Текст книги "Ради острых ощущений"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

На следующее утро на моей лошади каталась Элинор, Пэтти же, видимо, предложившая сестре обмен, демонстративно не смотрела в мою сторону.

Элинор, чьи серебристые волосы были защищены от ветра темным шарфом, теплой улыбкой поблагодарила меня и уехала во главе цепочки вместе с сестрой. Однако, вернувшись с тренировки, она завела лошадь в стойло и сделала половину моей работы, пока я занимался Спаркинг Плагом. Я не знал, что она делает, пока не вошел в конюшню, и был страшно удивлен, так как привык, что Пэтти запирает лошадь в стойле нерасседланной и грязной.

– Сходите за сеном и водой, – сказала она, – а я уж закончу ее чистить, раз начала.

Я унес седло и упряжь и вернулся с водой и сеном. Элинор закончила расчесывать лошади гриву, а я накрыл ее попоной и застегнул ремень под брюхом. Элинор подождала, пока я набросал на пол сена, чтобы сделать удобную подстилку, и запер дверь.

– Спасибо, – сказал я. – Большое вам спасибо.

Она слегка улыбнулась.

– Мне это доставляет удовольствие. Честное слово. Я люблю лошадей, особенно скаковых – они такие изящные, такие быстрые и красивые.

– Да, – согласился я.

Мы вместе шли по двору – она к воротам, а я к коттеджу у ворот.

– Они так отличаются от того, чем я занимаюсь всю неделю, – продолжала она.

– А чем вы занимаетесь всю неделю?

– Учусь. В Даремском университете.

Появившаяся на ее лице улыбка явно предназначалась не мне, просто она вдруг вспомнила что-то очень личное. Я подумал, что при близком знакомстве в Элинор можно найти нечто большее, нежели только хорошие манеры.

– А вы удивительно хорошо ездите верхом, – вдруг заметила она. – Я слышала утром, как мистер Инскип говорил папе, что стоит получить для вас лицензию. Вам никогда не хотелось участвовать в скачках?

– Если бы я только мог! – с жаром произнес я, не подумав.

– Так почему бы нет?

– Дело в том, что… может быть, я скоро уеду отсюда.

– Какая жалость.

Она была вежлива, не более того. Мы поравнялись с коттеджем. Дружески улыбнувшись мне, она не останавливаясь прошла к воротам, миновала их и скрылась из виду. Мне пришло в голову, что было бы жаль никогда больше ее не увидеть.

Лошадиный фургон вернулся с соревнований, привезя победителя, а также третье и последнее места, и я залез в кабину и еще раз заглянул в карту. Мне нужно было найти деревню, где жил мистер Пол Эдамс, и в конце концов это мне удалось. Когда до меня дошло все значение моей находки, я был ошеломлен. Кажется, я обнаружил еще одно место, где можно поискать работу.

Я вернулся в коттедж, в уютную кухню миссис Оллнат, съел приготовленную миссис Оллнат вкуснейшую яичницу с жареной картошкой, хлеб с маслом и сладкий пирог, всю ночь крепко проспал на продавленном матрасе миссис Оллнат, а утром принял роскошную ванну в ее сверкающей чистотой ванной комнате. А на следующий день отправился вверх по реке на свидание с Октобером, готовый наконец рассказать ему нечто важное.

Он встретил меня с каменным лицом и, прежде чем я успел произнести хоть слово, сильно ударил прямо в челюсть. Это был хороший крепкий боксерский удар, нанесенный от пояса, и заметил я его слишком поздно.

– Черт, за что это? – спросил я, проведя языком по зубам и убедившись, что, к счастью, ни один не сломан.

Он пристально посмотрел на меня.

– Пэтти рассказала мне… – начал он и остановился, не в силах продолжать.

– А-а, – без выражения произнес я.

– Да, а-а! – Он яростно передразнил меня.

Его дыхание было тяжелым, и я решил, что он собирается снова ударить меня. Я сунул руки в карманы, он же стоял, сжимая и разжимая кулаки.

– А что именно рассказала вам Пэтти?

– Все. – Его гнев был почти осязаем. – Сегодня утром она пришла ко мне в слезах… рассказала, как вы заставили ее пойти в сарай с сеном… и не отпускали, пока она не стала отбиваться… Она рассказала, о тех… гадостях, которые вы себе позволяли… и что вы принудили ее… силой… – Этого он не мог произнести.

Я был потрясен.

– Этого не было! – с горечью воскликнул я. – Ничего подобного я не делал. Я поцеловал ее… и все. Она придумывает.

– Она не могла придумать такое, со всеми этими подробностями… Раз она знает такие вещи, значит, они с ней произошли.

Я открыл рот и снова закрыл его. Произошли, это уж точно. Где-то, с кем-то, и не раз, причем при ее добровольном участии. Мне стало ясно, что до некоторой степени ее гнусная месть сойдет ей с рук, потому что есть вещи, которые невозможно сказать отцу девушки, особенно если хорошо к нему относишься.

Октобер со злостью продолжал:

– Никогда еще я так не ошибался в человеке. Я был уверен, что вы способны отвечать за свои поступки… или, по крайней мере, сдерживать себя. Не думал, что нарвусь на похотливого мерзавца, который за мои деньги – и мое расположение – посмеется за моей спиной, изнасиловав мою дочь.

Доля правды в его словах была, и это причиняло мне боль, а мое раскаяние в глупом поведении ничего не искупало. Но мне все же надо было как-то защищаться, ведь на самом деле я ни за что не причинил бы зла его дочери, а кроме того, мне предстояло продолжать расследование. Я уже так далеко продвинулся, что не хотелось быть изгнанным с позором.

Я медленно проговорил:

– Я действительно ходил с Пэтти в сарай. И я действительно поцеловал ее. Один раз. Только один раз. После этого я до нее не дотронулся. В буквальном смысле не дотронулся ни до какой части ее тела – ни до руки, ни даже до платья… Больше ничего не было.

Он долго и внимательно смотрел на меня, пока его ярость не утихла, уступив место какой-то усталости. Через некоторое время он почти спокойно сказал:

– Кто-то из вас лжет. Я должен верить своей дочери. – В его голосе вдруг послышалась умоляющая интонация.

– Конечно. – Я посмотрел в дальний конец лощины. – Что ж… как бы то ни было, одна проблема решена.

– Какая проблема?

– Как сделать, чтобы меня отсюда выставили без рекомендации. Это было настолько далеко от его мыслей, что прошло несколько

секунд, пока он отреагировал, обратив на меня пронизывающий сощуренный взгляд, которого я не пытался избежать.

– Так вы намерены продолжать расследование?

– Если вы хотите.

– Да, я хочу, – тяжело произнес он после продолжительной паузы. – Тем более что вы уедете и не будете иметь возможности видеть Пэтти. Несмотря на мое личное мнение о вас, вы все еще наша единственная надежда на успех, и мне придется поставить интересы дела на первое место.

Он замолчал. Я представил себе довольно мрачную перспективу – заниматься своей и без того не слишком веселой работой для человека, который меня ненавидит. Но странно, мысль о том, чтобы выйти из игры, была мне еще более неприятна.

Наконец он сказал:

– Почему вы хотите уйти без рекомендации? Без нее вас не возьмут ни в одну из тех трех конюшен.

– Там, куда я собираюсь, мне понадобится только одна рекомендация – ее отсутствие.

– Чья же это конюшня?

– Хедли Хамбера.

– Хамбера! – В его голосе звучало хмурое недоверие. – Почему? Он плохой тренер, к тому же он не тренировал ни одну из интересующих нас лошадей. Зачем он вам понадобился?

– Он не тренировал ни одну из этих лошадей в тот момент, когда они побеждали, – согласился я, – но три из них прошли через его руки до того. Есть также некий П.Дж. Эдамс, которому в разное время принадлежали шесть лошадей. Если верить карте, Эдамс живет менее чем в десяти милях от Хамбера. Хамбер живет в Поссете, в Дареме, а Эдамс – в Теллбридже, около границы с Нортумберлендом. А это значит, что девять из одиннадцати лошадей провели некоторое время на этом маленьком участке Британских островов. Правда, долго они там не задерживались. Досье Транзистора и Радьярда менее подробны, чем остальные, но я уверен – если мы покопаемся в их прошлом, то обнаружим, что и они попадали ненадолго в руки Эдамса или Хамбера.

– Хорошо, но каким образом это могло повлиять на их результаты через месяцы или даже годы?

– Не знаю. Но собираюсь выяснить.

Наступила пауза.

– Ладно, – утомленно сказал он, – я объясню Инскипу, что вы уволены, потому что приставали к Патриции.

– Прекрасно.

Он холодно взглянул на меня.

– Вы можете посылать мне письменные отчеты, я не хочу больше вас видеть.

Я смотрел, как он быстро уходит вверх по лощине. Не знаю, поверил ли он в то, что сказала ему Пэтти; но точно знаю, что ему было необходимо поверить ей. Потому что правда была во много раз хуже. Какому отцу было бы приятно узнать, что его дочь лживая шлюха? А что до меня, то я, в общем-то, легко отделался: узнай я, что кто-то обидел Белинду или Хелен, убил бы на месте.

