Текст книги "Приключения Вернера Хольта"

Автор книги: Дитер Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Часть первая

1

Город показался им угрюмым, неприветливым. Вместо горной гряды только цепи холмов тянулись на горизонте. Хмурые, подавленные, смущенные, собрались недавние школьники перед вокзалом – унылым кирпичным зданием, над плоской крышей которого пылало полуденное солнце.

В приказе значилось: «107-я батарея 3-го тяжелого зенитного артиллерийского полка ПВО, Большая арена». Это звучало таинственно. Вольцов осведомился у прохожего. Большая арена? Это далеко за городом, стадион.

– Вот те на! – разочарованно сказал Хольт Гомулке. – А я думал бог весь что. Обыкновенное футбольное поле.

И никому до нас дела нет, думал он. После прощания с Утой он особенно остро ощущал свою неприкаянность.

– Что же они никого не прислали? – возмутился Вольцов. – Ведь им известно о нашем приезде!

Вокруг него собрались Хольт, Гомулка, Феттер и Земцкий, а также Рутшер, Вебер, Бранцнер, Кирш, Глазер, Гутше, Каттнер, Мэбиус, Шахнер и Тиле. Остальные – Шенке, Шенфельдт, Шульц, Гэце, Груберт, Хампель, Кибак, Клейн, Кульман, Эберт, Кунерт и Шлем, составлявшие свиту Надлера, заявили, как по уговору, что разумнее всего идти походным строем. Надлер в форме гитлерюгенда, украшенной зеленым шнуром фюрера, приказал строиться, и маленькая колонна исчезла за углом.

– Пусть их топают, подхалимы несчастные! – сказал Вольцов с пренебрежительным жестом. Он подумал и решительно направился к телефонной будке.

Хольт потягивал пиво и, погруженный в себя, не слышал разговоров. Он все еще был под впечатлением прощанья. Кто знает, что ждет нас впереди… Вот и раскол намечается. До сих пор только железный кулак Вольцова поддерживал единство в классе. Вся эта сидящая за столиками мелюзга еще не разуверилась в могуществе Вольцова, но каждый из них переметнется на сторону сильнейшего, как только это окажется выгодным. На Гомулку можно положиться, думал Хольт, он не отступится от меня и Вольцова. Феттер тоже, он ходит за Вольцовом, как верный пес. А Земцкий – кто его знает! Вольцов подсел к Хольту.

– Все в порядке, – сказал он, – через полчаса за нами приедет грузовик. – Он рассказал, что у провода оказалась какая-то девица. Он напустил на себя важность, заявил, что «сопровождает транспорт» и т. п. – Она называла меня не иначе, как «господин лейтенант!»

Лейтенант? Ну, авось обойдется.

– Представляю, как те будут нам завидовать, – позлорадствовал Феттер.

Гомулка задумчиво играл подставкой для кружки.

– Нам надо быть осторожнее, – сказал он, – а то наломаем дров. Дома мы еще могли бы сказать отвяжитесь, через месяц нас все равно ушлют… А здесь…

Вольцов стукнул кружкой об стол.

– Уж я-то буду образцовым солдатом. Можешь не сомневаться!

Солнце отбрасывало длинные тени на привокзальную «лошадь. Из-за угла с грохотом вывернулся окрашенный в серый цвет грузовик. Из кабины водителя выпрыгнул солдат с красными петличками зенитных войск и ефрейторской нашивкой на рукаве.

– Мне велено доставить лейтенанта Вольцова и двадцать семь человек.

Вольцов сделал удивленное лицо:

– Телефонистка, должно быть, ослышалась!

Ефрейтор недоверчиво покосился на него.

– На посадку – марш! – скомандовал он.

Все побросали вещи в кузов грузовика. Вольцов и Хольт сели вперед, к водителю.

Они ехали извилистыми узкими улочками по тряской мостовой, пока грузовик не выбрался на широкое шоссе, окаймленное садовыми участками и огородами. Ефрейтор хмуро и молчаливо сидел за рулем. Вольцов достал из кармана пригоршню сигар. Ефрейтор с равнодушным видом сунул их в боковой карман. Однако он стал разговорчивее.

– Ну, как у вас дела? – спросил Вольцов.

– Живем тихо, – ответил ефрейтор; ему было не больше девятнадцати. – Тоска зелечная.

Грузовик поднялся на возвышенность. Отсюда было видно далеко кругом. Надлер и его отряд понуро шагали по шоссе.

– Езжай дальше! – приказал Вольцов, и ефрейтор дал полный газ. Позади раздались крики разочарования. – Прокатиться захотели! – сказал Вольцов. Ефрейтор промолчал.

Далеко впреди, на холме среди лугов и пашен, показался овал стадиона и высокое многоэтажное сооружение – трибуны для зрителей.

На плоской крыше маленькие серые фигурки сновали вокруг большого, накрытого брезентом прибора.

– Похоже на дальномер, верно? – сказал Хольт.

– Дальномер? Ерунда! – фыркнул Вольцов. – Звукоулавливатель, хочешь ты сказать, – это первое, а второе – эти штуки давно уже не котируются. Это радиолокатор.

– У нас называется локатор или радар, – пояснил ефрейтор.

Грузовик свернул с шоссе на широкую подъездную дорогу, усыпанную шлаком. Они приближались к стадиону.

Здесь, на холме, еще ослепительно сияло солнце. Хольт зажмурился. Так же щедро заливали его лучи землю, когда они с Утой гуляли по лесу… Каких-нибудь двадцать четыре часа назад!

– Приехали! – сказал ефрейтор.

Хояьт увидел несколько бараков. По ту сторону стадиона в открытом поле, вокруг высокой земляной насыпи, шесть серых овалов образовали правильный круг. Ефрейтор остановятся у одного из бараков. «Слезай!» Они посмотрели вслед грохочущему грузовику. Никому решительно до них дела нет.

– Все уладится! – сказал Вольцов. Он первым вошел в барак. Из узкого коридора две расположенные по обе стороны двери вели в спальни с койками в два этажа и шкафчиками – эти запущенные, грязные комнаты производили впечатление покинутых, нежилых.

– На худой конец потом переедем. Но стоять без дела тоже не годится. Это подрывает боевой дух. – Вольцов захватил помещение окнами на юг.

Хольт приглядел себе верхнюю койку у окна, подальше от двери, укрытую двумя шкафчиками от непрошеных глаз. Вольцов устроился рядом, а Гомулка удовольствовался нижней койкой. Вся эта грязь вокруг и мусор, лежавший по углам кучами, действовали на Хольта угнетающе. Но Вольцов взял дело в свои руки:

– Прежде всего мы покончим с этим свинством! Посмотрим, нельзя ли здесь раздобыть метлу!

Никто не проронил ни звука, и Вольцов не заметил в дверях коренастую фигуру человека лет тридцати пяти. Он стоял на пороге, расставив ноги, со сдвинутой на затылок фуражкой, в синем мундире, расшитом серебром. Остальные смотрели на него во все глаза. Хольт пытался предупредить Вольцова знаком, но безуспешно – из-за шкафчиков донеслось все то же недовольное рычание:

– Какой-то свинарник! Здесь, должно быть, жили готтентоты! – Только тут Вольцов заметил, что кто-то шагнул в комнату.

– Неплохо сказано! – произнес незнакомец. – Готтентоты – неплохо сказано. – Он вошел в проход между шкафчиками, и взгляд его, обойдя всех, остановился на Кирше. – Фамилия?

Кирш чуть не подавился хлебом, который тайком дожевывал. Силясь разгадать значение звездочки на серебряных погонах незнакомца, он отрапортовал:

– Кирш, господин фельдфебель!

– Сожалею. У нас фельдфебеля зовут вахмистром. Итак, еще раз: фамилия?

– Кирш, господин вахмистр!

– Крайне сожалею! Кто же вы – водолаз, врач-гинеколог или тюремный служитель?

Вольцов отважился на ухмылку прямо в лицо начальнику. Тот слегка поднял брови. Кирш отрапортовал в третий раз:

– Курсант Кирш, господин вахмистр!

– Вот это хорошо! – просиял начальник. Хольт смотрел на него не отрываясь. – Хвалю! Я вас запомню! Но единицы вы не получите, вы только на третий раз ответили как нужно. Удовлетворимся двойкой! – Он достал из-за борта мундира записную книжку и занес в нее отметку. После чего повернулся к Вольцову.

– Фамилия?

– Курсант Вольцов, господин вахмистр!

– Занятие отца, Вольцов?

– Полковник, господин вахмистр! Он пал…

– Ай-ай-ай, – замотал головой вахмистр. – Об этом вас никто не спрашивает, я этого не слышал! Скажите же скорее, чем занимается хотя бы ваш дядя, может, это больше подойдет.

– Генерал-майор, господин вахмистр!

– Час от часу не легче!

Хольт едва успел спросить себя, что же тут ужасного, как вахмистр с огорчением сказал:

– Вот видите, придется вам поставить плохо, а знаете, почему?

– Никак нет, господин вахмистр!

– Ваши товарищи, – он указал на стоявших вокруг юношей, – еще подумают, что я с вами церемонюсь, потому что дядя у вас генерал. – И он что-то снова записал себе в книжку. – Мне вас жаль, Вольцов! Вам у меня придется несладко. – Сказав это, он сунул книжку за борт мундира и обвел взглядом остальных юношей. – Моя фамилия Готтескнехт. Вахмистр Готтескнехт. Начальник учебной части… – Он сказал это с самым серьезным видом. – Те, кто меня знает, – продолжал он, – говорят, что я и в самом деле слуга господень[5]5
  Gottesknecht (нем.) – слуга господень, раб божий


[Закрыть] , но тот, кто вздумает здесь важничать и задаваться, пожалуй, скажет, что я чертов слуга.

Он прошелся по комнате.

– Я никогда не ругаюсь, но зато так и сыплю отметками – от единицы до шестерки, как в школе. У кого наберется пять единиц кряду, тот получает увольнительную вне очереди. Впрочем, это случается редко.

Он остановился против Холлта, смерил его глазами и спросил:

– Фамилия?

– Курсант Хольт, господин вахмистр!

Готтескнехт достал книжку и записал.

– Занятие отца?

– Инспектор продовольственных товаров, господин вахмистр! – осторожно ответил Хольт.

– Вот это здорово! Пошлите ему здешнего сыра, так называемого гарцского, говорят, в него кладут гипс и… еще какую-то дрянь, чтобы больше вонял.

Хольт так и прыснул, за ним Гомулка и Вольцов, остальные смущенно переглядывались. Вахмистр расцвел.

– Вас в самом деле насмешила моя шутка? Получайте за это отлично! – Он осведомился у Гомулки, как его фамилия, и записал. – У меня полагается смеяться. Но кто смеется невпопад, тому я ставлю плохо. Кто совсем не смеется, получает очень плохо – за трусость! Гомулка, занятие отца?

Гомулка нерешительно помедлил:

– Непременный член суда, господин вахмистр!

– Судья? – насторожился Готтескнехт.

– Никак нет, господин вахмистр, адвокат!

– Ну, это вам повезло! Сыновьям высокопоставленных лиц у меня не до смеху. – Он направился к двери. – Два человека за мной! Получите веники и одеяла. Приведете в порядок казарму, потом можно и пошабашить.

Рутшер и Бранцнер пошли за ним.

– Что ты о нем скажешь? – спросил Хольт Гомулку.

– Комедия, чистейший балаган, – сказал Вольцов. – Разве ты не видишь, что он представляется? А в душе он зверь!

К тому времени как Надлер со своими людьми ввалился в коридор, уборка помещения была полностью закончена. У Надлера было кислое, обиженное лицо, зеленый шнур фюрера исчез с его мундира. Вольцов указал ему помещение напротив.

– Вы поступили не по-товарищески, – накинулся на него Надлер. – Почему нас не взяли?

– Кто откалывается от главных сил, должен нести все последствия, – пояснил ему Вольцов. А белобрысый Каттнер захлопнул дверь перед самым его носом.

– Наши растяпы, – рассказывал потом Рутшер, – сразу же налетели на Готтескнехта. Он всем им поставил плохо за то, что они явились после нас. Наддеру влепил очень плохо, з-з-з-зачем он нацепил на себя шнур фюрера, курсанту это не положено.

Хольт знаком вызвал Гомулку на улицу. Осторожно огляделся. Солнце уже садилось, и его багровый, подернутый дымкой диск повис над холмами. Широкая, посыпанная шлаком дорога проходила перед самым бараком и мимо еще четырех-пяти бараков, за которыми возвышался стадион. Правее, к северу, находилась огневая позиция.

От дороги решетчатые настилы вели к орудийным окопам. Друзья остановились перед одним из серых валов. Земля была насыпана на высоту в два метра; аккуратно обшитый досками ход сообщения вел зигзагом через укрепление.

