355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дин Рей Кунц » До рая подать рукой » Текст книги (страница 1)
До рая подать рукой
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:04

Текст книги "До рая подать рукой"


Автор книги: Дин Рей Кунц


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Дин Кунц
До рая подать рукой

Эта книга посвящается Ирвину Эпплбауму, который поощрял мое стремление «поехать на поезде в те места, куда поезда не ходят», и, как издатель и как человек, вернул мне утерянную веру в издательскую индустрию, или бизнес, или причуду, или… уж не знаю, как это назвать;

и Трейси Дивайн, моей редакторше, которая никогда не паниковала, если, уже опоздав к намеченному сроку, я вдруг просил еще время, чтобы в сороковой раз выправить рукопись. Ее редакторский глаз замечал малейшие недочеты, работа с ней, на любом этапе, приносила мне только радость… Она наверняка подумает, что это посвящение слишком уж многословно и его следует сократить. Что ж, на этот раз я с ней не соглашусь.



Юмор – это эмоциональный хаос, вспоминаемый в спокойной обстановке.

Джеймс Тарбер


Смех сотрясает Вселенную, выворачивает и открывает ее душу.

Октавио Пас


Почему человек убивает? Чтобы есть. И не только чтобы есть: обычно не обходится без выпивки.

Вуди Аллен


А в итоге, все – гэг.

Чарли Чаплин


От безудержного смеха содрогаются небеса.

Гомер «Илиада»


Забавному лучше в чем-то быть грустным.

Джерри Льюис


До рая подать рукой,

Живем к нему на пути.

До рая подать рукой,

Но до него не дойти.

Открыть заветную дверь,

За нею блеснет луч.

До рая подать рукой,

Вот только утерян ключ.

До рая один только шаг,

Но плата за вход велика… [1]1
  Перевод Наталии Рейн.


[Закрыть]

«Книга сосчитанных печалей»

Глава 1

Мир полон порушенных судеб. Шины, гипс, чудодейственные снадобья и время не могут залечить разбитое сердце, помутившийся разум, загубленную душу.

На тот момент Микки Белсонг выбрала лекарством солнечный свет, благо в Южной Калифорнии в конце августа его хватало с лихвой.

Во вторник, во второй половине дня, надев бикини и густо смазавшись кремом от загара, Микки улеглась в шезлонг на заднем дворике тети Дженевы. Нейлоновая обивка изрядно выгорела. Когда-то зеленая, а теперь цветом напоминавшая блевотину, она провисла под тяжестью Микки. Алюминиевые соединения натужно скрипели, словно шезлонг возрастом мог дать фору двадцативосьмилетней Микки, пусть и чувствовала она себя глубокой старухой.

Ее тетя, которую судьба лишила всего, за исключением чувства юмора, называла дворик исключительно «садом». Ее правоту подтверждал розовый куст.

Участок шириной превосходил глубину, давая возможность поставить передвижной дом [2]2
  Передвижной дом(трейлер) – хорошо оборудованный дом, который перевозится на автомобильном прицепе и устанавливается на специально оборудованной стоянке. Закон о строительстве передвижных домов и стандартах их безопасности определяет его как «конструкцию, предназначенную для постоянного проживания». Выделение мест для установки таких домов контролируется местными властями, которые разрешают размещать их только на территории так называемых «трейлерных городков». Обычно их сдают внаем малоимущим.


[Закрыть]
длинной стороной к улице. От последней его отделяла не лужайка с деревьями, а навес, затенявший входную дверь. Зато за трейлером полоса травы тянулась от одного края участка до другого, двенадцать футов зелени между задней дверью и изгородью. Трава прекрасно себя чувствовала, потому что тетя Дженева регулярно поливала ее водой из шланга.

А вот розовый куст реагировал на заботливый уход самым извращенным образом. Несмотря на солнце, воду и удобрения, несмотря на регулярную аэрацию корней и периодические опрыскивания научно обоснованными дозами инсектицидов, куст оставался чахлым и увядшим, словно рос в сатанинских садах ада, где его поливали ядом и подкармливали чистой серой.

Лицом к солнцу, закрыв глаза, пытаясь очистить голову от всех мыслей, однако не в силах изгнать бередящие душу воспоминания, Микки поджаривалась уже с полчаса, когда услышала нежный девичий голосок: «Ты самоубийца?»

Повернув голову на голос, она увидела девочку лет девяти или десяти, стоявшую у покосившегося забора из штакетника, который отделял один участок с передвижным домом от соседнего. Солнечный блеск скрывал лицо ребенка.

– Рак кожи убивает, – объяснила девочка.

– Дефицит витамина D тоже.

– Это вряд ли.

– Кости становятся мягкими.

– Рахит. Я знаю. Но витамин D содержится в тунце, яйцах и молочных продуктах. Все лучше, чем ультрафиолетовые лучи.

Вновь закрыв глаза и обратив лицо к пышущим смертью небесам, Микки ответила:

– Знаешь, я и не собираюсь жить вечно.

– Почему?

– Может, ты не заметила, но никто столько не живет.

– А я, возможно, буду.

– Это как же?

– Чуть-чуть инопланетной ДНК.

– Да, конечно. Ты чуть-чуть инопланетянка.

– Еще нет. Сначала мне надо войти с ними в контакт.

Микки вновь открыла глаза и, щурясь, уставилась на фанатку НЛО.

– Мне бы только дотянуть до моего следующего дня рождения, а потом путь открыт. – Девочка двинулась вдоль забора, к тому месту, где один его пролет полностью лег на землю. Перебралась через штакетины и направилась к Микки. – Ты веришь в жизнь после смерти?

– Я не уверена, что верю в жизнь перед смертью, – ответила Микки.

– Я сразу поняла, что ты – самоубийца.

– Я не самоубийца. Просто острю.

Даже по траве девочка шла неуклюже.

– Мы арендуем соседний трейлер. Только что въехали. Меня зовут Лайлани.

Когда девочка приблизилась, Микки увидела, что на ее левой ноге поблескивает металлом сложный ортопедический аппарат, от щиколотки до нижней трети бедра.

– У тебя гавайское имя? – спросила Микки.

– Моя мать малость ку-ку насчет всего гавайского.

Лайлани была в шортах цвета хаки. В правой ноге Микки не заметила ничего необычного, зато левая, в металле и подложках, показалась ей деформированной.

– По правде говоря, – продолжила девочка, – Синсемилла, это моя мать… вообще немного чокнутая.

– Синсемилла? Это же…

– Сорт марихуаны. Может, в юрском периоде ее звали Синди, Сью или Барбара, но с тех пор, как я ее знаю, она – Синсемилла. – Лайлани уселась на отвратительный оранжево-синий парусиновый стул, такой же древний, как блевотно-зеленый шезлонг Микки. – Этой садовой мебели давно пора на помойку.

– Кто-то отдал ее тете Дженеве за так.

– Им следовало приплатить за то, что она ее взяла. Так или иначе, Синсемиллу как-то раз отправили в психушку и прострелили ей мозги то ли пятьюдесятью, то ли сотней тысяч вольт, но это не помогло.

– Негоже тебе так говорить о собственной матери.

Лайлани пожала плечами:

– Это правда. Я бы не смогла такого придумать. Более того, ей прострелили мозги несколько раз. Наверное, если бы они сделали еще одну попытку, у Синсемиллы развилось бы привыкание к электричеству. Но даже теперь она по десять раз на день сует пальцы в розетку. Она из тех, кто стремится к чему-то привыкнуть, но человек хороший.

И хотя небо по-прежнему напоминало раскаленную духовку, хотя тело Микки блестело от пота и пахнущего кокосом крема от загара, она вдруг напрочь забыла про солнце.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Девять. Но я не по летам развитая. Как тебя зовут?

– Микки.

– Это имя для мальчика или мышонка. Наверное, тебя зовут Мишель. Большинство женщин твоего возраста зовут Мишель, Хитер или Кортни.

– Моего возраста?

– Я не хотела тебя обидеть.

– Я – Мичелина.

Лайлани наморщила носик.

– Это круто.

– Мичелина Белсонг [3]3
  Белсонг(Bellsong) – дословно: колокольная песнь.


[Закрыть]
.

– Неудивительно, что у тебя возникли суицидальные мысли.

– Отсюда… Микки.

– Я – Клонк.

– Ты кто?

– Лайлани Клонк.

Микки склонила голову набок, скептически нахмурилась:

– Не уверена, что мне следует верить хоть одному твоему слову.

– Иногда в именах – судьба. Взгляни на себя. Сладкозвучные имя и фамилия, сложена, как модель… если не считать всего этого пота и припухшего с похмелья лица.

– Спасибо тебе.

– С другой стороны – я… у меня только красивое имя, за которым следует нечто бессмысленное вроде Клонка. Я красивая наполовину.

– Ты вся очень красивая, – заверила Микки девочку.

И не погрешила против истины. Золотистые волосы. Глаза синие, как лепестки горечавки. А чистота линий лица Лайлани обещала, что ее красота не исчезнет вместе с детством, а останется навсегда.

– Одна моя половина, – признала Лайлани, – может с годами расцвести, но этот факт уравновешен тем, что я – мутант.

– Ты не мутант.

Девочка топнула левой ногой оземь, на что ортопедический аппарат ответил слабым дребезжанием. Подняла левую руку, доказывая правоту своих слов: мизинец и четвертый палец срослись вместе, а со средним, шишковатым обрубком, их соединяла перепонка.

Ранее Микки не заметила этого дефекта развития.

– У каждого есть свои недостатки, – попыталась она успокоить девочку.

– Это тебе не большой шнобель. Я – или мутант, или калека, а калекой я быть не желаю. Люди жалеют калек, а вот мутантов они боятся.

– Ты хочешь, чтобы люди тебя боялись?

– Страх предполагает уважение.

– Знаешь, по моей шкале страха ты пока высоко не поднялась.

– Дай мне время. У тебя потрясающее тело.

– Да, пожалуй, от природы я – большой пудинг, – в смущении ответила Микки: от ребенка ей такого слышать не доводилось. – Мне приходится много работать, чтобы поддерживать форму.

– Нет, не приходится. Ты родилась идеалом, а обмен веществ у тебя настроен, как гироскоп космического корабля. Ты можешь съесть полкоровы и выпить полбочки пива, но твоя талия не изменится ни на миллиметр.

Микки не могла вспомнить, когда в последний раз реплика собеседника лишала ее дара речи, но тут она не сразу смогла продолжить разговор.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – заверила ее Лайлани. – Ты не бегаешь, не делаешь зарядку…

– Я хожу в тренажерный зал.

– Да? И когда ты заглядывала туда в последний раз?

– Вчера, – солгала Микки.

– Да, да, – покивала Лайлани. – А я всю ночь протанцевала, – она снова топнула левой ногой, вызвав дребезжание железа. – Если у человека отменный обмен веществ, стыдиться тут нечего. Это не лень или что-то в подобном роде.

– Спасибо за добрые слова.

– И буфера у тебя настоящие, не так ли?

– Девочка, с тобой не соскучишься.

– Приятно слышать. Наверняка настоящие. Даже лучшие имплантаты не выглядят так естественно. Если только имплантационные технологии не выйдут на качественно новый уровень, моя единственная надежда – отрастить красивые буфера. Можно быть мутанткой и все равно привлекать мужчин, если у тебя красивые буфера. Я это заметила. Мужчины, конечно, милые существа, но в некоторых аспектах они абсолютно предсказуемы.

– Тебе девять лет, так?

– Я родилась двадцать восьмого февраля. В нынешнем году это среда, с которой начинается Великий пост. Ты веришь в посты и покаяние?

– Давай сэкономим время, и ты расскажешь, во что я верю, – со вздохом и смешком предложила Микки.

– С верой у тебя не очень, – без запинки ответила Лайлани. – Как бы поразвлечься да протянуть день – вот, пожалуй, и все.

Опять Микки лишилась дара речи. Не потому, что ребенок читал ее душу словно открытую книгу, но услышав правду, высказанную в лоб, тогда как сама она давно уже всеми силами старалась избежать этой правды.

– В развлечениях нет ничего плохого, – заверила ее Лайлани. – Если хочешь знать, я твердо верю, что мы здесь для того, чтобы наслаждаться жизнью. – Она покачала головой. – Фантастика. Мужчины, должно быть, липнут к тебе как мухи.

– Уже нет. – Микки удивилась не столько тому, что сумела ответить, сколько своей честности.

Правый уголок рта девочки искривился в улыбке, синие глаза весело блеснули.

– Так у тебя не возникло желания видеть во мне мутанта?

– Что?

– Пока ты думаешь обо мне как об увечном ребенке, жалость требует от тебя вежливости. С другой стороны, увидев во мне таинственного и, возможно, опасного мутанта, ты посоветуешь мне не совать нос в чужие дела и прогонишь со двора.

– Ты все больше и больше становишься похожей на мутанта.

Лайлани радостно хлопнула в ладоши.

– Я знала, что у тебя возникнут такие мысли. – С заминкой она поднялась со стула и указала на другую сторону двора: – А это что такое?

– Розовый куст.

– Нет, правда.

– Правда. Это розовый куст.

– Роз нет.

– Еще могут появиться.

– Да и листочков практически тоже.

– Зато много шипов, – отметила Микки.

Лайлани вскинула подбородок.

– Готова спорить, по ночам он выдергивает корни из земли и бродит по округе, пожирая бездомных кошек.

– Запирай на ночь дверь.

– У нас нет кошки. – Лайлани моргнула. – О, – улыбнулась, – дельная мысль. – Она изогнула правую руку, изображая лапу, поскребла воздух, зашипела, как разъяренная кошка.

– Что ты подразумевала, сказав «а потом путь открыт»?

– И когда я это сказала? – полюбопытствовала Лайлани.

– Ты сказала, что тебе надо только дотянуть до следующего дня рождения, а потом путь открыт.

– А, это насчет контакта с инопланетянами.

И хотя на вопрос Микки девочка так и не ответила, она повернулась и, прихрамывая, двинулась через лужайку к забору.

Микки приподнялась с шезлонга.

– Лайлани?

– Я много чего говорю. Не все что-нибудь да значит. – У пролома в заборе девочка остановилась, оглянулась. – Скажи, Мичелина Белсонг, я спрашивала, веришь ли ты в жизнь после смерти?

– И я сострила.

– Да, теперь вспомнила.

– Слушай… а ты? – спросила Микки.

– Что я?

– Ты веришь в жизнь после смерти?

Такой серьезности во взгляде девочки Микки еще не видела.

– Мне лучше верить.

Она осторожно перебралась через штакетины, пересекла выжженный солнцем дворик соседнего участка, поскрипывания и потрескивания ее ортопедического аппарата растворились в стрекоте трудолюбивых насекомых, наполнявшем горячий, сухой воздух.

Уже после того, как девочка зашла в соседний трейлер, Микки села и, наклонившись вперед, долго смотрела на дверь, за которой исчезла Лайлани.

Красивая, умная и дерзкая, впрочем, последним, конечно же, маскировалась ранимость души. И хотя воспоминания об их встрече вызывали у Микки улыбку, откуда-то взялась и не уходила тревога. Что-то скрывалось за их разговором, что-то очень важное, но разгадка этой тайны никак не давалась Микки.

Густая жара августовского солнца обволакивала молодую женщину. Ей казалось, что она лежит в горячей ванне.

Запах свежескошенной травы, будоражащий атрибут лета, наполнял застывший воздух.

Издалека доносился успокаивающий гул нескончаемого потока машин, мчащихся по автостраде. Не такой уж и неприятный, где-то даже напоминающий мерный шум морского прибоя.

Ей бы задремать, расслабиться, но голова у нее работала как часы, а тело свело от напряжения, которое не могло снять жаркое солнце.

И хотя все это вроде бы не имело отношения к Лайлани Клонк, Микки вспомнила, что сказала тетя Дженева прошлым вечером, после обеда…

* * *

«Измениться не так-то легко, Микки. Изменить жизнь – значит изменить образ мыслей. Изменить образ мыслей – значит изменить свои представления о жизни. Это трудно, сладенькая. Когда мы – творцы собственной нищеты, мы как-то привыкаем к ней, даже когда нам хочется все изменить. Нищета – это то, что нам знакомо. Мы с ней сроднились, она нам удобна».

К своему удивлению, сидя за столиком на маленькой кухне напротив Дженевы, Микки заплакала. Не зарыдала, нет. Просто по щекам покатились горячие слезы. Тарелка с домашней лазаньей расплылась перед глазами. Вилка продолжала двигаться под этот молчаливый, соленый шторм, а Микки отчаянно не желала признавать того, что с ней произошло.

Она не плакала с детства. Думала, что уже выше слез, переросла и жалость к себе, и сострадание к другим. Насупив брови, злясь на себя за то, что дала слабину, она упорно продолжала есть, пусть горло так перехватило от эмоций, что каждый глоток давался с трудом.

Дженева знала стоический характер племянницы, однако слезы Микки ее не удивили. Сидела молча, понимая, что слов утешения от нее не ждут.

Когда взгляд Микки прояснился, а тарелка опустела, ей удалось выдавить из себя: «Я смогу сделать то, что должна. Смогу попасть куда хочу, какими бы усилиями мне это ни далось».

Дженева добавила только одну мысль, прежде чем изменить тему разговора: «Это правда, что иногда… не часто, конечно, но все-таки случается… твоя жизнь может измениться к лучшему в мгновение ока, как по мановению волшебной палочки. Происходит что-то важное, кто-то особенный появляется на твоем пути, тебя словно осеняет свыше, и открывшаяся истина разворачивает тебя в нужном направлении, изменив твою жизнь раз и навсегда. Девочка, я бы отдала все, что у меня есть, лишь бы такое случилось с тобой».

Микки ответила без запинки, чтобы остановить новые слезы: «Это так мило, тетя Джен, но за всем, что у тебя есть, не захочется и нагибаться».

Дженева рассмеялась, перегнулась через стол, нежно похлопала Микки по левой руке: «Это правда, сладенькая. Но все-таки у тебя нет и половины того, что есть у меня».

* * *

И вот теперь, днем позже, под жарким солнцем, из головы Микки не выходила мысль о мгновенной перемене в ее жизни, которую пожелала ей Дженева. Она не верила ни в чудеса, ни в ангелов-хранителей, ни в глас Господний, открывающий ей истину, ни даже в теорию вероятностей, которая могла презентовать ей выигрышный лотерейный билет.

Однако чувствовала, что внутри началось какое-то странное шевеление, словно ее сердце и разум начали разворачиваться к новой отметке на компасе.

– Просто несварение желудка, – пробормотала Микки, насмехаясь над собой, зная, что она – все та же безвольная, потерявшая жизненные ориентиры женщина, которая неделей раньше приехала к Дженеве в «Шевроле Камаро» модели 1981 года, кашляющем, словно болеющая пневмонией лошадь, с двумя чемоданами одежды и прошлым, висевшим на ней, как цепи.

Тому, кто заблудился в жизни, никогда не удастся быстро и не прилагая усилий выйти на правильную дорогу. И сколько бы тетя Дженева ни рассуждала о волшебном мгновении трансформации, не произошло ничего такого, что могло бы развернуть Микки в нужном направлении.

Тем не менее по причинам, которые она сама не могла понять, все слагаемые этого дня: яркий солнечный свет, жара, гул далекой автострады, запахи свежескошенной травы и перемешавшегося с потом кокосового масла, три желтые бабочки, яркие, как ленты на коробке с подарком, – вдруг обрели пока еще таинственный смысл и значительность.

Глава 2

Слабые и редкие порывы ветерка шевелят густую луговую траву. В этот поздний час, в этом странном месте мальчик без труда представляет себе страшных чудовищ, бесшумно скользящих в море серебрящейся в лунном свете травы, поблескивающей за деревьями.

Лес, в котором он прячется, ночью запретная для него территория, как, возможно, и днем. Последний час он провел в компании страха, пробираясь по извилистым тропкам в густом подлеске, под сомкнутыми кронами деревьев, которые лишь изредка позволяли ему увидеть ночное небо.

Хищники, путешествующие по лесным хайвеям, проложенным над головой, возможно, выслеживают его, грациозно перепрыгивая с ветки на ветку, бесшумные и безжалостные, как холодные звезды, под которыми они охотятся. А может, без предупреждения что-то огромное, клыкастое и голодное вот-вот выскочит из земли у его ног, чтобы перекусить пополам или проглотить целиком.

Живое воображение, всегда бывшее его спасением, в эту ночь оборачивается проклятием.

Впереди, за последними деревьями, ждет луг. Слишком уж яркий под толстой луной. Обманчиво мирный.

Он подозревает, что там затаилась смерть. Он сомневается, что сумеет пересечь луг живым.

Привалившись к иссеченному ветрами и дождями валуну, мальчик мечтает о том, чтобы рядом оказалась его мать. Но никогда больше не быть ей рядом с ним.

Часом раньше он стал свидетелем ее убийства.

Яркие, острые воспоминания этого кошмара могут свести с ума. Ради выживания он должен забыть, хотя бы на какое-то время, и ужас случившегося, и невыносимую боль утраты.

Сжавшись в комок, окруженный враждебной ночью, он слышит издаваемые им самим жалобные звуки. Мать всегда говорила ему, что он – храбрый мальчик, а храбрые мальчики не пасуют перед свалившейся на них бедой.

В стремлении доказать, что мать не напрасно гордилась им, он изо всех сил старается вернуть контроль над собой. Потом, если он выживет, у него будет целая жизнь, в которой хватит места и душевной боли, и оплакиванию потери, и одиночеству.

Наконец он находит силы не в воспоминаниях о ее убийстве, не в жажде мести или восстановления справедливости, но в ее любви, стойкости, решительности, о которых ему никогда не забыть. Рыдания затихают.

Тишина.

Темнота леса.

И луг, ждущий под луной.

Над головой угрожающе шепчутся кроны. Может, это всего лишь ветерок, нашедший открытое окно на чердаке леса.

По правде говоря, диких зверей он боится куда меньше, чем убийц матери. Он не сомневается, что они по-прежнему преследуют его.

Вроде бы им давно следовало его поймать. К счастью, эта территория им незнакома, как, впрочем, и ему.

А возможно, душа матери оберегает его.

Но, будь она с ним в эту ночь, пусть и невидимая, он бы не смог положиться на нее. Он сам себе хранитель и может надеяться только на свои ум и храбрость.

А потому скорее на луг, без задержки, навстречу неизвестным, но, безусловно, бесчисленным опасностям. Густой запах травы смешивается с более тонким запахом жирной плодородной почвы.

Луг расположен на склоне, понижающемся к западу. Земля мягкая, трава легко приминается. Оглядываясь назад, даже под бледной лампой-луной мальчик хорошо видит оставленный им след.

Но выбора у него нет – только вперед.

Если бы все это ему снилось, если бы он сумел убедить себя, что спит, и этот ландшафт кажется ему странным именно потому, что существует только в его сознании, а значит, сколь долго и сколь быстро он бы ни бежал, до цели он никогда не доберется, но будет бежать и бежать то по залитому лунным светом лугу, то через укутанный темнотой лес.

Он и впрямь не знал, куда бежит. Ни в этом лесу, ни на этом лугу он никогда не бывал, цивилизация могла находиться на расстоянии вытянутой руки, но, скорее всего, удалялась от него с каждым шагом, а путь он держал в места, куда не ступала нога человека.

Периферийным зрением он то и дело замечал какое-то движение: преследователи обходили его с флангов. Но всякий раз, поворачивая голову, видел только колышущуюся под ветром траву. Однако эти призраки пугали его, у него перехватывало дыхание, в нем росло убеждение, что живым до леса по другую сторону луга ему не добраться.

Но даже мысль о выживании вызывала в нем жгучее чувство вины. Он не имел права жить, когда все остальные члены его семьи покинули этот мир.

Смерть матери терзала его сильнее других убийств, частично потому, что он видел, как ее убивали. Он слышал крики остальных, но, когда нашел их, они уже умерли, а их истерзанные останки ничем не напоминали людей, которых он любил.

Лунный свет сменился темнотой. Луг остался позади. Небо вновь скрыли ветви деревьев.

Попирая теорию вероятностей, он по-прежнему жил.

Но ему только десять, у него нет ни семьи, ни друзей, он в незнакомом краю, одинокий и испуганный.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю