355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Боровков » Владимир Мономах, князь-мифотворец » Текст книги (страница 1)
Владимир Мономах, князь-мифотворец
  • Текст добавлен: 25 марта 2017, 00:30

Текст книги "Владимир Мономах, князь-мифотворец"


Автор книги: Дмитрий Боровков


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Дмитрий Боровков
ВЛАДИМИР МОНОМАХ, КНЯЗЬ-МИФОТВОРЕЦ

Введение

Владимир Мономах (1053–1125) является одной из самых известных и одновременно одной из самых противоречивых фигур русской истории. Его уникальность среди других представителей рода Рюриковичей заключается в том, что он был одним из немногих связанных родственными узами с византийской аристократией; первым и единственным (за исключением Ивана Грозного) правителем средневековой Руси, чья деятельность известна нам не только по летописям, но и по «документам личного происхождения»: «Поучению к детям», автобиографическому перечню «путей и трудов», описывающему военные походы князя с тринадцати до шестидесяти четырех лет, и письму к двоюродному брату Олегу Святославичу, написанному осенью 1096 г. (далее в тексте все три произведения, принадлежащие перу Мономаха и сохранившиеся в тексте Лаврентьевской летописи 1377 г., именуются «Поучением»). Казалось бы – раз деятельность Владимира Мономаха документирована гораздо лучше, чем деятельность других русских князей, оценка его личности должна быть более объективной, чем во всех остальных случаях, однако достаточно привести несколько характеристик, данных Владимиру Мономаху крупнейшими отечественными историками, чтобы убедиться в том, что это далеко не так.

Например, С.М. Соловьёв (1820–1879) считал, что «Мономах принадлежит к тем великим историческим деятелям, которые являются в самые бедственные времена для поддержания общества, которые своею высокою личностию умеют сообщить блеск и прелесть самому дурному общественному организму», однако представлял его своеобразным «князем-консерватором», отмечая, что «Мономах вовсе не принадлежит к тем историческим деятелям, которые смотрят вперед, разрушают старое, удовлетворяют новым потребностям общества; это было лицо с характером чисто охранительным, и только. Мономах не возвышался над понятиями своего века, не шел наперекор им, не хотел изменить существующий порядок вещей, но личными доблестями, строгим исполнением обязанностей прикрывал недостатки существующего порядка, делал его не только сносным для народа, но даже способным удовлетворять его общественным потребностям»{1}.

Н.И. Костомаров (1817–1885) писал, что «между древними князьями до татарского периода после Ярослава никто не оставил по себе такой громкой и доброй памяти, как Владимир Мономах, князь деятельный, сильный волею, выдававшийся здравым умом посреди всей братии князей русских», около имени которого «вращаются почти все важные события русской истории во второй половине XI и первой четверти XII века» и который «может по справедливости быть назван человеком своего времени». Однако тот же автор отмечал, что, «рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев является более безупречным и благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды, в которой он жил»{2}.

Согласно М.С. Грушевскому (1866–1934), «Мономах дорожил общественным мнением и старался облекать свои действия в благовидную форму», однако «можно указать несколько фактов, которые не совсем согласуются с традиционным обликом его». В представлении исследователя он «обладал ясным практическим умом, отличался необычайной энергией и деятельностью, замечательным тактом; нельзя заподозревать искренность его набожности, его любви к Русской земле; несомненно, он не был злым, лукавым человеком, но в то же время собственная выгода неизменно фигурирует в его деятельности и ею обуславливаются его поступки»; в то же время «Мономах не был чудом века, как называют его некоторые, а лишь одним из замечательнейших его представителей…»{3}.

По словам Б.А. Рыбакова (1908–2001), «Владимир Мономах тем и представляет для нас интерес, что всю свою неукротимую энергию, ум и несомненный талант полководца употребил на сплочение рассыпавшихся частей Руси и организацию отпора половцам». При этом, по мнению исследователя, «Мономах, несомненно, был честолюбив и не гнушался никакими средствами для достижения высшей власти. Кроме того, как мы можем судить по его литературным произведениям, он был лицемерен и умел демагогически представить свои поступки в выгодном свете как современникам, так и потомкам»{4}.

