Текст книги "Холодный огонь"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Под стать жилищу оказалась и хозяйка, встретившая Холли тепло и радушно. Виоле было около пятидесяти. Но, несмотря на возраст, кожа на загорелом лице оставалась матово-гладкой. В блестящих мексиканских глазах, черных, как чернила, горели веселые искорки. Роста она была небольшого и немного располнела с возрастом, но Холли представила, как в молодости эта женщина шла по улице и мужчины провожали ее взглядами, рискуя вывихнуть шеи. Виола и сейчас казалась очень красивой.

Распахнув дверь, она протянула Холли руку и пригласила войти, будто они были старыми друзьями, а не познакомились вчера по телефону. Они прошли в гостиную, а потом во внутренний дворик дома и очутились на маленькой, покрытой дерном лужайке, где на стеклянном столике стояли два стакана и кувшин с лимонадом, в котором плавали кусочки льда. На плетеных стульях лежали мягкие желтые подушки.

– Летом я провожу здесь почти все время, – сказала Виола, усаживаясь за столик. – Не правда ли, чудесный уголок?

Прозрачный зеленый занавес отделял дом Виолы от зданий на противоположной стороне улицы, белеющих в тени высоких деревьев. Издали виднелись круглые цветочные клумбы с ярко-красными и фиолетовыми гладиолусами. Две белки спустились с маленького пригорка и перебежали через извилистую тропинку.

– Здесь просто замечательно, – согласилась Холли.

Виола налила лимонад в стаканы.

– Когда мы с мужем купили дом, деревья были совсем крохотные. Кругом почти пустыня. Но мы мечтали о будущих временах. Мы умели ждать, хотя лет нам тогда было совсем немного, – она вздохнула. – Иногда бывает так грустно. Горько думать, что он умер таким молодым и никогда не увидит, как выросли наши саженцы. Но обычно я гляжу на сад и радуюсь. Я знаю, Джо сейчас в лучшем мире, чем мы с вами. Мне хочется верить, что он радуется вместе со мной.

– Простите, – смутилась Холли, – я не знала, что ваш муж умер.

– Конечно, моя дорогая. Откуда вам знать? Это случилось так давно. Еще в шестьдесят девятом. Мне тогда было всего тридцать, а ему тридцать два. Муж служил в морской пехоте. Я им так гордилось. Столько лет прошло, как Джо погиб во Вьетнаме, а для меня он как живой.

Холли поразила мысль о том, что павшие в этой войне, останься они в живых, были бы уже далеко не молодыми людьми. Их вдовы прожили без них долгие годы, гораздо больший срок, чем вся их семейная жизнь.

Сколько лет пройдет, прежде чем Вьетнам встанет в один ряд с крестовыми походами Ричарда Львиное Сердце и Пелопонесскими войнами?

– Погиб таким молодым… – Голос Виолы дрогнул, однако она справилась с собой и сказала тихо и печально:

– Столько уж лет прошло…

Холли смотрела на женщину совершенно другими глазами. Первое впечатление оказалось ошибочным. Спокойная, умиротворяющая обстановка в доме, радушие и доброта хозяйки, веселые искорки в ее черных глазах – за всем этим кажущимся благополучием таилось огромное безутешное горе. То, с какой любовью Виола произносила «мой муж», ясно говорило: никакое время не в силах стереть память о молодом морском пехотинце – ее первом и последнем мужчине. После смерти Джо жизнь к потеряла для Виолы всякий интерес и, несмотря на веселый жизнерадостный характер, в сердце женщины навсегда поселилась скорбь.

Люди редко оказываются тем, чем кажутся, – этот урок усваивает каждый начинающий журналист, если он только способен чему-нибудь научиться. Люди никогда не бывают проще, чем сама жизнь со всеми ее проблемами и сложностями.

Виола опустила в лимонад соломинку.

– Слишком сладко. Я всегда кладу чересчур много сахара. Прошу прощения. Она поставила стакан на столик.

– Пожалуйста, расскажите мне о брате, которого вы разыскиваете. Вы меня очень заинтриговали.

– Помните, когда я вам звонила из Портленда, то сказала, что меня воспитали чужие люди. Я очень благодарна за все, что они для меня сделали, и люблю их, как любила бы настоящих родителей, но…

– Конечно, вы хотите узнать, кто ваши настоящие родители.

