Текст книги "Слезы дракона"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

5

Конни подняла голову и взглянула на лежавшего подле нее Гарри. Он был весь обсыпан белой пылью, щебнем и блестевшими на солнце осколками стекла. Такое же зрелище, несомненно, представляла и она сама.

Конни знала, что он воспринимает все происходящее иначе, чем она. Гарри нравилось быть полицейским; полицейский в его понятии олицетворял собой справедливость и законопорядок. Нечто, граничащее с ненормальным, как в данном случае, сбивало его с толку, мучило и огорчало, так как восстановить справедливость можно только действием, равным по качеству злу, творимому преступником. Восстановить же в полном объеме справедливость для людей, ставших жертвами маньяка-убийцы, который не чувствовал даже раскаяния по поводу содеянного или страха перед возмездием, представлялось ему совершенно невозможным.

Снова раздался голос маньяка:

– "Длинноногая девушка", "Я страдаю", "Не любн меня, крошка!"

Конни прошептала:

– "Не люби меня, крошка!" – это не Элвис Пресли.

У Гарри поползли вверх брови.

– Что?

– Это песня Макдейвиса, черт его дери.

– "Рок-а-хула, бейби","Дождь в Кентукки", "Горящая звезда", "Мне так тяжко!"

Голос маньяка доносился откуда-то сверху.

Не выпуская из руки револьвера, Конни осторожно привстала с пола. Посмотрела сначала в просвет между коробками, затем поверх них.

В дальнем конце комнаты, в углу, в потолке был открыт люк. В него вела складная лестница,

– "Огромный ломоть любви", "Быстрей целуй меня", "Гитарист".

По этой лестнице на чердак вскарабкался человек, по природе своей хуже блевотины самой последней собаки. И дразнил их оттуда, из черного провала люка.

Ей не терпелось добраться до этого подонка и размозжить его поганую черепушку, что, строго говоря, значительно отклонялось от необходимых и достаточных полицейских мер по обузданию преступника, зато шло явно от сердца.

Гарри заметил люк одновременно с ней и, когда она поднялась во весь рост, пошел с ней рядом. Она вся напружинилась, готовая броситься на пол, как только из люка выпадет новая граната.

– "Делай со мной что хочешь", "Бедный мальчик", "Бегущий медведь".

– Ерунда – это не Пресли! – воскликнула, не таясь, Конни. – "Бегущего медведя" пел Джонни Престон.

– Какое это имеет значение?

– Олух он царя небесного, – вместо ответа злобно прошипела Конни.

Честно говоря, она и сама толком не знала, отчего ее так взбесила столь банальная ошибка в перечне песенного репертуара Элвиса.

– "Ты дьявол во плоти", "Не плачь, папуля", "Будь нем как рыба".

– "Будь нем как рыба"? – засомневался Гарри. Конни поморщилась.

– Увы, боюсь, что это действительно Пресли.

Под аккомпанемент искрящей на потолке от короткого замыкания электропроводки с двух сторон, по разным проходам между рядами доходивших им до пояса коробок, они подошли к лестнице на чердак.

Из внешнего мира, жившего своей жизнью за пыльными окнами, до них донесся отдаленный вой сирен. На помощь им спешили подкрепления и кареты "скорой помощи".

Какое-то мгновение Конни топталась в нерешительности. В данной ситуации, когда маньяк сам себя запер на чердаке, правильнее было бы выкурить его оттуда слезоточивым газом или бросить туда безосколочную гранату, чтобы оглушить взрывной волной, и спокойно ждать, когда подоспеет подкрепление.

Но Конни решила, что осторожность может только навредить. Обезопасив самих себя, они подставят под удар всех других обитателей центральной части Лагуна-Бич. Неизвестно действительно ли маньяк загнан в тупик. Ведь на чердаке мог оказаться служебный выход на крышу, которым маньяк не преминет воспользоваться и дать деру.

Гарри, видимо, пришел к аналогичному убеждению. И, приняв решение на какую-то долю секунды раньше Конни, первым полез на чердак.

Она не возражала против того, что он пошел первым, так как понимала, что сделал он это отнюдь не из джентльменских побуждений уберечь от опасности коллегу-женщину. Чуть раньше первой под пули шагнула она, теперь был его черед. Интуитивно они как бы делили риск пополам, и именно это делало их слаженной боевой группой, несмотря на столь явное различие характеров.

И все же, хотя сердце ее бешено колотилось в груди и нервы были напряжены до предела, она, конечно же, предпочла бы идти первой. Куда как занимательней, цепко перебирая ногами, скользить по туго натянутой на высоте проволоке, чем топать по широкому и крепкому мосту.

Она полезла за ним на чердак, а он, добравшись до вершины лестницы и на какое-то мгновение задержавшись на ней, нырнул в темноту. И ничего не случилось: не последовало ни выстрелов, ни сотрясающего здание взрыва – и потому Конни вслед за ним тоже быстро поднялась на чердак.

Гарри, отползший в сторону от мутно-серого квадрата света, теперь сидел на корточках подле лежавшей на полу совершенно голой, неподвижной женщины.

Приглядевшись пристальней, однако, можно было заметить, что это манекен с вечно открытыми глазами, покрытыми пылью, с безмятежно-радостной улыбкой на лице. На лысой голове манекена красовалось огромное пятно от капавшей сверху влаги.

На чердаке стоял тусклый полумрак и кое-что в нем, хоть и с трудом, но можно было разобрать. Бледный дневной свет попадал сюда через систему перегороженных решетками вентиляционных отдушин, находившихся под свесом крыши, и более крупных вентиляционных отверстий расположенных у торцовых стен и прикрытых сверху флюгерными заслонками, и в этом мутном освещении открывались взору затянутые паутиной балки перекрытия остроконечной крыши. В центре во весь рост мог встать даже очень высокий мужчина, oднако ближе к краям приходилось пригибаться и даже опускаться на корточки. Неясные тени окружали их со всех сторон, а груды сваленных друг на друга ящиков для хранения и перевозки вещей так и манили устроить за ними засаду.

Создавалось впечатление, что на чердаке для проведения каких-то тайных сатанинских обрядов собралось целое религиозное братство. По всей длине и ширине огромного помещения маячили расплывчатые контуры мужчин и женщин, порой слегка освещенных сбоку или сзади, большинство же едва различимых в полумраке, находившихся в самых разнообразных позах: стоящие, опирающиеся друг на друга, а то и просто лежащие на полу – все без исключения молчаливые и неподвижные.

Это были манекены, подобные тому, подле которого на корточках примостился Гарри. Но Конни все равно стало как– то не по себе от их взглядов, и по коже у нее невольно поползли мурашки.

Один из манекенов мог и взаправду смотреть на нее, тот, который был сделан не из гипса, а из мяса, костей и крови.

6

В этом пристанище манекенов время, казалось, тоже застыло на месте. Влажный воздух был пропитан пылью, смрадом прелых слежавшихся газет, гниющего картона и острым запахом плесени в каком-то из дальних углов, особенно ощутимым в сезон дождей и готовым исчезнуть, когда дожди прекратятся. Гипсовые люди не дыша, молча смотрели на вторгшихся в их обитель полицейских.

Гарри безуспешно силился вспомнить, что еще, помимо ресторана, размещалось под крышей этого дома, кому могли принадлежать эти манекены.

С дальнего от них конца чердака раздались частые, сильные удары железа о железо. Преступник, видимо, хотел расширить одно из торцовых вентиляционных отверстий, чтобы вылезти на крышу, а оттуда рискнуть как-нибудь спуститься вниз.

С полдюжины перепуганных ударами летучих мышей сорвались со своих мест и стали носиться взад и вперед по чердаку, выискивая, где бы укрыться понадежнее, но тщательно избегая при этом ярко освещенных участков. Отдаленный вой сирен не заглушал их тонкий, пронзительный писк.

Когдо мыши пролетали совсем близко, взмахи их кожистых крыльев с мягким шипением рассекавших воздух, всякий раз заставляли Гарри вздрагивать и втягивать голову в плечи.

Ему хотелось, чтобы поскорее прибыло подкрепление.

Удары участились и стали сильнее.

Заскрежетала отдираемая металлическая обшивка. Больше ждать было нельзя.

Оставаясь на корточках и стараясь поменьше производить шума, Гарри начал протискиваться между грудами сваленных друг на друга коробок и ящиков, держась правой стороны, а Конни скользнула между грудами с противоположной стороны. Они возьмут преступника в клещи. Подобравшись, насколько позволяла покатая крыша, поближе к боковой стене со своей стороны, Гарри повернул к торцу, откуда доносились удары.

Повсюду, куда ни кинь взгляд, застыв в одних и тех же вечных позах, маячили манекены. Их гладкие, округлые тела, казалось, впитывали в себя просачивавшийся через узкие вентиляционные отдушины скудный свет, который они, переработав в более яркий, распространяли вокруг: не скрытая мраком их отвердевшая плоть излучала какое-то мутное алебастровое сияние.

Удары прекратились. Однако не слышно было ни лязга выкручиваемой жести, ни треска ломающегося дерева, ни металлического визга вырываемых с мясом гвоздей.

Гарри остановился, прислушался. До него доносился только отдаленный вой приближающихся сирен и писк метав-шихся по чердаку летучих мышей.

Он осторожно двинулся дальше. Примерно в двадцати футах впереди, в том месте, куда упирался остро пахнущий плесенью проход, откуда-то слева просачивался мутный пепельно-серый свет. Очевидно, это и был тот самый воздуховод, который преступник пытался разбить. Но, видимо, так и не сумел до конца осилить. Если бы ему удалось сковырнуть воздуховод, то тупик был бы залит ярким дневным светом.

Внизу на улице одна за другой заглохли полицейские сирены. Целых шесть штук.

Продвинувшись еще немного вперед, Гарри в одной из темных ниш у карниза, в промежутке между двумя балками, увидел груду отделенных от тела конечностей освещенную каким-то неземным, призрачным сиянием. И, вздрогнув, едва не вскрикнул от ужаса. Руки, отрезанные по локоть. Отделенные от рук ладони. Растопыренные, словно просящие, призывающие, молящие о помощи, пальцы. Задыхаясь от омерзения, он вдруг сообразил, что смотрит на груду, запасных частей для манекенов.

Медленно пошел дальше, переваливаясь как утка с oдной ступни на другую, стараясь производить как можно меньше шума, каждой клеточкой телаощущая под ботинками предательский скрип покрытых пылью половиц. Как и полицейские сирены внизу, здесь, на чердаке, потревоженные летучие мыши тоже наконец затихли. С улицы доносились отдельные выкрики и потрескивание коротковолновых полицейских раций, но звуки эти казались далекими и нереальными, словно голоса из кошмарного наваждения, которое он только что стряхнул с себя или в которое, засыпая, только начал впадать.

Сделав шаг вперед, он остановился и внимательно прислушался, не раздастся ли хоть какой-нибудь шорох со стороны преступника, который выдал бы место, где тот укрывается, но маньяк словно в воду канул.

Дойдя до конца прохода, когда до торцовой стены оставалось не больше пяти футов, Гарри снова остановился.

Воздуховод, над которым трудился преступник, должен был находиться где-то сразу же за последней грудой ящиков.

3атаившись, он напряг слух, надеясь услышать дыхание маньяка. Но вокруг стояла тишина. Осторожно двинулся вперед, заглянул за груду ящиков в открывшемся пространстве перед торцовой стеной. Преступника там не было.

Не мог же тот выскользнуть в маленькое квадратное вентиляционное отверстие. На воздуховоде отчетливо вид-нелись следы от ударов и проделанные в нем дырки, через которые на чердак проникали ветер и свет, испещривший рябью теней оставленные преступником следы ботинок в пыли, толстым слоем лежавшей на полу.

Неожиданно внимание Гарри при влекло движение с противоположной стороны чердака, и палец его мгновенно напрягся на спусковом крючке. Из-за груды ящиков выглянуло лицо Конни.

С разных сторон чердака они недоуменно глядели друг на друга. Маньяку удалось каким-то образом зайти им в тыл. И, хотя лицо Конни было скрыто в тени и Гарри не мог его отчетливо видеть, он наверняка знал, что губы ее шевелились, цедя:

– Сука, сука, сука.

Медленно, внимательно оглядывая проходы между ящиками, которые попадались на ее пути и в которых плотно стояли манекены, Конни двинулась в сторону Гарри.

Гарри тоже пошел ей навстречу, также внимательно всматриваясь в мрачные проходы. Чердак был таким широким, а ящиков и коробок, до отказа забивших его, было так много, что все это больше походило на лабиринт. И в лабиринте этом обреталось чудище, которое по свирепости и наглости могло бы соперничать с мифологическим минотавром, человекобыком, пожиравшим людей.

Откуда– то из глубин лабиринта донесся уже знакомый голос:

– "Я потрясен", "Мне так тяжко", "Мелодия парового катка".

Гарри закрыл глаза. Ах, как хотелось ему улететь отсюда далеко-далеко. Может быть, в царство "Двенадцати Танцовщиц" с его двенадцатью великолепными наследниками престола, подземными замками света, в садах которых произрастают деревья с золотыми и алмазными листьями, с его заколдованными бальными залами, наполненными прелестной музыкой… Да, неплохо было бы там сейчас оказаться. В этой самой доброй из написанных братьями Гримм сказке. В ней никто никого не поедает, не мучает и не убивает.

– Сдавайся!

Это был голос Конни.

Гарри открыл глаза и нахмурился. Он боялся, что она выдаст их местонахождение. С другой стороны, как он ни старался, как ни прислушивался, так и не смог разобрать, где же находится маньяк: на этом чердаке звуки странным образом распылялись вокруг, и это служило отличной защитой как им, так и, естественно, преступнику. И все же молчание, как известно, золото.

Преступник снова прокричал:

– "Кутерьма голубых цветов", "Гостиница, где разбиваются сердца!"

– Сдавайся! – повторила Конни.

– "Уходи, крошка!"

Конни состроила гримасу.

– Это не Элвис, дубина! Это Стив Лоуренс. Сдавайся!

– "Не подходи"

– Сдавайся.

Поморгав глазами, чтобы смахнуть заливавший их пот, Гарри с недоумением уставился на Конни. Никогда раньше не чувствовал он себя более полным идиотом. Между Конни и маньяком что-то происходило, установилась какая-то необъяснимая связь, но что именно и что за связь, Гарри никак не мог взять в толк.

– "Мне все равно, если солнце погаснет".

– Сдавайся!

Вдруг Гарри осенило, что "Сдавайся" было названием одной из классических песенок Элвиса.

– "Не подходи".

Очевидно, это было название другой песни Элвиса.

Конни тихо скользнула в один из проходов и скрылась с глаз Гарри.

– "Сейчас или никогда".

– "А что же мне сказать?"

Где-то из глубин лабиринта Конни откликнулась названиями еще двух песен Элвиса:

– "Сдавайся", "Я умоляю тебя".

– "Мне так тяжко".

После короткого молчания Конни ответила:

– "Скажи мне почему".

– "Не спрашивай меня об этом".

Они явно общались друг с другом. Названиями песен Пресли. Словно участвовали в каком-нибудь телевизионном шоу– игре, где за правильные ответы участник не получал ничего, а за неправильные мог понести непредвиденные потери.

Согнувшись в три погибели, Гарри скользнул в другой проход. Ткнулся лицом в расставленную пауком сеть. Смахнув ее, углубился в охраняемую манекенами густую тень.

Конни снова вернулась к уже не раз звучавшему названию:

– "Сдавайся".

– "Не подходи".

– "Тебе одиноко сегодня?"

После короткой паузы преступник признался:

– "Одиноний мужчина".

Гарри все еще никак не мог сообразить, откуда шел голос. Пот лился с него градом, клочья тонкой паутины застряли в волосах и щекотали уши и лоб, во рту был такой привкус, будто он языком вылизал пестик лабораторной ступки Франкенштейна, но самое главное – его не оставляло ощущение, что из мира действительности он переместился в кошмарное сновидение наркомана.

– "Расслабься", – посоветовала Конни.

– "Мне так тяжко" – снова пожаловался маньяк.

Гарри понимал, что неожиданные кренделя и повороты этой странной погони не должны сбивать его с толку, ни в коем случае нельзя было забывать, что жили они в девяностые годы двадцатого столетия, эпохи воинствующего безумия, когда странное и причудливое сделалось настолько обыденным, что требует нового определения нормы сознания. Теперь, например, бандиты угрожают продавцам супермаркета не направленными на них пистолетами, а шприцами, наполненными зараженной СПИДом кровью.

Конни предложила маньяку:

– "Хочешь, буду твоим плюшевым медвежонком?"

Что, по мнению Гарри, придало "песенному" диалогу несколько пикантный характер.

Но маньяк ответил незамедлительно, и голос его был полон тоски и отчаяния:

– "Ты не знаешь меня".

Всего несколько секунд потребовалось Конни, чтобы отыскать необходимое продолжение:

– "А тебе не кажется, что пришла пора?"

Кстати о причудливом: у Ричарда Рамиреза, маньяка-убийцы, на совести которого числилось немало загубленных душ, когда он сидел в тюремной камере, отбоя не было от прелестных молоденьких женщин, находивших его обаятельным, будоражившим кровь, истинным романтиком. Или, если обратиться к недавнему прошлому и вспомнить того парня из штата Висконсин, который варил на обед куски мяса из своих жертв, а в холодильнике держал их отрубленные головы, о котором соседи говорили: "Ну да, правильно, в его доме всегда дурно пахло, и порой оттуда неслись истошные вопли и жужжание электропилы, но все это длилось только какие-то мгновения, а сам-то он был отличным парнем и главное – к людям относился с большим уважением и вниманием". Ну что еще можно тут добавить, одно слово – девяностые годы. Неповторимое десятилетие.

– "Это уж слишком" – наконец ответил маньяк, очевидно, не поверив романтическому порыву Конни.

– "Бедный мальчик", – искренне посочувствовала она.

– "Совсем пропал"

В голосе маньяка, эхом отдававшемся от затянутых паутиной балок перекрытия, прозвучали противные хныкающие нотки, когда он признал в себе отсутствие чувства собственного достоинства – опять же, весьма характерное признание для девяностых.

– "Надень мое кольцо себе на шею" – попыталась вновь настроить его на романтический лад Конни, крадучись через лабиринт и намереваясь при первой же возможности задуть этого выродка, как поганую свечку.

Маньяк не ответил.

Гарри тоже не сидел сложа руки, тщательно осматривая все закоулки и тупички, но чувствуя себя при этом абсолютно не у дел. Он даже представить себе не мог, что в это последнее десятилетие века, чтобы прослыть истинным полицейским, он должен назубок знать всю подноготную рок-н-ролла.

Все это казалось ему бредом сивой кобылы, но Конни такого рода чушь обожала. Она принимала эпоху такой, какая она есть, со всей ее нелепостью и хаосом; в самой ее натуре ощущалось что-то темное и первобытно-дикое.

На пути ему попался проход, шедший перпендикулярно тому, по которому продвигался он. В переходе никого не было. Чувствуя себя полным ретроградом, совершенно отставшим от эпохи, низко пригибаясь к полу, Гарри продолжалдвигаться вперед.

– "Надень мое кольцо себе на шею", – еще раз из глубин лабиринта повторила Конни. Может быть, маньяк не знал, как ответить на этот призыв, полагая, видимо, что такое предложение должно бы исходить от парня, а не от девушки.

Явное дитя девяностых, маньяк в распределении половых ролей, очевидно, придерживался старых идеалов.

– "Будь нежен со мною", – попросила Конни.

Н икакого ответа.

– "Люби меня нежно", – не унималась Конни.

Маньяк снова не ответил, и Гарри подумал, что диалог все более превращается в монолог. Конни, видимо, находится ужe где-то рядом с этим подонком, и он просто выжидает удобного момента, чтобы прикончить ее.

Гарри уже собрался было предостеречь Конни, как здание вдруг потряс новый взрыв. Он так и застыл с открытым ртом, инстинктивно прикрыв руками лицо от взрывной волны. Но граната разорвалась не на чердаке: не видно было никакой вспышки.

С нижнего этажа донеслись крики ужаса и боли, невнятный гул множества голосов, отдельные гневные выкрики.

Видимо, полицейские добрались до комнаты, из которой вверх на чердак вела лестница, и маньяк расслышал их приближение. И из люка навстречу им бросил гранату.

Донесшиеся снизу крики мгновенно вызвали в воображении Гарри такую картину: какой-нибудь парень, корчась от невыносимой боли и ужаса, руками пытается удержать вываливающиеся из живота кишки.

Это был один из тех редчайших моментов, когда его, как и Конни, охватило одновременно чувство ярости и ужаса. Впервые ему было наплевать на юридическую презумпцию невиновности маньяка, на превышение полномочий относительно его и на соблюдение норм поведения в такого рода ситуациях. Ему хотелось только одного: прикончить эту гадину и сделать это как можно быстрее.

Перекрывая шум и крики, Конни попыталась восстановить диалог:

– "Люби меня нежно".

– "Скажи мне почему" – потребовал маньяк, видимо, все еще сомневаясь в ее искренности.

– "Моя крошка меня бросила", – отозвалась Конни.

Этажом ниже крики становились все глуше и глуше. Либо раненый быстро терял сознание, либо другие полицейские поспешили вынести его из комнаты, где разорвалась граната.

– "Делай со мной что хочешь", – предложила Конни.

Маньяк ответил не сразу. Затем его голос, перекатываясь по чердаку, так что трудно было определить, откуда он шел, ответил:

– "Мне так тяжко".

– "Я твоя", – быстро отреагировала Конни.

Гарри поразился ее виртуозной способности в одно мгновение выбрать наиболее подходящее название.

– "Одиноний мужчина" – ответил маньяк, и в голосе его прозвучало искреннее страдание.

– "Я помешалась на тебе, крошка", – призналась ему Конни.

"Она просто гений, – восхитился про себя Гарри. – И, видимо, всерьез помешана на Пресли".

Надеясь, что внимание маньяка полностью направлено на Конни, Гарри рискнул обнаружить себя. Находясь в этот момент прямо под острием крыши, он медленно поднялся во весь рост и оглядел чердак.

Некоторые пирамиды из поставленных друг на друга ящиков и коробок доходили ему до плеча, большинство же из них было ему чуть выше пояса. Из полумрака на него глядело множество людей, стоявших рядом с ящиками и даже сидевших на них. Но это все были манекены, так как никто из них не сдвинулся с места и не открыл по нему стрельбу.

– "Одиноний мужчина", "Я страдаю" – в отчаянии пожаловался маньяк.

– "Но у тебя есть я".

– "Люби меня всегда".

– "Не могу не влюбиться", – нашлась Конни.

Стоя Гарри легче было определить, с какой стороны доносились голоса. Оба они, и Конни и маньяк находились где-то впереди. Но были ли они рядом или на расстоянии друг от друга, трудно было понять. Глядя поверх рядов коробок, он не мог видеть, что творится внизу, в проходах между ними.

– "Не будь жестокой" – взмолился маньяк

– "Люби меня", – с готовностью предложила Конни.

– "Я хочу, чтоб сегодня ты стала моею".

Голоса их доносились спереди и чуть правее того места, где он стоял, и звучали очень близно друг от друга.

– "По уши влюблена", – настаивала Конни.

– "Не будь жестокой".

В голосе бандита, в быстроте, с которой он выпаливал ответы, и в повторении им одного и того же названия Гарри чутко уловил нарастающую напряженность диалога.

– "Мне любовь твоя нужна сейчас".

– "Не будь жестокой".

Гарри решил пренебречь опасностью. Быстро зашагал к тому месту, откуда доносились голоса, туда, где больше всего толпилось манекенов, стоявших кучками в нишах и проходах между коробками. Бледные плечи, изящные руки, указующие в пространство или поднятые вверх, словно в приветствии. Намалеванные глаза, слепо глядящие в темноту, нарисованные губы, растянутые в полуулыбке, в которой не было искренней радости, в приветствии, так никогда и не произнесенном, в страстном вздохе, не выражавшем истинного чувства.

Паукам тоже очень приглянулись эти ниши, судя по количеству паутины, застрявшей у него в волосах и прилипшей к одежде. То и дело приходилось смахивать с лица ее полупрозрачную кисею. Тонкие нити забили рот, опутали язык, вызывая обильную слюну и чувство тошноты. Поперхнувшись, вместе со слюной он выплюнул слипшийся комок паутины.

– "Сейчас или никогда", – пообещала откуда-то совсем рядом Конни.

Ставший уже заезженным ответ прозвучал на этот раз не столько безотрадной мольбой, сколько грозным предупреждением:

– "Не будь жестокой".

У Гарри возникло ощущение, что Конни не только не удалось усыпить бдительность маньяка, но что тот последовательно готовил почву к следующему взрыву.

Он продвинулся вперед еще на несколько футов и остановился, поворачивая голову во все стороны и внимательно вслушиваясь, так как боялся из-за стука собственного сердца, громовым эхом отдававшегося в ушах, упустить какой-нибудь едва различимый шорох.

– "Я твоя", "Марионетка", "Расслабься", – увещевала Конни переходя на трагическии шепот, чтобы усилить эффект интимной близости у своей предполагаемой жертвы.

Относясь с должным уважением к искусству и к ее профессиональному чутью, Гарри боялся, что, стремясь во что бы то ни стало околпачить преступника, она не полностью отдавала себе отчет, что его ответы могли проистекать не столько от его замешательства и вселенской тоски, сколько от желания околпачить ее саму.

– Ставлю на кон все, что есть у меня", "Продаю свое разбитое сердце", – снова раздался голос Конни.

Она была где-то совсем рядом с Гарри, чуть спереди и немного сбоку, в соседнем проходе или, самое большее, через проход от него.

– "Разве это не значит любить тебя, крошка", "Плакать в часовне".

В сладострастном шепоте Конни теперь звучали скорее злобные, чем соблазнительные нотки, словно и она почувствовала какой-то подвох.

Гарри весь подобрался, ожидая ответа маньяка и пристально вглядываясь в мрак впереди себя, затем быстро оглянулся назад, когда ему вдруг почудилось, что убийца с улыбающимся лунообразным лицом подкрадывается к нему сзади.

Тишина стояла такая, словно чердак был вместилищем всей тишины в мире, как солнце вместилищем всего света.

Невидимые глазу пауки бесшумно сновали по всем его темным закоулкам, и миллионы пылинок беззвучно, как планеты и астероиды в безмерном космосе, проплывали мимо Гарри и сборища манекенов, глазевших на мир, но не видевших его, прислушивавшихся к шорохам, но не слышавших их, позировавших, но не понимавших смысла своих поз.

Стиснув зубы, Конни снова зашептала, и в ее свирепом шепоте уже полностью отсутствовали призывные нотки, а звучали открытая угроза и вызов, и к названиям песен прибавилось нечто, явно не имеющее прямого к ним отношения:

– "Делай со мной что хочешь", жаба, ну, давай же, иди к своей мамочке. "Расслабься" же, дерьмо ты паршивое.

Молчание.

На чердаке царила тишина, и было в ней что-то застывше-жуткое, как в окаменелой тишине склепа.

Гарри охватило странное ощущение, что он постепенно превращается в манекен, плоть его заменяется гипсом, кости – стальными штырями, мускулы и сухожилия – пучками проволоки. Сделав над собой усилие, он медленно обвел взглядом неподвижных обитателей чердака.

Намалеванные глаза. Бледные груди с вечно торчащими сосками, округлые бедра, аккуратные попки, изящным изгибом уходящие в темноту. Туловища без единой волосинки. У мужчин и женщин. Головы лысые или в спутанных париках, покрытых толстым слоем пыли. Нарисованные губы. Собранные бантиком, словно для поцелуя, или игриво надутые, или слегка приоткрытые, словно пораженные неожиданной страстью любовника; одни, изогнутые в застенчивой, иные в надменной улыбке, третьи добродушно посмеивающиеся; тускло отсвечивающие зубы.

А вот задумчивая улыбка. А дальше радостный и безудержный смех. Стоп, что-то тут не так. Тусклый отсвет зубов. Нарисованные зубы не могут блестеть. Их не смачивает слюна. Который из них? Вот он! Вот он, в закутке, за четырьмя настоящими манекенами. Коварный мим. Торчит между лысым и покрытым париком манекенами, почти слившись с темнотой, но с блестящими на фоне ее влажными глазами, в каких-нибудь шести футах, почти рядом, лицом к лицу, рот все шире растворяется в улыбке, мрачной, как разверстая рана, безвольный подбородок, лунообразное лицо; и неслышно звучит в ушах еще одно название песни: "Голубая Луна" – и все это осознается в какое-то мгновение, и уже вскидывается револьвер, и палец с силой нажимает на спусковой крючок.

Маньяк открыл огонь из своего браунинга на какую-то долю секунды раньше Гарри, и чердак наполнился грохотом выстрелов, тысячекратно помноженных эхом. Казалось, вспышка первого выстрела мигнула у самой груди Гарри – о Господи! – и он стал всаживать пулю за пулей в затаившегося маньяка с такой невероятной скоростью, что сам себе удивлялся, как будто было время удивляться, и при каждом выстреле револьвер так сильно дергался, словно хотел вырваться из намертво вцепившейся в рукоятку руки.

Что-то резко и сильно ударило его в живот, и он понял, что ранен, хотя боли никакой не почувствовал, только ощущение чего-то острого, вонзающегося в тело, от чего весь в мгновение ока покрылся испариной. И, хотя боли все еще не было, он уже опрокидывался, навзничь, и сверху на него валились манекены, прижимая его к стене прохода. Поставленные друг на друга манекенов и, погребенный под ними, задыхаясь, хотел позвать на помощь, но вместо крика получилось что-то хриплое и почти неслышное. И все другие запахи перекрыл тяжкий, металлический запах крови.

Кто-то включил на чердаке свет, длинную цепочку небольших электрических лампочек, висевших прямо под острием крыши, и Гарри успел заметить, что частью придавившего его к полу груза был маньяк. Лунообразное лицо выглядывало сверху, сквозь переплетения гипсовых рук иголов манекенов, и взгляд его был таким же ничегоневидящим, как и у них. Но не было больше на лице улыбки. А губы окрасились кровью.

И, хотя подспудно Гарри знал, что в действительности свет никто не выключал, ему казалось, что лампочки были подключены к реостату, периодически уменьшавшему силу их света. Он снова попытался было позвать на помощь, но опять прохрипел что-то невнятное. С лунообразного лица взгляд его переместился на угасающие лампочки под потолком. Последнее, что он увидел, была балка со свисавшими снее клочьями паутины. И клочья эти напоминали флаги давно ушедших с лица земли народов. Затем он правалился в темноту, такую же глубокую, как сон мертвеца.