Текст книги "Автор чужих шедевров (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Абросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Абросов Дмитрий
Автор чужих шедевров

Дмитрий Абросов

АВТОР ЧУЖИХ ШЕДЕВРОВ

Пьеса в двух действиях для музыкального театра.

Основана на документальных фактах и событиях. Все персонажи – реальные люди.

Действующие лица.

Хан, Хенрикус Антониус ван Меегерен – художник, антиквар

Абрахам Брёдиус – эксперт, критик, специалист по 'старым голландцам', директор гаагского музея живописи

Анна де Воохт – первая жена Хана

Карл Боон – член парламента, юрист, друг Хана

Йо, Йоханна Орлеманс (де Бер) – вторая жена Хана

Герман Геринг – рейхсканцлер, ценитель живописи, коллекционер

Бернд фон Браухич – адъютант рейсхмаршала

Тео, Теодор ван Вайнгаарден – художник, друг Хана

Джуст Хоогендайк – крупнейший торговец картинами

Дирк Ханнема – доктор, директор музея Боймана

Хофстеде де Гроод – доктор искусствоведения, эксперт

Бродяга – натурщик для картины 'Христос в Эммаусе'

Болл – председатель суда

Даниэль Георг ван Бойнинген – судовладелец, коллекционер

Ян, Йоханн Вермеер – художник

Питер де Хох – художник

Франс Халс – художник

Герард Терборх – художник

В массовых сценах артисты балета и хора.

АКТ I.

Сцена 1. Попойка (интересные истории всегда начинаются с хорошей попойки).

Голландия. Делфт. 1913 год. Главному герою 24 года.

Комната-мастерская художника. Эта комната Хана. Обязательная мебель стол, кровать, разномастные стулья. Велосипед.

В комнату вваливается группа молодых людей. Студенты. Среди них Тео ван Вайнгаарден, Анна де Воохт, Хан ван Меегерен. Весёлая суета. Тут же заставляют стол бутылками и снедью, принесёнными с собой в корзинах. (Хан) – Добро пожаловать в мой дворец!

Студенты разливают вино, раскладывают еду. 'Хан, где у тебя тарелки?', 'Где-то там!', 'А где стаканы?', 'Там же', 'Эй, я уже занял этот стул!', 'И что? Я в гостях у Хана в первый раз, я приличная барышня и не могу с порога лезть на кровать!', 'Хан, куда переложить все эти шедевры?', 'Засунь их... куда-нибудь!', 'Не могу. Вдруг через триста лет они будут стоить миллионы! Я уже сейчас благоговею' и т.д.

Хор студентов.

Пускай, сейчас ты беден, но молод и здоров.

И у тебя есть радости: вино, друзья, любовь.

И у тебя есть целый век, чтоб воплотить мечты.

Перед тобою сто дорог, и в их начале ты.

Куда бы ни направился, ты всё равно дойдёшь.

Себе на пропитание отыщешь медный грош.

А если вдруг окажется, что нету ни гроша,

то ляжешь спать голодным. Но жизнь-то хороша!

А завтра будет точно удачней, чем вчера.

Дыра в кармане – лучше, чем в голове дыра!

Наверняка ты сможешь придумать что-нибудь

Перед тобою сто дорог, ты начинаешь путь.

И если вдруг окажется, что негде ночевать,

найдёшь себе стог сена – он лучше, чем кровать.

И вместо одеяла натянешь Млечный путь.

А завтра встанешь раньше – дойдёшь куда-нибудь.

Но вот стол готов. Все собрались вокруг. Тео привлекает внимание, колотя вилкой по кружке. Гомон стихает.

(Тео) – Дамы и господа! Минуточку внимания! Все мы в курсе, по какому поводу этот пир! Но! Хан, дорогой, надень, пожалуйста, медаль!

Хан, под возгласы одобрения, достаёт золотую медаль из коробки и надевает ленту на шею. Встаёт посреди комнаты. Кто-то подаёт ему в руку кружку с вином.

(Тео) – Итак, достопочтенная публика, сегодня мы празднуем заслуженную победу нашего друга на национальном конкурсе рисунка. Победитель определяется раз в пять лет. Мы, твои друзья, и так знаем, что ты чертовски талантливый художник. Но, после сего дня этот факт станет достоянием широкой общественности. Твоя акварель... как там она называется?

(Хан) – Интерьер церкви Сен-Лоран в Роттердаме.