Но существуют и иные характеристики князя. Например, Д.С. Лихачёв (1906–1999) писал, что Владимир Мономах, «конечно, представитель новой идеологии, оправдывавшей новый, провозглашенный на Любечском съезде принцип – “кождо да держит отчину свою”, признавший факт раздробления Руси», который «во всех случаях подавал свой голос за упорядочение государственной жизни Руси на основе нового принципа и стремился предотвратить идейной пропагандой те княжеские раздоры, которые в новых условиях могли только усилиться», так что «призыв к единению против общих врагов – половцев, к прекращению раздоров между князьями не был в его устах призывом к старому порядку»{5}.

Перечень исследовательских оценок Владимира Мономаха и интерпретаций тех или иных аспектов его политической деятельности (наиболее интересные из них приведены ниже) можно продолжать долго. Чтобы лучше понять причины таких противоречий, мы обратимся к источникам, главными из которых являются «Повесть временных лет» и входящее в ее состав «Поучение» Мономаха.

Для удобства читателей цитирование фрагментов из «Повести временных лет» осуществлено в книге по переводу Д.С. Лихачёва; фрагментов из «Киево-Печерского патерика» и «Сказания о князьях Владимирских» – по переводу Л.А. Дмитриева; фрагментов из «Сказания о чудесах» – по переводу Н.И. Милютенко; фрагментов «Послания» Спиридона-Саввы – по переводу А.Ю. Карпова; фрагментов из посланий митрополита Никифора – по переводам С.М. Полянского; фрагментов из анналов Ламперта Герсфельдского – по переводу А.В. Назаренко. Цитирование фрагментов «Поучения» Владимира Мономаха осуществлено по переводу Д.С. Лихачёва (в этом случае приводится ссылка на текст, опубликованный в первом томе «Памятников литературы Древней Руси». М., 1978), за исключением фрагментов, относящихся к автобиографическому перечню «путей и трудов», которые переведены автором настоящих строк (в этом случае ссылка дается на текст, опубликованный в первом томе «Полного собрания русских летописей». М., 2001), равно как и фрагменты Лаврентьевской и Ипатьевской летописей, следующие за текстом «Повести временных лет», а также фрагменты «Устава Владимира Всеволодовича».


Пролог

В лето 6561 (1052/53 по сентябрьскому стилю) у Всеволода родился сын и нарек имя ему Владимир, от царицы грекини» – такими словами сообщает о рождении нашего героя «Повесть временных лет» – летописный свод, формирование которого завершилось вскоре после вступления Мономаха на киевский стол. Упоминание о подобном факте – довольно редкий случай в истории древнерусского летописания. До этого момента «Повесть временных лет» сообщает только даты рождения пяти князей – Владимира, Изяслава, Святослава, Всеволода и Вячеслава Ярославичей. Синодальный список Новгородской первой летописи прибавляет к этому упоминание о рождении Святополка Изяславича, двоюродного брата Мономаха, который родился в 6558 (1049/50) г. и был старше него примерно на три года. Появление на страницах летописей информации о датах рождения князей свидетельствует о том, что она могла быть зафиксирована летописной традицией еще при их жизни. Впрочем, князь, ставший автором первого в древнерусской литературной традиции автобиографического произведения, предоставляет дополнительную информацию о себе: «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василий, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своею, Мономахи…»{6}. Эти два свидетельства дают основание предполагать, что Владимир Мономах по материнской линии приходился родственником византийскому императору Константину IX Мономаху.

Род Мономахов не принадлежал к императорскому дому, хотя был связан со многими аристократическими фамилиями Византийской империи. Константин, его последний представитель по мужской линии, оказался на троне вскоре после государственного переворота 1042 г., когда в результате свержения императора Михаила V власть оказалась в руках сестер Зои и Феодоры, последних представительниц Македонской династии, ведущей свое происхождение от императора Василия I (867–886), которые, оказавшись не в состоянии руководить государственными делами самостоятельно, после долгих поисков соправителя остановили свой выбор на кандидатуре Мономаха. На следующий год после его воцарения под стенами Константинополя появился русский флот под командованием новгородского князя Владимира Ярославича, старшего сына Ярослава Мудрого.