Хольт вошел первым. Стены орудийного окопа были укреплены подпорами, пол посыпан шлаком. Вход в блиндаж зиял чернотой. Пушка была укрыта брезентовым чехлом, виден был только узкий ствол и станина лафета.

У пушки стоял плечистый худой малый в скромной серо-голубой форме без петлиц и нашивок, почти ровесник Хольта. На правом ухе у него сидел большой наушник, плотно прижатый резиновым кольцом, на шее висел ларингофон, выключатель которого был укреплен на груди зажимом. Он делал что-то непонятное. Приподняв брезент, он включил какой-то провод, поднес к свободному уху второй наушник, послушал внимательно, отложил второй наушник и, включив ларингофон, сказал: «Антон… взрыватель… порядок». Затем перелез через станину, приподнял брезент в другом месте, и непонятная игра снова повторилась. «Антон… азимут… порядок». Закончив эти манипуляции, он сорвал с себя синюю лыжную шапку, снял наушники и ларингофон и отнес то и другое в блиндаж. А потом сказал, глядя на Хольта и Гомулку:

– Ну?

– Мы только сегодня прибыли. Моя фамилия Хольт.

– Старший курсант Бергер, – незнакомый юноша слегка поклонился.

– Давно здесь? – спросил Хольт.

– Полгода.

Хольт вытащил из кармана сигареты. Они закурили.

– Что это ты сейчас делал? – поинтересовался Гомулка.

– Да все то же: проверка телефонной линии. Вечно одно и то же дерьмо. Три раза в день – утром, днем и вечером.

– Ну а вообще? Вообще у вас как?

– У нас здесь тишь да гладь, – сказал Бергер. – Живем день за день. Утром школьные занятия, после обеда служба.

– Ну а стрельба? Случается вам вести огонь?

– Какое там! Разве изредка залетит шальной разведчик. Стреляли мы, только пока обучались. По воздушному мешку.

– Да, невеселая перспективочка, – сказал Хольт. Бергер скорчил гримасу.

– Вы еще хлебнете горя – сами не рады будете. Вас здесь не оставят.

Хольт и Гомулка переглянулись.

– Объясни толком, куда это нас пошлют?

– Вы пройдете тут боевую подготовку, потому что в этой местности спокойно. Вы приписаны к 107-й батарее 3-го полка, мы к 329-й батарее 12-го полка. Вы к нам никакого отношения не имеете. Ваша подгруппа стоит в другом месте.

– Где же? – спросили одновременно Хольт и Гомулка.

– До сих пор стояла в Гамбурге. Но понесла там большие потери. Одиннадцать убитых, шестнадцать тяжелораненых.

Убитые? Тяжелораненые?

– А может, все это пустые слухи? – усомнился Хольт.

– Здесь есть люди, которых прислали, чтобы вас обучать, вахмистр и три ефрейтора. Спросите у них!

Хольт все еще не сдавался.

– Гамбург – пройденный этап. Там вряд ли еще предстоит что-то серьезное.

– То-то и оно, – согласился Бергер. Он затянулся сигаретой и с насмешкой посмотрел на Хольта. – Потому-то батареи и пополняются, а затем их пошлют в Рурскую область.

Хольт заметил, что его собственная рука, держащая сигарету, дрожит.

– Там вам дадут жизни, скучать не придется. Кельн и Эссен – первые города, увидевшие ночные налеты тысяч бомбардировщиков… Так что мирная жизнь имеет свои преимущества, – добавил Бергер.

– Зря ты людей пугаешь, – возразил Хольт. – Поживем – увидим. Никто не знает, что с ним будет завтра!

Бергер только улыбнулся.

– Как может батарея нести такие потери? – поинтересовался Гомулка.

– А вот накроет ее бомбовым ковром – от тебя мокрое место останется.

– Это что же, ночью было? Чистая случайность?

– Какая там случайность! Прицельное бомбометание! Ты думаешь, они там слепые? Когда наши клистиры начнут палить, на луне видно! – Он затоптал ногой окурок.

– Погоди уходить, – сказал Хольт. – Как ты думаешь, нас поставят к орудию или кого-нибудь возьмут на… на радиолокационную станцию?

