Текст книги "Двери в полночь"

Автор книги: Дина Оттом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– А что там, за дверью?

– Тренировочный зал. Спокойной ночи, – и дверь за Оскаром закрылась.

9

Кто-то тряс меня за плечо.

– Ммм?..

– Черна, вставай, – это был голос Оскара, и я подскочила как ужаленная, натягивая на себя одеяло до ушей: проклятая привычка спать голой!

– Ой, я не думала, что ты… Ты не мог бы…

Он только улыбнулся, глядя на мое замешательство и стремительно багровеющие щеки, и отвернулся, приподняв руки в примирительном жесте.

– Успокойся, я ничего не видел.

– Тем лучше, – я быстро нашарила футболку и джинсы, – поверь, я просто берегу твою психику.

Он хмыкнул и покачал головой:

– Ты к себе несправедлива.

– Еще как справедлива! – Я вынырнула из узкого ворота футболки. Он снова хмыкнул, и мы вышли из комнаты.

– А почему у меня там нет окон?

– Здесь их тоже нет. Это чтобы тренирующийся не знал, какое время суток, и не мог понять, сколько времени прошло. Эффект достигнутой цели: ты могла бы, например, тренироваться еще, но видишь, что вечер или, наоборот, утро, и срабатывает рефлекс «пора отдохнуть», – он открыл дверь тренировочного зала, пропуская меня вперед.

Зал очень напоминал обычный спортивный в школе: шведские стенки, маты в углу.Только под потолком были прикреплены несколько непонятных мне приспособлений, да у дальней стены висела боксерская груша и еще что-то непонятное.

– А это зачем? – Я указала на это «что-то» под потолком. Немного напоминало площадку канатоходца, только каната не было.

– Это для тренировки птичьих, – пояснил Оскар, скидывая рубашку в угол на скамью. Я невольно задержалась на нем взглядом. Он все еще был прекрасен. И всегда будет. Я же и так больше напоминала куль, пережатый посередине, а уж на его фоне…

– Привыкай, – меж тем продолжал Оскар, – в ближайшее время ты будешь проводить здесь 23 часа в сутки.

Я недоверчиво на него вылупилась.

– Я не шучу. Занятия будут прекращаться, только когда ты будешь падать от усталости. В прямом смысле.

По спине пробежал холодок. Кажется, я капитально влипла. Грела только одна мысль: когда я отсюда выйду, мое тело избавится от лишнего мяса, непонятного назначения, руки станут сильными, ноги – быстрыми, и вообще, вся я буду как Никит а .

Я вдохнула поглубже:

– Поехали!

Оскар улыбнулся, и его улыбка не предвещала ничего хорошего.

Полетели дни. Оскар, в основном, стоял рядом и, скрестив руки на груди, ухмылялся, глядя на мои мучения. Груша стала моим ближайшим другом – ни с кем еще я не проводила столько времени. Когда от ударов уже кровоточили костяшки (никаких перчаток и бинтов!), а плечи болели, Оскар, благодушно улыбаясь, велел переходить на ноги. Теперь я пыталась пнуть ее и не упасть. Получалось плохо. Конечно, первым делом я опробовала киношный удар ногой с разворота, который столько раз видела в фильмах. Не тут-то было! Равновесие я потеряла почти сразу, да еще и груша, качнувшись в мою сторону, наподдала – в общем, я оказалась на полу, пребольно стукнувшись всем, чем положено. Маты Оскар умышленно запретил. К счастью, только спортивные, так что я с чистой совестью могла высказать все, что думала.

Тренировались мы действительно много. И долго. Когда я только на минуту садилась, Оскар тут же подхватывал меня под мышки и пинком отправлял обратно к груше. Перспектива быть как Никит а уже не казалось мне такой радужной, но, как и всегда последнее время, выбора у меня не было. Когда поставить меня на ноги не мог уже даже пинок, Оскар давал отмашку, и я ползла к себе в комнату спать, зачастую даже не раздеваясь. Снов не было – только темное благословенное забытье, которое будет нещадно прервано сильной рукой, за шкирку втаскивающей меня в зал. По утрам у меня болело все тело, от макушки до кончиков пальцев, а на грушу я даже смотреть не могла, но под строгим взглядом желтых глаз приходилось двигаться через боль. Сначала я подвывала, потом только морщилась, потом мне стало западло (да, именно так!) показывать, что мне больно. А потом боль вдруг отступила.

Мне казалось, что я немного меняюсь, во всяком случае руки и ноги точно стали сильнее, но в моей тюрьме не было зеркала. На мой вопрос Оскар ответил, что у этого решения тоже есть какая-то невероятная психологическая подоплека. Со временем я стала забывать, как выгляжу. Я пыталась понять, как у Оскара хватало времени на меня и на основную работу. Поскольку часы у меня забрали, а окон не было, я ничего не могла сказать о прошедшем времени. Иногда мне казалось, что я тут всего пару дней, разбитых на много коротеньких промежутков, иногда – что прошла уже вечность, и вся моя жизнь состояла только из этого зала. Во всяком случае, я могла сказать точно, что пару раз мне удавалось выспаться, – значит, у Оскара на работе был аврал.

– Ты дерешься как человек, вот в чем твоя проблема, – однажды сказал мне Оскар, подойдя к груше. Я проблемы уже не видела – по сравнению с тем, какой я была раньше, сейчас я превратилась в один сплошной комок мускулов.

– Ну, извини, – пробурчала я, недовольная его замечанием, – я двадцать пять лет была человеком!

– А вот и нет. Если бы ты слушала меня дальше, вместо того чтобы хлопать дверью, – я покраснела и опустила глаза, но Оскар продолжал: – То знала бы, что, в отличие от вампиров, которые не могут размножаться и часть своего существования являются людьми, оборотни никогда людьми в полном смысле слова не были. Это… все равно, что девочку до полового созревания считать мальчиком только потому, что у нее еще грудь не выросла! Она все равно женщина, просто отличия проявятся позже.

Ну и аналогии…

– Хочешь сказать, что я всегда была оборотнем и все такое, только сама этого не знала? – с сомнением спросила я.

– Да. Вспомни, наверняка было что-то, что не вписывалось в обычную жизнь.

Я честно наморщила лоб. И тут вспомнила, как умирала от обилия запахов под утро, как кружилась от них голова, как мне приходилось забивать их сигаретой… Кажется, можно было ничего не говорить.

– Но как я могу драться еще? С тех пор прошло уже два месяца, а я еще ни разу не превратилась снова! Для меня я все равно все еще человек, – возразила я.

– Именно. Вот с этим и надо бороться. Ударь грушу.

Я пожала плечами и двинула по груше со всей силы – она заметно качнулась от меня, а на обратном ее движении я успела отскочить в сторону. Боли в руках больше не было.

– Для человека – хорошо, – Оскар отодвинул меня в сторону, – а теперь смотри, как должно получиться у оборотня. Вариантов два: общий и точечный. Сначала общий.

Он пару секунд смотрел на грушу, а потом просто ударил по ней на уровне своего плеча – без замаха и без видимых усилий. Груша сорвалась с крепления, пролетела пару метров в воздухе и тяжело упала на пол. Я такое только в кино видела.

– А теперь точечный, – не обращая внимания на мое изумление, он взял грушу под мышку без видимых усилий и прицепил на место. Я на всякий случай отошла в сторонку.

Короткий удар с легким возвращением руки назад – и внутренности груши, кружась в воздухе, опадают на пол. В ней аккуратная дыра, по диаметру чуть больше кулака Оскара.

– Ааа… – прохрипела я, не в силах выдать больше ни слова. А мне-то казалось, что я продвинулась вперед! – Как это? И почему ты меня тут гонял как дурочку?

– Ну, – он улыбнулся, отряхивая руки от шелухи и обрывков кожи, – тебе надо было разогреться как следует и – ты будешь смеяться – поверить в себя. Иначе не получится.

Я надулась. Конечно, не помогло.

– Итак, – Оскар уже вешал на крюк вторую грушу, – вперед. Тренируйся, а я пошел. И когда я вернусь, она должна быть прорвана.

И он вышел. А я осталась один на один с этой махиной.

Лупила я по ней долго. Уже даже ноги отказывались меня держать, а я все била ее и била, вспоминая Уму Турман в «Убить Билла».

– Мучаешься?

Я подскочила. Кроме Оскара, сюда никто не заходил, он ушел на смену, и я точно знала, что никто меня не побеспокоит. Это оказался Шеф.

– Есть немного, – я облегченно улыбнулась, радуясь нежданному перерыву, – босс велел к его возвращению порвать грушу, как тузик грелку.

– Сурово, – пожалел меня Шеф. Он был немного растрепан, а под глазами залегли круги, но выглядел все равно как с рекламы мужских духов. – А я тут решил, что немного кофеина тебе не повредит.

Я была готова броситься ему на шею. Мы уселись на скамейку, потягивая кофе из бумажных стаканчиков. Прихлебывая горячий напиток, я вспомнила, что ела последний раз сто лет назад, но это, кажется, никого не заботило. Да и голода я почему-то не чувствовала.

Шеф как-то грустно косился на меня. Точнее, на мои руки.

– Что-то не так? – Я решила идти напролом.

Он вздохнул:

– Да нет, все так, все правильно. Просто не могу видеть, как нежные девичьи ручки превращаются в два куска отбивной.

Я удивленно посмотрела на свои руки. С тех пор как я сюда попала, у меня совершенно не было времени обратить внимание на себя. Я просто падала спать и надеялась, что пробуждение наступит попозже. Руки и правда изменились. Ногти обломались, кожа грубая, испещренная ссадинами – какие-то уже зажили, какие-то еще кровоточили. Зрелище то еще…

– Но ведь так не навсегда? – обеспокоенно спросила я его, думая, как буду выглядеть в будущем.

Шеф улыбнулся, глядя в свой кофе.

– Нет. Конечно, нет. Тебе просто надо пройти определенный рубеж. В голове ты все еще человек, поэтому ты устаешь, и кожа твоя разрывается от ударов…

Мы замолчали. Ну конечно, человек! Это им уже по черт-те сколько лет, и они привыкли к своей сущности…

И тут меня кто-то дернул за язык.

– Шеф, а ты кто? – выпалила я и сама испугалась своей смелости.

Он оторвался от кофе и повернул голову ко мне. Шеф разглядывал меня долго, так что стало не по себе, хотя я и знала, что он просто ищет в моем лице ответ, стоит ли мне доверять.

– Я пришел из сказки, – наконец ответил он и встал. – Мне пора.

– Спасибо за кофе! – По телу разлилось тепло, и жить стало проще.

Он уже совсем было подошел к двери, когда неожиданно обернулся:

– Хочешь совет?

– Конечно! – Я обняла грушу и повисла на ней.

– Попробуй не просто бить. Ощути силу, которая в тебе скрыта. Когда замахиваешься и твоя рука несется вперед – возненавидь эту грушу! Оборотнями движет ярость.

Я кивнула, и дверь за ним закрылась.

– Хм… – Оскар задумчиво разглядывал наполовину оторванную грушу. Весь его облик выражал глубочайшее сомнение в происходящем. – Похоже, ты и правда ее двинула со всей дури. А дури в тебе, похоже, много, – наконец заключил он, – и я бы хотел, чтобы ты повторила сей подвиг при мне.

Я, хоть и до сих пор едва могла отдышаться, согласно улыбнулась. Как ни банально звучал совет Шефа, он помог. В очередной раз замахнувшись, я вдруг почувствовала, что у меня в руке спрятана пружина, способная разнести не только эту разнесчастную грушу, но и все вокруг. К сожалению, к тому моменту, когда рука уже почти достигла кожаной поверхности, на меня обрушились сомнение и неуверенность, так что удар вышел вполсилы, если не в четверть.

Оскар вытащил на свет еще одну грушу – совершенно целую, – отошел в сторону и скомандовал: «Вперед».

Возможно, сказался многодневный недосып. Или голод, который хоть и не терзал меня постоянно, но подсознательно я его чувствовала. Мне не хотелось думать, что причиной оказался равнодушный тон Оскара или его неуверенность в моих силах. Однако меня вдруг захлестнула ярость. Такая бешеная и всепоглощающая, что я даже стала плохо видеть. Легкий замах – «Что за хрень тут передо мной?!» – и груша полетела в другой конец зала, сорванная с крепежа. Волна раздражения охватила меня на долю секунды – «Я тут, а она там, далеко!» – и уже оказалась рядом с ней, молотя ее двумя руками и радостно наблюдая, как разрывается ее кожа и обнажается нутро. Но облегчение все не наступало, огненная злость только больше и больше разжигалась во мне, и я понимала, что это только начало. И тут я вдруг увидела мой двор.

Темно. Трое парней идут сзади. Я слышу их шаги.

Удар-удар-удар. Под руками уже одна дыра.

Они окликают меня. Я пытаюсь бежать. Меня ловят за рукав, начинают дергать.

Мои руки стали двигаться еще быстрее, хотя казалось, что я и так была на пределе.

И вдруг другая, застарелая ярость сменила проступивший было страх. Я вывернулась из рук одного, толкнула другого.

Боль пронзает все тело, руки и ноги. Если это происходит там, то почему так больно здесь?! Я чувствую, что со мной что-то не так.

Я вижу недоумение на их лицах, которое сменяется страхом, а потом и откровенным ужасом.

Что-то не так.

Что со мной?! Я чувствую силу, огромную силу, просыпающуюся во мне. Мои руки сильны, неимоверно сильны. Они поднимают меня наверх. Я могу уйти, могу убежать. Улететь.

Но что-то снова не так, мои чувства там и сейчас рознятся. Я чувствую, что воздух стал мне подвластен, но мои руки, мои невероятно сильные руки продолжают колотить остатки груши, кулаки уже достают до деревянного пола, и дерево разлетается в крошку.

Нельзя простить. Обидели, напугали. Да кто они такие?! И я пикирую вниз, на них. Они пытаются убежать, но я вижу их намного лучше, чем можно подумать. Или не вижу, а… слышу?! Я падаю вниз, на спину одного из них. Что это, чем я ухватила его? Я удивленно смотрю вниз, себе под ноги, но ног нет, есть лапы с когтями. Они впились в спину в синтетической куртке, и под ними проступает кровь. На мгновение мне становится противно, и я выпускаю его. Он валится кулем.

Я поднимаюсь выше.

Где я? Куда я поднимаюсь? Что происходит со мной? Я же не на улице, передо мной зал, а внизу стоит человек… Нет, не человек, зверь – такой же, как и я. Другой, но такой же, и я вижу, как бурлит в нем сдерживаемая ярость.

Я снова вижу их, они сидят сжавшись, лица их перекошены ужасом, рты открыты, но они даже не могут кричать. Их беспомощность и паника вселяют в меня отвращение, которое подстегивает мои действия. Руки… крылья… Я не знаю, что это, – я бью, и бью, и бью, пока они не падают и не перестают просить о пощаде.

Я чувствую, как эта дарующая силу ярость начинает утихать во мне, и тело сводит судорога, немыслимая, я кричу от боли. Я смотрю вокруг: кровь, кровь, клочья одежды и снова кровь. Я кричу и падаю. Темнота.

Но что-то не так. Что-то мешает мне провалиться в темноту и все забыть. Часть меня – там, в благословенной тишине. Но часть где-то… здесь. Кто здесь?! Меня захлестывают страх и обида, я снова превращаюсь в согнутую пружину и пытаюсь понять, что за человек мешает мне.

Но это не человек. Это мой брат по образу. Он что-то кричит мне оттуда, снизу…

– Черна, держись! Держи себя в руках, постарайся оставаться на уровне!

В мозгу начинает медленно проясняться. Очень медленно.

Я моргаю. Осматриваюсь, и на мгновение у меня кружится голова: я под самым потолком, держусь руками за ту самую площадку канатоходца. Держусь. Руками. А что за мышцы сейчас напряжены до предела? Мозг почти кипит, пытаясь понять, что со мной. И тут на меня снова наваливается благословенный туман, но я стараюсь отогнать его и понять, что он пытается от меня скрыть. Вот так, аккуратно, без рывков… Что же я так не хочу принимать, что готова упасть в обморок на десятиметровой высоте?

Крылья.

У меня за спиной бьются крылья. Автоматически, без моего контроля – так человек моргает или идет. Или дышит. Как только я поняла это и смогла почувствовать мышцы, ритм тут же сбился, и я полетела вниз. Взмах – вверх, взмах-взмах!..

Я зависла где-то посередине, совсем недалеко от Оскара. Я вижу его лицо. Вижу так ясно и четко, как не видела никогда. Я слышу, как бьется его сердце, вижу как бьется жилка под челюстью, отсчитывая пульс.

Я открываю рот, чтобы позвать его, но получается только хрип и писк.

– Довольно, успокойся. Ты молодец, молодец, – он осторожно подходит ко мне, боясь спугнуть, но он не человек, опасности нет, и я позволяю себе упасть еще немного ниже.

Он протягивает мне руки, взмах, меня подкидывает вперед, и я падаю в них.

– Молодец, девочка, молодец… – Он гладит меня по голове, а я слышу, как стучит его сердце. Я держусь руками за его рубашку, а он аккуратно расправляет мои крылья, чтобы не сделать мне больно.

– Болит… – жалуюсь я. Болит и правда все тело, сбитые в кровь руки и особенно – спина. Где-то между позвоночником и лопатками.

– Успокойся, – шепчет он мне на ухо, – просто запомни, что ты сейчас чувствуешь, и успокойся.

Я прикрываю глаза. Оскар. Тот, кто спас меня. Кто простил меня. Кто нашел меня. Оскар.

Покой. Доверие. Они падают на меня, как тяжелое одеяло, и я уже готова наконец провалиться в темное уютное ничто, но тут тело выворачивает, я выгибаюсь дугой – и наконец замираю. Я чувствую, что лишних мышц нет, я снова человек. Глаза закрываются, я понимаю, что он несет меня в мою «комнату», на кровать. Я уже почти сплю и успеваю только спросить:

– Оскар, кто я?

– Летучая мышь, – я слышу, как его голос улыбается мне.

Летучая мышь…

Я приоткрываю один глаз и смотрю на свою руку. Кожа гладкая и бледная – ни следа ударов. Только огромные когти царапают простыню.

10

– Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень – летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает… Ай!

Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму – оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.

– Зрелище было интересное, – признался Оскар, сочувственно косясь на меня, – я такого прежде не встречал. А ты?

– В том-то и дело, – Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, – что такой вариант алогичен. Оборотень – сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.

– Сами вы утконос… – слабо проблеяла я из кресла, – когда вы меня уже домой отпустите? Я устала… И дайте маме позвонить, – вдруг осенило меня.

– Звони, деточка, кто тебе мешает, – Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро» – такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди…

Я отложила грелку на стол – как бы случайно прямо на документы Шефу – и набрала номер дома.

– Привет, мам! Это я!

– Чирик! – Я услышала, как она улыбается. – Как ты там? И где это твое «там»?

По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.

– Мое «там»… – Я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию. – Ну… Я не так уж чтобы очень далеко.

Мама хихикнула:

– Выкрутилась! Слушай, Чирик… – Ее голос вдруг посерьезнел. – Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?

– Знаю, – мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, – мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!

Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа:

– Чир, скажи мне только… Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?

– Что ты! – Я даже руками замахала. – Конечно, нет! Тут все совершенно безопасно!!

– Деточка, – она вздохнула, – безопасно за такие деньги не бывает.

– Ну… – протянула я. И замолчала.

Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа – знает разве что Оскар.

Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.

– Чирик, ты не с бандитами связалась, а? – Голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость.

Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый – я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.

– Нет, мам, – я покосилась на листик, потом на Оскара. – Я тут с очень… интересными… людьми…

Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком – не хватало еще, чтобы мама услышала! – и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.

– Нет, мам, это не бандиты, – поспешила я успокоить родительницу, – они хорошие, правда.

– Ну ладно. Ты на этой работе надолго?

Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови – восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:

– Мам, я тут навсегда.

Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя… Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря», – однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить – как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф вовремя подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой: «Прости, я не могу тебе сказать».

У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.

– Киса, – тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, – ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло…

Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?

– Кстати, – я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, – а что я теперь буду делать?

Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», – и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся:

– Пошли, надо тебе еще кое-что объяснить.

Быть слабой и стать сильной – сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.

– Садись. И постарайся ничего не своротить.

Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что впору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах – пряный и солоноватый одновременно, – запах дерева, которым тут было обшито все вокруг… Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.

Оскар остановился у окна, задумчиво глядя в темноту и заправив руки в карманы.

– То, что ты не могла вспомнить свое первое превращение, – вполне логично. В том-то и дело, что, вспоминая его, мы перестаем быть людьми, точнее мыслить как люди, и превращаемся в оборотней. Ты и раньше могла слышать, видеть и чувствовать запахи, только твоя психика ставила барьеры. Теперь они ушли. Ты перестала считать себя человеком – кожа стала регенерировать, тело с удвоенной скоростью подстраивается под твои нынешние нужды… Да, не удивляйся – ты продолжаешь меняться. Думала, уже все? Нет, тебе придется менять гардероб.

Он снова замолчал, на этот раз так надолго, что мне показалось, и вовсе забыл про меня. Его слова не произвели на меня такого уж сильного впечатления. Мне казалось, что теперь меня вообще уже ничем невозможно удивить.

– Для трансформации тебе нужна злость. Или испуг. Выплеск адреналина. Так люди под действием момента способны поднять неимоверную тяжесть или пробежать немыслимое расстояние. У нас принцип тот же, только последствия внушительнее. В большинстве своем – мгновенная вспышка ярости, которая должна пройти в тот момент, как только ты превратишься. Это, пожалуй, основная сложность – научиться контролировать свои эмоции. На это уходит не одна неделя, а иногда и не один год. Если так же оставаться под влиянием этой эмоции, то контролировать свой разум и действия практически невозможно – в нас просыпается зверь, который все делает на свое усмотрение…

Я подождала, пока он снова продолжит, но молчание затягивалось, и я решилась на вопрос:

– Оскар, а почему я превратилась не до конца? Я вообще смутно помню, но там, кажется, были крылья и когти?

Он наконец отвернулся от окна и посмотрел в мою сторону. Моя озадаченность вызвала у него легкую улыбку.

– Потому что полностью превратиться – тяжелейшая нагрузка на организм, я уже не говорю о психике. Я говорил, что твое тело все еще претерпевает изменения, подстраиваясь под твой тип. Сейчас оно просто не вынесет полной трансформации. Но, даже когда оно подстроится, ты сможешь изменять только части своего тела.

– Ничего не поняла, – созналась я, снова откладывая грелку на стол.

Оскар вытащил другой стул, оседлал его и сел напротив меня.

– Для полной трансформации необходимо прожить не менее двухсот лет в сознании оборотня.

Я невольно присвистнула. Ну вот, а я уже размечталась…

– Не могу тебе точно сказать, с чем это связано, – продолжал Оскар, сочувственно глядя на мою вытянувшуюся физиономию, – но факт остается фактом. Пока полная трансформация недоступна, задача оборотня развить максимально удобные для боя особенности своего образа.

В голове начинало гудеть от обилия сложных слов, но я держалась.

– Ты фильмы про оборотней смотрела? Старые?

– Да, было что-то такое, – я невольно свела брови, припоминая что-то черно-белое с плохим гримом и косматыми дядьками.

– Сценаристы писали тогда все вернее, чем могли предположить. Если рядом не оказывалось оборотня, который мог помочь новичку и проконтролировать его трансформацию, то так все и получалось. Из-за небольшого возраста в сознании оборотня трансформация проходила рывками, меняя только части тела. Молодой оборотень не мог справиться с обрушившимися на него эмоциями. Из-за этого совершенно невменяемое поведение и многие жертвы – зверь в нем побеждал человека. Из-за невозможности мыслить здраво большинство становилось жертвой крестьян и священников похрабрее. Чтобы выжить в одиночку и пройти все стадии, требовалась немалая сила воли и твердый характер.

– Как у тебя? – вдруг вырвалось у меня, и я прикусила язык. Когда ж я начну думать прежде, чем говорить?! Но Оскар пропустил мой вопрос мимо ушей. Он внимательно рассматривал меня.

– Почему мышь? – Он вдруг нагнулся ко мне так близко, что я увидела, как в его желтых глазах отражаются лампы на потолке. – Что это для тебя значит?

Я невольно отпрянула:

– А я-то откуда знаю?

– Все не так просто, – он вздохнул, прикрывая глаза. Потянулся к карману и закурил, глядя куда-то в сторону мимо меня, вновь погрузившись в свои мысли. Впервые я видела его с сигаретой. – Наш образ не предназначен нам изначально, а зависит от нашего подсознания. Ты можешь быть кем угодно – был бы в тебе ген. Внешний вид полностью зависит от тебя – поэтому даже без полной трансформации оборотень может быть полезен, если только ему удалось взять контроль над собой.

– Хочешь сказать, я могла быть кем-то другим?

– Точно, – Оскар встал выбросить окурок в окно. В кабинет ворвался ворох ночных запахов, от мокрой листвы до горячей резины проехавшего автомобиля. – Вот посмотри на меня. Никто уже просто не обращает внимания, что я неправильный.

– Это как? – Я вытаращилась на босса. На мой взгляд, он был самым правильным существом на земле.

– А вот так, – он улыбнулся, возвращаясь на стул, – я пантера. Черная шерсть, так?

– Так.

– Но на самом деле пантеры пятнисты, как любой другой леопард. Черные пятна на черном фоне. А у меня их нет вообще – я полностью черный. Это произвол моего подсознания. Неважно, почему так вышло, но факт остается фактом: превращаясь в пантеру, я нарушаю законы природы.

– Мы вообще нарушаем законы природы, в кого-то превращаясь, – не удержалась я и тут поняла, что впервые сказала «мы» про оборотней. Раньше я невольно старалась избегать местоимений, не в силах отнести себя ни к оборотням, ни к людям. – Слушай, но если со временем можно получить контроль над своим превращением, то почему все остаются в одной форме? Вот ты, например, мог бы сменить облик…

– Нет, – Оскар зевнул, мы грустно посмотрели друг на друга и, поймав одну и ту же мысль, отправились за кофе, – ты не можешь никуда уйти от первоначального вида. Такова судьба. Так что нам еще предстоит поломать голову над твоей структурой.

– Чего? – в очередной раз не поняла я, упираясь лбом в кнопку «эспрессо».

Оскар закатил глаза:

– Перевожу для тупых мышей: надо будет еще разбираться, что в тебе оставить, а что убрать. Крылья, когти – это хорошо. Большие лохматые уши и сплюснутый нос – это плохо.

От такой картинки у меня даже сон пропал.