(Тео) – Молодец! И так. Ты получил первую премию. Твоя акварель выставлена в дельфтской галерее, и будет продана за хорошие деньги! Но, главное, что теперь ты не только талантливый, но ещё и известный художник. И это просто замечательно! Выпьем друзья за медаль, за победу, за нашего друга Хенрикуса ван Меегерена!

(Хор) – Да!!!

Пока ты молод, в жизни всё ярче и вкусней:

и поцелуи слаще, и губы горячей.

Пьянит вино сильнее, и пьётся, как вода.

Всё в молодости легче, и горе – не беда!

Гулять – так до рассвета, до утренней зари,

когда на перекрёстках погаснут фонари.

Любить – тогда до гроба, до смерти, навсегда!

Пока сияет солнце, пока горит звезда.

И всё ещё возможно, и столько впереди.

Свети звезда удачи, и за собой веди!

Одно мы знаем твёрдо – что унывать нельзя.

Так наливай по полной! Так выпьем же друзья!

Песня переходит в танец. Постепенное затемнение до полной темноты. Потом постепенное высветление. Полумрак. Гуляки лежат там, где их сморил сон: на кровати, на стульях, по углам. Хан и Ян Вермеер сидят за столом, видно, что в хорошей кондиции:

– Gaudeamus igitur. Juvenes dum sumus... Vivat academia!..

– Тссс! Давай лучше ещё по одной!

Снова затемнение до полной темноты.

Сцена 2. Анна.

День. Та же комната. Хан выбирается из-под одеяла, садится на кровати, обхватывая голову руками – 'Ох!'. Встаёт, нетвёрдой походкой идёт к кувшину с водой. Не найдя, во что налить воду, пьёт прямо из кувшина – 'О-о-о!'. Ставит кувшин, натыкается взглядом на стол с остатками шумного пиршества – брезгливо 'Уффф...'. Подходит к столу, садится на стул, откидывается на спинку:

– Эх, здорово вчера погуляли. Н-да... впрочем, повод был. А теперь, что? А теперь...

Пытается сформулировать ускользающую мысль. Стук в дверь отвлекает его от раздумий. Морщится от громкого стука.

(Хан) – Тео, это ты? Заходи!

Входит Тео. Через плечо сумка.

(Тео) – Тео – это я! Захожу.

(Хан) – Ну, а чего стучишь? Так громко...

(Тео) – Правила хорошего тона никто пока не отменял. И потом, вдруг ты не один.

(Хан) – Один. Совсем один.

Тео видит тяжёлое состояние товарища.

(Тео, иронично) – О-о-о. А ты-то помнишь, кто ты?

(Хан) – Хенрикус Антониус ван Меегерен. Великий голландский живописец. Родился в Девентере. Годы жизни: тысяча восемьсот восемьдесят девятый – тысяча девятьсот,... если сегодня не умру...

(Тео) – Не умрешь. А с великим живописцем ты, по-моему, немного поторопился.

(Хан, поднимая вверх указательный палец) – Величие проистекает из божьего дара, поэтому оно либо есть, либо его нет. Вот с признанием этого величия всё не так однозначно. Впрочем, признание вторично. Хотя и немаловажно.

(Тео) – Как скажешь. Кстати, тебе письмо. Как раз из Девентера. Я захватил из твоего почтового ящика по пути (вынимает из сумки и отдаёт конверт). От отца?

(Хан, берёт конверт) – От отца.

Хан вскрывает конверт, погружается в чтение.

(Тео) – Я вижу тут у тебя ещё много чего осталось. Я заморю червячка? (Хан, не отрываясь от чтения, вяло машет рукой – валяй!) С утра уже набегался. И кстати!

Тео достаёт из сумки две бутылки с пивом, ставит на стол. Хан отвлекается на звяканье стекла.

(Хан) – Тео, ты просто добрая фея!

(Тео, самодовольно) – Ну так! Я же знал, куда и зачем шёл. Думаешь, мне так легко выглядеть бодрым? Только вот эта радужная перспектива и поддерживала меня всё утро.

Тео находит две относительно чистые кружки, наливает пиво. Одну кружку суёт в руку читающему Хану, нависает над столом и сооружает себе бутерброд. Ест. Хан заканчивает чтение, делает длинный глоток из кружки.

(Тео) – Ну, что? Хороши ли новости?

(Хан) – Да как сказать. Ты же знаешь, я пока готовился к конкурсу, провалил годовые экзамены в институте. Отец требует, чтобы я повторил этот год обучения. И высылает мне денег на оплату курса. В долг. Под проценты. Он настаивает на том, чтобы я получил диплом архитектора.

(Тео) – Понятно. Ну, а ты?

(Хан) – А что я? Тео, я художник, так же, как и ты! Живопись – вот моё призвание. Холст и краски – вот моя свобода. Архитектура – это, прежде всего, математика. Это алгебра, геометрия и физика. И химия. И сопромат. Архитектура – это ремесло и подневольный, нелюбимый труд. А живопись – это искусство, это моя жизнь и моё призвание.

(Тео, салютуя кружкой) – Тогда давай! За нас в искусстве!

(Хан) – И за искусство в нас!

Пьют. Тео закусывает.

(Хан) – На самом деле всё не так плохо. Ты же понимаешь, что после победы в конкурсе, я стал местной знаменитостью (Тео энергично согласно кивает, не отрываясь от еды). До конкурса мои работы стоили сущие гроши. Теперь цена должна вырасти на порядок. На хлеб этого хватит. Плюс к тому – я могу давать уроки рисования, а это уже масло на хлебушек. Ну и никто не отменял заказов на портреты, афиши, открытки. А это уже колбаска сверху маслица. Так что, как-нибудь проживём!

(Тео) – Всё правильно! Салют!

(Хан) – Твоё здоровье!

(Тео) – Я вижу, тебе уже не так плохо. Может, ты оденешься, и мы прогуляемся до Кантоорграхт, выпьем ещё пива.

(Хан) – Хм, пожалуй...

На кровати откидывается одеяло. Анна садится. Она немного растрёпана, но, в общем, хороша собой.

(Анна) – Пожалуй, что хватит. Для поправки здоровья достаточно того, что ты принёс с собой, Теодор ван Вайнгаарден.

(Тео) – Анна?!

(Хан) – Анна?!!

(Анна) – Анна, Анна.

(Тео, Хану) – Ты же сказал, что ты один.

(Хан) – Я не врал. Я и правда так думал. Однако в свете открывшихся обстоятельств...

(Анна) – О, Господи! Зачем ты наделил разумом одних только женщин?!

(Тео) – Хан, знаешь, у меня тут срочное дело. Мне надо зайти к антиквару на торговой площади. Нехорошо получится, если опоздаю.

Тео суетливо встаёт, надевает на плечо сумку.

(Хан) – Да, да, Тео ты иди!

(Анна) – Всего хорошего, Тео. Не опоздай в антикварную лавку! А то она скоро уедет.

(Тео) – Куда уедет?!

(Анна) – Поторопись, Тео!

(Тео) – А? Ага. Всем удачи! – за Тео закрывается дверь.

Анна и Хан остаются наедине. Неловкое молчание. Хан опасается не только начать разговор, но и взглянуть на Анну. Впрочем, неловкое оно только для Хана, Анна явно получает удовольствие от ситуации, поглядывает на Хана, и едва сдерживается, чтобы не смеяться. Хан собирается духом.

Дуэт Анны и Хана.

(Хан) – Ах, Анна!

Всё так нелепо и странно

Я многое помню. Но

верно не всё, что было.

Как ни чешу затылок -

никак не вспомню одно:

помню, как пили и пели,

но как мы с тобой в постели

вдруг оказались вдвоём?

Нет, я совсем не против

такого в судьбе поворота.

Я в тайне мечтал о нём.

Да, я в тебя влюблён

и это похоже на сон:

ты рядом со мной с утра.

Я хотел объясниться в любви

оставшись с тобой vis-a-vis.

Но, что же я сделал вчера?

Мы с тобою вдвоём – вот нежданное чудо.

Даже если оно вдруг растает бесследно,

как драгоценность хранить его буду

в сердце своём, в уголке заповедном.

Мы с тобою вдвоём – волшебная радость

Время безудержно и быстротечно!

Только этот момент я хранить, как награду

стану в сердце своём, и беречь его вечно.

(Анна) – Ты мой родной,

мой Аполлон, мой герой.

Тебе самому не смешно?

Милый мой, милый,

Откуда бы в тебе силы

взялись? Ты спал, как бревно.

Милый мой, ты

скрываешь мечты,

но чувства твои не интрига:

когда ты рядом,

твои вздохи и взгляды

для меня, как открытая книга.

Тебе в моё сердце -

открытую дверцу -

не нужно стучаться, любимый

Чего же мы ждём?

Идёт день за днём,

а время невозвратимо.

Мы с тобою вдвоём – долгожданное чудо.

Даже если оно вдруг растает бесследно,

как драгоценность хранить его буду

в сердце своём, в уголке заповедном.

Мы с тобою вдвоём – волшебная радость

Время безудержно и быстротечно!

Только этот момент я хранить, как награду

стану в сердце своём, и беречь его вечно.

(Хан) – Вот оно счастье:

получить в одночасье

дражайшую из наград.

Как в судьбе перемены

необыкновенны.

Анна, милая, я так рад!

(Анна) – Я могу и уйти.

Разойдутся пути,

это горько. Но не беда.

Если скажешь 'постой!' -

буду верной женой

и останусь с тобой навсегда.

Что мне делать, скажи!

(Хан) – Анна – ты моя жизнь

Я от радости будто пьян.

Вместе жить веселей.

(Анна) – Я рожу нам детей.

(Хан) – Как мне нравится этот план!

(Хан и Анна) Мы с тобою вдвоём – долгожданное чудо.

Оно никогда не растает бесследно,

и как драгоценность хранить его буду

в сердце своём, в уголке заповедном.

Мы с тобою вдвоём – волшебная радость

Время безудержно и быстротечно!

Только этот момент я хранить, как награду

стану в сердце своём, и беречь его вечно.

Хан и Анна танцуют, кружатся по комнате, потом падают на кровать случайно, а может быть, и нет. Свет гаснет.

Сцена 3. Персональная выставка.

1916 год. Галерея живописи. На стенах картины Хана. Посетители выставки рассматривают картины. Среди публики толчется Питер де Хох, в одежде XVII столетия. Он внимательно рассматривает картины, пытается отколупнуть краску, кое-где что-то затереть. Довольный собственным вмешательством отходит, разглядывает. Его никто не видит. Хор экспертов и критиков.

(Бойнинген) – Дорогой Абрахам, рад Вас видеть!

(Бредиус) – Взаимно, Даниэль, взаимно. Не ожидал Вас здесь встретить.

(Бойнинген) – Отчего же? Этот ван Меегерен признан лучшим художником Голландии за последние пять лет. Ну, что скажете? Стоит на это обратить внимание?

(Бредиус) – Вы не совсем правильно поняли суть конкурса, где его акварелька заняла первое место. Рисунок неплох, но 'лучшим художником' ван Меегерен от этого не стал. А по поводу внимания... Даниэль, дорогой мой, что я могу Вам сказать? Живопись – это единственное, на что я обращаю внимание всю свою жизнь.

(Бойнинген) – Гм. Я хотел посоветоваться... Выгодно ли это покупать?

(Бредиус) – Покупать выгодно пароходы!

(Бойнинген) – Абрахам, Вы чем-то расстроены? Пароходов у меня достаточно. И, скажу Вам откровенно: во время войны пароходы выгоднее продавать. Но деньги не любят лежать без дела. И вложить их, без риска потерять всё, достаточно трудно. Искусство же всегда прибавляет в цене. Если...

(Бредиус) – Если это действительно искусство. Да, простите меня, дружище, я действительно несколько... не в настроении. Слава Богу, у наших политиков хватает ума не влезать в эту общеевропейскую бойню! Но Вы просто не представляете, как лихорадит сейчас рынок живописи!

(Бойнинген) – Отчего же? Я вполне могу себе это представить. Сейчас все рынки претерпевают изменения. Ваши интересы, Абрахам, сосредоточены в одной, достаточно узкой, сфере. Я же вижу картину несколько шире. Состояния рушатся, возникают новые капиталы. Кто-то банкротится, а для кого-то возникают новые возможности. Главное не поддаваться эмоциям. Так Вы дадите мне дружеский совет?

(Бредиус) – Вы насчёт работ Ван Меегерена?

(Бойнинген) – Да. Он успел стать довольно модным портретистом. Говорят, что он хорош. Виртуозная техника и всё такое.

(Бредиус) – Кто это говорит?

(Бойнинген) – Ну, например критик господин де Бер...

(Бредиус) – Господин де Бер явно благоволит к этому юному выскочке. Вернее благоволит его жена, Йоханна де Бер. Она и влияет на суждения мужа. Впрочем, покупайте – дешевле, чем сейчас вся эта мазня стоить не будет. (с усмешкой) Модный портретист!

Я вот что Вам скажу, Даниэль, Вы, конечно, человек весьма сведущий, и уважаемый в деловых кругах. Однако рынок живописи имеет свои тонкости, нюансы. Виртуозная техника! Этак всякий старательный молокосос будет мнить себя гением. И найдутся те, кто станет им потакать. А ещё найдутся те, кто станет вкладывать в это деньги, обманутый шумихой вокруг... пустышки. А я скажу – нет! Так не пойдёт! Нравится, не нравится – это подход дилетантский. Впрочем, нравиться Вам может что угодно. Но покупать следует лишь то, на что указывают эксперты. Иначе, зачем мы нужны?

Бредиус и хор критиков

Мы в нужное русло

в вопросах искусства

направим ваши умы

Где тут гениальность,

в чём тут банальность

решать будем только мы!

Иначе зачем? Иначе зачем?

Иначе, зачем мы нужны?

В вопросах искусства мы очень важны.

Иначе, зачем мы нужны?

Не всей этой мазнёй,

а газетной статьёй

делаются имена.

Отметим, заметим,

отвергнем – за этим

критика и нужна.

Иначе зачем? Иначе зачем?

Иначе, зачем мы нужны?

Мы незаменимы и очень важны.

Иначе, зачем мы нужны?

Если всякий художник

назвать цену сможет -

зачем мы тогда нужны?

Но если есть ценник,

то будет посредник.

Эксперты очень важны!

Иначе зачем? Иначе зачем?

Иначе, зачем мы нужны?

В вопросах искусства мы очень важны!

Иначе зачем мы нужны?!

Сцена 4. Реставрация.

Комната-мастерская Хана. Хан работает. Без энтузиазма. Видно, что он занят мыслями далёкими от живописи, и даже несколько подавлен.

Входит Тео. У него в руках две картины в оберточной бумаге, на плече сумка. В его поведении и тоне чувствуется радостное возбуждение.

(Тео) – День добрый, дружище!

(Хан) – Добрый? Я в этом очень сомневаюсь. Впрочем, будь по твоему.

(Тео) – По-моему? По-моему мой друг в унынии. А это, как известно, тяжкий грех! (Складывает свою ношу и принимает позу священника) Облегчи душу, сын мой! Поведай, в чем печаль твоя?

(Хан) – Тео, ты со своим щенячьим оптимизмом, бываешь совершенно невыносим.

(Тео) – Та-ак. Все ещё хуже, чем я предполагал. Мой долг, как друга и собутыльника, вытащить тебя из пучины мрачной меланхолии. И, клянусь, у меня есть лекарство! Но сначала я все же должен узнать в чем дело. И для этого у меня есть 'эликсир истины' (достает бутылку).

(Хан, идет за стаканами) – Он же и 'эликсир радости', и лекарство?

На протяжении диалога бутылка пустеет.

(Тео) – В известной степени. Но... нет! Лекарство у меня другое. Потом. Давай, для начала, причины. А где, кстати, Анна? (Зовет) Анна! Анна!!!

(Хан) – Не кричи, Тео! Анны нет. Она забрала детей и уехала жить к маме.

(Тео) – Оп-па... а подробнее?

(Хан) – Подробности скучны: у нас нет денег на то, нам не хватает на это, я выходила замуж за совершенно другого человека... Наверное она права. Но все это так банально! Банально до пошлости. Я знал, что так бывает у многих, но был уверен, что со мной этого не произойдёт. Я был уверен в своем мастерстве, и в том, что ремесло мое сможет обеспечить нам достойную жизнь. Я и теперь твердо знаю, что мой талант никуда не делся. Но я всё так же занимаюсь подёнщиной, доходов от которой едва хватает, чтобы свести концы с концами. Картины не продаются за истинную цену. Критики... А! Даже не хочу говорить об этом.

(Тео) – Я помню вполне благожелательные отзывы после той твоей выставки.

(Хан) – Благожелательные! Да лучше бы ругали! Можно было бы вступить в полемику. Можно было бы спорить, доказывать. У публики был бы интерес. А так. Потрепали по щеке. Свысока. И забыли. Будто и нет меня.

(Тео) – Не горячись! Никто о тебе не забыл. Вон в каждом киоске открытки с твоей королевской ланью.

(Хан) – Даже не напоминай!

(Тео) – А в чем дело? Рисунок-то просто виртуозный!

(Хан) – Именно! Я это знаю. Ты это видишь. Это понятно любому, маломальски смыслящему в живописи человеку. Но вот что происходит: я приношу акварель в типографию. Мне привычно отказывают, ссылаясь на то, что у них якобы полно подобного рода работ. Но как только издатель узнаёт, что натурой послужила лань принадлежащая королевскому дому, он полностью меняет своё мнение! Тео, эта открытка напечатана не потому, что я хоть сколь-нибудь выдающийся художник, а потому что на рисунке королевская, прости Господи, коза! Коза, Тео, достойна быть увековеченной, а не моя акварель!

Вот как после этого работать? Зачем? Ни славы, ну или, хотя бы признания, ни денег...

(Тео) – Хан, дорогой мой, слава у тебя есть – ты широко известен в узких кругах. Своим мастерством, своим талантом и своей непреклонной позицией относительно новых течений современной живописи. Кто-то называет твою принципиальность склочным характером... Погоди! Дай я скажу! Я не собираюсь учить тебя жизни. Хотя было бы неплохо, если бы кое-кто иногда прислушивался к дружеским советам. Согласись, на собственные средства издавать целый журнал, только для того, чтобы озвучить свой ортодоксальный манифест – это была не лучшая идея.

Хану нечего возразить по существу. Но и согласиться он не может.

(Хан, раздраженно) – Да, конечно, лучше малевать названия на бортах рыболовных шхун!

(Тео, спокойно) – Ну, по крайней мере, это приносит деньги, а не отнимает их.

(Хан) – Я не могу себе позволить...

(Тео) – Так опуститься? Ты это хотел сказать?

(Хан, понимая свою излишнюю резкость) – Нет... То есть... Я не могу. Прости!

(Тео) – Пустяки. Я всё понимаю, Хан. Я всё понимаю... По большому счёту я не понимаю только одного: почему художник должен быть беден?

Ария 'Художник должен быть свободным'. Дуэт.

Куплет 1.

Тебе не кажется абсурдом,

что тот, кто создаёт искусство

живёт невыносимо трудно?

В карманах постоянно пусто.

Вот музыкант на перекрестке,

Вот в содержанках балерина,

актёр на уличных подмостках,

художник и его картины.

Поэт, писатель, композитор-

синоним слова неудачник.

Мы – те, кто делает красивым

весь этот мир, живём подачкой.

Но только смерть придёт за нами,

за ней признание, известность.

Все крокодильими слезами

оплакивают нашу бедность.

Припев:

«Художник должен быть голодным» -

не мысль, а чешуя проказы.

Не слышал ничего подлее.

Каким же надо быть животным,

чтобы рожать такие фразы!

Нет слов циничнее и злее.

Художник будет неудобным,

когда он сыт и независим,

нуждой не скручен.

Художник должен быть свободным

проводником забытых истин.

Чтоб мир стал лучше.

Художник должен быть свободным!

Куплет 2.

Картины стоят миллионы,

и выставляются в музеях

Кипят вокруг аукционы

и биеннале в галереях.

Повсюду критики, эксперты,

дельцы и дамы в бриллиантах,

что под шампанское с десертом

ведут беседы о талантах.

Творец замешивает краски

в холодном и сыром подвале.

Его судьба как будто в сказке:

страшнее, чем была вначале.

Умрет в безвестности. И люди

вздохнут: он сделал мир красивей.

Был путь его высок и труден...

Любите ж нас, пока мы живы!

Припев.

(Хан) – Что ты там говорил про лекарство от хандры?

Тео берет один из свертков принесённых с собой, снимает оберточную бумагу.

(Тео) – Полюбуйся!

(Хан, не веря своим глазам) – Это же!.. Это...

(Тео) – Ну, ну?!

(Хан) – Это же Франс Халс!

Появляется Франц Халс. Друзья заняты картиной и не замечают его. Он так же смотрит на картину, жестами и мимикой показывая 'Да, да, это я!'. Потом уходит.

(Тео) – Именно!

(Хан) – Но как? Откуда?!

(Тео) – Ты же видишь в каком плачевном состоянии картина. Я не сомневаюсь, что это Халс, да и ты сразу признал руку мастера. А самое главное, что Хофстеде де Гроод, ну ты наверняка слышал о нём – критик, искусствовед, и прочее, прочее... так вот, доктор де Гроод пообещал найти покупателя для этой картины. Но, во-вторых, холст без подписи. А во-первых, в таком виде его на стену не повесишь. Только поэтому у меня и хватило денег выкупить его. Считай это моим вкладом в наше с тобой совместное предприятие. Работа – лучшее средство от любой хандры! Мы с тобой отреставрируем картину, и продадим её за хорошие деньги.

(Хан) – Но ты ведь и сам мог...

(Тео) – Мог. Но я хочу сделать работу качественно. Не столько даже ради будущего покупателя, а больше из уважения к мастеру. И без тебя мне тут не обойтись. Ты знаешь рецепты старинных красок.

(Хан) – Все, кому интересно, знают рецепты старинных красок.

(Тео) – Экий ты хитрец! Все знают, да не все умеют их приготовить. Ты – единственный, кто их использует. Рука у тебя набита. И почему-то я уверен, что есть в этих красках секреты, о которых в книгах не прочтёшь.

(Хан) – Есть. Как не быть?

(Тео) – Ну вот! Представь, лет через сто, после реставрации краски поменяют цвет, и те краски, которыми буду пользоваться я, станут отличаться от оригинальных. Владельцу картины снова придётся её восстанавливать, проклиная криворукого реставратора. Мне бы этого не хотелось. Да и тебе, я думаю, тоже. Ну так что? Ты согласен?

(Хан) – Разумеется согласен.

Куплет 3. (На протяжении арии происходит реставрация картины)

Пускай с добром о нас упомнят,

не будем ремесла стесняться.

Мы безымянные фантомы

спасём картину Франса Халса.

Спасём от времени и тлена,

вернём картину из забвения.

Вся жизнь – сплошные перемены.

Пусть что-то будет неизменно!

Пройдут года, все канут в Лету,

все сгинут в ненасытном чреве

времен. Для нас звучат заветом

слова Ars longa, vita brevis!

Ars longa, Хан, искусство вечно.

Жизнь коротка. И это грустно.

Бал кончится, погаснут свечи.

Но мы оставим след в искусстве.

Припев:

«Художник должен быть голодным» -

не мысль, а чешуя проказы.

Не слышал ничего подлее.

Каким же надо быть животным,

чтобы рожать такие фразы!

Нет слов циничнее и злее.

Художник будет неудобным,

когда он сыт и независим,

нуждой не скручен.

Художник должен быть свободным

проводником забытых истин.

Чтоб мир стал лучше.

Художник должен быть свободным!

Куплет 4.

Свободу можно заработать,

украсть, лишиться за бесценок,

Пьяней вина и слаще мёда

свобода, Тео, стоит денег.

А чтобы делать то, что хочешь,

сначала сделай то, что нужно.

Пусть это может быть и скучно.

Вписать желания в окружность

возможностей и обстоятельств.

И будем в гульденах купаться!

Когда нам выдаст покупатель

Наш гонорар за Франса Халса.

Потом заняться можно главным,

когда вас бедность не треножит.

Мы имена свои прославим.

Есть время, всё ещё возможно!

Припев.

Следующий эпизод лучше решить в жанре музыкальной пантомимы. Появляется доктор Хафстед де Гроод с покупателем. Происходит передача картины новому владельцу, уверенному, что совершил отличную сделку. На друзей-художников проливается денежный дождь. Покупатели уходят, друзья радуются. В разгар веселья вновь появляется теперь уже недовольный покупатель в сопровождении критика Абрахама Бредиуса.

(Бредиус) – Простите, господа, что вынужден прервать ваше веселье! Это ведь вы продали вот этому господину полотно якобы принадлежащее кисти Франса Халса?

(Тео) – Позвольте! Что значит это Ваше 'якобы'? Это и есть Халс! Это понятно любому! Авторство подтвердил и доктор Хафстед де...

(Бредиус) – Доктор де Гроод поменял свою точку зрения в процессе консультации со мной по поводу установления авторства. Смею вас заверить, что это всего лишь подделка. Причем гораздо более поздняя. Я верю, что вы и сами искренне заблуждались. Однако деньги придется вернуть. В противном случае мой клиент вправе подать судебный иск, и обвинить вас в преднамеренном введении в заблуждение. Или, проще говоря, в мошенничестве.

(Клиент) – Да.

(Хан) – Господин Бредиус, а вам не приходило в голову, что Вы можете ошибаться?

(Бредиус) – Знаете что, молодой человек!..

(Клиент) – Верните деньги!

(Тео) – Хорошо, хорошо, мы вернём деньги. И все же, при всём моём уважении, на основании чего Вы утверждаете, что это подделка?

Поскольку Тео полностью взял на себя общение с Бредиусом, раскиданные по комнате деньги приходится собирать Хану. Веником и совком.

(Бредиус) – То есть моё мнение для вас не является достаточным аргументом? А впрочем, это неважно. Важно то, что в кругу людей действительно близких к искусству, в кругу профессионалов, моё слово почти закон, моё мнение – непререкаемо, а я, как эксперт...

(Клиент) – Отдайте мои деньги!

(Бредиус) – Э...

(Тео) – Не беспокойтесь, пожалуйста! Мы сейчас вернем Вам ваши деньги. И всё же, господин Бредиус, скажите, проводилась ли экспертиза полотна?

(Бредиус) – Э... Гхм... Картина подверглась глубокой реставрации. Признаю, она выполнена достаточно тщательно. После такой обработки довольно сложно провести научную экспертизу, которая дала бы стопроцентную гарантию точности выводов. Что, впрочем не помешало нам определить несоответствие сети кракелюр на грунте, подмалёвке и верхнем слое, а так же...

(Клиент) – Где мои деньги?!

(Хан, Тео и Бредиус) – Вот ваши деньги!!!

(Клиент) – Я буду считать мои деньги.

Клиент отходит в сторону, и начинает тщательно считать купюры, раскладывая их по номиналам, собирая вместе, снова раскладывая и разглаживая деньги, откровенно любуясь ими.

(Бредиус) – Так о чем?.. Да. Экспертиза была проведена в гаагском музее живописи, директором которого я являюсь. Хотя необходимости в ней я не видел. Мой профессиональный опыт и моё чутьё меня ещё ни разу не подвели. Я могу определить оригинал с первого взгляда, и так же, с первого взгляда различить подделку. Одно моё слово может заменить сертификат подлинности! На мнении таких специалистов как я и держится рынок живописи. Так-то.

(Тео) – Господин Бредиус, раз уж у нас произошла некоторая заминка (клиент до сих пор пересчитывает деньги), не согласитесь ли Вы посмотреть вот на это.

Тео разворачивает принесенную с собой картину и ставит ее на мольберт.

(Бредиус) – Рембрандт! И в каком отличном состоянии! Не представляю, откуда он у вас, но если картина принадлежит вам...

(Тео) – Нам, нам.

(Бредиус достаёт лупу, внимательно рассматривает картину) – Прекрасно... Превосходно... Какой мазок, свет!.. Ну, что же, господа, смею вас заверить, что эта картина принадлежит кисти великого Рембрандта. Пусть это послужит вам моральной компенсацией за вашего поддельного Франца Халса. А о материальной стороне дела мы бы могли поговорить. Мой музей пришлёт вам официальное предложение о выкупе. Впрочем, вы знаете, что одного моего слова достаточно, как для заверения подлинности, так и для...

Тео берет со стола нож и втыкает его в картину. Под ошалевшими взглядами всех присутствующих. Даже клиент отрывается от своего увлекательнейшего занятия. Тео разрезает картину наискось. Потом втыкает нож ещё раз, делает второй разрез.

(Тео) – Эту копию делал я. От грунта до последнего мазка.

Пауза.

(Бредиус) – Ну, что ж, впечатляет. А знаете что? А ничего! Рынок живописи не рухнет из-за одной, пусть и блестяще исполненной мистификации. Если же Вы хотели скомпрометировать лично меня, то и тут Вас ожидает полное фиаско. Мой авторитет слишком устойчив, чтобы пострадать от экспрессивного жеста некоего безвестного рисовальщика.

Всего хорошего, господа! На прощание бесплатный совет: займитесь тем, что у вас лучше всего получается, только оставьте в покое изобразительное искусство! Всего хорошего!

Бредиус уходит с клиентом. Хан и Тео остаются.

(Хан) – Ну, и что это было? Это тот же самый Теодор ван Вайнгаарден, который давал мне благоразумные советы?

(Тео) – Как-то накатило, понимаешь...Меня просто взбесил этот напыщенный индюк!

(Хан) – Н-да. Но счёт не в нашу пользу: индюк остался при своём положении и самомнении, а мы с неликвидным Халсом, резаным Рембрандтом и без денег. Но ты совершенно прав. И прав ты вот в чем: такое положение вещей невыносимо. Пока пустословие этих индюков в обществе будет цениться выше, чем наш талант, нам не выбраться из нищеты и безвестности.

Сцена 5. Прощание.

Хан начинает арию. К припеву входит Анна. Хан поёт первую фразу третьего куплета, и, взяв чемодан, уходит.

(Хан и Анна)

Куплет 1.

Отбрось надтреснутый бокал,

не зарабатывай на новый.

Бывает, мы на всё готовы.

Бывает, думаешь: "Настал

день кардинальных перемен".

Но снова наступает вечер.

И неудачей изувечен

ты прячешься в коробке стен.

Припев.

– Я уезжаю. – Уезжай!

Дыры в пространстве не случится.

На юг перелетают птицы.