О причинах экспедиции в «Повести временных лет» ничего не сообщается, однако современник этих событий, византийский историк Михаил Пселл, глухо писал о том, что подготовка этого нападения началась на Руси заблаговременно, едва ли не со времени вступления на престол в 1034 г. императора Михаила IV, но приготовления были окончены только после вступления на престол Константина IX, когда «варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными»{7}. По утверждению позднего автора Иоанна Скилицы, непосредственным поводом для экспедиции послужило убийство на торговой площади в Константинополе «знатного скифа»: хотя византийский император, ради сохранения мира, готов был урегулировать возникшее недоразумение дипломатическим путем, его инициатива была надменно отвергнута «катархонтом» росов Владимиром{8}. В то же время слова Михаила Пселла позволяют предполагать, что в действительности напряжение в отношениях между двумя странами нарастало давно, а инцидент на торговой площади, о котором сообщает Скилица, мог служить лишь прикрытаем для похода с целью получить контрибуцию с византийского правительства.

По свидетельству «Повести временных лет», на пути к столице империи русский флот сделал остановку в устье Дуная: по мнению Г.Г. Литаврина, именно здесь послы Константина Мономаха вели переговоры с Владимиром Ярославичем о компенсации за гибель в столице «знатного скифа»{9}, в результате которых получили от новгородского князя «надменный ответ». В чем именно он заключался – не известно, но, когда летом 1043 г. Владимир оказался в акватории Мраморного моря, в непосредственной близости от Константинополя, в качестве гарантии сохранения мира было выдвинуто требование об уплате не компенсации за одного убитого, а крупной контрибуции для всего русского войска, которое, по утверждению Скилицы, было отвергнуто византийской стороной даже перед угрозой сражения, когда обе стороны, уже приготовившись к бою, выжидали удобный момент, чтобы напасть друг на друга.

Византийцы решились напасть на русский флот только под вечер и сумели одолеть его частью благодаря «греческому огню», частью благодаря произошедшей во время сражения буре. Упоминание об этом стихийном бедствии есть и в «Повести временных лет», где говорится, что князь Владимир, чье судно утонуло, сумел спастись на корабле воеводы Ивана Творимирича; от бури пострадали и другие корабли, люди с которых, числом до 6000 человек, вынуждены были сойти на берег; их возглавил воевода Вышата. Остаткам «русской армады», по-видимому, удалось избежать окружения; хотя император снарядил за ними погоню, кораблям Владимира Ярославича удалось отбить это нападение и возвратиться на Русь; сухопутному корпусу повезло меньше: русские воины были взяты в плен, доставлены в Константинополь и ослеплены (по утверждениям арабских авторов им также отрубали правые руки). Вышата вернулся на Русь после того, как около 1046 г. был заключен мир с империей.

Вероятно, вскоре состоялся и брак одного из младших сыновей Ярослава, Всеволода Ярославича, с родственницей византийского императора. Современник Мономаха, киевский митрополит Никифор 1 (1104–1121), в одном из своих посланий князю (так называемое Послание о посте), подчеркивая его положение в качестве «доблестного главы нашего и всей христолюбивой земли», отмечает, что в нем Бог смесил «царскую и княжескую кровь»{10}. В «Тверском сборнике», в основе которого, как считается, лежит «Ростовский свод 1534 г.», говорилось, что замужем за Всеволодом была «дочь греческого царя Константина Мономаха» (аналогичное утверждение было воспроизведено позднее в Густынской летописи, а также в синодике основанного Всеволодом Выдубицкого монастыря){11}. Высказывались предположения о том, что она могла носить имя Марии{12} или Анастасии{13}.

Однако брак Константина IX с императрицей Зоей, благодаря которому он получил право на престол, был бездетным. Так как до этого Мономах был женат еще два раза, можно предположить, что он мог иметь дочь от одного из предшествующих браков. Михаил Пселл упоминает, что вторым браком Константин был женат на племяннице эпарха (губернатора) Константинополя Романа Аргиропула, который в ноябре 1028 г. стал императором под именем Романа III. По мнению Г.Г. Литаврина и В.Л. Янина, отвергнувших возможность брака Всеволода Ярославича с одной из родственниц императора по другим линиям рода Мономахов, замуж за русского князя могла быть выдана именно дочь Константина Мономаха от второго брака{14}.

Строго говоря, даже в этом случае она не могла считаться «порфирородной» представительницей императорской династии – то есть «царицей» (в отличие от Анны, дочери императора Романа II, выданной замуж за Владимира Святославича и также именуемой «царицей» в «Повести временных лет»), так как в момент ее рождения Константин Мономах был частным лицом, а его жена не принадлежала непосредственно к Македонской династии, хотя приходилась правнучкой императору Роману I Лакапину, который в 920 г. сумел стать тестем и соправителем императора Константина VII Багрянородного{15}.

Сам Роман Аргиропул получил корону благодаря не этим родственным связям, а браку с Зоей, устроенному перед самой смертью ее отца – императора Константина VIII – последнего потомка Василия I по мужской линии. Возможно, матерью Владимира Мономаха могла быть внебрачная дочь Константина от Марии Склирены, племянницы его второй жены, которая сопровождала его в ссылку на остров Митилену, куда его отправил второй муж императрицы Зои император Михаил IV Пафлагонянин (1034–1041). После того как Константин сам стал императором, Мария Склирена получила статус его официальной фаворитки, вместе с почетным титулом севасты. Несмотря на то что подобный акт вызвал возмущение в Константинополе, Мария Склирена вплоть до своей смерти оставалась рядом с императором.

Если мать Владимира Мономаха родилась от этой внебрачной связи, ее происхождение в действительности было менее почетным, чем представляется на первый взгляд, однако для древнерусских книжников могло быть важным не столько происхождение «царицы грекини», сколько сам факт матримониального союза одного из русских князей с родом царствовавшего в тот момент византийского монарха.

В «Поучении» Мономах упоминает, что княжеским (славянским) и крестильным (греческим) именем его нарек дед Ярослав, и это имянаречение не оставляет никаких сомнений в том, сколь важное значение придавал браку Всеволода киевский князь, назвавший внука теми же именами, которые носил его отец Владимир Святославич, также получивший в крещении имя Василия. Известно, что внук Ярослава использовал крестильное имя, равно как и родовое византийское имя своей матери, официально: например, на печати № 13082, найденной в 1960 г. на «Рюриковом» Городище, он фигурировал под именем «Василия, благороднейшего архонта Руси, Мономаха»{16}.

Вскоре после рождения Владимира Мономаха, в феврале 6562 г. (1053/54 г. по сентябрьскому стилю), Ярослав скончался. Как сообщается в «Повести временных лет», еще при жизни он дал наставление сыновьям: «“Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир, а Вячеславу Смоленск”. И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их, и сказал Изяславу: “Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают”. И так наставлял сыновей своих жить в любви. Сам уже он был болен тогда и, приехав в Вышгород, сильно расхворался. Изяслав тогда был… а Святослав во Владимире. Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его всегда при себе. И приспел конец жизни Ярослава, и отдал душу свою Богу в первую субботу поста святого Федора. Всеволод же обрядил тело отца своего, возложив на сани, повез его в Киев, а попы пели положенные песнопения. Плакали по нем люди; и, принеся, положили его в гроб мраморный в церкви святой Софии. И плакали по нем Всеволод и весь народ…»{17}.

Принципы наследования «стольных городов», сформулированные в этом летописном рассказе, известны в исторической литературе под названием «ряда Ярослава», однако сомнения в их достоверности высказал еще С.М. Соловьёв, связавший появление рассказа с политической обстановкой конца XI в.{18} М.С. Грушевский осторожно писал, что это поучение соответствует политическим идеалам современного князю общества и что «оно могло быть вложено в уста Ярослава любым современным книжником, однако, с другой стороны, невозможно указать в нем ничего, что противилось бы положению или желаниям Ярослава»{19}.

Со времени А.А. Шахматова этот текст считался результатом работы составителя «Первого Печерского свода» Никона{20}, ставшей реакцией на междукняжеский конфликт 1073 г., в результате которого Изяслав Ярославич был вынужден оставить киевское княжение и уйти в Польшу. Позднее Л.В. Черепнин не без оснований попытался связать его появление в летописной традиции с составлением в конце XI в. «Начального свода», который предшествовал появлению «Повести временных лет»{21}. В пользу этого предположения свидетельствует отмеченное А.Н. Насоновым текстуальное и сюжетное сходство статьи 1054 г. со статьей 1093 г., рассказывающей о кончине Всеволода Ярославича – отца Владимира Мономаха{22}.

eДанную в «Повести временных лет» репрезентацию событий 1054 г. можно охарактеризовать не только как составленную «задним числом», но и в некоторой степени отражающую интересы Владимира Мономаха. В этом легко убедиться, стоит только обратить внимание на то, что в «Чтении о житии и погублении святых мучеников Бориса и Глеба», составленном агиографом Киево-Печерского монастыря Нестором, где также упоминается о кончине Ярослава, организация его похорон приписывается не Всеволоду, а Изяславу Ярославичу: «Христолюбивый Ярослав княжил многие годы в правоверии, а сыновей своих по землям поставил. И построил великую церковь – Святую Софию и много других церквей, которые и доныне стоят. После недолгой болезни предал душу в руки Божий, поручив престол свой старшему сыну своему Изяславу. А он, обрядив тело отца, положил его в мраморную раку и поставил в притворе церкви Святой Софии»{23}. Таким образом, налицо расхождение между источниками, которое продиктовано определенными политическими тенденциями. Но насколько можно доверять этой репрезентации событий, появившейся, по всей видимости, при сыне Изяслава – Святополке, бывшем предшественником Мономаха на киевском столе?

Старшие сыновья Ярослава при его жизни находились на княжении в разных волостях, что подтверждают и «Чтение», и «Повесть временных лет», однако информация о месте княжения Изяслава Ярославича в Лаврентьевском и сходных с ним списках, которые отражают первую редакцию «Повести…», завершенную к 1116 г., пропущена. Очень часто в историографии встречается упоминание о том, что перед смертью отца Изяслав княжил в Новгороде, который получил после смерти в октябре 1052 г. старшего брата Владимира Ярославича, что в силу расстояния между городами исключает его участие в погребальной церемонии в Киеве.

Однако подобное представление, восходящее к мнению С.М. Соловьёва{24}, достаточно спорно, так как эта информация впервые появляется в позднем памятнике новгородской летописной традиции XV в. – Софийской I летописи младшего извода, – тогда как в предшествующих ей Новгородской I летописи младшего извода и Софийской I летописи старшего извода в этом месте присутствует лакуна, как и в Лаврентьевском списке. Более того, сохранившиеся летописные списки новгородских князей не упоминают о княжении в Новгороде Изяслава Ярославича при жизни отца (зато имеется известие, что он появился там уже в качестве киевского князя в 1054/55 г. для того, чтобы поставить посадника Остромира, – причем эта информация содержится даже в тех летописях, которые сообщают, что прежде в городе княжил сам Изяслав, хотя в этом случае становится непонятно, зачем ему приходилось совершать для этого визит в Новгород, когда он мог назначить Остромира посадником сразу при своем отъезде из Новгорода в Киев).

Интересно, что в Ипатьевском списке «Повести временных лет», который отражает более поздний ее вариант, появившийся в 1117/18 г., местом княжения Изяслава назван Туров. У этой гипотезы в историографии гораздо меньше сторонников, однако нам она представляется более предпочтительной, поскольку еще М.П. Погодин показал, что именно Туров являлся наследственным владением потомства Изяслава{25}. В апреле 1093 г. сын Изяслава Святополк добрался из Турова в Киев на одиннадцатый день после смерти своего дяди Всеволода Ярославича, а ведь стоит учесть, что в этот же промежуток времени надо вписать и тот путь, который проделал от Киева до Турова гонец, отправленный Владимиром Мономахом.

Если предположить, что Изяслав Ярославич отправился из Турова в Киев, как только получил известие о болезни отца, скончавшегося 20 февраля 1054 г. (по дате Ипатьевской летописи и граффити на стене Софийского собора) или 19 февраля 1054 г. (первая суббота Великого поста, день св. Феодора Тирона, указанный в Лаврентьевской летописи), можно допустить, что он вполне мог прибыть в Киев к моменту его захоронения в храме Св. Софии, как сообщает в «Чтении» Нестор, в то время как остававшийся при отце Всеволод мог руководить транспортировкой его останков из Вышгорода, находившегося в 8 километрах севернее Киева.

Согласно «завещанию» Ярослава, в том виде, как его приводит «Повесть временных лет», каждый из его сыновей получил по княжеству со «стольным городом». По мнению В. О, Ключевского, в своем разделе Ярослав якобы руководствовался «двойным соображением» и распределил части Русской земли, с одной стороны, согласно порядку старшинства своих сыновей, а с другой – согласно экономическому значению этих волостей, однако еще при жизни Ключевского эта гипотеза была оспорена А.Е. Пресняковым{26}. Разумеется, говорить о реальном экономическом значении каждой из этих волостей при отсутствии надежных фактических данных не представляется возможным, хотя нельзя не упомянуть одну из новаций этого раздела, отмеченную А.Н. Насоновым, который обратил внимание на тот факт, что Ярослав первым наделил своих сыновей «стольными городами» в Среднем Поднепровье, находившемся под единоличной властью киевского князя (за исключением кратковременного периода с 1024 по 1036 г., когда по условиям Городецкого соглашения 1026 г. Ярослав, потерпевший поражение в битве при Листвене, был вынужден разделить территорию Поднепровья со своим братом Мстиславом, который сел княжить в Чернигове){27}.

Однако владения старших Ярославичей не ограничивались поднепровскими городами, расположенными на трансконтинентальном торговом пути «из Варяг в Греки» (то есть из Скандинавии в Византию), и прилегающими к ним волостями, а включали также периферийные территории, освоение которых началось еще в X в. Так, Комиссионный список Новгородской I летописи под 989 г. сообщает, что Изяслав получил Новгород и многие иные города; Святослав взял «всю страну восточную» до Мурома, а Всеволоду достались Ростов, Суздаль, Белоозеро и Поволжье. Разумеется, к этому достаточно позднему известию, не имеющему аналогов в древнейших списках «Повести временных лет» и явно вставленному в летописный текст «задним числом», следует подходить с осторожностью, учитывая тот факт, что территориальный состав периферийных владений Ярославичей периодически менялся, но принадлежность Северо-восточной Руси к юрисдикции переяславского князя в 60-х гг. XI в. не вызывает сомнений, так как именно здесь мы впервые встречаем юного Владимира Мономаха.

В отличие от Киева и Чернигова, которые были древними племенными центрами полян и северян, сложившимися, по всей видимости, в VIII–X столетиях, Переяславль был новым городским центром, вероятно возникшим в ходе градостроительной деятельности Владимира Святославича, предпринятой с целью укрепления южных рубежей. В «Повести временных лет» под 992 г. сохранилось предание, рассказывающее об обстоятельствах основания города: «Пошел Владимир на хорватов. Когда же возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги по той стороне Днепра от Суды; Владимир же выступил против них и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и не решались наши перейти на ту сторону, ни те на эту. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: “Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года”. И разошлись. Владимир же, вернувшись в стан свой, послал глашатаев по лагерю со словами: “Нет ли такого мужа, который бы схватился с печенегом?”. И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж, и сказал ему: “Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками”. Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь все. Тот отвечал: “Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, но испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?” И нашли быка, большого и сильного, и приказал он разъярить быка; возложили на него раскаленное железо и пустили быка. И побежал бык мимо него, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: “Можешь с ним бороться”. На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: “Где же муж? Вот наш готов!” Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа: был же он очень велик и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга. И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули наши, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот»{28}. Разумеется, предание об основании Переяславля, отдельные элементы которого представляют собой эпические топосы, внесено в «Повесть временных лет» задним числом, так же как и большая часть рассказа о «ряде Ярослава», однако, приведенная в летописи дата основания города в целом подтверждается данными археологии, согласно которым Переяславль начал формироваться в конце X в.{29}, скорее всего, как южный форпост против печенегов.

Переяславский князь находился в менее выгодном положении, чем князья, сидевшие в Киеве и Чернигове, из-за постоянных столкновений с кочевниками, упоминания о которых появляются в «Повести временных лет» уже под 1054/55 г.: «В тот же год зимою пошел Всеволод на торков к Воиню и победил торков. В том же году приходил Болуш с половцами, и заключил мир с ними Всеволод, и возвратились половцы назад, откуда пришли».

Впрочем, как можно думать, мир на южных рубежах Руси оказался недолговечным: уже под 1060 г. летопись сообщает о большом походе «на лодьях и конях» против торков, в котором помимо трех старших Ярославичей принял участие и их двоюродный племянник – полоцкий князь Всеслав Брячиславич. Эта междукняжеская коалиция сумела нанести торкам столь сильное поражение, что после него они перестали представлять самостоятельную политическую силу и постепенно превратились в «федератов» на службе киевских князей. Гораздо труднее было справиться с половцами, которые под предводительством хана Искала 2 февраля 1061 г. нанесли сильное поражение Всеволоду Ярославичу и опустошили его княжество – «то было первое зло от поганых и безбожных врагов», – говорится в летописи. В таких условиях прошло детство Владимира Мономаха, которому в будущем предстояло вести тяжелую борьбу против половцев. Всю полноту силы кочевников-половцев русским князьям пришлось испытать на себе в сентябре 1068 г., когда они совершили большое нашествие на Южную Русь.

К тому времени союз Ярославичей с полоцким князем распался: отношения испортились в середине 1060-х гг.: о том, что Всеслав начал войну, в «Повести временных лет» говорится под 6573 г. (1065/66 г. мартовским). Памятник новгородского летописания XV в. – Новгородская IV летопись под этим же годом уточняет, что «Всеслав был у Пскова и бил укрепления стенобитными орудиями»{30}. Тем не менее можно предполагать, что осадой Пскова дело не ограничилось, поскольку в списке новгородских князей, включенном в Новгородскую I летопись младшего извода, сохранилась информация о том, что княживший в Новгороде князь Мстислав Изяславич бежал, потерпев поражение в битве на реке Черехе{31}, которая протекает как раз по территории Псковской области.

Год сражения в летописи не указан, но можно предполагать, что поражение Мстислава Изяславича совпало с военной экспедицией Всеслава Полоцкого: после бегства Мстислава Всеслав пошел на оставшийся без защиты Новгород. О масштабах постигшей город катастрофы мы знаем из сообщения Новгородской IV летописи: Всеслав занял и сжег Новгород до Неревского конца и, «взяв все у Святой Софии, и паникадила, и колокола, отступил»{32}. Расплата не заставила себя долго ждать. Зимой 1066/67 г., по свидетельству «Повести временных лет», Ярославичи, «собрав воинов, пошли на Всеслава в сильный мороз. И подошли к Минску, и минчане затворились в городе». Братья же «взяли Минск и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3-й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней, и одолели Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежал. Затем месяца июля в 10-й день Изяслав, Святослав и Всеволод, поцеловав крест честной Всеславу, сказали ему: “Приди к нам, не сотворим тебе зла”. Он же, надеясь на их крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Когда же Изяслав первым вошел в шатер, схватили тут Всеслава, на Рши у Смоленска, преступив крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу с двумя сыновьями». Это решение, как показали дальнейшие события, оказалось для киевского князя роковым.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю