Текст книги "Автор чужих шедевров (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Абросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Под звуки фанфар Бредиус и Ханнема разрезают ленту, полотно спадает, зрителям открывается картина 'Христос в Эммаусе' написанная ван Меегереном. Фотографы, репортёры, обыватели стремятся оказаться поближе к картине. Но караул не даёт подойти близко, публику держат на почтительном расстоянии. Организуется очередь, люди проходят мимо картины, задерживаясь у неё лишь по несколько секунд. Слышны восхищённые восклицания. Когда Хан оказывается напротив картины, он пытается подойти, но его отстраняют от картины.

(Хан, во всеуслышание) – По-моему, это подделка!

Тео и окружающие их посетители недоуменно уставились на него.

(Хан) – Точно говорю – подделка! Низкопробная подделка. Мазок и композиция ниже всякой критики. Я бы сделал лучше! Никаких библейских Вермееров вообще не бывает!

Его выталкивают из очереди. Слышны восклицания 'Наглец!', 'Сумасшедший!' Хан смеётся. Он оказывается за толпой, и поверх голов смотрит на картину.

(Тео с негодованием) – Хан, это уже слишком! Твои обвинения абсурдны и беспочвенны! Неужели ты не видишь?!..

(Хан) – Ладно, ладно. Кто знает, может быть эта грубая подделка и вправду Вермеер.

Тео уходит от Хана и пытается снова пробраться к картине.

К Хану подходит Карл Боон.

(Боон, улыбаясь) – Хан, дорогой мой, к чему эта демонстрация несогласия? К чему эти публичные демарши? Ведь Вы сами нашли этот бесценный самородок. Я сумел продать его, не без пользы для себя. А Вы... Вы теперь состоятельный человек! Так что давайте поздравим друг друга!

(Хан) – Возможно, Вы и правы, Карл. Возможно, Вы и правы.

Боона окликают, он уходит. К Хану подходит Бредиус.

(Брёдиус) – Смотрите, Хан? Смотрите! Вот истинное искусство! То, чему Вы всю жизнь пытаетесь подражать. Только получаются у Вас искусные поделки, как бы Вы ни старались. Вы никак не хотите понять, что это неподражаемо. Это рука мастера, которого Господь поцеловал при рождении.

Странно, что Вы, человек влюблённый в эту эпоху в живописи, не можете признать, что подобное неповторимо. Это я Вам как эксперт говорю. Не обижайтесь на меня, Хан! У всякой церкви должны быть воины-охранители, паладины, защищающие храм от ересей, ото лжи и фальши. А я и есть тот воин, что защищает храм Искусства. Но, глядя на этот шедевр, я перестаю быть экспертом и критиком. Перестаю быть воином. Перед этим невероятным сиянием я просто восхищённый зритель. Я один из множества паломников, припавших к святыне.

И Ваш скептицизм, Хан, неуместен здесь и сейчас. Вы чужой в этом храме.

Бредиус уходит. Хан смотрит ему вслед, потом обращается в зал.

(Хан) – Какая пафосная чушь!

Какая вычурная поза!

Он как в седалище заноза

ненужен, и искусству чужд.

Между мной и признаньем стоит

толпа этих фрачных бесов.

Их меркантильных интересов

корпоративный монолит.

Творцу указывает место хам.

Нет места справедливости в законе.

Их золотой телец на троне.

Бог умер, и торговцы влезли в храм.

О, сколько их: лжецов и фарисеев,

экспертов и фальшивых знатоков!

Из-за таких как эти, бедняком

всю жизнь прожил великий Ян Вермеер.

И умер нищим стариком Рембрандт,

покончили с собой Гоген, ван Гог...

И если бы я только мог,

то я б отправил эту клику в ад!

За их глубокомысленную муть,

за их велеречивый вздор -

живым творцам смертельный приговор.

А деньги?.. Деньги я могу вернуть.

Хан решительно направляется к толпе, но останавливается, услышав за спиной:

(Йо) – Господин ван Меегерен, постойте!

Хан оборачивается и замирает. Любовь с первого взгляда.

(Йо) – Господин ван Меегерен, я услышала Ваше высказывание об этом шедевре, увидела Вас, и решилась подойти. Мне стало любопытно.

(Хан) – Зовите меня просто Хан. А Вы?..

(Йо) – Йо. Йо Орлеманс. Я слежу за Вашим творчеством. Оно очень интересно. Как и Ваше особое мнение на фоне всеобщего восторга.

(Хан) – А что думаете Вы?

(Йо) – Я? Я думаю, что даже если картина подделка, то это не отменяет того факта, что это шедевр. Ведь сама по себе картина гениальна. А Вас, правда интересует моё мнение?

(Хан) – Нет. Мне просто хочется замереть в этом мгновении, как комар в янтаре. И слушать ваш голос. И любоваться Вами.

(Йо) – Вы... Вы очень необычны, Хан. Я люблю всё необычное.

(Хан) – Так может быть, Вы любите меня?

(Йо) – Может быть.

(Хан) – Как это узнать наверняка?

ВАЛЬС.

(Йо) – Уедемте с Вами в Париж!

(Хан) – Промолвила, кутаясь в шаль.

И в пепельность радужки искры истлели зрачков.

(Йо) – Уедемте с Вами в Париж

под стены Пале-Руаяль,

на древние камни взглянуть сквозь забрало очков.

Туда где уснул Командор

под сенью дерев Батиньоль,

и вдовствуя, тайно скорбит по нему Opera.

Где гол как вангоговский вздор,

Пьер-Жан покупал лак-фиоль,

на сдачу – чернила для жадного чрева пера.

Уедемте с Вами сейчас

туда, где аккордеонист

подлунно печалит возлюбленной имя – Эдит.

Где царствует юная Каас,

где старый шантер кантатрис

ест розовых устриц де Шампз Элизе в кредит.

Ах, ну же, везите мои

объятья к витринам Диор!

Там буду в шикарном сиреневом эмперлеабль.

А может на Лиль Сант-Луи,

звеня сталью кованых шпор,

пройдет, априори, навстречу седой коннетабль.

Уедемте с Вами в Париж...

На протяжении арии Йо декорации и антураж меняются. Подиум превращается в дорогу, ведущую вверх. Йо и Хан уходят в перспективу улицы на Монмартре. Вечер. Золотые фонари. Предполагается балетный номер вальс.

ЗАНАВЕС

Антракт.

АКТ II

Сцена 1. Договор с дьяволом.

1943 год. Ван Меегерен в кабинете своего дома в Амстердаме. Стол, с телефонным аппаратом, кресла, буфет, на стеллажах картины, книги, альбомы, папки. Картины на стенах. В углу кабинета высоко поднятый мольберт с накрытой плотной тканью картиной.

Звенит дверной колокольчик, с лестницы слышны уверенные шаги. Хан встаёт из-за стола, чтобы встретить посетителей. В кабинет входит офицер вермахта с портфелем, не останавливаясь, молча, проходит мимо Хана, обходит стол, взглядом профессионального телохранителя осматривает кабинет, заглядывает за портьеры. Хан недоуменно наблюдает за офицером, отворачивается от двери и пропускает появление главного гостя. В дверях появляется Герман Геринг.

(Герман адъютанту) – Бернд, прекратите Ваши бодигардские экзерсиции! (добродушно улыбается, обращаясь к Хану) – Добрый вечер господин ван Меегерен!

(фон Браухич, не прерывая своего занятия) – Слушаюсь, экселенц.

(Хан, удивлённо) – Господин рейхсмаршал!..

(Герман) – Прошу Вас, господин ван Меегерен, без чинов! Я пришёл к Вам, как частное лицо. Герман. Для Вас просто Герман.

(Хан) – В таком случае, и я прошу Вас звать меня Ханом.

Герман сбрасывает плащ на руки зашедшего ему за спину адъютанта.

(Герман) – Отвратительная сегодня погода! Брр... Это я Вам как лётчик говорю. И просто, как гость в мокром плаще.

(Хан) – Признаюсь, я удивлён, если не сказать больше. Мне сегодня звонили с Кайзерграхт по поводу моей просьбы об освобождении моей недвижимости от постоя. Обещали, что сегодня придёт чиновник, чтобы удостовериться... Но я никак не ожидал, что... сам рейхсканцлер...

(Герман, садясь в кресло) – Простите мне мою маленькую мистификацию, этот звонок подстроил я. Просто хотел быть уверенным, что застану Вас дома. Но, Хан, ведь мы же договорились! Для Вас я не рейхсканцлер. Я пришёл познакомиться с Вами, ведь Вы человек широко известный в узких кругах. Да, размещение наших солдат и офицеров находится в ведении рейхсканцелярии. Естественно, что Ваша просьба об освобождении Ваших владений от этой повинности, была переправлена нам. Мне же, причины, которые Вы изложили, показались совершенно обоснованными.

(Хан) – Да, я волнуюсь за сохранность моей коллекции картин. Нет, нет, не подумайте, что я боюсь нечестности со стороны офицеров вермахта. Но, присутствие большого количества людей может пагубно сказаться на температурном режиме, влажности, освещённости комнат...

(Герман) – Я отлично Вас понимаю! Я и сам ценитель живописи, и страстный коллекционер. А тут Ваша просьба, да и я оказался в Амстердаме по делам министерства. Так всё совпало! Имея такой отличный повод, я не смог отказать себе в удовольствии навестить Вас. И, наверное, помочь.

(Хан) – Герман, я был бы очень признателен, если...

(Герман) – Пустяки! Мы же с Вами люди, понимающие и ценящие искусство. И просто по определению обязаны помогать друг другу. Тем более что Ваша просьба касается культурных ценностей. Мы должны беречь и приумножать культуру нашего общеевропейского дома.

(Хан, осторожно) – Я слышал, что рейхсминистр народного просвещения и пропаганды господин Геббельс имеет иной взгляд на вопросы культуры.

(Герман, смеётся) – Вы о том, что старина Йозеф всякий раз хватается за пистолет при слове 'культура'?

(Хан) – Именно.

(Герман) – А он стреляет от-вра-ти-тельно! Не попадёт. Так что нам с Вами нечего бояться. (Смеются) А если серьёзно, то это, всего лишь, цитата из драмы Ганса Иоста. Йозеф был на премьере спектакля. Там эту фразу и подцепил, что и понятно, с его любовью к экспрессии и парадоксам. Так что с культурой в третьем рейхе всё не так ужасно.

(Хан) – За это стоит выпить. Коньяк? Кальвадос?

(Герман) – У меня сегодня ещё пара встреч, поэтому мне надо быть достаточно трезвым. А с коньяка я трезвею до полной узнаваемости. Так что кальвадос! Признаться, я замёрз в такси.

(Хан, вставая) – Вы брали такси?

(Герман) – Ну, я не могу гонять служебный автомобиль по личной надобности. Это плохой пример для товарищей по партии.

(Хан) – Вот как? Тогда я Вас оставлю на минуту.

Выходит.

(Герман, обращаясь к адъютанту) – Бернд, подайте мне его прошение и бланк постановления.

Фон Браухич достаёт из портфеля нужные бумаги, Геринг пересаживается из кресла к столу. Пишет. Входит Хан. В одной руке бутылка кальвадоса, в другой тарелка с сыром, ставит на стол.

(Герман, не прерываясь) – Простите, Хан, мы тут хозяйничаем. Но это всё для Вашего блага.

(Хан) – Не знаю, Герман, как Вас и благодарить!

Проходит к буфету, достаёт рюмки, ставит на стол, наливает. Фон Браухич взглядом добермана следит за каждым его движением.

(Герман) – А я Вам подскажу (через паузу) позже. – Берёт рюмку, – Прозит!

(Хан) – Прозит!

Пьют. Фон Браухич делает это после всех и только обозначает глоток. У Германа и Хана посуда пустеет.

(Герман) – Прекрасный кальвадос! (красноречиво подвигает рюмку к бутылке) – Жизнь становится терпимой при любой погоде, если добавить в неё глоток хорошего кальвадоса.

(Хан, наливая) – Да, в Нормандии его умеют делать. И если добавить ещё глоток, то жизнь из терпимой превращается в прекрасную.

(Герман) – Совершенно верно. Главное не останавливаться в этом поступательном движении от терпимости к совершенству. Не останавливаться ни перед чем. (Берёт рюмку), Мы обязаны делать эту жизнь лучше. Впрочем, всё к тому и идёт. Вот посмотрите: мы живём с Вами в объединенной Европе. Разве это плохо? Отсутствие границ, таможен, и территориальных претензий – это объективно хорошо. А ввод общей валюты подстегнёт торговлю, экономику. В результате подъём уровня жизни для каждого европейца. Мы и должны быть одним целым – это исторически правильно: так было и во времена древнего Рима, и во времена Священной римской империи германской нации. А деление на государства – это мрачное наследие средневековья. Чумного и безграмотного средневековья. Нас объединяет не только история и территория, но и общеевропейские ценности. Цумволь!

Пьют.

(Герман, закусывая) – Осталось только защитить наш общий дом от варваров с востока, да надавать по рукам заокеанским банкирам, и тогда мы сможем спокойно жить в нашей старушке Европе. Конечно, сейчас германская нация взвалила на себя груз ответственности за наше будущее. Взяла на себя эту обязанность. Поначалу это вызвало некоторые недоразумения. Однако в Европе растёт понимание и поддержка выбранного нами пути. И Ваши соотечественники, Хан, вносят в общее дело свой весомый вклад. Дивизия СС 'Нидерланд', укомплектованная исключительно голландскими добровольцами, воюет на восточном фронте.

Потом, после нашей общей победы, когда всё утрясётся, мы будем жить в единой Европе. И даже столицей может быть не Берлин, а, скажем... Брюссель!

(Хан) – Брюссель?! Почему вдруг Брюссель?

(Герман) – Ну, это я так. В качестве бреда. К чему я веду? Сейчас трудные времена, но когда-нибудь всё это закончится. Наступит мир. И мы будем просто жить. Растить детей, и не бояться за их будущее. Пить баварское пиво, андалусийское вино, нормандский кальвадос, и наслаждаться искусством. Я ведь к Вам, Хан, зашёл с корыстной целью. В последнее время я очень хорошо пополнил свою коллекцию картин. Но, Вы же понимаете, аппетит приходит во время еды.

(Хан) – Я с удовольствием покажу Вам всё.

(Герман) – А мне не нужно всё. Одна маленькая птичка принесла мне весть, что у Вас есть нечто особенное. Не так ли?

(Хан) – ...

(Герман) – Хан, дружище, что знают двое, известно и свинье.

(Хан) – Да... я просил ван Страйвесанде быть посредником. Но я не знал, что он связан...

(Герман) – Вот только не надо говорить с 'оккупационным режимом'! Мы же с Вами договорились об общем счастливом будущем в объединённой Европе. И что значит связан? Он честно выполнял функции посредника, и попытался договориться с банкиром Алоисом Мидлем о продаже, а тот проконсультировался с доктором Вальтером Хофнером. Наливайте! А Вальтер мой хороший приятель. Мир тесен. Нох айн маль!

Герман и Хан пьют. Герман лихо, Хан задумчиво.

(Герман, кивает в сторону накрытого полотном мольберта нетерпеливо) – Это то, что я думаю?

(Хан) – Да.

(Герман) – Ну, и чего мы ждём? (Обратив внимание на нерешительность Хана) Хан, Вам совершенно нечего бояться. Вы искали покупателя? Вы его нашли. Покажите мне картину!

Хан подходит к мольберту, аккуратно освобождает картину от покрывала.

(Герман, восхищенно) – Это она!

(Хан) – Ян Вермеер, 'Христос и неверная жена'.

На некоторое время замирают у полотна.

(Герман, не отрывая взгляда от картины) – Бернд, мы с господином ван Меегереном уже почти обо всём договорились. Да и пора нам. Будьте добры, найдите такси!

Фон Браухич берёт портфель и выходит.

(Герман) – Я знаю, что Вы озвучивали сумму в один миллион шестьсот пятьдесят тысяч гульденов. Честно говоря, сумма баснословная.

(Хан) – Но и картина бесценная.

(Герман) – Что верно, то верно. Я, конечно, человек не бедный. Но покупка картины за такие деньги, в то время, когда война сжирает все свободные ресурсы... Это плохой пример. Товарищи по партии не поймут.

Я вот какой вариант могу предложить: у нас оказалось довольно много картин из голландских музеев. Сейчас ещё не до конца составлены каталоги – слишком велик объём. Я поговорю с доктором Хофнером о возможности возвращения, скажем, двухсот полотен обратно. А условием репатриации мы поставим полное возмещение Вам стоимости этой картины. Смотрите, как отлично выходит: я получаю картину, Рейх делает жест доброй воли, возвращая картины в Голландию, что в свою очередь, улучшает наши добрососедские отношения, ваше правительство повышает свою популярность, вернув картины в музеи страны, а вы получаете комиссионные, как посредник при возвращении культурного наследия, и заодно хорошее отношение имперской канцелярии. (Подписывает постановление об амнистии недвижимости, и ставит резолюцию на прошении, показывает их Хану) Ну, как? Согласны? Да не раздумывайте Вы так долго, Хан! Дело-то житейское. Давайте лучше выпьем за наш с Вами маленький секрет, да я пойду. Хороший у Вас кальвадос, но мне действительно пора.

Выпивают.

(Герман, надевая плащ) – Обожаю интеллигентных людей – с ними так удобно вести дела. Я пришлю кого-нибудь за картиной в ближайшее время. Всего доброго. Не провожайте!

Выходит. Шаги удаляются. Звякает дверной колокольчик.

Хан остаётся один.

(Хан) – Какой-то кафкианский бред! Вся эта история дурно пахнет. Но я не могу, ни выскочить из этой колеи, ни сбежать. Сбежать? Куда? Кругом война. Но у меня плохое чувство. У меня ощущение, что добром это всё не кончится.

Сцена 2. Приход.

Свет на сцене фокусируется на столе, за которым сидит Хан. Стены уходят во мрак. В это время портреты на стене заменяются артистами. Костюмы и позы копируют сюжеты висевших ранее картин.

Хан достаёт из стола шкатулку, вынимает оттуда шприц, спиртовку, плошку, табакерку с порошком белого цвета, вату. Раскладывает на столе.

(Хан) У меня плохое чувство...

Доктор, доктор, мне так грустно,

У меня тоска и сплин.

Где-то тут был у меня эфедрин.

Поджигает спиртовку, обматывает иглу ватой, наливает в плошку воду из графина.

Мне б сейчас остановиться,

Бросить всё, уехать в Ниццу.

Но куда тут убежишь?

Доктор, я знаю, у Вас есть гашиш.

Сыплет мерной ложечкой в плошку порошок, держит над огнём спиртовки.

Доктор, доктор, я в печали.

Сам я выберусь едва ли -

я совсем, совсем один.

Дайте рецепт мне на кокаин!

Через вату втягивает компот с ложки в шприц. Снимает вату с иглы.

Жить от выдоха до вдоха

невозможно. Мне так плохо!

У меня душа болит.

Дайте морфина гидрохлорид!

Перетягивает руку, зубами удерживая жгут. Колет.

(Анна, с картины 'Дама читающая ноты')

Я всегда тебе говорила:

ты сведёшь себя в могилу!

Жизнь твоя сплошной обман,

теперь ты мошенник и наркоман!

Анна покидает раму.

(Йо, с портрета)

Милый не грусти напрасно!

Об отъезде мысль прекрасна:

до Лиссабона доберись,

оттуда в Нью-Йорк. И новая жизнь!

Йо покидает раму. Входит Геринг, садится на стол, наливает сам себе кальвадос.

(Герман)

Неразумно и чревато

от меня бежать куда-то.

Ты богат и полон сил

пока в концлагерь не угодил.

(Анна, появляясь на сцене)

Сколько радостей на свете:

Бог, семья, свой дом и дети.

Ты же выбрал путь во мрак,

Какой, прости Господи, ты дурак.

К Анне подходит фон Браухич, щёлкает каблуками, приглашая на танец. Они кружатся. Входит Йо. Геринг ставит рюмку, встаёт со стола, направляется к ней.

(Хор с картины 'Христос и неверная жена')

Ты заплатишь в полной мере

Дело даже тут не в вере

и не в совести твоей.

Ничего не скроешь от людей.

(Йо) Зря мы приехали в столицу,

Надо было остаться в Ницце

поодаль от этой кутерьмы.

(Герман) В Ницце тоже скоро будем мы!

Геринг целует руку Йо, они так же начинают танцевать. Постепенно комната заполняется персонажами картин, и просто людьми знакомыми Хану. Разговоры, смех, кто-то танцует, разносят шампанское. Картина 'Христос и неверная жена' выносится со сцены. Боон, Хоогендайк и Ханнема останавливаются, продолжая начатый ранее разговор.

(Хоогендайк) – Воля Ваша, Карл, но за восемь лет обнаружить восемь неизвестных шедевров! Как-то это подозрительно.

(Ханнема) – Джуст, в Вас говорит профессиональная ревность.

(Хоогендайк) – Может быть, Дирк, может быть. Но тем не менее!

(Боон) – Да, признаюсь, история обретения 'Христа в Эммаусе' как будто пересказ бульварного романа. Но поразмыслив, я решил, что она слишком абсурдна, чтобы быть ложью.

(Ханнема) – Да и сообщество наших экспертов, во главе с Абрахамом Брёдиусом, в один голос признало подлинность шедевра. Уверяю вас, и другие картины подверглись не менее тщательному анализу.

(Боон) – Так ли важна история картины, если есть сама картина?

(Хоогендайк) – Если трезво посмотреть...

(Йо, разбивая их компанию) – Господа, если трезво посмотреть на некоторые вещи, то становится абсолютно понятно, что пора выпить!

Канкан. (Предполагается танцевальный номер с участием балета)

И пускай кругом война -

мы искристого вина

выпьем и ещё нальём!

И плевать, что там потом.

И пускай вокруг война

и в оккупации страна

Веселитесь, господа!

Всё на свете ерунда.

И пускай кругом война -

Жизнь у нас всего одна!

Вразнобой стреляют бутылки с шампанским. Толпа с весёлым гамом покидает сцену. Хан в комнате один. Он сидит, запрокинув голову на спинку кресла. Крики и стрельба отдаляются. Но не стихают. Теперь это именно стрельба. Одиночными и очередями. Изредка бахает пушка, что-то рушится. Звуки городского боя. Хан тяжело поднимается. Подходит к окну.

(Хан) – В древнем Китае, когда хотели кого-нибудь проклясть, говорили: чтоб тебе жить в эпоху перемен! Китайцы знали толк в изощрённых пытках. Когда же всё это кончится?!

Стрельба стихает. На улице веселье, музыка. Играет бравурный марш.

Сцена 3. Победа. Арест.

1945 г. На сцену выходит хор.

Мы победили! Марш.

В Голландии победа! Голландии виват!

Иссякли наши беды, и изгнан супостат.

Так было предначертано. А может, повезло.

Добро всегда сильнее, и побеждает зло.

Про битвы и сражения не долог наш рассказ:

на пятый день вторжения вся армия сдалась.

И под тевтонских варваров Голландия легла...

Но мы и не любили! Такие вот дела.

И если оккупанты к нам заходили в бар -

мы даже не вставали! Вот это контрудар!

А королева наша в презрении к врагам

отчаянно отчалила к английским берегам.

Мы как-то раз нациста убили одного!

Вообще-то он голландец. Да пусть! И что с того?

Иуда и предатель! А был он генерал,

и в армию германскую голландцев набирал.

Ушли они в Себерию, под город Ленинград.

В могилах безымянных, теперь они лежат.

Мы всем воздвигнем памятник, кто не пришёл домой.

А твой могильный холм, Зейффард, сравняется с землёй.

В кабинет Хана водят двое голландских полицейских.

(Полицейский) – Добрый день, господин ван Меегерен.

(Хан) – Добрый. Чем обязан, господа?

(Полицейский) – Мы хотели бы получить от Вас консультацию по одному расследованию. Это касается полотна известного живописца.

(Хан, иронично) – Всё, чем могу. Однако получить консультацию по произведениям искусства лучше у кого-нибудь из наших экспертов или критиков. Их и после войны осталось более чем достаточно. Я же больше антиквар. Торговец картинами.

(Полицейский) – Именно как к торговцу картинами мы к Вам и обращаемся.

(Хан) – Ну, что ж. Я вас внимательно слушаю.

(Полицейский) – Год назад искусствоведческой комиссией союзнических держав в соляной шахте Альт-Аусзее, в Австрии, была обнаружена коллекция картин принадлежавших военному преступнику Герману Герингу. Среди прочих нашлась работа живописца Яна Вермеера 'Христос и неверная жена'. Сейчас ведётся расследование того, как картина, которая без всяких сомнений является национальным достоянием Королевства Нидерланды, оказалась в фашистской Германии. Нам удалось выяснить, что картина не выставлялась ни в одном из голландских музеев, а, следовательно, не была вывезена из страны оккупационными войсками. Следствию стало известно, что картина была продана через цепь посредников. Нам необходимо найти начало этой цепи: выйти на того, кто решился продать национальное достояние врагу.

(Хан, раздраженно) – Я ничего не могу вам пояснить.

(Полицейский) – Простите, господин ван Меегерен, следствию достоверно известно, что одним из посредников в продаже этой картины были Вы. Лично Вас никто не обвиняет в коллаборационизме. Посредничество не преступление. Однако нам необходимо выяснить, кто был настоящий продавец картины.

(Хан) – Я сказал, и могу повторить, никаких пояснений я давать вам не буду!

(Полицейский) – Мне непонятна Ваша реакция. Но, раз вы отказываетесь сотрудничать со следствием на добровольных началах, мы имеем полномочия задержать Вас. Сотрудничать со следствием придётся, хотите Вы этого или нет, господин ван Меегерен. Будьте добры следовать с нами!

Народ (хор) освистывает ван Меегерена, сопровождаемого полицейскими. Слышаться выкрики 'попался!', 'ещё одного взяли!', 'коллаборационист!', 'предатель!' и пр.

Хор.

Голландец не воинственен: торговец, ювелир,

юрист, аптекарь, пастор... Короче, мы за мир!

Голландцы люди мирные, не любят воевать.

Но, мы ведь победили? Поэтому виват!!!

Голландия свободна. И мы теперь найдём

всех тех, кто в эти годы сотрудничал с врагом.

Нам было неспокойно, но хуже будет им!

За наше унижение жестоко отомстим.

За каждым из предателей когда-нибудь придут,

посадят за решётку и предадут суду.

Во славу справедливости предателей казнят.

В Голландии победа! Голландии виват!

Сцена 4. Йо.

В кабинете Хана двое: Теодор ван Вайнгаарден и Йоханна Орлеманс.

(Йо) – Тео, всё очень плохо! Я приехала сразу, как только узнала. А тут... Эти дикие слухи, эти разговоры: будто он предатель, коллаборационист... Я не могу в это поверить.

(Тео) – Подожди, Йоханна, не впадай в панику! Ну, какой из него коллаборационист? Кому он нужен? Предатель. Какие такие государственные секреты он мог выдать? Я уверен, всё должно разъясниться ещё в процессе следствия. Думаю, после выяснения всех обстоятельств, его должны отпустить. Пусть до суда. Пусть под подписку, под домашний арест.

(Йо) – Нет! Нет! Все просто отмалчиваются. Я пыталась выяснить хоть что-нибудь. Но все эти 'неразглашение материалов следствия до суда'. И обыск в квартире! Не люди, а какие-то бездушные функции. Я просто не знаю, что делать. Что делать, Тео?! Ты понимаешь, что ему грозит?

(Тео) – Ну, вообще-то, по обвинению в коллаборационизме, предполагается виселица... Но мы же понимаем, что обвинение абсурдно! Может быть обратиться к Боону? У него должны остаться связи. Даже, если он не сможет помочь, то, хотя бы выяснить, что происходит, его возможностей хватит.

Йо хватает телефон.

(Йо, себе) – Как я сама не додумалась?

Дрожащими руками набирает номер.

(Йо) – Алло, Карл!.. Карл, это Йо. Карл, я третий день не могу добиться... Да? Вот как... Хорошо... Я буду ждать.

Йо отнимает телефонную трубку от уха. Напряженно думает, смотрит перед собой, молчит. Тео осторожно вынимает трубку из её руки, и кладет на рычажки телефона.

(Йо, очнувшись, задумчиво) – Сказал 'не по телефону'. Сказал 'сейчас буду'. Нехорошо сказал. Как-то напряженно. Даже, будто, испуганно.

(Тео) – Сейчас будет? Ну это, по крайней мере, значит, что ему есть что сказать.

(Йо) – Тео, ты не мог бы сварить нам кофе? Я что-то совсем расклеилась.

(Тео) – Да, я сейчас. Выходит из комнаты.

Ария Йо. Молитва.

Куплет 1.

Мне холодно и страшно.

Мне холодно от мысли,

что я помочь не в силах.

Мне страшно, что однажды,

виски руками стиснув,

я встану у могилы.

Дышать мне будет нечем.

Пусть так. Никто не вечен.

Припев:

Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.

Но пусть не сейчас! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!

Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.

О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!

Куплет 2.

Не сказано так много!

Хоть прожито не мало.

Мы шли всё время рядом.

Но привела дорога

к бездонному провалу.

И удержать мне надо

того, кого любила.

О, Боже, дай мне силы!

Припев:

Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.

Но пусть не сейчас! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!

Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.

О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!

Куплет 3.

Художника из жизни

выводят под конвоем.

Как я могу смириться,

привыкнуть к этой мысли

и вынести такое?

Пусть лучше он в больнице

умрет. Я буду рядом.

Мне большего не надо!

Припев.

Я знаю, что это когда-нибудь всё же случится.

Но пусть не сейчас! Не теперь! Не в тюрьме! Не в темнице!

Как сердце в груди моей бьется испуганной птицей.

О, Господи, Господи, сделай как будто всё это мне снится!

Звякает дверной колокольчик. Торопливые шаги. Вбегает Карл Боон. Он уже не тот лощеный 'слуга народа', каким был до войны. Впрочем, довольно представителен.

(Йо) – Карл!

Йо бросается к нему, ища помощи и поддержки. Карл обнимает её, гладит по спине, бормочет что-то успокаивающее. Входит Тео с кофейником. Видит Йо в объятиях Карла.

(Тео) – Карл! Вижу Ты не меняешься: красивые женщины всегда были твоей слабостью. Когда-нибудь это тебя погубит.

(Карл) – Тео! И ты здесь. Ну, что ж, может и к лучшему. Кофе? Очень кстати. И, пожалуйста, коньяку! От нервов, и для связки словесных конструкций: мне нужно вам кое-что рассказать.