– Радиолокатор, командирский прибор управления, дальномер, зенитная оптическая труба, телефон, – стал перечислять Бергер. – Самых здоровых возьмут в огневые взводы, а в прибористы – лучших математиков; вас распределят, как им нужно. Везде одно и то же. Я уж предпочитаю орудие. – Он указал на насыпь посреди огневой позиции, с виду напоминающую форт. – На батарейном командирском пункте – по-нашему БКП – постоянно торчит шеф, а у него чуть что – прыгай по-лягушачьи! Там, правда, больше увидишь, зато у орудия чувствуешь себя уютнее, тут ты по крайней мере среди своих. Командира орудия мы не очень распускаем.

Вечерело. Над ними пролетел самолет с яркими бортогнями. Бергер оставил обоих друзей у бараков. Хольт и Гомулка направились к себе.

В зыбких сумерках-циднелась какая-то фигура – это был Готтескнехт. Запрокинув голову, он следил за самолетом, кружившим над городом. Обойти вахмистра было невозможно.

– Ну-ка сюда!

– Влепит он нам плохо, – прошептал Гомулка. – Господин вахмистр?

– Совершали вечерний променад?

– Решили немного осмотреться, господин вахмистр!

– Что ж, узнали что-нибудь новенькое? Насчет вашего… назначения и тому подобное?

– Кое-что узнали, господин вахмистр! – Зачем я стану врать, подумал Хольт.

– Ну, расскажите и мне. Любопытно, чего вы тут наслушались.

– Да вот насчет Гамбурга, господин вахмистр, там, говорят, был полный разгром… И насчет Рурской области…

– Да вы, оказывается, все разнюхали! Разгром – это, пожалуй, неплохо сказано… С вами я уже знаком, – обратился он к Хольту. – Ваша фамилия – Хольт, а ваша… погодите-ка… Отец у вас адвокат, это я запомнил, а вот фамилия…

– Курсант Гомулка, господин вахмистр!

– Что это вы раскричались? Или вам нехорошо? Охота вам орать в такой чудный вечер! – Готтескнехт достал из кармана сигарету, и Хольт после некоторого колебания дал ему закурить.

– Послушайте, что я вам скажу, – доверительно начал Готтескнехт. – Я хочу подать вам добрый совет. Научитесь разбираться в людях. На прусской службе это самое важное! Перед строем я тоже требую, чтобы все у меня было по струнке – ать, два! – служба есть служба, а иначе будет у тебя не боевое подразделение, а орда папуасов… – Хольт и Гомулка рассмеялись. – Вот видите! Ну а вечерком, когда я с вами беседую частным образом и поблизости нет генерала, покажите, что вы ребята воспитанные, из порядочных семейств, сами знаете – светский лоск и приятные манеры.

– Мы это учтем, господин вахмистр, – обещал Хольт.

– Роскошно! Ставлю вам единицу за то, что вы такие понятливые молодые люди! – И Готтескнехт вытащил записную книжку. Но тут произошло нечто необычайное, на что Хольт смотрел со все возрастающим удивлением. Готтескнехт с минуту подержал книжку, словно о чем-то размышляя, а потом снова воткнул ее за борт мундира. Он уставился в пространство неподвижным взглядом, повел плечами, будто мундир ему тесен, покрутил головой, будто воротник жмет, и лицо у него как-то странно изменилось: другое выражение, другая осанка и даже голос другой, точно он снял маску. Он подошел ближе к обоим друзьям, и стало видно, что это уже немолодой, вконец усталый человек с морщинистым лицом и тревожным взглядом.

– То, что вы узнали, – сказал он тихо, – вам знать не положено. Обещайте же: никому ни слова! Если пойдут разговоры… ни в коем случае не поддерживайте. Вы должны меня понять. Я прикажу, чтобы никто с той батареи не смел с вами разговаривать. Вы еще слишком молоды. Нехорошо, чтобы у вас заранее подрывали боевой дух, – еще до того, как в дело попадете. Вы меня поняли?

– Мы никому не расскажем… Это точно!.. Можете на нас положиться!

– Порядок! – сказал Готтескнехт. – А теперь ступайте спать. Здесь вам нелегко придется. Мне приказано обучить вас в кратчайший срок. Томми времени не теряют. Ночи нет, чтобы не бомбили. Батарея должна быть укомплектована как можно скорее. А пока что берегите силы, они вам еще понадобятся! Спокойной ночи! Или вам что-нибудь от меня нужно?

– Пожалуй, неудобно вас просить… Обоим нам хотелось бы в огневой взвод!

– Не возражаю! – Готтескнехт повернулся и зашагал неторопливо прочь, заложив руки за спину и опустив голову.

2

Хольт смотрел ему вслед. Темнота вокруг стала непроницаемой. Он услышал голос Уты: «Все жертвы напрасны»… Его знобило,

Хольт, уже одетый, вышел на двор. Он любил этот ранний час, короткий промежуток между бледным мерцанием зари и пробуждением дня, когда щелкают первые дрозды и капельки сверкающей росы висят на травинках. Он думал об Уте.

Он еще накануне вечером собирался ей написать, но смертельно устал и не помня себя повалился на соломенный тюфяк. Поднялся Хольт вместе с солнцем. Как обычно, сделал десять приседаний, умылся под краном на дворе, оделся и растолкал Вольцова и Гомулку. В бараке только еще затрещал звонок, а Гомулка уже вышел к Хольту.

– Чудесно встать спозаранку. А у них там свалка из-за тазов.

Хольт стал насвистывать песенку «Раннее утро – любимая наша пора». Но вспомнив следующий стих, он осекся.

– Что же ты замолчал? – спросил Гомулка. – Продолжай! – и процитировал: – «Мы земли новые, да, новые добудем…» Кстати, я уже три дня как не слышал сводки…

– Русские очистили от наших войск весь Донецкий бассейн…

– И Сицилию мы окончательно потеряли, – буркнул Гомулка.

– Итальянцы предали…

Гомулка ничего не ответил, носком башмака он ковырял черную землю. Хольта неприятно поразило его молчание, и это чувство еще усилилось, когда Гомулка сказал:

– А ведь как подумаешь… капитуляция Италии – тревожный симптом.

– Надо с честью сносить неудачи, – возразил Хольт. – Фюрер сказал, что без Италии мы только сильнее.

Гомулка неопределенно кивнул.

Хольт подумал: Не следует поддаваться пессимистическим настроениям, надо держать себя в руках!

Ровно в семь просунулась в дверь голова старшего ефрейтора.

– Выходите. Да поживее! Прошу!

Когда все высыпали на улицу, он скомандовал:

– А ну, по росту становись, черти-турки! Я старший ефрейтор Шмидлинг, и как я теперь ваш инструктор, обязаны обращаться не иначе, как «господин». И нечего ржать! Эй, ты, третий во второй шеренге, чего глаза вылупил?

– Я и не думал смеяться, – обиженно отозвался Надлер.

– Я требую, чтобы соблюдать дис-чип-лину! – выкрикнул Шмидлинг. Видно было, что со словом «дисциплина» он не в ладах. – Внимание! Сейчас я вам назову фамилии, которые обязаны присутствовать, и как прочту, – который должен быть здесь, обязан сказать «Здесь!» Поняли?

– Так точно, господин старший ефрейтор! – проорал вместе с другими Хольт.

Старший ефрейтор прочитал все фамилии – от Бранцнера до Эберта.

– Так, значит, все налицо. Все в полном порядке. А теперь вас перво-наперво нужно одеть.

В кладовой какой-то мрачно настроенный унтер-офицер окинул Хольта небрежным взглядом и швырнул ему в руки трое длинных серых кальсон, нижние рубахи из плотной шершавой ткани, тренировочные брюки и три пары шерстяных носков. «Размер обуви!» В ту же секунду в него полетели высокие черные башмаки на шнурках и парусиновые обмотки.

– Вон!

В следующем помещении каждому выдали комбинезон, серо-голубую форму военно-воздушных сил, но только без погон и петлиц, двубортный плащ, лыжную шапку, каску, пояс с крючком, котелок, масленку из желтой пластмассы и смену постельного белья в голубую шашечку.

– Вон! Чего вам еще надо?

Выйдя во двор, Вольцов заворчал:

– А как же выходная форма?

– Ишь чего захотел! Какое тебе еще увольнение во время при прохождении боевой подготовки! – Шмидлинг не совсем складно строил свои фразы. – Ну, чего ждете? Комбинезоны надеть, – крикнул он им вслед, – на ученье полагается в комбинезонах.

– Тоже мне начальник! – буркнул Вольцов. – В германской армии старший ефрейтор – ноль без палочки. А этот еще над нами куражится.

– По-моему, он добродушный малый, – возразил Хольт. Но тут опять раздался окрик:

– Выходи!

Два других ефрейтора стали на правом фланге. Когда у бараков показался Готтескнехт, Шмидлинг удвоил старания, его изборожденное морщинами лицо даже перекосило от усердия.

– Учебная команда… смирно! Для приветствия господина вахмистра… направо равняйсь! – Он отдал честь и отрапортовал по всей форме.

– Благодарю. Вольно! – Готтескнехт держался с достоинством генерала. – Ваша боевая подготовка начинается в знаменательный момент. А потому долго мы с вами канителиться не будем – месяц, ну полтора! Служба вам предстоит нелегкая – будете вкалывать с семи утра до восьми вечера за вычетом часа на обед. Ночной отдых от десяти до шести соблюдать железно, иначе придется иметь дело со мной. Никаких карт и тому подобных развлечений, понятно?.. Да, кстати, вы этого еще не знаете. Когда я говорю «понятно» – это у меня такое выражение. У каждого начальника могут быть свои словечки. Но если я скажу: «Вы меня поняли?» – это значит, я жду ответа! Вы меня поняли?

– Так точно, господин вахмистр!

– Ладно, продолжим беседу. Два раза в неделю у вас будут ночные занятия по три часа кряду. Ваша боевая подготовка почти полностью сведется к занятиям у орудий и с приборами управления огнем в условиях боевой обстановки со всеми причиндалами. Кроме того, мне вменено в обязанность поднатаскать вас в теории зенитной стрельбы. Вот где вы можете доказать, что вы люди с соображением. Все остальное – а именно чем отличается начальник от прочих смертных, и всю муру с газами, и меры против шпионажа, и прочий вздор мы с вами пройдем галопом. На строевые учения уделим сегодня и завтра по два часа – я думаю, за глаза хватит. Если с построением будут неполадки, мы это наверстаем в воскресенье на дополнительных послеобеденных занятиях. Немного движенья вам не помешает! Ну-ка, вы, толстяк со свиными глазками, как вас звать?

– Курсант Феттер, господин вахмистр!

– Прелестно! – воскликнул Готтескнехт. – Чудно! Можно сказать, незаменимо! Откормлен, как свинка из Эпикурова стада, и даже зовут Феттер[6]6
  Жирный (нем.)


[Закрыть] . Ставлю вам за это отлично. – Он достал записную книжку и, занося в нее отметку, продолжал: – Надеюсь, вы на этом остановитесь, Феттер, иначе вас, при вашей солидности, не станут терпеть в зенитных войсках. – Кивком головы он прекратил общий смех. – Дальше! Если захотите писать домой, адрес отправителя: название населенного пункта, Большая арена, почтовых марок не требуется, мы пользуемся правами полевой почты. Ничего не сообщайте о службе, мне дано полномочие вскрывать ваши письма, и я их читаю на выборку. Сухой паек вам будут отпускать на кухне, после занятий. Обед в полдень, в столовой. – Он знаком подозвал старших ефрейторов. – Нам нужны восемнадцать человек для орудийных расчетов, остальных ставьте на приборы.

Ряды пришли в движение.

– Прекратить базар!.. – заорал Шмидлинг.

– Шмидлинг! – остановил его Готтескнехт. Он говорил вполголоса, но в рядах его отлично слышали. – Перед вами не рекруты, а курсанты, сколько раз вам повторять? – Тут Хольт подтолкнул Гомулку, и Гомулка незаметно кивнул ему в ответ.

Вахмистр отделил самых слабых и низкорослых – среди них оказался и Земцкий – и посмотрел на часы.

– До двенадцати огневая служба и боевая работа на приборах, после обеда два часа строевых занятий – это чтобы желудок у вас лучше варил. – Он сделал знак юношам, отобранным для работы на приборах управления, и вместе с одним из старших ефрейторов увел их на занятия. Вольцов, Хольт, Гомулка и Феттер старались держаться вместе. К ним присоединились Рутшер, Вебер, Бранцнер, Кирш и Каттнер. Двумя отделениями по девять человек они направились на огневую позицию.

Орудийный расчет состоял из девяти человек и старшего ефрейтора. Шмидлинг привел свой взвод в орудийный окоп, приказал снять с пушки чехол и приступил к занятиям.

Чем этот человек занимался до войны? – думал Хольт. Люди вроде Шмидлинга были ему чужды. Может, у него свой хутор в горах? Крестьянину-горцу не с кем словом перемолвиться за пахотой или севом, а тут изволь вести урок. Он, конечно, предпочел бы сидеть на хуторе, вон как его трясет от волнения. Ничего не попишешь, война – делай, что прикажут.

Шмидлинг велел открыть один из блиндажей для боеприпасов, и это вызвало общий интерес. Все здесь было так ново, так увлекательно! Пушка, настоящая пушка, это тебе не школа с неправильными глаголами, математическими формулами и прочей галиматьей!

– Эти патроны боевые? – спросил Феттер, почтительно посматривая на блестящие шляпки гильз в ладонь величиной, выглядывающие из корзин. Шмидлинг пропустил этот вопрос мимо ушей. Он показал своим ученикам блиндаж для расчета и деревянные таблички с цифрами – от единицы до двенадцати, – висевшие по стенкам орудийного окопа и указывавшие направление; цифра двенадцать указывала на север, шесть – на юг, три – на восток, девять – на запад. По команде «Воздух, направление девять – самолет!» ствол пушки надо направить на цифру девять» Шмидлинг почесал в затылке, снял фуражку, утер ливший с него градом пот и объявил пятиминутный перерыв; юноши направились в блиндаж для расчета.

Блиндаж, куда Хольт, наклонившись, втиснулся через узкий проход, шел во всю ширину орудийного окопа. Вдоль стен стояли деревянные лавки. Хольт увидел ящик с перевязочным материалом, слуховые приборы наводчиков и командира орудия, висевшие на крюке, ящик с инструментами и ветошью, а также лежавшую в углу тяжелую стальную кувалду. Вольцов, Хольт и Гомулка закурили.

– Давайте не доводить Шмидлинга, – сказал Хольт. – Он в сущности малый неплохой.

– Возможно, но если он и дальше будет так тянуть за душу, придется мне взять урок на себя, – сказал Вольцов.

Тут как раз Шмидлинг заглянул в блиндаж и крикнул:

– Вашему брату курить не положено!

Хольт молча протянул ему свою коробку, и Шмидлинга не пришлось уговаривать…

Вскоре опять начались его мучения.

– А теперь – ох, и тяжкое дело! Это, стало быть, зенитное орудие, верно? Но это орудие никакое не орудие, ясно? – Тут вмешался Вольцов и разгрыз для Шмидлинга этот твердый орешек. – А раз вы так хорошо все знаете, валяйте дальше! Мне и то языком трепать надоело.

Орудие – собирательное понятие для разных видов тяжелого огнестрельного оружия, – примерно так повел объяснение Вольцов; артиллерийское орудие в обычном смысле слова – это тяжелое огнестрельное оружие для стрельбы непрямой наводкой с большим углом возвышения. Тогда как зенитная пушка – орудие с отлогой траекторией, с длинным стволом и большой скоростью снаряда. Только дурак, судя по большому углу возвышения, может вообразить, будто в зенитной артиллерии речь идет о навесном огне, ведь цель-то находится в воздухе!

Шмидлинг довольно закивал и стал объяснять дальше.

Это орудие носит название зенитной пушки восемьдесят пять – восемьдесят восемь. В двадцатых годах ее построили на заводе Крупна и продали России. (Вот так так! – подумал Хольт. Большевики – заведомо наши заклятые враги, а Крупп им поставляет пушки!..) Калибр ее в то время составлял 76,2 мм, но русские приделали к этим пушкам новый ствол калибра 85 мм, и, поскольку .этот калибр оказался немного велик для лафета, ствол снабдили дульным тормозом. «А что это такое, потом узнаете». В 1941 году пушки были захвачены нами, стволы рассверлили и калибр увеличили до 88 мм. Отсюда и название – 85/88, по-солдатски – «русский клистир»… »А когда будет у нас смотр, называйте ее настоящим именем!»

Для этого объяснения Шмидлингу понадобилось добрых полчаса.

– Когда будет смотр, вам надо рассказать это без запинки, ясно? – О предстоящем смотре он вспоминал часто и с сокрушением.

Дальше урок повел Вольцов – медлительность Шмидлинга действовала ему на нервы.

– Если я что не так скажу, вы меня поправите, – успокоил он Шмидлинга. Но у того почти не нашлось никаких поправок, пока Вольцов рассказывал о лафете с крестовидным основанием, о шасси, о верхнем и нижнем станке лафета, о домкратах и цоколе.