Текст книги "Дверь в декабрь"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Души? Вы говорите о призраках?

– Говорю. Вернее, он говорил.

– Я не думал, что психологи могут верить в призраков.

– Перед вами психолог, которая не верит. Маккэффри был одним из тех, кто верил.

– Я помню книги, которые мы нашли в его доме. Некоторые были об оккультизме.

– Возможно, половина его хобби была связана с оккультизмом, – сказала она. – С одним сверхъестественным феноменом или с другим.

– А кто же оплачивал такие исследования?

– Мне придется поднять архивные документы. Могу предположить, что связанное с оккультизмом он оплачивал сам или использовал деньги, предназначенные для других работ.

– Разве можно использовать фонды не по назначению? Вроде бы за все нужно отчитываться.

– Если ты нечестен, обмануть государство довольно легко. Иногда воры становятся легкой добычей другого вора, потому что не представляют себя в роли добычи, только хищника.

– А кто финансировал его основные исследования?

– Он получал какие-то деньги от фондов, основанных выпускниками университета для финансирования научных исследований. И, разумеется, корпоративные гранты. А также, как я уже говорила, государственные деньги.

– В основном его финансировало государство?

– Я бы сказала, в основном. Дэн нахмурился:

– Послушайте, если Дилан Маккэффри был чокнутым, как государство могло с ним работать?

– Да, он был чокнутым, и его интерес к оккультизму не мог не раздражать, но ведь и ума ему хватало. Этого у него не отнимешь. Будь у него побольше психологической устойчивости, блестящий интеллект поднял бы его на самую вершину. Он бы стал знаменитостью в своей области, а может, и для широкой общественности.

– Пентагон финансировал его исследования?

– Да.

– А над чем он работал для Пентагона?

– Не могу сказать. Во-первых, не знаю. Я могла бы покопаться в архивах, но, если бы узнала, все равно сказать бы не смогла. У вас нет допуска к секретной информации.

– Логично. А что вы можете сказать мне о Вильгельме Хоффрице?

– Он был мразью.

Дэн рассмеялся:

– Доктор… Мардж, вы определенно не стараетесь подбирать слова.

– Но это правда. Хоффриц был отъявленным сукиным сыном. Чертовым элитистом. Отчаянно хотел стать заведующим кафедрой. Но не имел ни малейшего шанса. Все знали, каким он станет, обретя власть над нами. Злобным. Мстительным. Завистливым. Он бы втоптал кафедру в грязь.

– Он тоже работал на Министерство обороны?

– Практически полностью. Об этом тоже ничего сказать не могу.

– Ходит слух, что его вынудили уйти из университета.

– Да, для ЛАКУ это был праздник.

– И за что от него избавились?

– Одна молодая девушка, студентка…

– Ага.

– Все гораздо хуже, чем вы думаете, – продолжила Мардж. – Речь идет не просто о нарушении неписаного морального кодекса. Он не был первым профессором, который спал со студенткой. За это прегрешение пришлось бы выгнать половину преподавателей-мужчин и пятую часть женщин. Он не только спал с ней, но и бил ее, и в результате она попала в больницу. Их отношения были… мягко говоря, извращенными. Как-то ночью он потерял контроль над собой.

– Вы говорите об играх с привязыванием рук и ног, не так ли?

– Да. Хоффриц был садистом.

– А девушка ему подыгрывала? Была мазохисткой?

– Да. За это и поплатилась. В одну из ночей Хоффриц сломал ей нос, три пальца, левую руку. Я ездила к ней в больницу. Оба заплывших глаза, рассеченная губа, синяки по всему телу.

* * *

Лаура и Эрл наблюдали, как Флэш и высокий в сгущающихся сумерках идут к седану.

Фургон телефонной компании превратился в темное пятно, буквы на борту растворились в густой тени, падающей от палисандрового дерева.

– ФБР, значит? – подала голос Лаура. – Они не уедут?

– Нет.

– Несмотря на то что мне известно об их присутствии?

– Они не убеждены, что вы были с мужем заодно. Собственно, для них это один из наименее вероятных вариантов. Они предполагают, что те, кто финансировал исследования Дилана, придут за Мелани, и хотят находиться здесь, когда это случится.

– Но без вас мне все равно не обойтись, – заметила Лаура. – На случай, если агенты ФБР захотят увезти мою дочь.

– Да. Если такое произойдет, вам понадобится свидетель для того, чтобы прижать их в суде.

Она подошла к дивану, присела на краешек, ссутулившись, опустив голову, положив руки на колени.

– У меня такое ощущение, что я схожу с ума.

– Все образуется, так что… Его прервал вопль Мелани.

* * *

Выслушав описание избитой студентки, Дэн поморщился.

– Но Хоффрица не арестовали.

– Девушка не написала заявления в полицию.

– Он так ее избил, а она позволила ему выйти сухим из воды? Почему?

Мардж поднялась, подошла к окну, посмотрела на кампус. Оранжевый свет заката уступил место серости и синеве сумерек. По небу со стороны моря наплывали редкие облака.

Заговорила психолог после долгой паузы:

– Когда мы на время отстранили Вилли от преподавания и начали разбираться с его взаимоотношениями со студентками, выяснилось, что эта девушка была не первой. За предыдущие годы как минимум четверо, мы, во всяком случае, точно знаем о четверых, вступали с Хоффрицем в сексуальные отношения, все играли роль мазохисток, с готовностью принимавших его садизм, но до серьезных травм никогда не доходило. До этой девушки все заканчивалось пусть грубыми, но играми. Первые четверо согласились поговорить с нами, и в результате этих бесед мы узнали некоторые интересные, приводящие в смятение… и пугающие подробности.

Дэн подгонять ее не стал. Почувствовал, что для нее очень болезненно и унизительно признавать, что коллега, пусть и тот, кого она терпеть не могла, оказался способен на такие гадости, тем самым доказывая, что научное сообщество ничуть не лучше человечества в целом. Но она была реалисткой, понимала, что так уж устроена жизнь, и он не сомневался, что она расскажет ему все. От него требовалось только одно: не мешать ей.

Она продолжила, всматриваясь в сумерки:

– Среди этих первых четырех девушек не было распутниц. Все из хороших семей, приехали сюда, чтобы получить образование, а не ради того, чтобы вырваться из-под родительской опеки и удовлетворять свои сексуальные фантазии. Собственно, двое были девственницами до того, как попали под влияние Хоффрица. И ни одна до встречи с Хоффрицем ни с кем не вступала в садомазохистские отношения. Их мутило от воспоминаний о том, что они позволяли ему с ними делать.

Мардж вновь замолчала.

Он решил, что она хочет услышать от него вопрос, и задал его:

– Но, если им это не нравилось, почему они это делали?

– Ответ достаточно сложен.

– Я постараюсь понять. Я тоже не так-то прост.

Она отвернулась от окна, улыбнулась, но лишь на мгновение. И действительно, в том, что она рассказала, не было ничего веселого или забавного.

– Мы узнали, что все четыре девушки добровольно участвовали в закрытых экспериментах по изменению поведения, которые проводил Хоффриц. Эксперименты эти включали постгипнотическое внушение и использование подавляющих собственное достоинство наркотиков.

– Но почему у них возникло желание в этом участвовать?

– Чтобы доставить удовольствие профессору. Чтобы получить хорошие оценки. А может, потому, что предложение их заинтересовало. Студенты, знаете ли, иногда интересуются тем, что изучают, даже в наши дни, даже средненькие студенты, которые ныне приходят к нам. А Хоффриц не был лишен обаяния, которое на некоторых действовало сильнее, чем на других.

– Но не на вас.

– Когда он пытался обаять меня, то я находила его еще более мерзким, чем всегда. Короче, он учил этих девушек, он их очаровал, и не следует забывать, что он постоянно публиковал свои работы как в периодике, так и в монографиях, и в своей области считался компетентным специалистом. Получил известность.

– И после начала таких экспериментов каждая девушка попадала к нему в постель.

– Да.

– Вы думаете, что он использовал гипноз, наркотики, подсознательное воздействие, чтобы… изменить их психику, подстроить под себя?

– Чтобы запрограммировать в их психологическую матрицу распутство и мазохизм. Да. Именно так я и думаю.

* * *

Пронзительный вопль Мелани наполнил дом.

Выкрикивая имя дочери, Лаура последовала за Бенсоном в коридор. С пистолетом в руке, телохранитель первым вошел в комнату Мелани, включил свет.

Девочка была одна. Угрозу, которая заставила ее закричать, могла видеть только она.

В белых носках и трусиках из белой хлопчатобумажной ткани, в которых она спала, девочка забилась в угол, выставила перед собой руки, защищаясь от невидимого врага, и вопила так пронзительно, что могла повредить горло. И выглядела она такой хрупкой, такой ранимой.

Лауру просто сокрушила ненависть к Дилану. Ноги отказывались держать ее тело, она уже начала опускаться на пол, вес переполняющей ее злости оказался слишком велик.

Эрл сунул пистолет в кобуру. Протянул руки к Мелани, но она ударила по ним и поползла вдоль стены, подальше от него.

– Мелани, сладенькая, прекрати! Все хорошо, – обратилась к дочери Лаура.

Девочка не услышала мать. Добралась до другого угла, уселась, подтянула ноги к груди, выставила перед собой маленькие, сжатые в кулаки ручонки. Она больше не кричала, с губ срывался только один бессвязный панический звук:

– Ах… ах… ах… ах… ах…

Эрл присел перед ней на корточки.

– Все в порядке, малыш.

– Ах… ах… ах… ах…

– Теперь все в порядке. Действительно в порядке, Мелани. Я позабочусь о тебе.

– Эта д-д-дверь, – проговорила Мелани. – Эта дверь. Не позволяйте ей открыться.

– Она закрыта, – Лаура поспешила к дочери, опустилась перед ней на колени. – Дверь закрыта и заперта, сладенькая.

– Держите ее закрытой!

— Разве ты не помнишь, крошка? – спросила Лаура. – На двери большой, новый, крепкий замок. Разве ты не помнишь?

Эрл в недоумении посмотрел на Лауру.

– Дверь закрыта, – продолжала она. – Заперта. Запечатана. Наглухо забита гвоздями. Никто не сможет ее открыть, сладенькая. Никто.

Большущие слезы появились в уголках глаз Мелани. Покатились по щекам.

– Я позабочусь о тебе, – мягко произнес Эрл.

– Крошка, ты тут в безопасности. Никто не сможет причинить тебе вред.

Мелани вздохнула. Страх начал покидать ее лицо.

– Здесь ты в безопасности. В полной безопасности.

Девочка подняла одну бледную руку к голове и начала рассеянно вертеть в руках прядь волос, как это делала бы любая другая девочка, занятая мыслями о мальчиках, лошадях, беседах с подружками или о чем-то еще, все-таки в головы к девятилетним девочкам приходят самые разные мысли. Действительно, после столь странного поведения, которое она до этого времени демонстрировала, после резких переходов от истерики к кататонии и обратно вид ее руки, играющей с прядью волос вселял самые радужные надежды, потому что являл собой толику нормального поведения, малую, конечно, толику, не прорыв, не брешь в прочной броне аутизма, но уже толику нормальности.

И Лаура не могла за это не ухватиться.

– Ты бы хотела пойти со мной в салон красоты, крошка? А? Ты ведь никогда не была в настоящем салоне красоты. Мы пойдем, и там твои волосы приведут в порядок. Тебе бы этого хотелось?

И хотя глаза Мелани оставались стеклянными, брови чуть сошлись у переносицы, словно она рассматривала предложение матери.

– Видит бог, тебе нужно что-то сделать с волосами, – продолжила Лаура, стремясь сохранить этот момент. Растянуть, углубить и расширить этот неожиданный контакт с дочерью, отделенной от нее и от всего реального мира броней аутизма. – Мы их подстрижем и уложим. Может, сделаем завивку. Ты бы хотела, чтобы твои волосы стали вьющимися, сладенькая? С кудряшками ты будешь так славно выглядеть.

Лицо девочки смягчилось. Еще чуть-чуть, и губы начали бы изгибаться в улыбке.

– А после салона красоты мы с тобой пойдем по магазинам, покупать одежду. Не возражаешь, сладенькая? Купим множество новых платьев. Платьев и свитеров. Даже блестящий пиджак, какие сейчас носят дети. Могу поспорить, тебе такой понравится.

Но начавшая формироваться улыбка Мелани застыла на полпути. И хотя Лаура продолжала говорить, та самая толика нормальности вдруг исчезла бесследно. На только что спокойном лице девочки отразилось отвращение, словно в своем личном мире она увидела нечто мерзкое и ужасающее.

Потом она повела себя совсем странно, даже пугающе. Начала бить себя своими маленькими кулачками сначала по коленям и бедрам, с громкими чавкающими звуками заколотила по груди…

– Мелани!

Кулаки молотили по бицепсам, по плечам с невероятной силой, яростью, с тем, чтобы причинить себе боль.

– Перестань! Мелани! – Лауру потрясла и перепугала внезапно открывшаяся в Мелани жажда самоуничтожения.

Мелани ударила себя по лицу.

– Я ее остановлю! – крикнул Эрл.

Девочка укусила его, когда он попытался схватить ее за руки. Вырвала одну руку и в кровь исцарапала собственную грудь.

– Господи! – выдохнул Эрл, когда девочка пнула его голой ногой и вывернулась из его рук.

* * *

– Запрограммировал распутство и мазохизм? – хмурясь, переспросил Дэн. – Разве такое возможно?

Мардж кивнула:

– Если психолог в должной мере владеет современными методами глубокого воздействия на мозг, если он беспринципен, если находится человек, желающий на это пойти, или у психолога есть возможность контролировать человека и работать с ним в течение продолжительного времени… тогда такое возможно. Но обычно на это уходит очень много времени, требуется терпение и упорство. Самым удивительным и пугающим в этой истории является то обстоятельство, что Хоффриц сумел запрограммировать этих девушек буквально за несколько недель, работая с ними час или два в день, три или четыре раза в неделю. Вероятно, он разработал новые и чертовски эффективные методы психологической коррекции. Но с первыми четырьмя ему не удавалось добиться длительного эффекта, через несколько недель или месяцев все шло насмарку. Психологическая матрица каждой девушки обретала прежнюю конфигурацию. Поначалу она испытывала стыд за ту сексуальную акробатику, которую проделывала с Хоффрицем, но продолжала получать удовольствие в унижении и боли, которые доставались ей как мазохистке. Потом весь садомазохистский аспект их взаимоотношений вызывал у нее страх и отвращение. Каждая из девушек говорила, что она словно вырывалась из кошмарного сна, когда у нее возникало и крепло желание порвать с Хоффрицем. И все четыре девушки в конце концов нашли в себе силы это сделать.

– Слава богу.

– Я понимаю, почему Его славят, но иногда задаюсь вопросом, а как Он может позволять таким людям, как Хоффриц, ходить по этой земле.

– Почему девушки не обратились в полицию… или как минимум в администрацию университета?

– Их всех останавливало глубокое чувство стыда. До того как мы нашли их и допросили, они и представить себе не могли, что их мазохизм – результат воздействия Хоффрица на их психику. Все они думали, что эти извращенные желания заложены в них природой.

– Но как такое может быть? Они же знали, что участвуют в экспериментах по изменению поведения. И когда начали вести себя, как не вели никогда раньше…

Она подняла руку, останавливая его:

– Вилли Хоффриц, возможно, давал им постгипнозные директивы, запрещающие каждой девушке рассматривать возможность того, что он несет ответственность за изменения в их поведении.

Мысль о том, что мозгом так легко манипулировать, не на шутку напугала Дэна.

* * *

Мелани протиснулась мимо Эрла, в два шага оказалась на середине спальни, остановилась. Покачнулась, чуть не упала. Вновь начала колошматить себя, словно чувствуя, что заслуживает наказания, или стремясь изгнать какую-то черную душу из своей, предавшей ее плоти.

Подойдя ближе, Лаура, выбрав момент, обняла дочь, притянула к себе, стараясь прижать руки к бокам.

Но, даже лишившись возможности бить себя руками, Мелани не успокоилась. Принялась пинаться и кричать.

Эрл Бентон надвинулся на девочку сзади, зажав ее между собой и Лаурой, чтобы она не могла пошевелиться. Ей оставалось только кричать, плакать и пытаться вырваться. В таком положении все трое оставались минуту-другую. Лаура продолжала уговаривать девочку успокоиться, и Мелани в конце концов перестала сопротивляться. Мешком обвисла между ними.

– Она угомонилась? – спросил Эрл.

– Думаю, да, – ответила Лаура.

– Бедная малышка.

Мелани выглядела так, будто совершенно вымоталась.

Эрл отступил на шаг.

Став покорной, Мелани позволила Лауре довести ее до кровати.

Села на краешек.

Из глаз продолжали катиться слезы.

– Крошка, ты в порядке? – спросила Лаура.

– Она открылась, – ответила девочка, ее глаза снова остекленели. – Она снова открылась, открылась полностью. – И в отвращении содрогнулась.

* * *

– А пятая девушка? – спросил Дэн. – Та, которая после его побоев попала в больницу. Как ее звали?

Коренастая психологиня отошла от окна, за которым сумерки стремительно сменялись ночью, вернулась к своему столу, плюхнулась на стул, словно эти неприятные воспоминания отняли у нее больше сил, чем долгий рабочий день.

– Не уверена, что могу вам сказать.

– Я считаю, что должны.

– Вторжение в личную жизнь и все такое.

– Полицейское расследование и все такое.

– Конфиденциальность отношений врач—пациент и все такое, – упорствовала Мардж.

– Да? Девушка была вашим пациентом?

– Я несколько раз приходила к ней в больницу.

– Слабенький аргумент, Мардж. Слова, конечно, правильные, но аргумент слабенький. Я приходил к моему отцу каждый день, когда он лежал в больнице после коронарного шунтирования, но не уверен, что такие визиты дают мне право называть себя его врачом.

Мардж вздохнула:

– Просто бедняжка так настрадалась, и теперь, по прошествии четырех лет, снова втягивать ее…

– Я никуда не собираюсь ее втягивать и ворошить прошлое перед ее новым мужем и детьми, – заверил ее Дэн. – Я, возможно, выгляжу большим, тупым и грубым, но на самом деле я – тонко чувствующая натура и умею не привлекать лишнего внимания.

– Вы не выглядите тупым или грубым.

– Благодарю.

– И вы выглядите опасным.

– Я сознательно поддерживаю этот образ. Помогает в моей работе, знаете ли.

Какое-то время она еще мялась, потом пожала плечами.

– Ее зовут Реджина Саванна.

– Вы шутите.

– Стала бы Ирматруда Гелькеншеттль шутить с именами других людей?

– Извините, – он записал «Реджина Саванна» в маленький блокнот. – Вы знаете, где она живет?

– Когда это все случилось, Реджине оставалось два года до диплома. Она жила в большой квартире вне кампуса в Уэствуде с тремя другими студентками.

– Что произошло после того, как девушка выписалась из больницы? Она ушла из университета?

– Нет. Закончила учебу, защитила диплом, хотя в университете хватало людей, которые хотели, чтобы она перевелась в другое учебное заведение. Они чувствовали, что ее присутствие позорит ЛАКУ.

Дэн удивился:

– Позорит? Я-то думал, все обрадовались тому, что она поправилась, физически и психически, и может учиться дальше.

– Дело в том, что она продолжала встречаться с Хоффрицем.

– Что?

– Потрясающе, не так ли?

– Она продолжала встречаться с ним, после того как его стараниями попала в больницу?

– Совершенно верно. Более того, Реджина написала мне письмо, как заведующей кафедрой, в котором защищала Хоффрица.

– Святой боже!

– Она отправила точно такие же письма президенту университета и многим членам комиссии по этике. Сделала все, что было в ее силах, чтобы Хоффрица не выгнали с работы.

Дэну вновь стало не по себе. Он полагал, что пронять его не так-то просто, но от всей этой истории с Хоффрицем у него похолодело внутри. Если Хоффриц мог до такой степени подчинить себе Реджину, не хотелось даже думать о том, чего добились он и Дилан Маккэффри, объединив свои демонические таланты. И ради какой цели они превратили Мелани практически в растение?

Дэн более не мог усидеть на месте. Поднялся. Но кабинет был маленький, а он – мужчина крупный, так что покружить по кабинету не было никакой возможности. Вот он и остался стоять, сунув руки в карманы.

– Вы можете сказать, что после того, как Хоффриц побил Реджину, она смогла вырваться из-под его влияния?

Мардж покачала головой:

– Даже после того, как Хоффрица вышибли из университета, Реджина приводила его в кампус на все мероприятия как своего кавалера.

Дэн вытаращился на нее.

– И он был ее единственным гостем на выпускном вечере.

– Святой боже!

– Им обоим страшно нравилось тыкать нас мордой в грязь.

– Этой девушке требовалась психологическая помощь.

– Да.

– Депрограммирование.

На добром лице психологини отразилась печаль. Она сняла очки, будто они вдруг стали слишком тяжелыми, потерла усталые глаза.

Дэн хорошо представлял себе, что чувствует сейчас эта женщина. Она любила свою профессию, хорошо делала то, что умела, установила для себя высокие личные стандарты. У нее имелись принципы и идеалы. Она чутко прислушивалась к голосу совести, верила, что такие люди, как Хоффриц, позорили не только профессию, но и всех тех, кто работал рядом с ним.

– Мы постарались сделать все возможное, чтобы Реджина получила необходимую ей помощь, но она отказалась.

За окном зажглись натриевые лампы уличных фонарей, но они не смогли отогнать ночь.

– Вероятно, Реджина не обратилась в полицию и не выдвинула обвинения против Хоффрица, потому что ей нравилось такое обращение?

– Вероятно.

– Он так ее запрограммировал, что ей нравилось.

– Вероятно.

– Опыт, накопленный с первыми четырьмя девушками, не пропал зря.

– Да.

– Он потерял над ними контроль, но понял, в чем его ошибка. И еще до того, как Реджина попала под его влияние, модифицировал свой метод с тем, чтобы удерживать ее железной хваткой. – Дэн чувствовал, что должен двигаться, сбросить распиравшую его энергию. В пять шагов добрался до книжных стеллажей, вернулся обратно, положил руки на спинку стула. – Теперь при упоминании термина «коррекция поведения» меня будет тошнить.

– Это очень серьезная область исследований, достойное уважения направление психологии. – Мардж вступилась за свою профессию. – Благодаря методам, которые разрабатываются в рамках коррекции поведения, для детей облегчается процесс обучения, и они лучше и на более продолжительное время запоминают полученную информацию. Коррекция поведения помогает нам снижать уровень преступности, лечить больных, создавать более спокойный мир.

Если Дэну не терпелось от разговоров перейти к действиям, то Мардж, похоже, искала облегчения в летаргии. Она еще сильнее вдавилась в спинку кресла. Она привыкла принимать решения, могла найти выход из многих ситуаций, но, похоже, такие монстры, как Хоффриц, были ей не по зубам. И когда сталкивалась с тем, что не могла контролировать, из кадрового военного офицера превращалась в бабушку, которая с радостью бы оказалась в кресле-качалке с чашкой чая с медом в руках. Дэну такая ранимость в ней только нравилась.

Голос ее звучал устало.

– Коррекция поведения и «промывка мозгов» – далеко не одно и то же. «Промывка мозгов» – это извращение коррекции поведения, и Хоффриц не был обыкновенным человеком и не был обыкновенным ученым, а был извращенцем, как в первой, так и во второй ипостаси.

– Реджина до сих пор с ним?

– Не знаю. Последний раз я видела ее более двух лет тому назад, и тогда она была с ним.

– Если она не бросила его после того избиения, полагаю, ничто не заставит ее уйти от него. Так что, скорее всего, она по-прежнему с ним.

– Если только она ему не надоела, – вставила Мардж.

– Судя по тому, что я о нем слышал, ему не может надоесть человек, который боится его и во всем ему подчиняется.

Мардж мрачно кивнула.

Дэн взглянул на часы, торопясь двинуться дальше.

– Вы говорили, что Дилан Маккэффри был блестящим ученым, гением. Вы бы могли сказать такое о Хоффрице?

– Пожалуй. Фактически да. Но его гениальность более черная, извращенная, злая.

– Вроде бы и с Маккэффри та же история.

– Нет, Хоффриц тут даст ему большую фору.

– Но если они начали работать вместе, получая существенное, возможно, неограниченное субсидирование, не сдерживаемые никакими юридическими или моральными ограничениями, комбинация получалась опасной, не так ли?

– Да. – Пауза. – Дьявольская.

Это слово, «дьявольская», казалось гиперболой, несвойственной Мардж, но Дэн не сомневался, что выбрала она это слово сознательно.

– Дьявольская, – повторила она, чтобы у него не осталось сомнений в том, что она глубоко встревожена.

* * *

В ванной Лаура смазала укус на руке Эрла Бентона йодом и заклеила пластырем.

– Это ерунда, – заверил он ее. – Не волнуйтесь.

Мелани сидела на краю ванны, уставившись в выложенную зеленой плиткой стену. Она ничем не напоминала ту фурию, что несколько минут тому назад яростно сражалась с ними в спальне.

– Человеческий укус более опасен, чем собачий или любого другого животного, – тревожилась Лаура.

– Вы залили ранку йодом, да и крови вытекло совсем ничего. Поверхностный укус. Даже не больно, – ответил, он, хотя Лаура знала, что ранка жжется.

– Вам в последнее время делали прививку от столбняка? – спросила она.

– Да. В прошлом месяце. Искали мы тут одну компанию. Так какой-то тип, когда его нашли, полез на меня с ножом. В общем-то, обошлось, всего семь швов, но прививку от столбняка мне на всякий случай сделали.

– Я сожалею, что все так вышло.

– Вы это уже говорили.

– Тем не менее сожалею.

– Послушайте, я знаю, девочка этого не хотела. А потом, такая у меня работа.

Лаура присела перед Мелани, осмотрела покраснение на левой щеке в том месте, где девочка ударила себя кулаком. Да, со временем красноте предстояло смениться полноценным синяком. На шее и груди виднелись царапины от ногтей. Губа припухла там, где девочка укусила ее этим днем, в конце сеанса гипноза.

Во рту у Лауры пересохло от страха и тревоги. Она повернулась к Эрлу:

– Как же нам защитить ее? Это не просто какой-то враг без лица, который хочет добраться до нее. Это не просто государственные агенты или русские. Как мы сможем защитить ее от нее самой?

– Кто-то должен оставаться с ней, каждую минуту держать ее под присмотром.

Лаура подсунула пальцы под подбородок девочки, повернула ее голову так, чтобы их взгляды встретились.

– Это уже перебор, крошка. Мамик может постараться уберечь свою девочку от плохих людей, которые хотят схватить ее. И Мамик может постараться помочь тебе в твоем нынешнем состоянии, сделает все, чтобы вывести тебя из него. Но теперь… это уже перебор. Почему ты хотела причинить себе вред, крошка? Почему?

Мелани шевельнулась, словно отчаянно хотела ответить, но кто-то удерживал ее. Губы дернулись, зашевелились, но с них не слетело ни звука. По телу девочки пробежала дрожь, она покачала головой, застонала.

У Лауры щемило сердце, когда она наблюдала, как ее ребенок безуспешно пытается сбросить с себя оковы аутизма.