– Просто… я чувствую какую-то пустоту… пустоту в сердце, – запинаясь, заговорила Холли, стараясь не переиграть.

Ее удивила не легкость, с какой она лгала, а то, как хорошо у нее это получается. Обман – удобный способ получить информацию у не слишком разговорчивых собеседников. В свое время такие признанные светила, как Джо Макгиннис, Джозеф Вамбо, Боб Вудворд и Карл Бернштейн, доказывали, что журналист имеет право на обман во имя высшей истины. Однако Холли не могла похвалиться большими успехами в этом искусстве. Она смущалась и ругала себя за вынужденную ложь, но, по крайней мере, ей удавалось скрывать эти чувства от Виолы Морено.

– В агентстве по усыновлению почти не сохранилось сведений о моих настоящих родителях, но я все-таки сумела узнать, что они умерли двадцать пять лет назад. Мне тогда было всего восемь.

В действительности она рассказывала историю о родителях Джима Айренхарта, которые умерли, когда мальчику не исполнилось и десяти. Обо всем этом Холли узнала из газет, читая статью о лотерейном выигрыше.

– Поэтому я их совсем не помню.

– Как это ужасно. Теперь моя очередь жалеть вас. – В мягком голосе Виолы звучали нотки неподдельного сочувствия.

Холли чувствовала себя последним предателем. Состряпанная ею история выглядела насмешкой над огромным горем Виолы. Однако, помня, что обратного пути нет, она продолжала:

– Но оказалось, все не так уж плохо. Я обнаружила, что у меня есть брат. Помните, я говорила вам по телефону.

Виола придвинулась к собеседнице и положила руки на стол. Ей не терпелось услышать подробности и узнать, какая от нее требуется помощь.

– И вы обратились ко мне потому, что я могу помочь отыскать вашего брата?

– Это не совсем так. Дело в том, что я его уже нашла.

– Как замечательно!

– Но… я боюсь…

– Боитесь? Чего?

Холли опустила глаза в землю. Проглотила несуществующий комок в горле, всем своим видом изображая, что пытается овладеть собою и борется с охватившим ее волнением. Вышло неплохо. Сцена, достойная Академической награды. Холли была противна сама себе. Она снова заговорила, стараясь придать голосу убедительную дрожь:

– Он мой единственный родной человек во всем мире, единственная ниточка к отцу и матери, которых я никогда не увижу. Он мой брат, миссис Морено, и я люблю его. Люблю, хотя: никогда не видела. Но что, если я брошусь к нему с открытым сердцем, а он… оттолкнет меня? Скажет… лучше бы мне не показываться? Что, если я ему не понравлюсь?

– Боже мой, да как вам такое пришло в голову! Как может не понравиться такая славная молодая женщина? Говорю вам, он будет счастлив, когда узнает, что у него есть такая сестра!

Гореть мне в аду синим пламенем, мрачно подумала Холли, но вслух сказала:

– Вам это может показать глупым, но я ужасно волнуюсь. Мне никогда не удавалось произвести хорошее впечатление при первой встрече.

– Что вы, дорогая, мне вы сразу понравились!

Ну-ка, стукни мне каблуком по носу, давай, чего же ты медлишь, мысленно обратилась она к Виоле, но вслух сказала:

– Я боюсь рисковать. Хочу узнать о нем как можно больше, прежде чем постучусь в его дверь. Что он любит, что не любит. Как относится к… ко многим вещам. Ах, миссис Морено, я боюсь все испортить.

Виола понимающе кивнула:

– И вы пришли ко мне потому, что я знаю вашего брата. Возможно, он был среди моих учеников?

– Вы преподаете историю в старших классах Ирвинской школы…

– Да, я работаю здесь с тех пор, как умер Джо.

– Видите ли, мой брат не был вашим учеником. Он преподавал английский в вашей школе. Мне сказали, что вы лет десять работали в соседних кабинетах и хорошо его знаете.

Лицо Виолы озарилось улыбкой:

– Так вы говорите о Джиме Айренхарте?

– Да, Джим и есть мой брат.

– Вы просто не представляете, как вам повезло! Это замечательно!

Такая восторженная реакция поразила Холли, и она захлопала ресницами, в растерянности уставившись на Виолу.

– Джим – замечательный человек, – сказала женщина с искренней теплотой в голосе. – Как бы я хотела иметь сына, похожего на него! Он иногда заходит ко мне, правда, не так часто, как раньше. Мы вместе обедаем. Люблю угощать его чем-нибудь вкусненьким. Для меня это такая радость…

Она умолкла на полуслове, и тень легкой грусти прошла по ее лицу.

– Да… лучшего брата невозможно и желать. Редко встретишь такого хорошего человека. Джим – прирожденный учитель, вежливый, добрый, терпеливый.

Холли подумала о Нормане Ринке – психопате, который вошел в магазин и средь бела дня убил продавца и двух покупателей. Самого его застрелил вежливый, добрый Джим Айренхарт. Он всадил в Ринка восемь зарядов в упор. Причем четыре из них в бездыханный труп. Хотя Виола Морено и знала своего коллегу столько лет, она не имела ни малейшего понятия о том, каким он бывает в гневе.

– Я повидала немало хороших учителей на своем веку, но Джим Айренхарт не такой, как все. Он заботился о своих учениках, точно это были его собственные дети.

Виола откинулась на спинку стула и покачала головой, припоминая:

– Джим отдавал им всего себя, хотел сделать жизнь детей лучше, а ему так страшно не повезло. Он и ученики понимали друг друга с полуслова. Иной учитель за такое все готов отдать, и так и этак старается, а все бесполезно – не любят его дети. А у Джима все само собой получалось.

– Почему он ушел из школы?

Улыбка на губах Виолы погасла. Помолчав, она нерешительно произнесла:

– Отчасти в этом виновата лотерея.

– Лотерея?

– Разве вы не знаете?

Холли посерьезнела и отрицательно покачала головой:

– Джим выиграл шесть миллионов долларов. Это было в январе, – пояснила Виола.

– Что вы говорите!

– Представляете, первый раз в жизни купил билет и выиграл.

Убрав с лица удивление, Холли изобразила озабоченный вид:

– Какая неожиданность! Теперь Джим подумает: я приехала, узнав, что он разбогател.

– Ну что вы, – поспешно успокоила ее Виола. – Джим совсем не такой. Он никогда не думает о людях плохо.

– Зарабатываю я прилично, – выдала Холли новую ложь. – Мне его деньги не нужны. Если Джим их предложит, я все равно откажусь. Мои приемные родители – врачи. Не миллионеры, конечно, но на жизнь всегда хватает. Сама я работаю адвокатом, у меня много клиентов.

«Ну довольно, раскудахталась: тебе в самом деле не нужны его деньги, – подумала Холли, презирая себя до глубины души, – но ты гнусная лживая тварь, погрязшая во вранье. Стоять тебе веки вечные по уши в дерьме и чистить Сатане ботинки».

Настроение Виолы изменилось. Она отодвинула стул, встала и подошла к большому керамическому горшку с бегониями и медно-желтыми ноготками. Сорвала стебелек сорной травы, размяла его в ладони, устремив отсутствующий взгляд на зеленые кроны деревьев.

Она долго молчала.

Холли сидела как на иголках, обеспокоенно соображая, не выдала ли она себя, ляпнув какую-нибудь глупость. С каждым мгновением нервничала все больше. Еще немного – и она выложит всю правду и покается во лжи.

В траве бегали белки. Прилетела бабочка. Она попорхала над столиком, села на край кувшина с лимонадом, а потом улетела.

Наконец Холли осмелилась нарушить затянувшееся молчание. Дрожащим, на этот раз от настоящего волнения, голосом она спросила:

– Простите, миссис Морено, что-нибудь не так?

Виола скатала стебелек в шарик и бросила его в траву.

– Просто не представляю, как все это сказать?

– Что сказать? – нервно спросила Холли. Виола повернулась к ней и приблизилась к столу.

– Вы спросили, почему Джим… почему ваш брат ушел из школы. Я сказала, что из-за лотереи. Но на самом деле это не так. Если бы Джим любил школу, как несколько лет назад, даже год назад, он никогда бы не бросил свою работу, пусть даже из-за сотни миллионов.

Холли едва удержалась, чтобы не вздохнуть с облегчением. Слава Богу, Виола ни о чем не догадалась.

– И что случилось, почему он так изменился?

– Он потерял ученика.

– Потерял?

– Его звали Ларри Каконис. Он учился в восьмом классе. Очень способный мальчик. Добрый. Но нервы у него никуда не годились. Семья была неблагополучной. Отец постоянно истязал мать. Бил все годы, сколько Ларри себя помнил. Мальчик переживал, что не может спасти мать от побоев. Чувствовал свою ответственность, хотя его вины здесь как раз не было. Знаете, есть дети с очень сильным чувством ответственности. Ларри был как раз из таких.

Виола взяла стакан с лимонадом, вернулась на прежнее место и уставилась в землю.

Во дворике воцарилась тишина.

Холли терпеливо ждала.

Наконец женщина заговорила:

– У его матери серьезные отклонения в психике. Она была жертвой своего мужа по собственной воле. Оба они были не в себе. А Ларри никак не мог примириться с этой раздвоенностью: он любил мать, но терял к ней уважение, потому что стал понимать: ей нравится получать побои.

Холли все поняла. Она знала, чем закончится рассказ Виолы, и ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать жестоких слов, но выбора не было.

– Джим много занимался с мальчиком. Я не имею в виду только уроки английского. Ларри доверял ему как никому на свете, и Джим был для него как старший брат. Джим советовался с доктором Дансингом, который работает у нас психологом по совместительству. Казалось, дело идет на поправку. Мальчик старался разобраться в своих чувствах к родителям, понять их… Мы думали, все будет хорошо. Но однажды ночью, это было пятнадцатого мая прошлого года – даже не верится, что прошло больше пятнадцати месяцев, – Ларри взял пистолет отца, зарядил, направил дуло себе в рот… и выстрелил…

Холли дернулась, как будто ее ударили. Она испытала настоящий шок, хотя полученные ею удары не были физическими. Она содрогнулась при мысли о самоубийстве мальчика. Тринадцать лет – это же так мало, жизнь еще только начинается. В этом возрасте пустяковые сложности разрастаются до огромных размеров, а действительно серьезная проблема кажется катастрофой и приводит в отчаяние. Холли жалела Ларри, ее распирало чувство бессильного гнева: у мальчика было слишком мало времени, чтобы понять – непреодолимых препятствий не существует и в жизни гораздо больше радости и веселья, чем горя и отчаяния.

Но не меньше ее потрясла дата самоубийства Ларри Какониса – пятнадцатое мая.

В этот день ровно год спустя в Атланте Джим Айренхарт совершил свое первое чудо – спас от смерти Сэма и Эмми Ньюсомов, застрелив наркомана и убийцу Нормана Ринка.

Холли не могла усидеть на месте. Она встала и подошла к Виоле. Они вместе стали смотреть на белок, снующих по лужайке.

– Джим обвинил себя в смерти мальчика, – тихо произнесла Виола.

– Но почему? В том, что случилось, не было его вины.

– Он все равно во всем обвинял себя. Такой уж он человек. Но того, что случилось потом, никто не мог представить. После смерти Ларри он потерял всякий интерес к работе. Не верил, что может что-нибудь изменить к лучшему. Он добился больших успехов, чем любой из учителей, которых я знаю, но эта неудача напрочь выбила его из колеи.

Холли вспомнила, с каким бесстрашием Айренхарт выхватил маленького Билли Дженкинса из-под колес бешено мчащегося грузовика. Здесь неудачи не было.

– Он полностью ушел в себя. Ходил подавленный, никак не мог забыть.

Человек, которого Холли встретила в Портленде, не выглядел подавленным, скорее загадочным и сдержанным. Но у него было неплохое чувство юмора, и улыбался он легко и открыто.

Виола отпила глоток лимонада.

– Надо же, сейчас кажется кислым. – Она поставила стакан на бетонный пол возле ног к и вытерла мокрую ладонь о брюки. Ей хотелось что-то сказать, но она заколебалась и не сразу в произнесла:

– Затем с ним стали происходить странные вещи.

– Странные вещи?

– Джим стал тихим, отрешенным. Начал заниматься восточными единоборствами. – Записался в школу таэквондо. Есть много людей, которые увлекаются подобными вещами, но такие интересы совершенно не в его характере.

Это было вполне в характере Джима Айренхарта, которого знала Холли.

– И это не было мимолетным увлечением. Каждый день, как только уроки заканчивались, Джим ехал на тренировку в Ньюпорт-Бич. Я уже начала беспокоиться. Он все бросил и занимался только своим таэквондо. Когда в январе Джим выиграл в лотерею, я была счастлива за него. Получить шесть миллионов долларов! Такая большая удача! Я надеялась: выигрыш изменит его жизнь к лучшему и он снова станет Джимом, которого я знала много лет.

– Но этого не случилось?

– Да. Казалось, он даже не удивился и не обрадовался. Ушел из школы. Переехал из квартиры в новый дом… и еще больше отдалился от друзей.

Виола повернулась к Холли и улыбнулась.

– Вот почему я так обрадовалась, когда узнала, что вы его сестра и Джим ничего о вас не знает. Может быть, вы сумеете помочь там, где оказались бессильны шесть миллионов долларов.

Чувство вины за совершенный обман с новой силой охватило Холли. Она покраснела до корней волос.

– Я была бы счастлива помочь, если только у меня получится. – Она надеялась, что простодушная Виола примет краску стыда на ее лице за признак волнения и радости.

– Вы сможете, я уверена. Джим сейчас одинок или, вернее, так думает. Ваше присутствие в доме излечит его от тоски. Поезжайте к нему сегодня, лучше всего прямо сейчас.

Холли покачала головой.

– Не так сразу. Я все-таки не буду спешить. Хочу… немного прийти в себя. Надеюсь, вы ему обо мне ничего не скажете?

– Конечно, дорогая. Это ваше право первой сообщить ему эту радостную весть. Представляю, какой это будет волнующий момент!

Холли благодарно улыбнулась. Ей показалось, что губы сделаны из жесткой пластмассы и приклеены к лицу, точно бутафория карнавального костюма во время празднования Хэллоуина. [1]1
  Канун Дня Всех Святых, который отмечается в США 31 октября и сопровождается веселыми играми и красочными карнавальными представлениями.


[Закрыть]

Несколько минут спустя, провожая Холли до двери. Виола взяла ее руку в свою ладонь и сказала:

– Мне бы не хотелось вас обманывать: вернуть его к жизни – задача не из легких. Сколько я знаю Джима, в нем всегда чувствовалась затаенная печаль. Да тут и нечему удивляться, если вспомнить, как рано он потерял родителей. В десять лет остался сиротой.

Холли понимающе кивнула:

– Огромное вам спасибо. Вы очень мне помогли.

Виола порывисто обняла ее, поцеловала в щеку и сказала:

– Надеюсь, мне недолго придется ждать вас обоих на ужин. Посмотрим, что вы скажете о моей толченой кукурузе с мясом и красным перцем и черных бобах с рисом. Я готовлю все острое как огонь.

Холли было и приятно, и совестно. Ей очень понравилась Виола. Через несколько минут знакомства учительница казалась любимой тетушкой, которую знаешь много лет. Но Холли мучили угрызения совести: в дом Виолы она проникла нечестным путем.

Возвращаясь к машине, Холли ругала себя последними словами. Она не испытывала недостатка в красочных словах и виртуозных выражениях. Сказывался немалый опыт общения с репортерской братией, приобретенный за двенадцать лет скитаний по различным редакциям. Ей ничего не стоило завоевать «Гран-при» в конкурсе на звание самого неистощимого и витиеватого сквернослова.* * *

В телефонном справочнике Ньюпорт-Бич была указана всего одна школа таэквондо. Она располагалась в торговом центре неподалеку от Ньюпортского бульвара между булочной и магазином, где продавали шторы.

«Додж» – прочла Холли на вывеске, украшавшей вход в здание. По-японски слово «додж» означает «зал для занятия боевыми искусствами». С таким же успехом можно назвать ресторан «Рестораном», а магазин одежды – «Магазином одежды». Подобная незамысловатость немало удивила Холли, знакомую с привычкой азиатских бизнесменов награждать свои заведения поэтическими названиями.

Трое прохожих стояли на тротуаре перед большой витриной «Доджа». Они жевали эклеры, наслаждались сладостным ароматом, доносившимся из соседней кондитерской, и наблюдали за тренировкой шести спортсменов, которые отрабатывали приемы под командой коренастого, но необычайно проворного инструктора в черном кимоно. Время от времени инструктор швырял на пол одного из учеников, и стекла в витрине начинали дрожать.

Еще раз втянув в ноздри воздух, благоухающий шоколадом, корицей, сахаром и свежей сдобой, Холли вошла в дверь и задохнулась от едкого аромата восточных благовоний, смешанного со слабым запахом пота. В свое время она писала статью о портлендском школьнике, который выиграл медаль на чемпионате страны по таэквондо, и помнила, что это корейская разновидность карате, где используются молниеносные прямые и рубящие удары, блоки, захваты и мощные удары ногами в высоком прыжке.

Сэнсей-кореец в черном кимоно не скупился на тумаки. Ученики один за другим так и сыпались на пол. Воздух в зале сотрясался от хрипов, сопения, гортанных криков и оглушительных шлепков о маты.

За стойкой в дальнем углу зала сидела симпатичная секретарша, которая перебирала листы бумаги и время от времени что-то писала. От уголков глаз до кончиков ногтей она казалась воплощением сексуальности. Узкая красная майка, обтягивающая соблазнительную грудь, не скрывала темных, больших, как спелые вишни, сосков. Буйные пряди густых, искусно подцвеченных волос завитками спускались на чистый лоб. Холли отметила умело наложенные тени вокруг выразительных глаз, маленький коралловый рот и не правдоподобно длинные ногти, покрашенные в тон ярко-красной губной помаде. Драгоценностей, украшающих шею и грудь секретарши, хватило бы на целую витрину ювелирного магазина. Если бы женщина продавались в каждом местном супермаркете, лучшей рекламы для этого товара невозможно и представить.

– И что, этот грохот и рев продолжаются целый день? – спросила ее Холли. – Да, с утра до вечера. – Нелегко вам, наверное, приходится. – Не то слово, – заговорщицки подмигнула секретарша. – Понимаю, что вы имеете в виду. Эти племенные жеребцы как начнут налетать друг на друга – я и часу не просижу: вхожу в экстаз.

Холли не ожидала, что ее вопрос будет понят таким образом. Ее слова подразумевали, что от постоянного шума может заболеть голова, а уж никак не то, что подумала секретарша.

Однако она понимающе подмигнула в ответ и спросила:

– Босс на месте?

– Эдди? Он сейчас где-нибудь на двухсотой ступеньке, – произнесла женщина непонятную фразу. – А что вы хотели?

Холли объяснила, что работает над статьей, которая некоторым образом связана с «Доджем».

Секретарша, если она ею действительно была, просияла при этом известии. Весьма многие при схожих обстоятельствах мрачнеют. Она весело сообщила Холли, что Эдди всегда не прочь получить рекламу для своей фирмы. Она встала со стула и, покачиваясь на высоких каблуках, подошла к двери за стойкой. Тугие шорты сидели как влитые. Казалось, нижнюю часть ее тела просто покрасили белой краской.

Кому здесь нелегко, так это мужчинам, подумала Холли, окидывая взглядом секретаршу.

Как и предсказывала женщина, Эдди весьма обрадовался, узнав, что «Додж», хотя бы и косвенно, будет упомянут в газетной статье. Он только предложил Холли взять у него интервью во время тренировки. Эдди не был выходцем из Азии. Возможно, этим и объяснялось отсутствие полета фантазии в названии его фирмы. Высокий, светловолосый, голубоглазый, он весь, казалось, лопался от мускулов. Когда Холли вошла, Эдди, одетый только в черные эластичные шорты, занимался на тренажере, имитирующем подъем по ступенькам несуществующего здания.

– Неплохо, – сказал он, ритмично переставляя ноги, на которых шарами вздувались мускулы. – Еще шесть пролетов, и я буду на вершине колонны Вашингтона.

Он дышал тяжело, но не так, как дышала бы Холли, пробеги она вверх по лестнице шесть пролетов до своей портлендской квартиры на третьем этаже.

Она села в указанное ей кресло, которое стояло как раз напротив тренажера. С этой точки Эдди смотрелся во всей своей красе. На загорелой бронзовой коже блестели мелкие капельки пота, взмокшие волосы на затылке потемнели и прилипли к могучему загривку. Черные эластичные шорты сидели на нем так же плотно, как на секретарше. Он словно готовился к приходу Холли и специально расположил тренажер и кресло, чтобы показать себя в лучшем виде.

Обстоятельства снова вынуждали Холли прибегнуть к обману. Но на этот раз она не испытывала таких сильных угрызений совести, как при разговоре с Виолой Морено. Во-первых, придуманная для этого случая история выглядела куда скромнее: она пишет большую, подробную статью о Джиме Айренхарте (правда), посвященную влиянию, которое оказал на его жизнь лотерейный выигрыш (ложь), с его собственного согласия (ложь). Итого тридцать три процента правды. Вполне достаточно, чтобы спать со спокойной совестью.

– Вы уж постарайтесь слово «Додж» написать без ошибок, – сказал Эдди, оглядел свою правую ногу и счастливо добавил:

– Вы только посмотрите на икры! Твердые как камень.

Как будто все это время его ноги не мелькали у нее перед глазами.

– Ни капли жира между кожей и мышцами! Что скажете, а?

Перед ней был тщеславный, самодовольный осел. Еще и поэтому Холли не слишком себя казнила.

– До вершины. Три пролета, – объявил Эдди.

Он тяжело дышал. Слова ритмично вылетали из его рта при каждом новом выдохе.

– Всего три? Тогда я подожду.

– Нет-нет. Задавайте вопросы. Я не буду останавливаться. Полезу на «Эмпайр Стейт Билдинг». Посмотрю. На сколько. Меня. Хватит.

– Айренхарт занимался в вашей школе?

– Сам учил. Лично.

– Он пришел к вам задолго до того, как выиграл в лотерею?

– Больше года назад.

– Если не ошибаюсь, в мае прошлого года.

– Может быть.

– Он рассказывал вам, почему решил изучать таэквондо?

– Нет. Он был как одержимый. Следующие слова Эдди почти прокричал, как будто с триумфом взошел на настоящую высоту:

– Вершина!

Вместо того чтобы замедлить ход, он зашагал еще проворнее.

– Его желание не показалось вам странным?

– Как это?

– Он все-таки был школьным учителем.

– У нас есть учителя. Кто угодно. Все хотят быть героями.

Он сделал глубокий вдох, со свистом выпустил воздух и возвестил:

– Иду по лестнице «Эмпайр Стейт».

– Что вы можете сказать об успехах Айренхарта?

– Классный боец.

Дыхание Эдди участилось. Слова вылетали быстрее, но так же ритмично.

– Приходил каждый день. Семь-восемь месяцев. Как проклятый. Железо. Атлетика. Плюс боевые искусства. До потери пульса. Был в такой форме, что мог трахнуть скалу. Извиняюсь. Но так и было. Не вру. Потом бросил. Через две недели, как выиграл баксы.

– Понятно.

– Вы не так поняли. Дело не в деньгах.

– Тогда в чем?

– Он сказал, что получил от меня все, что хотел.

– Хотел что?

– Таэквондо для его целей.

– Он не сказал, каких именно?

– Без понятия. Наверное, хотел кому-то вышибить мозги.

Эдди уже выбивался из сил, но продолжал упорно и ритмично шагать по ступенькам тренажера. Все его мускулистое тело покрылось потом, и бронзовая кожа казалась смазанной маслом. Он встряхивал головой, и мелкие капли пота летели по сторонам. Огромные бицепсы на мощных руках вздувались почти так же неистово, как рельефные мышцы на бедрах и икрах.

Сидя от него в трех метрах, Холли чувствовала себя зрителем на стриптизе в грязном ночном клубе, где мужчины и женщины неожиданно поменялись ролями. Она встала с кресла.

Эдди шагал и шагал, уставившись на противоположную стену комнаты. Его потное лицо искажалось гримасами напряжения и боли, но отрешенный взгляд уносился в бесконечную даль. Быть может, вместо стены у него перед глазами стояли нескончаемые ступеньки небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг».

– Айренхарт не говорил чего-нибудь, что показалось вам… интересным, необычным?

Эдди не ответил. Ему было не до нее. Он продолжал свое восхождение. Вздутые артерии на толстой шее пульсировали, словно по ним плыли стайки маленьких круглых рыбешек.

Холли взялась за ручку двери, и в этот момент Эдди произнес:

– Три вещи. Она обернулась.

– Что именно?

Эдди не глядел в ее сторону. Устремив взгляд в пустоту, он шагал по лестнице далекого нью-йоркского небоскреба, ни на секунду не сбавляя темпа.

– Из всех, кого я встречал, только Айренхарт был одержимее меня.

Холли нахмурилась, обдумывая услышанное.

– Что-нибудь еще?

– За время занятий он пропустил только две недели. В сентябре ездил на курсы вождения в экстремальных условиях. Это где-то на севере Марин-Каунти.

– Что это за курсы?

– Готовят водителей для политиков, дипломатов, богатых бизнесменов. Учат водить машину, как Джеймс Бонд. Обходить засады террористов и гангстеров. Все в этом духе.

– Он говорил, зачем ему это нужно?

– Сказал, хочет поразвлечься.

– Вы говорили о трех вещах.

Он кивнул головой. Крупные капли пота брызнули на ковер и мебель. К счастью, Холли была вне их досягаемости. Эдди по-прежнему глядел мимо нее.

– Третья вещь – когда он решил, что знает таэквондо, то захотел научиться стрелять.

– Стрелять?

– Спросил, где можно узнать все об оружии. Револьверы, пистолеты, винтовки, ружья…

– И к кому вы его послали?

Эдди задыхался, но слова произносил по-прежнему отчетливо, они следовали все в том же ритме.

– Ни к кому. Пушки не по моей части. Знаете, я сейчас подумал: он начитался «Солдат удачи». Решил стать наемником. Как пить дать, готовился к войне.

– И вас не волновало, что вы помогаете такому человеку?

– Ни грамма, пока он платил за уроки.

Холли отворила дверь и задержалась, чтобы спросить:

– У вас есть счетчик на этой штуковине?

– Да.

– На каком вы сейчас этаже?

– На десятом, – судорожно выдохнул Эдди, с шумом втянул воздух и снова выдохнул. Лицо его озарилось счастливой улыбкой:

– Черт возьми! У меня ноги точно из камня. Чистый гранит. Могу сдавить, как ножницами, и сломать хребет. Так и напишите в своей статье: могу запросто переломить человека, как соломинку. Напишите, а?

Холли вышла и осторожно прикрыла дверь.

В спортивном зале стало еще более шумно. Сразу несколько спортсменов атаковали корейца-инструктора. Но он ставил блоки, наносил удары, прыгал и кружился, как дервиш, молниеносно расправляясь с нападавшими.

Секретарша сняла драгоценности и сменила свой наряд на спортивные кроссовки, широкие шорты, свободную майку и бюстгальтер. Она стояла перед стойкой и делала разогревающие упражнения.

– Час дня, – пояснила она удивленной Холли. – Обеденное время. Я вместо еды пробегаю четыре мили, иногда пять. Пока.

Секретарша быстро направилась к двери, выскочила на теплую летнюю улицу и побежала вдоль стены торгового центра. Через несколько секунд Холли потеряла ее из виду.

Сама она вышла из здания и на миг остановилась, наслаждаясь ласковыми лучами августовского солнца. Теперь она знала, что многие покупатели, снующие у дверей торгового центра, могли похвастаться неплохой спортивной формой. Холли переехала на Северо-Запад почти полтора года назад и совсем забыла, как заботятся о своем здоровье и внешности жители Южной Калифорнии. В Апельсиновой Стране на душу населения приходится куда меньше двойных подбородков, нервных переутомлений, больных желудков и геморроев.

Хорошая внешность и хорошее настроение – вот неотъемлемые черты местного образа жизни. Именно эти качества привлекали Холли в калифорнийцах, но они же порядком выводили ее из себя.