобразуя мысль во внешние поступки и действия. Знаменитая человеческая свобода выбора – в свободе выбирать, что впитывать».

Сохранив изменения, Ирка опустила крышку ноутбука и привычным движением забросила его в рюкзак. За зиму и за весну таких наблюдений накопилось у нее несколько сотен. Изредка Ирке хотелось сделать из этого книгу, но она плохо понимала, как стыковать эти разнородные заметки. В книге должен быть сюжет, а если мысль не имеет сюжета, что тогда делать?

Да и вообще, какой сюжет у ее терпешней жизни? Живет в Сокольниках в кирпичном сарае с одним зарешеченным, высоко расположенным окном и железной дверью. Сарай довольно большой и крепкий. Во всяком случае, чтобы обойти его снаружи по периметру и вновь оказаться в том же месте, надо сделать двадцать шесть крупных шагов. Изнутри он, разумеется, меньше.

Некогда сарай принадлежал технической службе Сокольников, являлся местом для хранения старых щитов «Береги лес от пожара!» и «Выгул собак запрещен!», но в один прекрасный день исчез со всех карт, планов, а заодно и из памяти отвечающих за него. Случилось это, когда Эссиорх наложил на сарай устойчивый морок невидимости.

Переезд определился, когда Ирка и Матвей убедились, что не могут больше втаскивать коляску в подвешенный между деревьями Приют валькирий. К новому месту Ирка пока не привыкла. Порой она находила свою будку, лишь врезавшись в нее колесом. Со стороны это выглядело таинственно. В воздухе распахивалась дверь, и между соснами возникал проход. На короткое время можно было увидеть натянутый гамак, круглый бок печки-буржуйки, к которой лучше не прикасаться, пока она не остыла; несколько клинков Багрова, которые он вечно разбрасывал, и много книг на самодельных полках. Потом дверь захлопывалась и все исчезало.

Только Бабаня видела кирпичное строение как кирпичное строение и легко его находила. Эссиорх сделал для морока единственное исключение, зная, что Бабане проще будет поверить в чудо от массажей или абортированного барана, чем в явное чудо, не требующее никаких условий. Кроме того, значительные усилия были приложены, чтобы Бабаня убедилась, что в бывшем домике технической службы тепло, есть все удобства и здоровью Ирки ничего не угрожает.

Ирка снова посмотрела на похожий на нее тополь. Все листья были спокойны, неподвижны, и только один листок трепетал и метался, точно кого-то звал.

По аллее, чуть покачиваясь, навстречу Ирке шла пьянчужка, смешная, худая, скуластая, в соломенной шляпке. Шла с одуванчиком, хмельная от вина и лета, не замечая насмешливых взглядов, существующая в особом мире и сама с собой разговаривающая. Ирка ощутила с ней странное единение. Она была такая же.

Вдали призывно прозвучал автомобильный гудок. Два длинных сигнала, три коротких. Ирка вскинула голову и, торопливо вращая обода, покатилась к ограде Сокольников, туда, где дорога подходила к ней совсем близко…

Матвей приехал!

* * *

В Битце устойчиво пахло лошадьми. Подковы отпечатались повсюду, в том числе на влажной дорожке под кленами, где стояли Багров и Даша, новая валькирия-одиночка.

Багров обнажил шотландский палаш – один из пяти клинков небольшого собрания, включавшего холодное оружие, предшествующее или последующее Наполеоновским войнам. До этого он работал легкой английской кавалерийской саблей образца 1796 года, которую считал лучшим холодным оружием из всего, что когда-либо производилось серийно. Единственным серьезным недостатком сабли была неприспособленность к уколу, однако Матвей сточил спинку клинка между окончанием дола и острием. Теперь сабля лежала рядом на пне.

У шотландского палаша был массивный эфес в форме корзинки. Одно лезвие Матвей затачивал полностью, другое, ложное, до половины. Техника работы палашом не отличалась разнообразием. Приставные шаги и атака с выпадом. Будь Даша поопытнее – она легко подобрала бы к палашу правильный ключ. Например, уловила бы слабость передней ноги, которую все время приходилось подтягивать к задней, пряча ее от атаки. Сам палаш ее практически не прикрывал.

Однако Матвею хотелось, чтобы Даша научилась думать сама.

– Смотри, с какой ноги я шагаю! Это важно! Если задняя нога шагает мимо передней – это рывок. Если я колю с передней – это выпад. Глазами смотри – не опускай голову!..

– Мне так неудобно!

– А мертвой быть – удобно?.. И на клинке тоже не зацикливайся. Старайся видеть меня целиком. А еще лучше – чувствовать. Я знал одного отличного мастера, у которого зрение было минус шесть. Готова? Поехали! – резко приказал он.

Копье возникло у Даши в руках мгновенно, и она занесла его, готовая к броску. Багров оценил лаконичную собранность движений. За минувшие месяцы Даша кое-что освоила. Ощущалась школа Таамаг. Антигон так не обучит. У него техника другая – тюк булавой, и участливый взгляд: бо-бо или не бо-бо?

Хотя и Таамаг могла преподать далеко не все. Она учила работе копьем и основам метания, однако технику работы мечом, палашом или полусаблей Матвей мог донести лучше. Валькирии их никогда не использовали.

Началось все еще зимой.

– Вот бы с новой гадкой хозяйкой Мефодий Дохляев позанимался… – как-то сказал Антигон, навещая Ирку в Сокольниках.

– Не надо Мефа! Он бы через пять минут вышел из себя и сказал: «Да ну тебя! Ты тупишь!» – ответила Ирка.

Она, сама когда-то учившаяся у Багрова, знала, что как инструктор он лучше нетерпеливого Мефа. Буслаев не любил объяснять, особенно тем, кто схватывал не сразу, а нуждался в бесконечном разжевывании. Матвей же, напротив, способен был учить долго и терпеливо.

С того дня, по просьбе Ирки, Багров и стал учить Дашу.

С новой валькирией Матвею было легко. Он видел, что Даша к нему тянется. Он был старше, и к тому же единственный ее друг мужского пола, не считая Антигона и оруженосца Бэтлы. Пожалуй, временами Матвей злоупотреблял этим, позволяя себе в отношении Даши некоторую небрежность, какую мы часто позволяем в отношении к человеку, в чьей способности прощать уверены.

– Неплохо. Внешне, во всяком случае, похоже! – одобрил Багров, обходя Дашу вокруг.

– На что похоже?

– Не отвлекайся! Твоя задача, чтобы противник поднял руку выше головы. Локоть окажется позади эфеса. Острие клинка опущено. Это значит, что он поверил в финт и защищает голову. Ты наносишь укол в корпус и сразу отходишь на безопасное расстояние. Повторяю: сразу – или он тебя зарубит вне зависимости от того, достиг твой удар цели или нет.

– А если он не поднимет руки чуть выше головы? – засомневалась Даша.

Под «он» подразумевался страж мрака, однако само слово дальновидно не произносилось.

– Тогда продолжаешь финт и переводишь его в удар. Если он предпочитает копье в шею, тебе же лучше, – спокойно пояснил Багров. – А если он разорвет дистанцию, сразу бросай. Не трать время на замах! Я… – Матвей осекся.

– Чего ты?

– Неважно. Работай! Прямее осанку!

Даша демонстративно опустила руку, и Багрову пришлось останавливать боковой удар, который едва не разрубил новой валькирии скулу.

– Жить надоело?

– Я знаю, что ты хотел сказать. «Я видел это копье в бою, когда оно было не твое, а Иркино! И она была достойна его больше». Слова, может, другие, но смысл такой. Ведь правда? – тихо спросила Даша, глядя в землю.

На ее бледных щеках вспыхнули два узких ободка.

– Ого, сколько выводов из одного «я»! Может, тебе гадалкой на Арбате поработать? Какая-нибудь овца скажет «бе-е-е!», а ты ей: «О, я понимаю ваш сложный внутренний мир! Бубновый король смотрит на сторону, но в вас втайне влюблены два валета – пиковый и червовый… Нет, деньги из рук в руки не передают – энергетика выветривается! Надо свернуть купюру в трубочку и просунуть ее в золотое кольцо!»

Даша не поднимала головы. Матвей достаточно ее изучил. Новая валькирия была тиха, но упряма.

– Не хитри! – повторила она едва слышно.

– Ну хорошо, – признал Багров. – Ты угадала! Это копье действительно было Иркино, и я действительно пару раз видел его в бою. А про то, кто больше его достоин – это ты придумала. Пока, конечно, Ирка, но кто знает, что будет через год, когда твой курс обучения завершится?

На пне лежала сабля, поэтому Даша присела рядом на землю, сложив на коленях руки. Худые плечи были, казалось, не шире растянутого ворота. Порой Багров не понимал, как на Даше держится одежда. Она же выбирала зачем-то самую просторную, чтобы окончательно в ней затеряться.

– Ну все! – сказал Матвей недовольно. – Хватит себя жалеть! Давай еще часик позанимаемся, и я поеду! Если после каждого замечания ты будешь ныть и обрушиваться, мы никогда не продвинемся! Тогда стражи мрака с тобой быстро разберутся – и копье перейдет к следующей.

Даша кивнула и встала, похожая на гадкого утенка в первую, невеселую часть своей биографии. Она была такая несчастная, что Багрову захотелось купить ей большой тульский пряник и телепортировать ее в санаторий на кислородные коктейли. Но опыт подсказывал, что, если человек войдет во вкус жалеть себя, потом это не выбьешь и дубиной.

– Таамаг меня тоже не любила вначале. И даже не притворялась, что любит. Не могла простить, что я – не она. Но потом привыкла… И знаешь, я теперь очень ценю, что она не притворялась, – сказала Даша.

– Ну и отлично! Я тоже привыкну… Да чего там! Я уже привык! – произнес Матвей с такой зашкаливающей искренностью, что Даша ему поверила, а он сам себе – нет. – А теперь выше голову! Выпад! Еще выпад! Осанку держать!.. Куда центр тяжести завалила? Копье не вилы – твоя задача направить его в цель. А дальше оно само все сделает.

Через час за Дашей, шлепая ластами, зашел Антигон и, ворча на Багрова, что он совсем замотал гадскую хозяйку, повел ее обедать. Матвея кикимор тоже приглашал, но таким противным голоском, что Багров отказался.

Даша ничего не заметила. В собственной ее семье все конфликты были явными и с обязательным занудством. Ее родители ходили по квартире друг за другом, говорили одновременно (мама запаздывала на сотые доли секунды), а ссорились всегда по одному и тому же поводу: какой хлеб полезнее – белый или ржаной? Белый вкуснее, зато ржаной выметает из желудка шлаки, но белый все равно вкуснее, однако шлаки-то остаются.

Однажды Даше это надоело. Она купила и белый хлеб и ржаной и погрузила родителей в глубокую тоску, лишив их темы для вечернего спора. Весь вечер они дулись на нее, не зная, чем себя занять. Мама хлопала холодильником, а папа сидел перед телевизором и с деревянным лицом смотрел шоу для домохозяек.

– До завтра! – крикнула Даша с надеждой. Она хотела видеть Матвея постоянно.

– До завтра! – рассеянно отвечал Багров. – Потренируйся еще вечером! Ты бросаешь копье всегда из одного положения. Я еще за пять минут, когда ты начинаешь тянуть левый носок, знаю, что оно сейчас полетит.

– А я-то думаю: как ты догадываешься! – наивно удивилась Даша, но уже издали, потому что Антигон утаскивал ее за руку, как маленького ребенка.

Собирая в длинную хоккейную сумку клинки, Матвей размышлял, что вот Антигон привязался к Даше и, привязавшись, косвенно предал Ирку, свою прежнюю хозяйку. Поэтому кикимор и на Багрова злится, что тот прекрасно это понимает.

С другой стороны, если бы Антигон не привязался к Даше, на кого бы сейчас она могла опереться? Оторванная от семьи, разом потерявшая все привычные связи, живущая в Битцевском парке, где одно утешение, что близко лошади, которых Даша очень любит. Это у других валькирий – пажи. У валькирии же одиночки Антигон и нянька, и дядька, и ворчливый дедушка, и мать, если уж на то пошло.

Подхватив с земли сумку, Матвей зашагал по аллее к парковке. Битца кипела летней жизнью. Воздух звенел полуденным зноем, останавливающим мысли. В кустарнике орали коты. Примерно такие же звуки доносились из детских колясок на соседней «мамской» аллее.