Текст книги "Лицо страха"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Грэхема трясло непроизвольно. Его лицо покрылось каплями пота, он чувствовал себя так, будто сидит в холодной ванне. Его собственная сила пугала его. В момент аварии, в которой он едва не погиб, его не раз страшили многие вещи, но эти видения вызывали сильнейший страх.

– Мистер Харрис? – спросил Прайн. – С вами все в порядке?

Вторая волна впечатлений длилась только три или четыре секунды, хотя и показалась гораздо продолжительней, чем первая. На это время он полностью отключился от студии и от камер.

– Он снова это делает, – тихо сказал Грэхем, – именно сейчас, в эту минуту.

Нахмурившись, Прайн спросил:

– Кто? Делает что?

– Убивает.

– Вы говорите о Мяснике?

Грэхем кивнул и облизнул губы. В горле пересохло, и ему было трудно говорить. Во рту был неприятный металлический привкус.

Прайн оживился. Он повернулся лицом к одной из камер и произнес:

– Запомни, Нью-Йорк, ты услышал и увидел это здесь первым. – Он вновь повернулся к Грэхему и спросил: – Кого он убивает? – В нем неожиданно проснулось дьявольское предчувствие.

– Женщину. Зеленые глаза. Хорошенькая.

– Как ее зовут?

Стекающие струйки пота собирались в уголках глаз Грэхема и застилали их. Он вытер лоб ладонью и подумал, как глупо он выглядит перед сотнями тысяч тех, кто смотрит на него сейчас.

– Вы можете назвать мне ее имя? – настаивал Прайн.

Эдна... хорошенькая маленькая Эдна... бедная маленькая Эдна...

– Эдна, – ответил Грэхем.

– Второе имя?

– Я не... не вижу его.

– Постарайтесь. Вы должны постараться.

– Может быть... танцовщица.

– Эдна Дансер?

– Я не знаю... может, нет, ...может, Дансер... неверно... может, только, только Эдна...

– Надо узнать это, – сказал Прайн. – Постарайтесь еще. Можете вы сделать это?

– Бесполезно.

– А его имя?

– Дэрил... нет ... Дуайт.

– Как Дуайт Эйзенхауэр?

– Я не уверен, что это действительно его первое имя... и вообще – настоящее, но его так звали... Дуайт... он отзывался.

– Невероятно, – промолвил Прайн, полностью забыв, что несколькими минутами раньше пытался разрушить репутацию гостя.

– Вы видите его другое имя, первое или последнее?

– Нет, но я чувствую... что полиция уже знает его... каким-то образом... и они... они знают его хорошо.

– Вы имеете в виду, что его уже подозревают? – уточнил Прайн. Казалось, что камеры придвинулись ближе.

Грэхему хотелось, чтобы они удалились, чтобы исчез Прайн. Лучше бы он не приходил сюда этим вечером. Но более всего он желал, чтобы ушла его ясновидящая сила, исчезла глубоко в мозгу, ушла туда, откуда явилась после аварии.

– Я не знаю, – ответил Грэхем. – Я полагаю... он должен быть под подозрением. Но в любом случае... они знают его. Они... – он вздрогнул.

– Что такое? – спросил Прайн.

– Эдна...

– Ну?

– Она умерла сейчас.

Грэхем почувствовал себя так, словно он заболевает.

– Где это случилось? – продолжал Прайн.

Грэхем откинулся назад в кресло, стараясь сохранить контроль над собой. Он ощущал себя так, будто он оказался на месте Эдны и что нож только что вонзился в него.

– Где она была убита? – настаивал Прайн.

– В своей квартире.

– Какой адрес?

– Я не знаю.

– Вот если бы полиция могла прибыть туда вовремя...

– Я потерял картину, – сказал Грэхем. – Она ушла. Я сожалею. – Он ощутил холод и пустоту внутри.

3

Около двух часов дня после совещания с директором Энтони Прайн покинул студию, спустился в холл и прошел в свою комнату, которая служила ему офисом и гардеробной, а иногда и домом. В комнате он прошел прямо к бару, положил два кубика льда в стакан и взял бутылку коньяка.

Его менеджер и партнер по бизнесу Пол Стивенсон сидел на банкетке. Он носил дорогую модную одежду. Прайн любил элегантно одеваться и ценил это качество в других мужчинах. Проблема состояла в том, что Стивенсон всегда портил эффект от своего костюма какой-нибудь эксцентричной деталью. Сегодня на нем был прекрасный итальянский серый шерстяной костюм с темно-синей шелковой подкладкой, светло-голубая рубашка, каштановый галстук, черные туфли из крокодиловой кожи... и ярко-розовые носки с зелеными стрелками по бокам, как тараканы на свадебном торте.

Стивенсон был отличным деловым партнером по двум причинам: у него были деньги и он выполнял то, что обещал. Прайн питал большое уважение к доллару. И он не допускал мысли о том, что кто-то, пользуясь своим опытом, умом или правом, мог указывать ему, что он должен делать.

– Лично мне никто не звонил? – спросил Прайн.

– Нет, никто.

– Ты уверен?

– Конечно.

– Ты все время был здесь?

– Смотрел программу по телевизору, – ответил Стивенсон.

– Я жду звонка.

– Сожалею, но звонков не было.

Прайн нахмурился.

– Ужасная программа, – сказал Стивенсон.

– Только первые тридцать минут. После Харриса другие гости выглядели глупее, чем они на самом деле. Были звонки от зрителей?

– Около сотни, все благоприятные. Ты веришь, что он действительно видел происходящее убийство?

– Ты слышал детали, которые он описал? Цвет ее глаз? Ее имя? Он убедил меня.

– Пока жертва не будет найдена, ты не узнаешь, точны ли были детали.

– Они были точными, – произнес Прайн. Он допил свой коньяк и вновь наполнил стакан. Он мог выпить изрядное количество виски и не опьянеть. Ел он также неимоверно много, но не полнел. Он постоянно был охоч до молоденьких хорошеньких женщин и обычно забирался в постель с двумя сразу. Он был не просто мужчиной средних лет, безуспешно пытающимся продлить свою молодость. Ему жизненно необходимы были виски, еда и женщины – и все это в огромных дозах. Большую часть своей жизни он боролся со скукой, глубокой и постоянной обыденностью, царившей в окружающем мире. Энергично шагая и потягивая свой коньяк, он произнес:

– Зеленоглазая женщина по имени Эдна... Он прав. Мы прочтем об этом уже в завтрашних газетах.

– Ты не можешь знать...

– Если бы ты сидел рядом с ним, Пол, у тебя не было бы сомнений в этом.

– Но не странно ли, что его видения появились тогда, когда ты пытался уличить его?

– Уличить в чем?

– Ну... в том, что он брал деньги.

– Если даже он когда-либо и получил больше денег, чем просто компенсация его расходов по работе, то у меня нет доказательств, – сказал Прайн.

Сбитый с толку, Стивенсон спросил:

– Тогда почему ты занимался им?

– Я хотел сломать его, представить лепечущим, беззащитным дураком, – улыбнулся Прайн.

– Но если он не был виновен...

– Он виновен в другом.

– В чем?

– Ты узнаешь об этом.

Стивенсон вздохнул:

– Ты наслаждаешься унижением тех, кого приглашаешь на телевидение.

– Конечно.

– Но почему?

– А почему бы и нет?

– Это дает чувство власти?

– Не совсем, – откликнулся Прайн. – Я наслаждаюсь тем, что выставляю их дураками – политиков, священников, поэтов, философов, бизнесменов, генералов и адмиралов. Большинство людей – глупцы. Я показываю сидящим у телевизоров, что их лидеры такие же тупоумные, как и они сами, – он отхлебнул немного коньяку. Когда он снова заговорил, его голос стал жестче: – Может, когда-нибудь все эти идиоты перегрызут друг другу глотки и оставят мир тем немногим из нас, кто может оценить его.

– О чем ты говоришь?

– Разве я говорю не по-английски?

– Ты говоришь с такой злобой.

– У меня есть на это право.

– У тебя? После твоего успеха?

– Ты не пьешь, Пол?

– Нет. Тони, я не понимаю...

– Я думаю, тебе следует выпить.

Стивенсон чувствовал, когда следует поменять тему.

– Я действительно не хочу пить.

– Ты когда-нибудь был вдрызг пьян?

– Нет. Я не любитель выпивать.

– Ты когда-нибудь занимался любовью с двумя девицами сразу?

– А зачем мне все это нужно?

– Ты не берешь от жизни все, что должен, – сказал Прайн. – Ты не набираешься опыта. У тебя нет достаточной свободы. Это единственный твой недостаток, Пол, правда, еще – твои носки.

Стивенсон посмотрел на свои носки:

– А что не так с моими носками?

Прайн отошел к окну. Он смотрел не на сверкающие огни города, а на их отражение в стакане. Он подмигнул себе. Он чувствовал себя великолепно. Намного лучше, чем раньше, и все благодаря Харрису. Ясновидящий привнес некоторое волнение и чувство опасности в его жизнь, новую цель и интерес. Хотя Грэхем Харрис еще не знал этого, но он стал главной целью в карьере Прайна.

«Мы раздавим его, – счастливо подумал Прайн, – сотрем с лица земли». Он повернулся к Стивенсону:

– А ты уверен, что никто не звонил? Мне должны были позвонить.

– Нет. Никто.

– Может, ты выходил отсюда на минуту?

– Тони, я не дурак. Поверь мне. Я был здесь все время, и тебе никто не звонил.

Прайн осушил свой второй стакан коньяку. Он обжег ему горло. Долгожданное и приятное тепло разливалось по телу.

– Почему бы тебе не выпить со мной?

Стивенсон встал и потянулся:

– Нет. Я уже должен идти.

Прайн подошел к бару.

– Ты пьешь коньяк чересчур быстро, Тони.

– У меня праздник, – сказал Прайн и добавил в свой стакан льду и коньяку.

– В честь чего?

– В честь еще одного развенчанного дурака.

4

Конни Девис ждала Грэхема в их квартире на Гринвич-Виллидж, когда он пришел домой. Она взяла у него пальто и повесила в шкаф.

Она была хорошенькой. Тридцати четырех лет. Изящная. Брюнетка. Серые глаза. Прямой нос. Полные губы. Эффектная.

Она владела небольшим доходным антикварным магазином на Десятой улице. В бизнесе она крепко стояла на ногах.

Последние восемнадцать месяцев она и Грэхем жили вместе. Их отношения были полны искренней любовью, какой до сих пор не знал ни один из них.

Это было даже нечто большее, чем любовь. Она была не только его любовницей, но и хорошим доктором, сиделкой. После несчастного случая пять лет назад он потерял веру в себя. Его самоуважение год за годом постепенно ослабевало. Она была здесь, чтобы помогать ему, лечить его. Она была не совсем уверена, что он до конца осознавал это, но она видела в этом самую важную задачу своей жизни.

– Где ты был? – спросила она. – Уже два тридцать.

– Мне нужно было подумать. Я шел пешком. Ты смотрела программу?

– Мы поговорим об этом. Прежде всего нужно согреться.

– Согласен. На улице, наверное, минус двадцать.

– Иди в кабинет и садись. Расслабься, – сказала она. – Я разожгла там камин. Сейчас принесу тебе выпить.

– Бренди?

– Что еще такой ночью?

– Ты почти совершенство!

– Почти?!

– Должен ли я считать тебя вообще семи пядей во лбу?

– Я слишком совершенна, чтобы быть нескромной.

Он рассмеялся.

Она повернулась и прошла к бару в дальнем углу гостиной.

Шестым чувством она ощутила, как он провожал ее взглядом, пока она не вышла из комнаты.

Хорошо. Все шло по плану. Он не мог не посмотреть на нее. На ней был облегающий белый свитер и тугие синие джинсы, подчеркивавшие ее талию и округлый зад. Если бы он не посмотрел на нее, она бы почувствовала разочарование. После всего, что произошло сегодня вечером, ему нужна была она. Прикосновение. Поцелуи. Любовь. И она хотела – даже больше, чем хотела, стремилась дать ему это.

Она не только вновь входила в свою роль Матери-Земли. Без сомнения, насколько она стремилась завладеть своим мужчиной, настолько же она хотела принадлежать ему, быть предельно любящей и понимающей, одновременно быть зависимой, несмотря на свою гордость. В отличие от прошлого она хотела зависеть от Грэхема так сильно, как и он зависел от нее. Она желала получить так же много, как и отдавала. Он был первый мужчина, которого она когда-либо удовлетворяла до такой степени. Она хотела заниматься любовью с ним, чтобы успокоить его, но она также хотела успокоиться и сама. У нее всегда были сильные, здоровые сексуальные партнеры, но Грэхем внес новое и острое ощущение в ее страсть.

Она принесла стакан с бренди в комнату, села рядом с ним на софу.

Какой-то момент он молчал, продолжая смотреть на огонь, потом спросил:

– Почему такой допрос? Какой он был после?

– Прайн?

– Кто же еще?

– Ты же смотрел его программы довольно часто. Ты знаешь, какой он.

– Но у него обычно были причины для своих атак. И у него были всегда доказательства того, о чем он говорит.

– Ну, в конце концов ты заткнул его своими видениями десятого убийства.

– Они были настоящими, – произнес он.

– Я знаю.

– Это было так явственно... как будто я был прямо там.

– Кровавое убийство?

– Одно из самых жутких. Я видел... он вонзил нож ей прямо в горло и затем повернул его. – Он быстро отхлебнул бренди.

Она наклонилась к нему, поцеловала в щеку.

– Я не могу представить этого Мясника, – сказал он с беспокойством. – Мне никогда не было так трудно воссоздать образ убийцы.

– Ты определил его имя?

– Возможно. Дуайт... Но я не совсем уверен.

– Ты дал полиции довольно полное его описание.

– Но я не могу получить еще больше сведений о нем, – сказал он. – Когда видения начинаются, я пытаюсь сконцентрироваться на образе этого человека, этого Мясника. Но все, что я получаю, это волны... зла. Ни болезни, ни проявлений нездорового мозга. Только всеобъемлющее зло. Я не знаю, как объяснить это, но Мясник не сумасшедший в традиционном понимании. Он не убивает в маниакальном неистовстве.

– Он совершил девять зверских убийств женщин, – сказала Конни. – Десять, если ты считаешь и то, которого еще не обнаружили. Он отрезает им уши, пальцы. Иногда вырезает внутренности своих жертв. И ты говоришь, что он не сумасшедший?!

– Он не сумасшедший в том смысле, какой мы вкладываем в это слово. Ручаюсь головой.

– Может, ты не чувствуешь нездоровые проявления его мозга, потому что он не знает, что болен. Амнезия...

– Нет. Не амнезия. Не шизофрения. Он прекрасно отдает себе отчет в убийствах. Он не Джекил и не Хайд. Держу пари, что он пройдет любые психиатрические обследования и тесты с прекрасным результатом. Это трудно объяснить, но у меня такое чувство, что если он и сумасшедший, то это какой-то новый тип сумасшествия. Мне еще не встречалось ничего подобного. Я думаю... черт возьми, я знаю, что он нисколько не волнуется, когда убивает этих женщин. Он просто методичен.

– Ты меня совсем запугал.

– Тебя? У меня такое чувство, словно я побывал в его шкуре, и это мне страшно.

Уголек треснул в камине.

Она взяла его за руку:

– Давай не будем говорить о Прайне или убийствах.

– Как я могу не говорить о них после сегодняшнего вечера?

– Ты прекрасно смотрелся на экране, – сказала она, стараясь отвлечь его от этой темы.

– Да уж, прекрасно. Покрытый потом, бледный и трясущийся.

– Не во время видений, перед ними. Ты очень подходишь для телевидения, даже для кино. Тип мужчины-лидера.

Грэхем Харрис был красив. Густые светло-русые волосы. Голубые глаза. Волевые черты лица. Жесткая кожа с резко прочерченными морщинами, которые оставили долгие годы странствий. Невысокий, худощавый и крепкий. Ему было тридцать восемь, но у него еще проглядывали мальчишеские черты.

– Тип мужчины-лидера?! – произнес он и улыбнулся ей. – Может, ты и права. Что, если я оставлю издательское дело и весь этот грязный психический материал и пойду в кино?

– Будет еще один Роберт Редфорд.

– Роберт Редфорд? Я думал, может, еще Борис Карлофф.

– Редфорд, – настаивала она.

– Подумаем над этим. Карлофф довольно элегантно выглядит без грима. Может, я постараюсь быть как Уоллас Бэри?

– Если ты Уоллас Бэри, то я и Мэри Дресслер.

– Привет, Мэри!

– У тебя действительно комплекс неполноценности или ты культивируешь его как часть своего обаяния?

Он усмехнулся, затем отхлебнул бренди:

– Помнишь тот фильм о морячке Энни с Бэри и Дресслер? Ты думаешь, Энни когда-нибудь спала со своим мужем?

– Уверена!

– Они всегда ссорились. Он лгал ей по любому поводу – и большую часть времени бывал пьян.

– Но по-своему они любили друг друга, – заметила Конни. – Вряд ли они могли бы состоять в браке с кем-нибудь еще.

– Я удивляюсь, как это им нравилось. Он был такой слабый мужчина, а она такая сильная женщина.

– Вспомни, он иногда бывал сильным, в конце фильма, например.

– Что же в этом хорошего для нас?

– Ему следовало быть сильным с самого начала. Он недостаточно уважал себя сам... – Грэхем смотрел на огонь. Он вертел стакан с бренди.

– А что ты скажешь об Уильяме Пауэлле и Мирне Лой? – спросила она. – Они оба сильные. Я знаю, кем мы можем быть. Ник и Нора Чарлз.

– Мне всегда нравилась их собака Аста. Вот это замечательная роль.

– Как ты думаешь, Ник и Нора занимались любовью? – поинтересовалась она.

– Страстно.

– И весело.

– С разными фокусами.

– Именно. – Она взяла у него стакан с бренди и поставила на камин, рядом со своим. Она легко поцеловала его, коснувшись языком его губ. – Полагаю, мы могли бы сыграть Ника и Нору.

– Не знаю. Довольно сложно заниматься любовью и одновременно быть остроумным.

Она села к нему на колени. Обняла его, крепко поцеловала и улыбнулась, когда его рука скользнула к ней под свитер.

– Нора? – прошептал он.

– Да, Ники?

– Где же Аста?

– Я уложила ее спать.

– Как бы нам ее не разбудить.

– Она спит.

– Мы можем травмировать собачку, если она увидит...

– Я уверена, что она спит.

– Да?

– Я дала ей снотворного.

– Какая сообразительная!

– А сейчас и мы уже в постели.

– Очень сообразительная.

– С прекрасным телом, – добавила она.

– Да, ты соблазнительна.

– Правда?

– О да.

– Тогда соблазняйся.

– С удовольствием.

– Надеюсь, так и будет!

5

Спустя час он крепко заснул, а Конни не спалось. Она лежала на боку, изучая его лицо в мягком свете ночника.

Его опыт, переживания нашли отражение в его чертах. Четко выделялась его выносливость, хотя просматривались и мальчишеские черты. Доброта. Интеллигентность. Юмор. Чувственность. Он был очень добрым человеком. Но так же четко прослеживался страх, страх поражения и все его ужасные последствия.

В свои двадцать, а затем и тридцать лет Грэхем был одним из лучших альпинистов мира. Он жил ради вертикальных подъемов, риска и победы. Ничто в его жизни не имело большего значения. Он стал активно заниматься альпинизмом с тринадцати лет. Год за годом он поднимался все выше и ставил перед собой все более сложные задачи. В двадцать шесть лет он организовывал партии для восхождения на труднодоступные вершины в Европе, Азии и Южной Америке. Когда ему исполнилось тридцать, он возглавил экспедицию на южный склон Эвереста. Они поднялись на западный хребет, пересекли гору и спустились по южному склону. В тридцать один год он взялся покорить гору Айгер Директ и, как принято в Альпах, в одиночку, преодолел страшную отвесную скалу без страховки. Его достижения, мужественная красота, остроумие, репутация Казановы (все это преувеличенное как друзьями, так и прессой) сделали его наиболее колоритной и популярной личностью в альпинизме в то время.

Пять лет назад, когда оставалось всего несколько не покоренных им вершин, он собрал команду для восхождения по самому опасному, роковому для многих, юго-западному склону Эвереста. Этот маршрут еще никогда не был пройден до вершины. Пройдя две трети подъема, он сорвался, поломав при этом шестнадцать костей и получив множество внутренних ушибов. Ему была оказана первая помощь в Непале. Затем с доктором и двумя друзьями его доставили самолетом в Европу, где было сделано все возможное для его спасения. Вместо празднования еще одного своего успеха он провел семь месяцев в частной клинике в Швейцарии. Он покинул ее, хотя лечение еще не было закончено. Этот Голиаф не был покорен, он оставил предупреждение нашему Давиду: Грэхем хромал.

Доктора сказали ему, что он может совершать восхождения на несложные скалы и хребты для собственного развлечения, если захочет. При достаточной практике он мог бы даже частично восстановить функции своей искалеченной правой ноги и затем уже преодолевать более сложные вершины. Но не Айгер и не Эверест. Ведь существуют сотни скал, которые могли бы представлять интерес для него.

Вначале он был убежден, что сможет вернуться на Эверест через год. Три раза он пытался подняться, и три раза его охватывала паника на первой сотне футов подъема. Вынужденный отступать даже перед менее сложными вершинами, он быстро понял, что Эверест или что-то подобное ему обрекут его на смерть.

С течением времени этот страх претерпел изменения, увеличился и разросся как грибок. Его страх перед восхождением стал всеобщим страхом, затронувшим все аспекты его жизни. Он опасался, что его наследство может быть потеряно из-за неправильного вложения денег. И стал следить за рынком ценных бумаг и капитала с нервным интересом, буквально доставая своего брокера. Он начал публиковать небольшим тиражом три дорогих журнала по альпинизму, чтобы защитить себя от провала на рынке. И хотя журналы давали неплохую прибыль, он периодически опасался их краха. Его преследовала боязнь рака, он видел его признаки в простуде, гриппе, головной боли, приступах диспепсии кишечника. Появившееся ясновидение страшило его. Иногда страх вторгался между ним и Конни в самые интимные моменты, лишая его силы.

Нередко он впадал в депрессию, и в течение нескольких дней у него, казалось, не было ни сил, ни желания, чтобы выйти из этого состояния. Две недели назад он был свидетелем хулиганства. Слышал крики о помощи – и ушел прочь. Пять лет назад он ринулся бы на защиту без малейшего колебания. Он пришел домой и рассказал Конни о хулиганстве; он унижал, обзывал себя и спорил с ней, когда она пыталась оправдать его. Она боялась, что он может почувствовать отвращение к себе, ибо знала: мужчин типа Грэхема такое поведение могло привести к сумасшествию.

Конни испытывала недостаток квалификации, чтобы помочь ему. Из-за своей сильной воли, противоречий и самоуверенной натуры она приносила больше вреда, чем добра, своим прежним любовникам. Она никогда не думала о себе как об эмансипированной женщине, она просто была, начиная с сознательного возраста, умнее и самонадеяннее большинства мужчин, окружавших ее. В прошлом ее любовники уступали ей в эмоциональном и интеллектуальном уровне. Некоторые мужчины склонны считать женщину низшим существом. Она едва не сломала человека, с которым жила до Грэхема, только тем, что отстаивала свое равенство и, по его мнению, сводила на нет его мужскую роль.

Состояние Грэхема было неустойчиво, и она должна была изменить свою личность. Это стоило напряжения и усилий. Ведь она знала этого человека таким, каким он был до несчастного случая. Она хотела разрушить его оболочку страха и вызволить прежнего Грэхема Харриса. Он был именно тем человеком, которого она так долго искала: человеком, который был равен ей, и которого не устрашит женщина, равная ему. Поэтому, пытаясь вернуть к жизни прежнего Грэхема, она должна была быть осторожной и терпеливой.

Ведь настоящего Грэхема очень легко разрушить.

Порыв ветра ударил в окно.

Несмотря на то что она была под одеялом, она вздрогнула.

Зазвонил телефон.

Она испуганно отодвинулась от Грэхема, звонок был очень резким. Как крик, отозвавшийся эхом в комнате. Она быстро подняла трубку, чтобы не разбудить его.

– Да, – тихо произнесла она.

– Мистера Харриса, пожалуйста.

– Кто звонит?

– Айра Предуцки.

– Очень жаль, но я...

– Детектив Предуцки.

– Сейчас четыре утра, – сказала она.

– Я извиняюсь. Действительно. Мне очень жаль. Искренне. Если я разбудил вас... это ужасно с моей стороны, но, видите ли, он хотел, чтобы я немедленно позвонил ему, если мы найдем новые факты в деле Мясника.

– Минуточку, – она посмотрела на Грэхема.

Он проснулся и смотрел на нее.

– Предуцки, – сказала она.

Он взял трубку.

– Харрис слушает.

Минуту спустя, когда он закончил разговор, она положила трубку.

– Они нашли номер десять?

– Да.

– Как ее имя? – спросила Конни.

– Эдна. Эдна Маури.