Текст книги "До рая подать рукой"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Возможно, они не уверены, чей он сын, своей матери или какой-то другой женщины. Возможно, он сумеет обмануть их, сойти за обычного, любящего бейсбол, ненавидящего школу десятилетнего мальчика, интересы которого ограничиваются телевизионными боями кетчистов, видеоиграми, динозаврами да спусканием воды во всех кабинках сразу.

Эти двое – враги, а не добропорядочные граждане, какими они прикидываются. В этом сомнений нет. Угроза читается в их стати, манере поведения, глазах.

Они, конечно же, поймут, что он не Кертис Хэммонд, пусть не сразу, но очень скоро, а если они его поймают, он умрет.

И в этот момент оба ковбоя, синхронно, поворачиваются спиной к мистеру Хуперу и направляются к мальчику.

Глава 13

– Межгалактические корабли, похищения инопланетянами, их база, расположенная на темной стороне Луны, сверхсекретные программы скрещивания с ними людей, большеглазые, серокожие инопланетяне-Ипы, которые могут проходить сквозь стены, левитировать и выводить рулады сфинктером… Престон Мэддок верит во все это и во многое другое, – доложила Лайлани.

Электричество отключили. Они разговаривали при свечах, но часы над духовкой погасли, а в дальнем конце примыкающей к кухне гостиной выключилась лампа под розовым абажуром. Старенький холодильник заквохтал, как пациент, жизнь которого поддерживалась отключившимся аппаратом «искусственные легкие», в ожидании перехода на механический респиратор компрессор дернулся и затих.

В кухне и так вроде бы царила тишина, но только сейчас Микки поняла, какой шумный у них холодильник. Без него в ушах аж зазвенело.

Микки вдруг обнаружила, что смотрит в потолок, и сразу поняла причину. Отключение электроэнергии, точнехонько в тот момент, когда Лайлани рассказывала об НЛО, подвигло ее на безумную мысль: свет вырубился не из-за кризиса системы энергоснабжения Калифорнии, но потому, что пульсирующий, вращающийся диск из далекой Галактики завис над передвижным домом Дженевы и накрыл его «энергетическим колпаком», совсем как в фильмах. Когда же она опустила взгляд, то увидела, что тетя Джен и Лайлани тоже изучают потолок.

В этой глубокой тишине Микки даже слышала, как чуть потрескивают горящие фитили свечей, тихонько так потрескивают, словно воспоминание о стародавнем шипении змея.

Джен вздохнула:

– Веерное отключение. Неудобство, свойственное странам «третьего мира», с наилучшими пожеланиями от губернатора. Хотя по ночам их вроде бы быть не должно, только в часы пикового потребления электроэнергии. Может, это обычная авария.

– Я могу жить без электричества, пока на столе стоит вкусный пирог, – подала голос Лайлани, однако второй кусок она есть и не начинала.

– Значит, доктор Дум свихнулся на НЛО, – гнула свое Микки.

– У него широкие интересы, на чем он только не свихнулся, – ответила Лайлани. – НЛО – лишь одна из животрепещущих проблем, которым он уделяет свои время и энергию. Правда, после женитьбы на Синсемилле он все больше и больше концентрируется на летающих тарелках. Купил большой дом на колесах, и мы мотаемся по всей стране, бываем на местах знаменитых близких контактов, от Розуэлла, штат Нью-Мексико, до Флегм-Фоллз, штат Айова. Мы продолжаем надеяться, что инопланетяне вновь покажутся там, где, по утверждениям очевидцев, они уже побывали в прошлом. А как только появляется новая информация о летающей тарелке или об очередном похищении человека, мы мчимся туда, где бы ни находилось это место, в надежде, что успеем до их отлета. И соседний трейлер мы арендовали по единственной причине: наш дом на колесах в мастерской на техническом обслуживании, а доктор Дум не останавливается в отеле или мотеле, поскольку полагает, что тамошние номера – рассадник вирусов, вызывающих болезнь легионеров, и бактерий, поедающих человеческую плоть, уж не помню, как там они называются.

– Ты хочешь сказать, что через неделю вы уедете? – спросила тетя Джен. В уголках ее глаз собрались морщинки тревоги.

– Скорее через несколько дней, – ответила Лайлани. – Мы только что провели июль в Розуэлле, потому что там именно в июле 1947 года инопланетный пилот, то ли напившись, то ли заснув за штурвалом, разбил свою летающую тарелку в пустыне. Доктор Дум считает, что Ипы если и появятся в том же месте, то, скорее всего, в то же время, что и прежде. Поэтому, наверное, студенты колледжей каждый год на весенние каникулы съезжаются в Форт-Лодердейл. Любопытно знать, как часто эти серые человечки сажают на землю свои межгалактические вездеходы? Я склоняюсь к мысли, что не очень. Не думаю, что нам пора беспокоиться о том, захватят они нашу планету или нет. Скорее всего, мы имеем дело не с очевидцами их приземлений, а с психически больными людьми.

Микки решила дать девочке выговориться, но чем дольше Лайлани обходила главную тему, судьбу брата, тем сильнее сковывало ее напряжение.

– А о чем, собственно, речь? Какое отношение имеют НЛО к Лукипеле?

Лайлани ответила после короткой паузы:

– Доктор Дум говорит, что ему открылась истина. Высшие силы сообщили, что нас излечат инопланетяне.

– Излечат? – Микки не воспринимала дефекты развития девочки как болезнь. Более того, уверенность в себе, невероятные умственные способности Лайлани, ее несгибаемая воля просто не позволяли воспринимать девочку инвалидом, пусть даже ее деформированная левая рука лежала на столе, освещенная свечами.

– Луки родился с сильным врожденным дефектом таза, вывернутыми тазобедренными суставами, правой бедренной костью короче левой и со сросшимися костями правой стопы. Синсемилла придерживалась гипотезы, что галлюцинации во время беременности наделят ребенка экстрасенсорными способностями.

Ночная жара не могла изгнать холод, пробиравший Микки до костей. Перед ее мысленным взором возникло перекошенное яростью лицо женщины в кружевной комбинации, подсвеченный луной оскал ее зубов.

– А что вы думаете об этой гипотезе, миссис Ди?

– Ложная.

Лайлани сухо усмехнулась:

– Ложная. Мы все еще ждем того дня, когда я смогу предугадать выигрышный номер лотереи, зажечь огонь усилием воли и телепортироваться в Париж на ленч.

– Некоторые из проблем твоего брата… Как мне кажется, в чем-то хирурги смогли бы ему помочь.

– О, мама слишком умна, чтобы доверять западной медицине. Она полагается на кристаллические гормоны, заклинания, снадобья из трав и примочки, которые вонью переплюнут любого зассанного, покрытого блевотиной алкоголика.

Микки увидела, что ее чашка пуста. Она не помнила, как выпила кофе. Поднялась, чтобы наполнить чашку. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной, а потому испытывала необходимость хоть чем-то занять руки: боялась, что ярость захлестнет ее, если она не займется каким-нибудь делом. Ей очень хотелось от души врезать кому-то из врагов Лайлани, да только рядом никого не было. А вот если бы она пошла в соседний трейлер и вправила мозги Синсемилле, если, конечно, эта подлунная танцовщица еще не покончила жизнь самоубийством, положение Лайлани после ее вмешательства только бы ухудшилось.

Стоя у разделочного столика практически в полной темноте, наливая кофе с осторожностью слепой женщины, Микки нарушила затянувшуюся паузу:

– Значит, этот псих возил тебя и Луки по стране в поисках инопланетян с исцеляющими руками.

– Исцеляющими методами, – поправила ее Лайлани. – Инопланетяне, овладевшие секретами межзвездных перелетов и научившиеся пользоваться туалетом при сверхсветовых скоростях, конечно же, могут вынуть меня из этого тела и пересадить в другое, новенькое, идентичное моему, но лишенное врожденных дефектов. Во всяком случае, это тот план, который мы пытаемся реализовать последние четыре года.

– Лайлани, дорогая, ты туда не вернешься, – заявила Дженева. – Мы не позволим тебе вернуться. Не так ли, Микки?

Злость, которая отравляла Микки жизнь, имела, однако, одну положительную сторону: лишила ее иллюзий. Она не признавала фантазий, почерпнутых из сентиментальных фильмов или других источников. Тетя Джен могла на какой-то момент представить себя Ингрид Бергман или Дорис Дэй, способными спасти попавшего в беду ребенка одной лишь ослепительной улыбкой или правильными словами, конечно же, под трогательную музыку… но Микки ясно видела их беспомощность в сложившейся ситуации. С другой стороны, если результатом являлась одна лишь беспомощность, может, не стоило лишаться иллюзий.

Микки вновь села за стол.

– Где исчез Лукипела?

Лайлани повернулась к окну, но смотрела, похоже, в далекое далеко.

– В Монтане. Есть такой штат в горах.

– Когда?

– Девять месяцев тому назад. Девятнадцатого ноября. Двадцатого у Луки день рождения. Ему бы исполнилось десять лет. Согласно видению доктора Дума, Ипы должны были излечить нас до того, как нам исполнится десять лет. Каждый из нас, обещал он Синсемилле, обретет новое тело до того, как мы перейдем десятилетний рубеж.

– «Странные огни в небе, – процитировала Микки, – светло-зеленые левитационные лучи, которые выдергивают тебя из башмаков и засасывают в летающую тарелку».

– Сама я ничего этого не видела. Так мне рассказали.

– Рассказали? – переспросила тетя Джен. – Кто рассказал, дорогая?

– Мой псевдоотец. В тот день, ближе к вечеру, мы припарковались на придорожной стоянке. Не в кемпинге. Даже не на площадке отдыха с туалетами и столиком для пикника. На большой площадке у обочины дороги. Вокруг шумел лес. Доктор Дум сказал, что в кемпинг мы поедем позже. А сначала он хотел посетить одно место, в паре миль от площадки, где какого-то парня, то ли Карвера, то ли Картера, по его словам, три года тому назад похитили лиловые головоногие с Юпитера или откуда-то еще. Я думала, что он, как обычно, потащит туда нас всех, но он отцепил внедорожник, который мы буксировали за собой на жесткой сцепке, и сказал, что с ним поедет только Луки.

Девочка замолчала.

Микки на нее не давила. Она понимала, что должна знать подробности, но желания выслушивать их у нее не было.

Какое-то время спустя Лайлани вернулась из ноябрьской Монтаны и встретилась взглядом с Микки.

– Я тогда поняла, что должно произойти. Попыталась поехать с ними, но он… Престон мне не позволил. И Синсемилла… она держала меня… – Призрак пролетел по коридорам памяти девочки, маленькая душа с вывернутыми тазобедренными суставами, одна нога короче другой, и Микки буквально увидела его в синих, потемневших от душевной боли глазах. – Я помню, как Лукипела шел к внедорожнику, хромая, с ортопедическим ботинком на левой ноге, так странно вихляя бедрами. А потом… когда они уезжали, Луки оглянулся, посмотрел на меня. Из-за грязи на стекле лицо его я видела нечетко. Я думаю, он помахал мне рукой.

Глава 14

Сидя на высоком стуле у прилавка, бедный туповатый мистер Хупер знает, что он – водитель грузовика, знает, что ест он курицу и картофель фри, но понятия не имеет, что он – типичный Форрест Гамп, с добрым сердцем, но тем не менее Гамп. Стараясь помочь, мистер Хупер указывает на коридор, который ведет к комнатам отдыха.

Оба ковбоя тут же направляются к Кертису.

Донелла зовет их, но даже она, во всей величественной необъятности, не может удержать охотников словом.

Справа от себя Кертис видит дверь на петлях-шарнирах, открывающуюся в обе стороны, с овальной стеклянной панелью. Панель расположена слишком высоко, чтобы заглянуть в нее, поэтому Кертис просто толкает дверь, не зная, что ждет его за порогом. И попадает на большую кухню с выложенным белыми керамическими плитками полом. Видит ряды духовок, плит, разделочных столов, холодильников, раковин, поблескивающих нержавеющей сталью. И конечно же, лабиринт проходов между ними, в которых может спрятаться и, возможно, укрыться от охотников присевший на корточки мальчик.

Блюда готовят не два повара, как рядом с прилавком быстрого обслуживания. На кухне трудится много людей, и все очень заняты. На Кертиса никто не обращает ни малейшего внимания.

От духовки к духовке, мимо десятифутовой плиты, мимо глубоких жаровен, наполненных кипящим маслом, огибая угол разделочного стола, Кертис спешит в узкий проход, в котором лежат резиновые коврики. Он пригибается, чтобы не попасться на глаза ковбоям, когда те войдут на кухню. Старается никого не толкать, протискивается мимо, обходя то справа, то слева, но теперь его уже заметили.

– Эй, парень.

– Что ты тут делаешь, мальчик?

– Tener cuidado, muchacho! [30]30
  Tener cuidado, muchacho! – Осторожнее, мальчик! ( исп.)


[Закрыть]

– Осторожнее, осторожнее!

– Loco mocoso! [31]31
  Loco mocoso! – Не путайся под ногами! ( исп.)


[Закрыть]

Он как раз добирается до следующего прохода в глубинах огромной кухни, когда слышит прибытие двух ковбоев. Сомнений в том, что пришли именно они, а не кто-то еще, нет. С наглостью и жаждой крови, присущей гестаповцам, они шумно открывают вращающуюся дверь, их шаги гулко разносятся по всей кухне.

Работающие на кухне разом замолкают и застывают, как манекены. Никто не хочет узнать, кто эти незваные гости, никто не решается привлечь их внимание звяканьем кастрюль, возможно, потому, что все боятся, а вдруг эти двое – агенты федеральной иммиграционной службы, выискивающие иностранцев, находящихся на территории Соединенных Штатов без должного разрешения, а на кухне такие, конечно же, работают. Впрочем, если агенты в плохом настроении, они могут изрядно потрепать нервы и тем, у кого документы в полном порядке.

Но одним своим появлением ковбои помогли Кертису найти союзников. Мальчик на четвереньках пробирается по проходам, а повара, пекари, рубщики овощей и посудомойки уходят с его пути, своими телами стараются укрыть его от глаз ковбоев, жестами показывают, он это понимает, в какой стороне находится дверь черного хода.

Мальчик испуган, рот внезапно наполняется горечью, легкие сжимаются с такой силой, что ему едва удается протолкнуть в них воздух, сердце стучит, как паровой молот… и при этом он остро чувствует сводящие с ума запахи жарящихся курицы и картофеля, тушащейся свинины. Страху не удается полностью заглушить голод, и, пусть слюна горькая, есть хочется ничуть не меньше.

Шум, который он слышит, указывает на то, что убийцы пытаются выследить его. Работники кухни начинают возмущаться, сообразив, что ковбои – не сотрудники правоохранительных органов, возражают против их вторжения в святая святых ресторана.

У стола с чистыми тарелками Кертис останавливается и, оставаясь на корточках, решается поднять голову. Заглядывает в зазор между двумя башнями тарелок и видит одного из преследователей в пятнадцати футах от себя.

У охотника симпатичное, потенциально приветливое лицо. Если б он не злобно хмурился, а улыбался, кухонные работники сразу прониклись бы к нему доверием и сами указали бы, где искать мальчика.

Но, хотя внешность людей иной раз обманывает Кертиса, тут у него сомнений нет: перед ним человек, у которого из каждой по́ры по всей поверхности тела изливаются токсины убийства, уже замариновавшие его мозг. И выжать капельку сладкого сока из отжимок персика куда легче, чем каплю жалости из сердца этого охотника, милосердием не отличающегося от каменного истукана.

Пока он пробирается по проходу, за столами которого готовят салаты, мрачный ковбой смотрит направо и налево, отшвыривает тех, кто мешает ему пройти, мужчин и женщин, словно они не люди, а мебель. Его напарник не идет следом, должно быть, заходит с другой стороны.

Протесты работников кухни стихают, возможно, потому, что охотники не реагируют на слова, а их убийственно-холодные взгляды ясно говорят о том, что не стоит вставать у них на пути. Таких людей иной раз показывают в телевизионных выпусках новостей. Они открывают стрельбу в торговых центрах или в офисных зданиях, потому что жена решила подать на развод, потому что их уволили, безо всякого «потому что». Однако кивками и движениями рук работники кухни продолжают направлять Кертиса к черному ходу.

Согнувшись в три погибели, раскинув руки для равновесия, совсем как испуганная мартышка, мальчик огибает угол стола для разделки мяса и видит повара, который, застыв как столб, широко раскрыв глаза, смотрит на охотников. Одетый во все белое повар, должно быть, по совместительству ангел, учитывая, что в руке он держит пластиковый пакет с сосисками для хот-догов, который только что взял из открытого лотка-охладителя за его спиной.

Раздается сильный грохот, звенят пустые кастрюли. Кто-то ворвался на кухню через вращающуюся дверь из коридора, ведущего к комнатам отдыха. Следом за ковбоями. Вновь эхом отдаются от стен тяжелые и быстрые шаги по выложенному плитками полу. Голоса. Крики: «ФБР! ФБР! Не двигаться, не двигаться, не двигаться!»

Кертис хватает пакет с сосисками. Повар от испуга отпускает его. С добычей в руках мальчик проскакивает мимо повара, навстречу свободе и сытному обеду. Он изумлен появлением агентов ФБР, но столь неожиданное развитие событий совершенно его не радует.

Дождь зачастую переходит в ливень, как говаривала его мать. Она не утверждала, что первой высказала эту мысль. Универсальные истины часто находят отражение в расхожих клише. При ливне реки выходят из берегов, и внезапно нас заливает. Но если начинается наводнение, мы не паникуем, не так ли, мой мальчик? И он всегда знал ответ на этот вопрос: « Нет, мы никогда не паникуем». А если бы она спросила: « А почему мы не паникуем при наводнении?» – он бы ответил: « Потому что на панику у нас нет времени: мы плывем».

За его спиной, где-то на кухне, звенят разбивающиеся об пол тарелки, грохочут сброшенные со столов кастрюли, звенят о плитки пола ножи, ложки, вилки, словно колокола, объявляющие о начале какого-то демонического праздника.

Потом гремят выстрелы.

Глава 15

Кофе так долго настаивался, что стал горьким. Но Микки и не возражает, что он крепче обычного. Более того, рассказ Лайлани поднял столько горечи из глубин души Микки, что другого кофе ей в этот момент просто не надо.

– Так ты не веришь, что Лукипела улетел с инопланетянами, – в голосе Дженевы не слышно вопросительных интонаций.

– Я делаю вид, что верю, – ответила Лайлани. – В присутствии доктора Дума я всему верю, радуюсь тому, что скоро, через год, через два, Луки вернется к нам в новеньком теле. Так безопаснее.

Микки едва не спросила, верит ли Синсемилла в то, что Ипы «засосали» Луки в летающую тарелку. Потом поняла, что женщина, с которой она столкнулась чуть раньше, не просто поверила этой сказочке. Не составило труда убедить ее и в том, что Луки и сострадательные гости с дальних миров посылают понятные только ей приветственные послания повторными показами «Сайнфелда», рекламой на коробках кукурузных хлопьев или траекториями пролетающих мимо птичьих стай.

Лайлани наконец-то положила в рот первый кусочек от второй порции пирога. Жевала очень медленно, печеные яблоки столько жевать нет нужды, не отрывала взгляда от тарелки, словно раздумывала, а чем, собственно, вкус второй порции отличается от первой.

– Как он мог убить беспомощного ребенка? – спросила Дженева.

– Именно это он и делает. Как почтальон разносит почту. Как пекарь печет хлеб, – Лайлани пожала плечами. – Почитайте о нем в газетах. Сами увидите.

– И ты не обращалась в полицию, – констатировала Микки.

– Я же ребенок.

– Иногда они прислушиваются к детям, – заметила Дженева.

Микки по собственному опыту знала, что скорее наоборот.

– Независимо от того, поверили бы они тебе или нет, они бы, конечно, не приняли версию твоего отчима о целителях со звезд.

– Они бы и не услышали от него эту версию. Он говорит, что Ипам известность ни к чему. И дело не в скромности инопланетян. Они к этому подходят очень строго. Если мы кому-то скажем о Луки, говорит он, они никогда не привезут его назад. У них большие планы, цель которых – обеспечить развитие человеческой цивилизации до уровня, который позволит Земле вступить в Галактический конгресс, иногда он называет этот орган Парламентом планет, и реализация этих планов требует времени. А пока они творят много добрых дел, оставаясь за кулисами, спасают нас от атомной войны и от хронической перхоти, им не хочется, чтобы невежественные копы беспокоили их, рыская по горам Монтаны и в других местах, где они любят появляться. Поэтому мы можем говорить об Ипах только между собой. Синсемилла полностью с этим согласна.

– А что он скажет, если ему придется объяснять отсутствие Лукипелы? – спросила Дженева.

– Прежде всего, некому заметить его отсутствие и, соответственно, спросить. Мы не сидим на месте, все время колесим по стране. У нас нет постоянных соседей. Нет друзей, только люди, с которыми мы встречаемся в наших путешествиях, скажем, вечером в кемпинге, в первый и единственный раз. Синсемилла давно порвала со своей семьей. До моего рождения. Я незнакома с ее родственниками, даже не знаю, живы ли они. Она никогда о них не говорит, разве что упомянет, какие они невыносимые и самодовольные зануды. Как вы понимаете, в более крепких выражениях. Одна из моих договоренностей с Богом состоит в том, что я никогда не буду ругаться, как моя мать. И в обмен на мою самодисциплину Он даст ей время, чтобы она, когда умрет и предстанет перед Ним, смогла объяснить свой моральный выбор. Я не уверена, что Бог, пусть Он и всемогущий, понимает, в какую Он попал переделку, согласившись на такие условия.

Девочка подцепила вилкой другой кусочек пирога, вновь начала жевать его со столь трагичным выражением лица, словно ела брокколи, не получала удовольствие, а снабжала организм необходимыми ему питательными веществами.

– Но, если полиция спросит о Луки… – начала Дженева.

– Они скажут, что его никогда не было, что Луки – воображаемый дружок, которого я себе выдумала.

– У них ничего не выйдет, дорогая.

– Еще как выйдет. И до появления доктора Дума Синсемилле не сиделось на одном месте. Она говорит, что до того, как к нам присоединился доктор Дум, мы жили в Санта-Фе, Сан-Франциско, Монтеррее, Теллуриде, Таосе, Лас-Вегасе, на озере Тахоа, в Туксоне, Кер-д’Алене. Какие-то места я помню, но была слишком маленькой, чтобы сохранить память о всех. Она тогда жила с разными мужчинами, кто-то из них принимал наркотики, кто-то торговал ими, все хотели сорвать большой куш, быстро и сразу, не прилагая усилий, никто не пускал корни, потому что, задержись они где-либо, местные копы обеспечили бы каждого помещением и бойфрендом. Короче, никто не знает, где сейчас эти парни и помнят ли они Луки… и признаются ли в том, что помнят.

– Свидетельства о рождении, – вскинулась Микки. – Это доказательство. Где ты родилась? Где родился Луки?

Очередной кусочек пирога отправился в рот Лайлани. Снова она долго пережевывала его, не чувствуя вкуса.

– Я не знаю.

– Ты не знаешь, где родилась?

– Синсемилла говорит, что парки [32]32
  Парки– в римской мифологии богини судьбы, прядущие и обрезающие нить жизни.


[Закрыть]не смогут найти тебя, чтобы обрезать нить и лишить жизни, если они не знают, где ты родился, этого они не узнают, если ты не назовешь вслух место своего рождения, следовательно, ты будешь жить вечно. И она не верит во врачей и больницы. Она говорит, что мы родились дома, каким бы тогда ни был наш дом. В лучшем случае… может, была повивальная бабка. Я крайне изумлюсь, если выяснится, что наши рождения кто-то где-то зарегистрировал.

Горький кофе еще и остыл. Микки все равно пила его маленькими глоточками. Она боялась, что примется за бренди, если не будет пить кофе, не слушая никаких возражений Лайлани. Спиртное никогда не успокаивало ее ярость. Микки стала пить, потому что алкоголь добавлял огня в костер ее злости, а она долгие годы лелеяла свою злость. Только злость помогала Микки выживать, и лишь недавно она весьма неохотно с ней рассталась.

– У тебя фамилия отца, – в голосе Дженевы слышалась надежда. – Если удастся его найти…

– Я не уверена, что у меня и Лукипелы один отец. Синсемилла никогда этого не говорила. Возможно, она сама не знает. У Луки и у меня одна фамилия, но это ничего не значит. Совсем необязательно, что это фамилия нашего отца. Она никогда не называла нам его фамилию. Такое уж у нее отношение к именам и фамилиям. Она говорит, что в них заключена магическая сила. Зная имя человека, ты обретаешь над ним власть, а если твое имя хранится в тайне, оно придает тебе сил.

Ведьма с метлой в заднице, ведьмина сучка, сатанинское отродье, старая колдунья, спустившаяся с Луны с моим именем на языке, ты думаешь, что сможешь наложить на меня заклятье, догадавшись, как меня зовут…

Округлившиеся от ярости глаза Синсемиллы, с огромными белками, возникли перед мысленным взором Микки, словно две инопланетных Луны. Она содрогнулась.

– Она называет его Клонк, потому что, по ее словам, именно такой звук он издавал, если его постукивали по голове. Синсемилла ненавидит его черной ненавистью, возможно, поэтому часть этой ненависти она переносила на меня и Луки. По какой-то причине больше на Луки.

И пусть о Синсемилле Мэддок у Дженевы сложилось самое неблагоприятное мнение, она ужаснулась, услышав такое обвинение.

– Лайлани, сладенькая, пусть она и психически неуравновешенная женщина, но она все равно твоя мать и по-своему любит тебя. – У тети Джен детей не было, и не потому, что ей так хотелось. Любовь, которую она не смогла растратить на сына или дочь, не пропала со временем, и теперь она одаривала ею всех, кого знала. – Ни одна мать не может ненавидеть свое дитя, дорогая. Ни одна.

Микки пожалела, и не в первый раз, что не была дочерью Дженевы. Жизнь ее тогда сложилась бы иначе: свободной от злости и стремления к самоуничтожению.

Встретившись взглядом с Микки, Дженева увидела любовь в ее глазах и улыбнулась, но потом прочла что-то еще, и это «что-то» помогло ей понять глубину собственной наивности в этом вопросе. Улыбка увяла, поблекла, исчезла.

– Ни одна мать, – повторила она, уже обращаясь к Микки. – Я всегда так думала. А если бы узнала, что это не так, не смогла бы… стоять в стороне.

Микки отвела взгляд, потому что не хотела говорить о своем прошлом. Не здесь, не сейчас. Сегодня речь шла о Лайлани Клонк, а не о Мичелине Белсонг. Лайлани исполнилось только девять, и, пусть на ее долю уже выпало немало несчастий, жизнь еще не прокатилась по ней тяжелым катком. Ей хватало характера, ума, у нее был шансы на выживание, на будущее, даже если сейчас шансы эти казались минимальными. В этой девочке Микки видела надежду на хорошую, чистую, целенаправленную жизнь… чего не могла увидеть в себе.

– Есть одна причина, по которой я знала, что Луки она ненавидела больше, чем меня. Это его имя. Она говорит, что назвала меня Лайлани, что означает «небесный цветок», потому что тогда, возможно… возможно, люди не будут думать обо мне как о жалкой калеке. В этом Синсемилла проявила максимум материнской заботы. Но она говорит, что знала, каким будет Луки, еще до того, как он появился на свет. «Лукипела» по-гавайски – Люцифер.

На лице Дженевы отразился ужас. Казалось, еще чуть-чуть, и она поставит на стол бренди, от которого пока отказывалась Микки, не для нее, а чтобы успокоить свои нервы.

– Фотографии, – вырвалось у Микки. – Твои и Луки. Доказывающие, что брат – не плод твоего воображения.

– Они уничтожили все его фотографии. Потому что он будет совершенно здоров, когда вернется с Ипами. И если кто-то увидит фотографии, на которых он изображен инвалидом, все сразу поймут, что излечить его могли только Ипы. Этим мы подставим наших друзей, поскольку им придется бегать от репортеров и зевак вместо того, чтобы способствовать развитию человеческой цивилизации и поднимать ее до уровня, достойного принятия в Парламент планет, где всех нас ждут дорогие подарки и огромные скидки, полагающиеся членам клуба. Синсемилла проглотила и это. Возможно, потому, что хотела это проглотить. Я все-таки спрятала две маленькие фотографии Луки, но они их нашли. И теперь его лицо сохранилось только у меня в памяти. Но я каждый день концентрируюсь на его лице, вспоминаю снова и снова, сохраняю мельчайшие детали, особенно улыбку. Я не позволю дымке времени затянуть его лицо. – Голос девочки стал мягче, но глубже проникал в души слушательниц, как воздух проникает в те места, откуда уходит вода. – Он прожил десять лет, наполненных страданиями, и нельзя допустить, чтобы он вдруг исчез, как будто его и не было. Это неправильно. Нехорошо. Очень нехорошо. Кто-то должен его помнить, вы понимаете. Кто-то.

Осознав ужас ситуации, в которой оказалась девочка, тетя Джен лишилась дара речи, впала в ступор. Всю жизнь, до этого мгновения, Дженева Дэвис всегда могла найти слова утешения, знала, как успокоить растревоженное сердце простым поглаживанием волос, унять страх объятиями и поцелуем в лоб.

И Микки перепугалась до смерти, чего с ней не случалось лет пятнадцать, а то и больше. Вновь почувствовала, что она – рабыня судьбы, случая, опасных мужчин, совершенно беспомощная, совсем как в детстве, когда не была себе хозяйкой. Она не могла предложить Лайлани путь к спасению, как когда-то не могла спасти себя, и это бессилие предполагало, что ей недостанет ума, храбрости, решительности для решения куда более сложной задачи: переустройства своей загубленной жизни.

С серьезным видом Лайлани доела вторую порцию пирога, с таким серьезным, словно ела не для того, чтобы утолить собственные потребности или желания, а в память о том, кто не мог разделить с ней эту трапезу, в память о мальчике с сильным врожденным дефектом таза и вывернутыми тазобедренными суставами, мальчике, который ходил в ортопедическом ботинке, брате, который, наверное, любил яблочный пирог и чью память приходилось кормить из-за его вынужденного отсутствия.

Замерцал огонек, что-то зашипело, змейка дыма поднялась над восковой лужицей: одна из свечей догорела, и темнота без промедления придвинула свой стул поближе к столу.