Текст книги "Братья по разуму"

Автор книги: Дин Маклафлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Маклафлин Дин
Братья по разуму

Дин МАКЛАФЛИН

БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ

Пролог

Холодный ветер выл и загонял острые кристаллики все глубже в шерсть Чир-куалы.

Чир-куала упрямо карабкался на холм. Идти было трудно. Ходильные ласты не находили опоры в мягком белом порошке, который покрыл всю землю, а склон был крутым. Его короткие неуклюжие ноги ныли от усталости. Он проваливался в белый порошок, барахтался в нем. Порошок был холодным.

Другого такого холодного времени Чир-куала не помнил. Никогда еще ветер не дул так свирепо, так непрерывно. Чир-куала уже много раз засыпал и просыпался, а он все дул и дул. И никогда еще земля не пряталась под таким глубоким слоем странного белого порошка.

Чир-куала ничего не понимал.

Холодные твердые кристаллики прилипали к его шерсти. Он стряхивал их, а ветер обсыпал его все новыми и новыми. Ветер пробирался сквозь густую шерсть, и его сотрясала дрожь. Ходильные ласты болели, и Чир-куала тихонько поскуливал.

И все-таки он упрямо лез на холм. Он хотел есть. Его терзал голод. Только эти муки были способны выгнать его на холод и ветер. Прежде, когда наступало холодное время, он лежал, уютно свернувшись в своем логове, пока небо снова не становилось синим, а воздух – теплым, и белый порошок на земле не растекался водой.

Но на этот раз холод никак не уходил, ветер выл, не стихая, а небо оставалось серым. Он ничего не ел уже... уже...

Ему вспомнилась его последняя добыча – маленький неповоротливый зверек, которого он изловил в глубине логова. Совсем крошечный. Он на него и не посмотрел бы, если бы голод не раздирал его внутренности.

А когда он его проглотил, то заснул и проспал все темное время, а потом пришло светлое время, и он ничего не ел, потому что есть было нечего, и в следующее темное время он спал беспокойно: ему мерещились всякие съедобные зверьки.

И вот теперь голод выгнал его из логова и заставляет лезть на холм. Новые звери на вершине холма иногда давали ему еду – если он, разобравшись, чего они от него хотят, делал это. Иногда бывало очень трудно и всегда непонятно, но когда у него получалось то, что им было нужно, новые звери давали ему вкусные вещи.

Склон был засыпан холодным белым порошком. Из него торчали сломанные стволы бывшего леса и длинные сухие стебли. Обломки, укрытые белым порошком, ранили ходильные ласты Чир-куалы, и позади него уже тянулась цепочка голубых пятен.

На обрыве Чир-куала ухватился цепкими веслообразными лапами за торчащие стебли, чтобы легче было лезть. Стебли обломились. Он упал и покатился вниз по склону в вихрях белого порошка. Порошок забился ему в шерсть – мокрый и холодный порошок.

Потом он долго лежал, жалобно поскуливая. У него не было сил шевелиться. Но он все-таки заставил себя встать и снова начал карабкаться. За стебли он больше не хватался.

В конце концов он добрался до вершины. Ветер там дул еще более свирепо. Он ерошил шерсть Чир-куалы, отнимал тепло у его тела. Чир-куала заплакал тоненько и жалобно. Его ходильные ласты сначала жгла боль, а теперь они почти ничего не чувствовали. Голубых пятен в отпечатках становилось все больше. Спотыкаясь, он брел к логову новых зверей, поселившихся на вершине.

Он шлепнул лапой по плоской штуке, которая загораживала вход. Она не шелохнулась. Он шлепнул еще раз, и еще, и еще – все сильнее и настойчивее. У него вырвался надрывный вопль. Он не понимал, почему новые звери не убирают штуку, которая загораживает вход, и не дают ему еды.

Ему нужна еда. Он голоден.

Холодный ветер выл и выл.

Чир-куала бил по двери лапой и всхлипывал.

1.

Напиток этот именовался кофе, хотя варили его из стеблей растения, родина которого находилась в сорока световых годах от Земли. Он был горьким, как хина с примесью цедры, но если пить его горячим и подслащенным, он вполне мог заменить кофе.

Некоторые даже предпочитали его настоящему. Время завтрака уже кончилось, обеденное еще не наступило, и в столовой, кроме Сигурда Мюллера и стажера Лорена Эстансио, не было никого. Мюллер поднес чашку к губам и снова поставил – пусть еще немножко остынет.

– Ну, и что вы об этом думаете? – спросил он молодого человека.

Эстансио пожал плечами – неловко и неубедительно.

– Мне что-то страшно становится, – признался он.

– Да неужто? – Мюллер всей грудью налег на столик. – Почему бы это?

Молодой стажер смутился.

– Ну... – начал он. – Помните, год назад, когда я только приехал сюда, вы дали мне решать задачи – те же, которые даете шаркунам?

Мюллер улыбнулся.

– Я даю их всем вам, желторотым зазнайкам. Вы же – патентованные умники, иначе вас сюда не прислали бы. Это обеспечивает мне хороший контрольный стандарт.

Эстансио кивнул.

– Мне явно не удалось блеснуть, – сказал он.

– Вы показали средний результат, – припомнил Мюллер так, словно это не имело большого значения. Он постучал ногтем по столику. – Вся соль проверок на интеллект заключается в том, чтобы задачи были не по зубам даже самому умному, иначе от них нет никакого толку. – Мюллер откинулся и сощурил глаза. – За семь лет, которые я провел здесь, средний интеллектуальный уровень наших стажеров не повысился ни на йоту. Видимо, вы, ребята, достигли эволюционного плато.

– Это-то меня и пугает, – пробормотал Эстансио. – Ведь мне ни лабиринты, ни другие задачи не в новинку, но на вашей серии я споткнулся. И когда я увидел, как шаркун справился с двойным системным лабиринтом, хотя он понятия не имел о самой идее лабиринта... – Он замялся и повторил растерянно: – Мне страшно.

– Да, смышленый был экземпляр, – заметил Мюллер.

С этим Эстансио согласиться все-таки не мог.

– Простая случайность, – возразил он.

Мюллер покачал головой.

– Нет, не случайность. – Он придвинулся ближе. – А что если сегодняшний был не первым?

Эстансио сдвинул брови.

– О других таких я не слышал, – произнес он с сомнением в голосе. – И уж, во всяком случае, за время, пока я тут, такие нам не попадались.

– Но вы приехали всего год назад, – напомнил Мюллер, – а я как раз перед этим обследовал двух таких. Оба экземпляра из одной местности – из той самой, где поймали сегодняшнего.

– С горы Зиккурат?

– Вот именно, Популяция, изолированная в горном районе, численностью около семи с половиной тысяч. А не так давно их там было шесть тысяч. За последние десять лет они заметно размножились.

Эстансио задумался, машинально поворачивая свою чашку то в одну, то в другую сторону.

– Местность, пожалуй, вполне подходящая, – сказал он наконец.

Мюллер с усмешкой кивнул, а затем попросил:

– Ну-ка, объясните мне почему.

– Небольшая популяция в изолированном районе, где естественный отбор особенно жесток. При таком положении вещей почти неизбежно должны проявиться эволюционные тенденции.

– У Хотермена вычитали? – спросил Мюллер.

Эстансио покраснел.

– Совершенно верно. Но ведь он прав?

Мюллер пожал плечами.

– В принципе – конечно, – согласился он. – Однако Хотермен рассматривал совсем иную ситуацию. Он имел в виду развитие определенных генетических тенденций, то есть такое положение, когда данные гены уже существуют. А тут происходит совсем другое.

– Вы уверены? – нерешительно спросил Эстансио.

– Абсолютно, – заявил Мюллер. – Наша станция была создана здесь, когда планета перешла от Альфы к Бете, то есть почти тысячу лет назад. Мы исследовали шаркунов на протяжении всего этого срока. Если бы интересующие нас гены существовали и тогда, они выявились бы в первые же двести лет. Но чего не было, того не было. Первый достаточно сметливый шаркун, хотя и вдвое уступавший нынешним по смышлености... Не морщитесь, не морщитесь, я проверял в архиве... Первый такой шаркун был обнаружен сорок лет назад. Ну-ка, угадайте, откуда он был родом?

– С горы Зиккурат?

Мюллер ударил кулаком по столу.

– Совершенно верно, – процедил он сквозь зубы. – Произошла мутация. Другого объяснения нет. И произошла она в изолированной популяции.

Эстансио долго молчал.

– Почему вы его забили? – спросил он наконец.

– Потому же, почему я забил первых двух, – ответил Мюллер. – Хочу взглянуть на его мозг. Первые два... я думал, это случайность. Теперь я изменил свое мнение и полагаю, что клетки мозга этого последнего экземпляра подтвердят закономерность.

– Но как же правила? – с недоумением спросил Эстансио. – Ведь шаркун, демонстрирующий исключительные качества...

Мюллер подергал свою мефистофельскую бородку.

– Правила, правила! – бросил он пренебрежительно. – Я должен знать точно, а другого способа нет. – Внезапно он резко переменил тему. – Во всяком случае, так могло показаться на первый взгляд:

– Вы ведь возвращаетесь с этим рейсом грузового космолета?

Вопрос был чисто риторический. Стажера приглашали остаться на станции еще на год лишь в исключительных случаях. Эстансио кивнул.

Мюллер удовлетворенно улыбнулся.

– Очень хорошо, – сказал он. – Когда уедете, можете говорить об этом сколько хотите. Но пока вы еще тут... Этого не было. Просто не было. Вы поняли?

– Кажется, да... – протянул Эстансио. – Но... почему?

– А потому, что они умнеют, – ответил Мюллер. – Если не принять мер, они все станут умными – куда умнее нас. И они свирепы – вы же видели, как ведут себя дикие. Значит, этого нельзя допустить. Вот зачем мы из века в век сохраняем тут станцию. Чтобы наблюдать за ними. Потому что кто-то уже тогда сообразил, к чему идет дело. Чтобы вовремя осадить их. Но тут хватает идиотов, которые – представьте себе – хотят, чтобы шаркуны эволюционировали. Ну, так им незачем знать про мутацию. Да и остальным тоже.

– А-а... – сказал Эстансио, растерянно сдвинув брови. – Но что мы можем сделать? Как им помешать?

– Не спрашивайте, – хихикнул Мюллер. – Не то я объясню.

– Нет, все-таки... – не отступал Эстансио.

Мюллер налег грудью на столик и многозначительно забарабанил по нему пальцами.

– Вы слышали, кто прибудет с космолетом?

Эстансио задумался, припоминая.

– Ну, Блэкитт, еще Холмен и...

Мюллер жестом остановил его.

– Я говорю не о сотрудниках, а о тех, кому приспичило знакомиться с условиями жизни на планете.

– Хичкок? – Эстансио явно недоумевал. – Но ведь он... он же будет за них заступаться. Он всегда за кого-нибудь заступается.

– Оно так, – согласился Мюллер, – но только он редко бывает в курсе. И по большей части просто сует всем палки в колеса. То же будет и тут.

– Вы уверены?

– Да, уверен, – Мюллер улыбнулся. – Я ему поспособствую.

И он захохотал.

"Я содрогнулся, господа. Содрогнулся!"

Хичкок решил, что именно этой фразой он, когда вернется на Землю, начнет свою речь о том, что ему довелось увидеть на Одиннадцатой планете в системе Скорпиона. Так он начнет свою речь на заседании Общества защиты гуманности, учредителем которого был, и объявит очередную кампанию по помощи и спасению.

Институт Одиннадцатой Скорпиона, конечно, попробует протестовать. Эти ученые завизжат, будто он подтасовывает факты. Пусть их! Те, чьи гнусности он вытаскивал на свет в прошлом, всегда прибегали к подобным уверткам, но тщетно. Широкая публика знала, на чьей стороне правда.

Хичкок составил свое мнение, едва прибыл на Одиннадцатую Скорпиона, а точнее говоря, в ту минуту, когда начал спускаться по трапу, притулившемуся под бортом "Странника". Он был далеко не в лучшем расположении духа – поездка оказалась сопряженной с массой неудобств. "Странник" был грузовым космолетом, а не комфортабельным пассажирским лайнером. Его сунули в одну каюту с молодым стажером, который был так увлечен мутационными возможностями, заложенными в генетических процессах, что только о них и говорил. Духовное убожество ученых просто поразительно!

Держа в руках по чемодану, Хичкок опасливо спускался со ступеньки на ступеньку. Трап был длинный и казался очень ненадежным. Он дрожал и поскрипывал под ударами ветра.

В любом цивилизованном месте к космолету подали бы лифт.

Ветер был ледяной. Он завывал вокруг Хичкока. Он морозил ему горло. Он пронизывал его легкое пальто – на любой цивилизованной планете этого пальто было бы более чем достаточно. Его пепельные посеребренные сединой волосы взлохматились, кончики ушей ныли, отвислые щеки онемели. У него ломило в висках, а на носу повисла капля. Ужасная, ужасная планета!

Хичкок остановился и, опустив чемоданы на ступеньку, попробовал стянуть воротник потуже. Это не помогло – ветер пробрался и сквозь воротник. Хичкок угрюмо посмотрел вниз. Перекинутая через плечо камера больно била его по боку.

Космодром, расстилавшийся у подножья трапа, не украсил бы и временный разведывательный лагерь. Выровненное поле посреди каменистой равнины – и даже без покрытия! Да какое там поле – жалкая площадка! На краю поля, в той стороне, где виднелся черный купол станции, приютилось несколько аэромашин. С другой стороны поле уходило к холодному морю, смыкавшемуся на горизонте с небом. Волны, лениво ворочая ледяное крошево, били в скалы, одевали их кружевом причудливых сосулек.

Хичкок возмущенно взглянул на яркое солнце. Оно пылало в чистом синем небе, но не грело! А уж второе солнце системы и вовсе было жалкой блесткой, еле мерцавшей почти у самых волн.

Совершенно ясно, что эта планета не подходит для обитания. Она не подходит не только людям, но и любым другим живым существам.

Спускаясь, он заметил, что космолет уже разгружается. Кран опускал контейнеры и ящики на сани, которые тут же отъезжали и поворачивали к куполу. В сани были впряжены мохнатые грязно-белые коротконогие создания величиной с хорошего дога. Пока сани грузились, они сидели на задних конечностях, а передние, словно вовсе лишенные костей, складывали почти вдвое, прижимая к телу широкие лапы, похожие на меховые рукавицы. Никто не отдавал им никаких команд. По-видимому, они сами знали, что им следует делать.

На полпути вниз Хичкок остановился еще раз и, обернувшись к человеку, который спускался за ним, указал на упряжки.

– Это что, туземцы? – спросил он. Ему пришлось крикнуть, чтобы перекрыть свист ветра.

Человек – еще один щенок-стажер, не признающий ничего, кроме своей науки, – словно бы не сразу понял его вопрос.

– Шаркуны? – спросил он с недоумением. Потом кивнул.

Хичкок снял с плеча камеру и запечатлел сцену погрузки на пленку. Возмутительно! Бедняги превращены в рабов!

У подножья трапа ждали сани, снабженные съемными скамьями. Возле саней стоял человек в длинном теплом одеянии с капюшоном, а восемь запряженных в них шаркунов сидели скорчившись и поеживались от ветра. Человек протянул руку к чемоданам Хичкока.

– Садитесь! – крикнул он. – Мы тронемся, как только спустятся остальные.

Хичкок не выпустил чемоданы. Он поглядел на шаркунов в упряжке.

– Благодарю вас, – сухо произнес он и лязгнул зубами от холода. – Я предпочту пойти пешком.

Человек пожал плечами, но все-таки начал его уговаривать.

– На таком ветру это непросто, – он махнул рукой в сторону черного купола, до которого было не меньше полумили. – Не успеете и двух шагов пройти, как нахватаетесь холодного воздуха и застудите легкие. Поезжайте-ка лучше с нами, простыми смертными.

– Если меня повезут они, я не поеду, – с гордым достоинством ответил Хичкок.

– Кто? Шаркуны? – Человек как будто не сразу его понял. – Но они же родились и выросли в здешнем климате. Он им нипочем.

– Но они родились и выросли не для того, чтобы быть рабами, возразил Хичкок.

Сотрудник станции посмотрел на него со странным выражением.

– А, так вы, значит, тот самый Хичкок! Послушайте, уважаемый, вы напрасно воображаете, будто шаркуны – люди. Ничего подобного. Это просто очень смышленые животные.

– Никто во вселенной не рожден для того, чтобы быть рабом, – привычно продекламировал Хичкок.

Его невольный собеседник досадливо хмыкнул.

– Еще раз предупреждаю: пойдете пешком – пожалеете. А теперь садитесь. Мы сейчас трогаемся.

Он ткнул пальцем в сторону саней. Хичкок несколько секунд молча смотрел на него в упор.

Но холод и ветер были убедительнее всяких слов: Хичкок подошел к багажнику саней и поставил на него чемоданы, притопывая, чтобы хоть немного согреть коченеющие ноги. Его онемевшие руки посинели. Тщетно стараясь унять озноб, он сказал себе, что эти существа привычны к здешнему климату, а сани они все равно потащат, поедет он или не поедет. И лишний пассажир в конечном счете никакой разницы не составит.

Однако про свою миссию он не забыл: подняв камеру, он запечатлел и эту сцену – сначала сани и пассажиров, жмущихся друг к другу от холода, а потом спанорамировал на шаркунов, которые покорно ждали в постромках. Вид у них был жалкий и подавленный. Хичкок подольше задержал на них объектив.

К несчастью, они оказались на редкость безобразными.

Он потребовал, чтобы его поселили отдельно, холодно отверг попытку передать его чемоданы шаркуну и, неодобрительно хмурясь, величественно прошествовал по коридору к своей комнате.

Открыв дверь, он прямо перед собой увидел шаркуна, который подметал пол. Хичкок положил чемоданы на кровать, а шаркун продолжал сосредоточенно орудовать щеткой, словно вообще не заметил, что в комнату кто-то вошел.

Он был бы одного роста с Хичкоком, если бы не короткие ноги. Его серая шерсть отливала серебром, но голова внушала омерзение – бесформенный обрубок, горизонтально посаженный на туловище, лишенное плеч и почти без шеи. Большие выпученные глаза были широко расставлены – настолько широко, что между ними умещался безгубый рот с огромными полукружиями костяных челюстей. На голове, точно нелепый колпачок, торчало единственное ухо.

Тело его казалось не менее омерзительным – руки, совершенно бескостные на вид, точно куски пожарного шланга, плоские широкие ступни, шаркающие при каждом шаге. Отвислая сумка на животе (они же сумчатые, вспомнил Хичкок) подергивалась, точно в ней пряталось что-то живое, однако существо это несомненно принадлежало к мужскому полу. От него исходил душный мускусный запах. Хичкок глядел на уборщика, испытывая чувство тошноты. А тот с тупым усердием уже водил щеткой по полу у самых его ног, словно Хичкок был столом или шкафом.

– Немедленно прекрати! – распорядился Хичкок, чувствуя себя оскорбленным.

Шаркун остановился и бессмысленно уставил на него выпученные шоколадного цвета глаза.

– Убирайся отсюда! – приказал Хичкок.

Но шаркун по-прежнему смотрел на него бессмысленно и робко. Потом нерешительно снова задвигал щеткой.

– Не смей! Вон! – завопил Хичкок.

Шаркун отчаянно замахал щеткой. Он попытался мести быстрее, но щетка вырвалась из его ластообразных лап и стукнула Хичкока по колену. Хичкок взвыл от боли и ярости.

Шаркун упал на четвереньки и кинулся наутек. Хичкок схватил щетку и выскочил вслед за ним в коридор, но шаркун уже скрылся за углом.

Хичкок захлопнул дверь и уселся на кровать. Он спустил чулок и осмотрел ушибленное колено. Оно побагровело, но кость как будто осталась цела.

Глупая тварь!

В дверь постучали. Хичкок натянул чулок, пристегнул его к трусам, расправил полы туники и сказал:

– Можете войти.

В комнату вошел небрежно одетый человек – короткие носки, плохо сшитая юбочка и свитер. Черная буйная борода явно никогда не подстригалась.

– Что тут за тарарам? – спросил он.

– Тарарам? – повторил Хичкок, ничего не понимая. – Вы имеете в виду мою комнату?

– Вот именно! – буркнул бородач. – Один из моих уборщиков вылетел из этого коридора как ошпаренный и нырнул в свою конуру, словно за ним гнался сам сатана. Все комнаты с того конца уже подметены, и значит, он был тут. – Он поглядел на пол. – Да вот же его щетка!

Бородач нагнулся и поднял щетку.

– Я распорядился, чтобы он ушел, – сказал Хичкок. – Я отказываюсь быть сопричастным к какому бы то ни было использованию рабов.

– А что вы, собственно, ему сказали? – спросил бородач так, словно это имело какое то значение.

– Я попросил его сделать мне любезность и уйти, – сухо сообщил Хичкок. – Должен сказать, что существо это оказалось непростительно глупым. Мне пришлось дважды повторить свою просьбу.

Бородач поглядел на него с явным сомнением, но ничего не возразил, а, наоборот, счел нужным объяснить:

– Непривычных команд он не понимает. Конечно, вы приезжий, так откуда вам было знать. Но теперь, если захотите отослать шаркуна, скажите: "Это все", и он сразу уйдет. Вообще-то они очень послушные, если знать, как с ними обращаться. Только надо отдавать правильную команду.

– Я сам буду следить за чистотой в моей комнате, – объявил Хичкок ледяным током. – Последите, чтобы ваши рабы больше тут не появлялись.

– А вы запирайте дверь на задвижку, – посоветовал бородач. – Конечно, любое нарушение заведенного порядка действует на уборщика плохо, но уж лучше так, чем допустить, чтобы вся дрессировка пошла насмарку.

– Последите, чтобы они держались от меня подальше, – повторил Хичкок.

Бородач оглядел его с головы до ног критическим взглядом.

– Не думайте, будто они способны понять все, что вы им скажете, заявил он наконец. – Слов они не понимают.

Он отступил за порог и притворил дверь.

Старательно оберегая ушибленное колено, Хичкок полез в чемодан за тюбиком с притиранием, который всегда возил с собой. Да, дверь он безусловно будет держать на запоре! При одной только мысли о том, что эта безмозглая тварь будет трогать его вещи, он пришел в бешенство.

Чего только не приходится переносить бескорыстному альтруисту подумать страшно!

2.

– Надеюсь, вас удобно устроили, – сказал Бен Рийз.

Он решил сам показать Хичкоку станцию. Бен Рийз был круглолицым толстячком, почти совершенно лысым, хотя ему еще не исполнилось и сорока. Хичкок вызывал у него самые тревожные опасения.

– Терпимо, – ответил Хичкок. – Комната обставлена несколько по-спартански, но терпимо.

У него была неприятная манера ходить, не глядя, куда он идет: он все время вертел головой то вправо, то влево.

– Да, – согласился Рийз, – особым комфортом мы похвастать не можем. Ведь мы располагаем только тем, что доставляют космолеты, а всегда есть гораздо более важные грузы.

– Гм-м-м... – протянул Хичкок. – А скажите, мистер Рийз, это очень приятно – ощущать себя самодержавным монархом целой солнечной системы?

Рийз онемел от неожиданности и, остановившись, недоуменно уставился на Хичкока.

– По-моему, вы не совсем понимаете... – пробормотал он в конце концов.

Хичкок гордо прошествовал дальше, и Рийз вынужден был догонять его бегом.

– Я же... я всего только координирую исследования, которые мы здесь ведем, – объяснил он, тяжело дыша. – И... и еще я составляю списки всего того, что станции нужно будет получить со следующим космолетом... ведь по расписанию они прибывают сюда раз в год... И... и кому-то надо же этим заниматься.

Но Хичкок как будто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Или он глуховат? Можно было подумать, что он просто ничего не слышал.

Они шли по центральному коридору станции. Мягкие подошвы их теплых сапог скользили по плиткам пола с легким шорохом. Им встретились всего два-три человека. Тусклый свет, тишина... можно было вообразить, будто они очутились в глубоких подвалах какого-нибудь средневекового замка. Мимо, словно трудолюбивые гномы, пробегали шаркуны, занятые своим делом.

В конце коридора, там, где он разветвлялся на два полукружия, огибавшие купол станции по внешней стороне, Рийз остановился.

– С чего вы хотели бы начать? – спросил он. – С анатомической лаборатории или с биохимического отдела?

Хичкок продолжал хранить молчание. Неподалеку в боковом коридоре шаркун тем пол мокрой шваброй. Рядом в ведре плескалась грязная вода. С ликующим злорадством, от которого каменное выражение его лица почти не изменилось, Хичкок навел камеру на уборщика.

Шаркун продолжал водить шваброй, не обращая на них никакого внимания. Прошло чуть не полминуты, прежде чем Хичкок выключил камеру. Потом он бросил через плечо:

– Вы, кажется, что-то сказали?

– Я спросил, что вы хотели бы увидеть в первую очередь, – вежливо повторил Рийз.

Хичкок испепелил его презрительным взглядом, точно назойливое насекомое.

– Это не составит ни малейшей разницы. До отъезда я побываю везде, можете не сомневаться, – заверил он Рийза.

Они пошли дальше. Осмотр станции превратился для Рийза в настоящую пытку: Хичкок пропускал мимо ушей все его объяснения или истолковывал их по-своему и наводил камеру на каждого работающего шаркуна, мимо которого они проходили.

Рийз терпел, но с каждой минутой это становилось все труднее. Он прекрасно понимал, с какой целью Хичкок почтил своим присутствием Одиннадцатую Скорпиона: этот доморощенный политик вбил себе в голову, что сотрудники станции бессовестно эксплуатируют беспомощных шаркунов, и задался целью разоблачить новоявленных рабовладельцев. Хичкок и его Общество защиты гуманности уже разделались таким образом по меньшей мере с двумя десятками планет, всякий раз последовательно и упрямо игнорируя реальное положение вещей. Рийз все-таки лелеял робкую надежду, что ему удастся как-то переубедить Хичкока и тот оставит Одиннадцатую Скорпиона в покое, но совершенно не представлял себе, как взяться за выполнение подобной задачи.

Наконец, когда Хичкок поднял камеру при виде шаркуна, который мыл посуду в подсобном помещении станции, Рийз решил приступить к делу.

– Зачем вы все это снимаете? – спросил он.

– Собираю обвинительный материал, – ответил Хичкок, не прерывая съемки, и даже не посмотрел на Рийза. – По возвращении домой я приму все необходимые меры, чтобы с этим возмутительным безобразием было покончено раз и навсегда.

Рийз растерялся. Хотя намерения Хичкока не явились для него новостью, он все-таки не мог понять, о чем, собственно, тот говорит.

– Я не собираюсь сквозь пальцы смотреть на то, как туземцев обращают в рабство, где бы это ни происходило, – торжественно объявил Хичкок.

Ах, вот оно что!

– Но... но ведь они – животные, – недоумевающе возразил Рийз. – Мы дрессируем их и обучаем выполнять некоторые несложные операции, потому что у нас не хватает людей для обслуживания станции. Они... они же просто одомашненные животные.

Хичкок опустил камеру и обернулся.

– Вы, кажется, хотите, чтобы я не верил собственным глазам? оскорблено спросил он. – Я вижу, что он моет посуду, а вы хотите, чтобы я поверил, будто передо мной – животное?

– Ну и что же? – Рийз все еще недоумевал. – Да, конечно, они очень сообразительны и по своему развитию стоят несколько выше земных шимпанзе. Но ведь это неизмеримо ниже того уровня, который принято считать начально человеческим. Или... или вы против того, чтобы животных использовали для облегчения человеческого труда?

– Продолжим осмотр, – отрезал Хичкок.

Он решительно пошел к двери, и Рийз со вздохом последовал за ним ничего другого ему не оставалось. Уже в коридоре Хичкок сказал со жгучим пренебрежением:

– Меня поставили в известность, что интересами коренных жителей планеты здесь преступно пренебрегают, но чтобы...

– Кто вам это наговорил? – Рийз был совершенно ошеломлен.

Хичкок досадливо нахмурился,

– Об этом известно на всех цивилизованных планетах, – заявил он категорическим тоном.

– Но это же... это неправда! – возразил Рийз. – Хотя они и коренные обитатели планеты, нет никаких оснований считать их людьми. Они – всего лишь животные, и во многих отношениях довольно примитивные. Правда, мозг у них развит неплохо... то есть в том смысле, что нам удается обучать их довольно сложным действиям, и их поведение в довольно высокой степени определяется конкретными требованиями обстановки. Но они не обладают подлинным мышлением, способностью обобщать, рассуждать... осознавать себя как личность, у них нет даже начатков общества – ну, словом, ничего того, что делает разумное существо разумным.

– Я приехал сюда, – провозгласил Хичкок, – чтобы вынести собственное суждение по этому вопросу. Мне уже приходилось слышать оправдания и увертки вроде ваших на других планетах, которые я обследовал, – на планетах, где творились возмутительнейшие вещи. Нет, вы только представьте себе – на Эпсилоне Эридана их употребляли в пищу! И о положении здесь я буду судить сам.

Он замедлил шаг и повернулся к Рийзу.

– Ну, а теперь куда мы направимся?

Рийз намеревался провести его в справочную микрофильмотеку, которая находилась дальше по коридору, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он указал на винтовую лестницу в нише напротив.

– Вот сюда, вниз, – сказал он.

Они начали осторожно спускаться по узким ступенькам, и Рийз, который теперь опережал Хичкока, объяснял на ходу:

– До сих пор вы видели только шаркунов, которые родились здесь... то есть я имею в виду – здесь на станции. Видите ли, пока все это строилось, – он обвел рукой вокруг, – сюда было доставлено несколько особей для предварительных исследований. Надо было установить стандарты для дальнейшей работы. Эти экземпляры так тут и остались. Они размножаются без какого-либо нашего вмешательства и в отличие от своих сородичей снаружи не подвергаются активному воздействию сил естественного отбора, а потому должны были во всех отношениях остаться практически такими же, как их предки. Поэтому они служат прекрасной контрольной группой для сравнения с дикими шаркунами.

Лестница вывела их в коридор, совершенно такой же, как верхний. Рийз свернул в узкий проход, который завершался тамбуром. Пройдя двойные двери, они оказались на галерее. Помещение внизу было разделено на небольшие загоны, и почти в каждом загоне находилось по шаркуну.

– Это дикие шаркуны, которых мы поймали для обследования, – объяснил Рийз.

Хичкок подошел к перилам и нацелил камеру вниз.

– Они ничем не отличаются от тех, которые живут на станции, – начал он воинственно. – Неужели их обязательно нужно держать в одиночном заключении? Это же бесчеловечно!

– Да ничего подобного! – попытался втолковать ему Рийз. – Они поступают сюда из разных районов, и после того, как они пройдут проверки и анализы, мы отправляем их обратно. Нам приходится содержать их поодиночке, чтобы не допустить смешения популяций. А кроме того, они ведь могут убить друг друга.

При звуке человеческих голосов шаркуны задрали головы. Их безгубые костные челюсти жадно щелкали. Хичкок снял общую панораму этих запрокинутых кровожадных морд.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказал Рийз.

Он подошел к вделанному в стену холодильнику и вынул оттуда большой окорок. Из сине-зеленого мяса торчала хрящеватая полупрозрачная кость.

– Вот поглядите, – Рийз подошел к перилам.

– Неужто вы собираетесь кормить их этим мясом! – ужаснулся Хичкок. Оно же давно испортилось!

– Нет-нет, – заверил его Рийз, для пущей убедительности помотав головой. – Это его естественный цвет.

Он благоразумно не стал объяснять, что в холодильнике хранилась разделанная туша домашнего шаркуна, павшего от старости. Уж конечно Хичкок обвинил бы его в том, что он прививает несчастным туземцам каннибалистические привычки.