Текст книги "Шестьдесят рассказов"

Автор книги: Дино Буццати

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

11
ОЧАРОВАННЫЙ БУРЖУА
© Перевод. Р. Хлодовский, 2010

Однажды летом Джузеппе Гаспари, сорокачетырехлетний коммерсант, торговец зерном, приехал в горное селение, где его жена и дети жили на даче. Сразу же по прибытии, после обеда, когда почти все отправились спать, он вышел из дома на прогулку.

Карабкаясь по протоптанной мулами, круто подымающейся в гору тропе, он то и дело озирался по сторонам, оглядывая окрестности. Светило солнце, но, несмотря на это, он испытывал чувство некоторого разочарования. Он-то надеялся, что селение расположено в романтической долине с хвойными и лиственными лесами, окруженной стеною гор. Но это была самая обычная предальпийская долина, закрытая приземистыми, похожими на рождественский пирог пригорками, которые казались безлюдными и мрачными. Места для охотников, подумал Гаспари, сокрушаясь, что так и не сумел – предел мечтаний – пожить хотя бы несколько дней в одной из тех долин, над которыми нависают фантастические скалы и где похожие на замки снежно-белые отели стоят на опушках древних дубрав, овеянных легендами. Он с горечью подумал, что вот так прошла вся его жизнь: ни в чем он вроде бы никогда не нуждался, но все, что имел, всегда было не таким, как ему хотелось бы; он прожил серую, посредственную жизнь, которая никогда не наполняла его радостью.

Тем временем он прошел добрую часть пути. Оглянувшись назад, с удивлением увидел селение, гостиницу, теннисный корт, ставшие вдруг совсем далекими и маленькими. Он намеревался идти дальше, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из-под обрыва.

Тогда, движимый любопытством, он сошел с тропы и, продравшись сквозь заросли, оказался на краю обрыва. Внизу, скрытый от взоров тех, кто шел по обычной дороге, находился дикий овраг с крутыми склонами осыпающегося красного песчаника.

То тут, то там виднелись валуны, кустарник и стволы засохших деревьев. Пятьюдесятью метрами выше овраг сворачивал вправо, врезаясь в гору. Самое подходящее место для змей, раскаленное от солнца и странно-таинственное.

Увидев все это, Гаспари обрадовался, но почему – и сам не знал. Ничего особо примечательного в овраге не было. Тем не менее в душе пробудилось множество острейших чувств, которых он уже давным-давно не испытывал. Он словно бы узнавал эти осыпающиеся откосы, эту заброшенную яму, скрывающую в себе какие-то неведомые тайны, эти маленькие оползни, скользящие по пышущим зноем склонам. Он видел их когда-то давно, сколько раз – и какими изумительными они казались теперь; именно такими были те волшебные земли грез и увлекательных приключений, о которых он мечтал в далекие времена, когда еще можно было все изменить.

Прямо под ним за невинным плетнем из ежевики о чем-то сговаривались пятеро мальчишек. Полуголые, в странных шапках, у всех перевязи и пояса. Они изображали то ли дикарей, то ли пиратов. У одного из них имелось игрушечное ружье с пружиной, стреляющее палочкой. Он был самым старшим, лет четырнадцати. Остальные были вооружены маленькими луками, сделанными из веток орешника; стрелами им служили деревянные прутики.

– Послушай, – говорил самый старший, надолбом которого торчали перья, – меня это не касается… Систо меня не волнует, о Систо позаботишься ты и Джино, надеюсь, вдвоем вы с ним справитесь. Нам надо только составить план, и вот увидите – мы застигнем его врасплох.

Прислушавшись к их разговору, Гаспари понял, что они играют в индейцев или в войну; враги находятся где-то выше, укрывшись в воображаемой крепости, а Систо – это вражеский вождь, самый сильный и страшный. Для штурма крепости пятеро мальчишек нашли доску длиной что-нибудь около трех метров и теперь держали ее под мышкой; она должна была послужить мостом через ров или расщелину (Гаспари как следует не разобрал) во вражеском тылу. Двое из ребят должны были идти по оврагу, изображая лобовую атаку, а остальным троим предстояло атаковать противника с тыла, воспользовавшись для этого доской.

Неожиданно один из мальчиков увидел стоящего на краю оврага Гаспари, пожилого, почти лысого человека с высоким лбом и добрыми глазами.

– Взгляните-ка туда, – сказал он товарищам, которые сразу умолкли, подозрительно оглядывая незнакомца.

– Добрый день, – сказал Гаспари, находясь в прекрасном расположении духа. – Я стоял и смотрел на вас… Так когда же вы пойдете на приступ?

Ребятам польстило, что незнакомый господин, вместо того чтобы накричать на них, вроде бы их даже подбадривает. Но они настороженно молчали.

Тогда Гаспари пришла забавная мысль. Он спрыгнул в овраги, увязая в песке, побежал к мальчикам. Те тут же вскочили на ноги. Он спросил:

– Примете меня? Я понесу доску, для вас она слишком тяжелая.

Ребята робко улыбнулись: чего надо от них этому незнакомцу, которого никто никогда тут не видел? Потом, взглянув на его симпатичное лицо, они сочли возможным проявить к нему снисхождение.

– Но знаешь, там Систо, – сказал самый младший, чтобы посмотреть, не испугается ли он.

– А что, Систо такой уж страшный?

– Он всегда побеждает, – ответил мальчик. – Вцепляется в лицо руками, как будто хочет выцарапать тебе глаза. Он злой…

– Злой? Но мы его все равно одолеем, вот увидишь, – весело заявил Гаспари.

Они двинулись в путь по усеянному камнями дну оврага. Гаспари с помощью одного из мальчиков приподнял доску, которая оказалась много тяжелее, чем он предполагал.

Ребята смотрели на него с изумлением. Занятно: в нем не было и тени того высокомерия, которое всегда проявляют взрослые, позволяя себе поиграть с детьми. Казалось, он делает все совершенно серьезно.

Наконец они дошли до того места, где овраг сворачивал в сторону. Там ребята остановились и, улегшись за камнями, осторожно приподнимая головы, принялись смотреть вдаль. Гаспари последовал их примеру и тоже растянулся на гравии, не заботясь о костюме.

Теперь он увидел другую часть оврага, еще более дикую и странную. Груды красной земли, которая, казалось, вот-вот осыплется, устремлялись ввысь, словно шпили заброшенного собора, и образовывали что-то вроде круга. Вид их внушал смутную тревогу. Казалось, они веками стоят здесь неподвижно, поджидая кого-то. На вершине самой высокой из них, поднимавшейся в конце оврага, виднелось что-то вроде баррикады из камней, из-за которой высовывались три-четыре головы.

– Вон они, видишь их? – прошептал один из мальчиков.

Гаспари кивнул, чувствуя замешательство. Если измерять расстояние на метры, все было вроде бы совсем близко. Тем не менее в какое-то мгновение у него возник вопрос, каким образом они доберутся туда, до той далекой скалы, нависшей над пропастью. Дойдет ли он туда еще до вечера? Однако его сомнения тут же рассеялись. И что это ему взбрело в голову? Ведь дело в какой-то сотне метров.

Двое мальчиков остались ждать. Трое других вместе с Гаспари пошли вокруг, стараясь незаметно вскарабкаться на край оврага.

– Тихо, не спотыкайтесь о камни, – вполголоса заклинал мальчиков Гаспари, больше всех волнующийся за исход операции. – Смелей, еще немного, и мы на месте.

Поднявшись на гребень, они спустились в небольшую, ничем не примечательную лощину, тянущуюся вдоль оврага. Затем продолжили восхождение, таща за собой доску.

План был тщательно разработан. Когда они снова показались над оврагом, крепость индейцев уже была в десятке метров от них, только чуть ниже. Теперь предстояло спуститься в кусты и перебросить доску через узкую расщелину. Враги сидели спокойно, и над ними возвышался Систо, на голове которого развевалось что-то вроде конской гривы; половину его лица скрывала желтоватая картонная маска чудовища. (Тем временем над ними сгущались тучи, солнце померкло, и овраг стал совсем свинцового цвета.)

– Вот и все, – пробормотал Гаспари. – Теперь я пойду вперед с доской.

Придерживая доску руками, он осторожно опустил ее в куст ежевики. Ребята шли следом. Им удалось добраться до установленного места так, что индейцы их не заметили.

Тут Гаспари остановился и задумался. (Тучи все не рассеивались, где-то вдали слышался жалобный крик, похожий на призыв о помощи.) «Что за странная история, – подумал он, – всего лишь два часа назад я сидел за столом вместе с женой и детьми, а теперь нахожусь в этой неизведанной стране за тысячи километров от них и воюю с дикарями».

Гаспари огляделся вокруг. Больше не было ни небольшого оврага, где так хорошо игралось ребятам, ни похожих на рождественский пирог пригорков, ни поднимающейся по долине дороги, ни гостиницы, ни рыжего теннисного корта. Он увидел под собой бесконечные, ни на что не похожие утесы, которые стремительно сбегали в море леса, увидел за лесом мерцание пустыни, а еще дальше – огни, какие-то неясные знаки, говорящие о тайнах мира. А здесь прямо перед ним на вершине скалы стояла зловещая крепость в окружении мрачных покосившихся стен; ее поддерживали столбы, увенчанные выбеленными на солнце человеческими черепами, которые, казалось, смеялись. Край проклятий, мифов, полнейшего одиночества, последняя правда, доступная нашим мечтаньям!

Чуть приоткрытые деревянные ворота (которых не существовало) были испещрены зловещими иероглифами и скрипели под порывами ветра. Гаспари подошел к ним совсем близко, до ворот оставалось не больше двух метров. Он начал медленно поднимать доску, чтобы перебросить ее через расщелину.

– Измена! – в ту же минуту закричал Систо, обнаружив их.

Он вскочил со смехом, держа в руках громадный лук. Увидев Гаспари, он на мгновенье замешкался, затем извлек из колчана деревянную палочку, невинную стрелу, положил ее на тетиву и прицелился.

Но Гаспари увидел, как из полуоткрытых ворот, разрисованных непонятными знаками (на самом деле их не существовало), вышел колдун, тело которого несло на себе следы проказы и адского пламени. Гаспари увидел, как колдун распрямился, став вдруг очень высоким; глаза его были безумны, а в руках, которыми двигала какая-то дьявольская сила, колдун держал лук. Гаспари бросил доску и в ужасе подался назад. Но колдун уже пустил стрелу. Пораженный в грудь, Гаспари упал на камни.

Гаспари вернулся в гостиницу, когда наступил вечер. Он устал и, совсем обессилев, рухнул на скамейку подле входной двери. Постояльцы входили и выходили, некоторые здоровались с ним, другие не узнавали, так как стало совсем темно.

Но, погрузившись в себя, Гаспари не обращал ни на кого внимания. И никто из тех, кто проходил мимо, не замечал, что в груди у него застряла стрела. Хорошо обструганная темного цвета палочка из какого-то очень твердого дерева поднималась сантиметров на тридцать над его рубашкой, из самой середины кровавого пятна. Гаспари уставился на нее с тихим ужасом, к которому примешивалось счастливое любопытство. Он попробовал вытащить стрелу, но ему стало очень больно. Должно быть, зазубренный наконечник крепко застрял в теле. А из раны все время сочилась кровь. Он чувствовал, как она стекает по груди, животу, скапливается в складках рубашки.

Наконец-то наступил час Джузеппе Гаспари – во всем своем поэтичном великолепии, но жестокий. По всей вероятности, подумал он, ему предстоит умереть. Но зато как он отомстил жизни, как отомстил он всем этим вечно окружавшим его жалким людишкам с их нудными разговорами и скучными лицами. Какая великолепная месть! О, он возвращался теперь не из маленькой, вдоль и поперек исхоженной долины, что в двух шагах от гостиницы «Корона». Нет, он возвращался из дальних земель, скрытых от людской пошлости, из самого что ни на есть волшебного царства. Чтобы добраться туда, другим (не ему) потребуется переплыть океаны, а потом еще долго идти по негостеприимной безлюдной местности, преодолевая враждебность природы и человеческую слабость. И кто сказал, что они доберутся когда-нибудь до этого волшебного царства? Тогда как он…

Да, он, мужчина за сорок, стал играть вместе с ребятами, разделяя их детскую веру; но вот только ребята относились к ней с ангельской непринужденностью, а он верил всерьез, натужно и яростно; вера эта неизвестно как вызревала в нем за годы его жалкого прозябания. Твердая вера, такая, что все стало вдруг совсем взаправдашним: долина, индейцы, кровь. Он вошел в мир, который не был уже миром его сказок, перейдя границу, которую в определенном возрасте нельзя переступать безнаказанно. Он сказал тайной двери: «Отворись!», сказал как бы шутя, но дверь в самом деле отворилась. Он сказал: «Индейцы!» – и так оно и вышло. «Игрушечная стрела» – и самая настоящая стрела поразила его насмерть.

Он заплатил за дерзновенное очарование, рассчитался; он зашел слишком далеко, чтобы можно было вернуться, но зато как он отомстил за себя! Жена, дети, приятели по гостинице ждали его к ужину, они ждали его на вечерний бридж! Бульон с сухариком, вареное мясо, последние известия по радио – смешно! Для него, вышедшего из сумрачного заповедного мира!

– Беппино! – окликнула жена с верхней террасы, где был накрыт стол. – Беппино, чего ты там разлегся? Где это ты пропадал? Ты все еще в гольфах? Ты что, не будешь переодеваться? Ты знаешь, что уже девятый час? Мы проголодались.

Аминь! Слышал ли ее Гаспари? Или он уже был слишком далеко? Он вяло махнул рукой, словно бы прося, чтобы к нему не приставали, пусть они обходятся без него, ему нет до них никакого дела. Он даже улыбнулся. Его лицо выражало острую радость, хотя он уже почти не дышал.

– Ну же, Беппино, – кричала жена, – не заставляй себя ждать! Что с тобой? Почему ты не отвечаешь? Можно узнать, почему ты молчишь?

Он наклонил голову как бы в знак согласия и уже не поднял ее. Теперь-то он настоящий мужчина, а не жалкая тряпка. Герой, уже не слизняк, не такой, как все прочие; нет, теперь он много выше их. И – один.

Его голова свесилась на грудь, словно приноравливалась к смерти, а холодеющие губы продолжали презрительно ухмыляться: я победил тебя, жалкий мир, тебе не удалось меня удержать.

12
КАПЛЯ
© Перевод. Ф. Двин, 2010

Капля воды поднимается по ступенькам лестницы. Слышишь? Лежа на кровати, в темноте, я слежу за ее осторожным движением. Как она это делает? Подпрыгивает? Тик, тик, тик – доносится до меня дробно. Потом капля замирает и иногда всю оставшуюся часть ночи не дает больше о себе знать. И однако же она поднимается. Со ступеньки на ступеньку перемещается вверх, в отличие от всех других капель, падающих, в полном соответствии с законом всемирного тяготения, только вниз и производящих при падении короткий щелкающий звук, знакомый всем людям на Земле. А эта нет: медленно всходит она по лестничным маршам подъезда «Е» нашего огромного многоквартирного дома.

И заметили это не мы, так тонко все чувствующие и такие впечатлительные взрослые, а девочка – служанка со второго этажа, заморенное, невежественное существо. Она услышала каплю однажды поздним вечером, когда весь дом уже засыпал. Послушав немного, девочка не выдержала, встала с постели и побежала будить хозяйку.

– Синьора, – зашептала она, – синьора!

– Что такое? – спросила хозяйка, вздрогнув. – Что случилось?

– Там капля, синьора, капля, которая поднимается по лестнице!

– Что-что? – спросила та оторопело.

– Там капля поднимается по ступенькам, – повторила служаночка, чуть не плача.

– Да ты с ума сошла! – напустилась на нее хозяйка. – Марш в постель, сейчас же! Ты просто пьяна, бесстыжая! То-то я стала замечать по утрам, что вино в бутылке убывает! Ах ты, грязная тварь! Если ты думаешь…

Но девчонка уже убежала к себе и забилась под одеяло.

«И взбредет же в голову такое!.. Вот дура!..» – думала, лежа в тишине, хозяйка – спать ей уже не хотелось. Но, невольно вслушиваясь в царящее над миром ночное безмолвие, она вдруг тоже различила эти странные звуки. Действительно, по лестнице поднималась капля.

Как примерная хозяйка, синьора хотела было встать и посмотреть, в чем дело. Да разве что-нибудь разглядишь в тусклом свете маленьких лампочек, освещающих пролеты? Как станешь искать среди ночи на темной лестнице и еще по такому холоду какую-то каплю?

Назавтра слух о капле пополз из квартиры в квартиру, и теперь уже все в доме о ней знают, хотя и предпочитают об этом не говорить: в такой глупости стыдно даже признаться. И теперь в темноте, когда на весь род людской наваливается ночь, уже многие напрягают слух: кому мерещится одно, кому – другое.

В иные ночи капля молчит. А иногда, наоборот, на протяжении нескольких часов только и делает, что поднимается все выше, выше; и начинаешь думать, что она больше вообще не остановится. Когда кажется, что эти еле слышные звуки замирают у твоего порога, сердце начинает отчаянно биться: слава Богу, не остановилась, вон удаляется – тик, тик, теперь пойдет на следующий этаж.

Я точно знаю, что жильцы с бельэтажа уже чувствуют себя в безопасности. Раз капля, думают они, прошла мимо их двери, значит, она больше их не побеспокоит. Пусть теперь волнуются другие, как, например, я, живущий на седьмом этаже, а им уже не страшно. Но откуда они знают, что в следующую ночь капля возобновит свое движение с того места, где она остановилась в предыдущую, а не начнет все сначала, отправившись в путь с самых нижних, вечно сырых и почерневших от грязи ступенек? Нет, все-таки и им нельзя чувствовать себя в безопасности.

Утром, выходя из дома, все внимательно разглядывают ступеньки: может, хоть какой-то знак остался? Но, как и следовало ожидать, ничего не находят – ни малейшего отпечатка. Да и вообще, кто станет утром принимать эту историю всерьез? Утром, когда светит солнце, человек чувствует себя сильным, он прямо-таки лев, хотя еще несколько часов назад трясся от страха.

А может, те, с бельэтажа, все-таки правы? Впрочем, и мы, поначалу не слышавшие и не подозревавшие ничего, считавшие себя вне опасности, с некоторых пор по ночам тоже стали улавливать какие-то звуки. Да, верно, капля пока еще далеко. До нашего слуха доносится через стены лишь едва различимое тиканье, слабый его отголосок. Но ведь это означает, что она поднимается, подходя все ближе и ближе.

И ничего не помогает, даже если ты ложишься спать в самой удаленной от лестничной клетки комнате. Лучше уж слышать этот звук, чем проводить ночи, гадая, раздастся он сегодня или нет. Те, кто живет в таких дальних комнатах, иногда не выдерживают, пробираются в коридор и, затаив дыхание, стоят в ледяной передней за дверью, слушают.

А услышав ее, уже не осмеливаются отойти, объятые неизъяснимым страхом. Но еще хуже, когда все тихо: вдруг именно в тот момент, когда ты вернешься в постель, этот звук возобновится?

Странная какая-то жизнь. И некому пожаловаться, нечего предпринять, негде найти объяснение, которое сняло бы с души тревогу. Невозможно даже поделиться с жильцами из других домов, с теми, кто не испытал этого на себе. Да что еще за капля такая? – спрашивают они, раздражая своим желанием внести в дело ясность. Может, это мышь? Или выбравшийся из подвала лягушонок? Да нет же! А может, вообще все это надо понимать иносказательно, не сдаются они, к примеру, как символ смерти? Ничего подобного, синьора, это просто-напросто капля, но только она почему-то поднимается по лестнице.

Ну а если заглянуть глубже, может, мы таким способом пытаемся передать свои сновидения и тревоги или сладкие мечты о тех далеких краях, где, как нам кажется, царит счастье? В общем, нет ли здесь поэтического образа? Чепуха! А не тяга ли это к еще более далеким – совсем уже на краю света – землям, которых нам никогда не достичь? Да нет же, говорю вам, это не шутка, и не нужно искать здесь никакого двойного смысла. Увы, речь идет, по-видимому, просто о капле воды, которая ночами поднимается по лестнице вверх. Тик, тик – крадучись, со ступеньки на ступеньку. Потому-то и страшно.

13
СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ
© Перевод. Г. Богемский, 2010

Король, сидевший за огромным письменным столом из стали и алмаза, поднял голову и прислушался.

– Черт возьми, что это поют мои солдаты?

В тот момент мимо дворца, по площади Коронации, в самом деле проходил по направлению к границе батальон за батальоном; печатая шаг, солдаты пели. Жизнь легка, враг обращен в бегство, и там, в далеком краю, им осталось лишь пожинать лавры победы. Король тоже чувствовал себя великолепно и был полон уверенности в своих силах. Еще немного – и ему покорится весь мир.

– Это солдатская песня, ваше величество, – пояснил первый советник, с головы до пят закованный в броню, согласно предписаниям военного времени.

– Неужели у них не нашлось ничего повеселее? – удивился король. – Ведь Шрёдер сочинил для моей армии прекрасные марши. Я сам их слышал. Для солдат как раз то, что надо!

– Что вы хотите, ваше величество? – развел руками старый советник, больше, чем обычно, сгибаясь под тяжестью лат и оружия. – У солдат, как у детей, свои странности и прихоти. Будь у нас самые красивые марши в мире, они все равно предпочтут свои песни.

– Но эта песня звучит совсем не воинственно, – возразил король. – Им как будто бы даже грустно. А грустить у них, мне кажется, нет никаких причин.

– Ни малейших! – подтвердил советник с подобострастной улыбкой, намекая на то, что дела короля идут как нельзя лучше. – Притом, возможно, это всего лишь любовная песенка, и больше ничего.

– А каков ее текст? – не отставал король.

– По правде говоря, не знаю, – пожал плечами старый граф Густав. – Я распоряжусь, чтобы мне доложили.

Батальоны прибыли на границу и нанесли противнику сокрушительное поражение, значительно увеличив территорию королевства; гром побед разносился по всему миру; топот королевской конницы уже едва долетал с бескрайних равнин, с каждым днем удаляясь от серебряных куполов дворца. А над солдатскими биваками, раскинувшимися под чужим небом, плыла все та же песня – не веселая, не победная и боевая, а грустная, полная горечи. Солдаты ели до отвала, носили мундиры тонкого сукна, мягкие сафьяновые сапоги, теплые шубы, а сытые кони легко несли их из одной битвы в другую, все дальше от дома, и уставали под тяжестью лишь одного груза – захваченных вражеских знамен. Но генералы удивлялись:

– Черт возьми, что это поют солдаты? Неужели у них не нашлось ничего повеселее?

– Такие уж они от природы, ваше превосходительство, – отвечали вытянувшиеся в струнку офицеры генерального штаба. – Ребята хоть куда, но есть у них свои странности.

– Подозрительная странность, – хмурясь, говорили генералы. – Такое впечатление, что они вот-вот заплачут. И чего им не хватает? Чем они недовольны?

Солдаты победоносных полков, каждый в отдельности, были всем довольны. В самом деле, чего еще желать? Одна победа за другой, богатые трофеи, в каждом городе, в каждом селении новые женщины, уже не за горами триумфальное возвращение. На лицах солдат, пышущих силой и здоровьем, было прямо написано, что враг скоро будет окончательно стерт с лица земли.

– А каковы слова этой песни? – любопытствовал генерал.

– Слова-то? Да слова дурацкие, – отвечали офицеры генерального штаба, как водится, осторожные и немногословные.

– Пусть дурацкие, но все-таки – о чем там говорится?

– Точно не могу сказать, ваше превосходительство, – отвечал один из офицеров. – А ты, Дилем, знаешь?

– Слова этой песни? Сказать по правде, нет. Но здесь капитан Маррен, наверное, он…

– Я, право, затрудняюсь, господин генерал, – смутился Маррен. – Однако, если позволите, мы спросим у сержанта Петерса…

– Ну давайте же, хватит резину тянуть… Бьюсь об заклад… – Генерал внезапно осекся.

Прямой как палка сержант Петере предстал перед генералом и, немного робея, стал докладывать:

– В первом куплете, ваше превосходительство, слова такие:

 
Через поля и села
Под барабан веселый
Приказ вперед идти…
Но не найти назад пути,
Но не найти назад пути,
Любимая, навек прости!
 

А потом идет второй куплет, который начинается так: «Туда-сюда, сюда-туда…»

– Что-что? – переспросил генерал.

– Так точно, именно так, ваше превосходительство, «туда-сюда, сюда-туда»…

– Что значит «туда-сюда, сюда-туда»?

– Не могу знать, ваше превосходительство, песня такая.

– Ну ладно… А дальше какие слова?

 
Туда-сюда, сюда-туда,
Вперед, вперед мы шли всегда,
И вместе с нами шли года…
Там, где со мной прощалась ты,
Там, где со мной прощалась ты,
Торчат могильные кресты.
 

И есть еще третий куплет, но его почти никогда не поют. В нем…

– Нет-нет, хватит, с меня довольно и этого, – отмахнулся генерал, и сержант, повинуясь, щелкнул каблуками.

– Прямо скажем, песня не слишком веселая, – выразил свое мнение генерал, когда нижний чин вышел из комнаты. – Во всяком случае, для войны не очень подходит.

– Действительно, никак не подходит, – почтительно закивали офицеры генерального штаба.

Каждый вечер, по окончании битвы, когда еще дымилось, не успев остыть, поле боя, к королю слали гонцов с добрыми вестями. Города были украшены флагами, незнакомые люди обнимались на улицах, звонили колокола церквей… Но если кому случалось проходить ночью по окраинам столицы, он непременно слышал мужской, или женский, или девичий голос, поющий ту самую, неведомо когда и кем сложенную песню. Она и впрямь была довольно грустная, в ней таилась глубокая покорность судьбе, но люди, даже юные белокурые девушки, облокотившись на подоконник, пели ее, забывая обо всем на свете.

Никогда еще в мировой истории, начиная с древних времен, не было таких блистательных побед, таких удачливых армий, таких талантливых генералов, никто не помнил таких стремительных марш-бросков и такого обилия завоеванных земель. Даже самый захудалый солдат-пехотинец к концу войны становился настоящим богачом – так много добычи приходилось на его долю. Сбывались самые дерзкие надежды. В городах по вечерам ликовал народ, вино лилось рекой, плясали даже нищие. А между двумя стаканами вина всегда хочется спеть, затянуть в тесном кругу друзей какую-нибудь нехитрую песенку. «Через поля и села…» – слышалось повсюду, и песня звучала целиком, включая третий куплет.

А когда новые батальоны, отправляясь на войну, проходили по площади Коронации, король, приподняв голову над пергаментными свитками и рескриптами, прислушивался к песне и сам не мог объяснить, почему у него портится настроение.

Полки шагали через поля и села, из года в год продвигаясь все дальше, и неизвестно было, когда же наконец они вернутся назад. А тем временем они теряли одного за другим тех, кто бился об заклад, уверяя, что вскоре придет последний долгожданный приказ. Битвы, победы, победы, битвы… Войска уже были невероятно далеко, в неведомых краях, носивших такие мудреные названия, что и не выговоришь.

И это продолжалось – от одной победы к другой! – до тех пор, пока площадь Коронации не обезлюдела, окна королевского дворца не заколотили досками и до городских ворот не донесся грохот приближающихся вражеских колесниц. А на далеких равнинах, где проходили непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых раньше не было, – однообразный лес деревянных крестов… до самого горизонта кресты, кресты – и ничего больше. И все потому, что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня. Король и его генералы вполне разумно сочли ее неподходящей для войны. Этот простенький мотив, эти безыскусные слова были голосом самого рока: неустанно, год за годом он предостерегал людей. Но король, полководцы, многоопытные министры оставались глухи, как камни. Никто не внял этому голосу, никто, кроме простых, увенчанных славой солдат, тех, что устало шагали в сумерках по дальним дорогам навстречу смерти и пели свою песню.