На следующий день после второй тренировки Инскип высказал мне все, что он обо мне думает, и не могу сказать, что я получил от этого удовольствие. Задав мне публичную головомойку посреди двора (при этом конюхи, сновавшие мимо нас с водой, сеном и развешанными ушами, ухмылялись с плохо скрываемым удовольствием), он отдал мне страховую карточку и справку об уплате налогов – путаница с неразборчивым корнуолльским адресом все еще продолжалась – и велел собирать вещи и убираться сию же минуту. Он предупредил меня, чтобы я не вздумал упоминать в качестве рекомендации его имя, поскольку лорд Октобер категорически запретил ему давать обо мне хорошие отзывы, и с этим решением он полностью согласен. Так как он увольнял меня без предупреждения, я получил недельное жалованье за вычетом доли миссис Оллнат, и на этом мы распрощались.

В маленькой спальне я упаковал свои вещи, похлопал на прощанье по кровати, на которой спал шесть недель, и спустился в кухню, где конюхи как раз обедали. Одиннадцать пар глаз обратились в мою сторону. В некоторых было презрение, в других удивление, кому-то было смешно. Но никто не жалел о моем уходе. Миссис Оллнат дала мне толстый сандвич с сыром, и я жевал его, спускаясь по холму в Слоу, чтобы попасть на двухчасовой автобус в Хэрроугейт.

А куда из Хэрроугейта?

Ни один нормальный конюх не пойдет сразу к Хамберу после такого приличного места, как конюшня Инскипа, даже если его оттуда выгнали. Чтобы не вызвать подозрений, надо скатываться вниз постепенно. Мне пришло в голову, что лучше всего было бы, если бы не я просил работу у Хамбера, а его старший конюх сам предложил ее мне. Этого не так уж трудно добиться – надо только появиться на всех скачках, в которых участвуют лошади Хамбера, и выглядеть с каждым разом все более и более потрепанным и готовым взяться за любую работу, и в один прекрасный день они проглотят наживку, ведь у них вечно не хватает рабочих рук.

Но сейчас мне нужна была крыша над головой. Пока я раздумывал об этом, автобус, подпрыгивая, вез меня в Хэрроугейт. Надо двигаться на северо-восток, поближе к Хамберу. В какой-нибудь большой город, где можно затеряться и где я смогу найти способ убивать время между скачками. С помощью карт и путеводителей, предоставленных мне хэрроугейтской публичной библиотекой, я остановил свой выбор на Ньюкасле, а благодаря сочувствию двух водителей грузовиков прибыл туда ранним вечером и поселился в гостинице на маленькой глухой улочке.

Комната была ужасная, с облезлыми стенами кофейного цвета, ободранным цветастым линолеумом, доживающим свой век на полу, твердым узким диваном и исцарапанной фанерной мебелью. Единственное, что делало ее сносной, это неожиданная чистота и сверкающая новенькая раковина в углу. Но в общем, надо признать, эта комната вполне соответствовала моему облику и моей цели.

Я пообедал в лавочке, торгующей рыбой и жареным картофелем, и пошел в кино, наслаждаясь тем, что мне не надо чистить трех лошадей и задумываться над каждым словом. Настроение мое значительно улучшилось от вновь обретенной свободы, и я даже смог забыть о неприятности с Октобером.

Утром я отослал ему заказной бандеролью вторые семьдесят пять фунтов, которые не отдал в воскресенье в лощине, приложив короткую официальную записку с объяснениями, почему я не сразу наймусь к Хамберу. С почты я отправился в контору букмекера и выписал из календаря все скачки на ближайший месяц. Было начало декабря, и я обнаружил, что до января на севере скачек практически не будет, что, с моей точки зрения, было чертовски некстати и означало пустую трату времени. После скачек в самом Ньюкасле в следующую субботу никаких соревнований к северу от Ноттингемшира не ожидается до Дня подарков [5]  [5] День подарков – второй день Рождества, 26 декабря, когда принято дарить подарки посыльным, почтальонам, слугам.


[Закрыть], то есть больше двух недель.

Размышляя об этом неожиданном препятствии, я приступил к поискам приличного подержанного мотоцикла. Только ближе к вечеру мне удалось найти именно то, что я хотел – мощный «Нортон» с двигателем в 500 кубических сантиметров, ранее принадлежавший теперь уже одноногому молодому человеку, излишне увлекавшемуся скоростными прогулками по Грейт-Норт-роуд. Продавец со смаком посвятил меня в эти подробности, взял деньги и заверил, что машина все еще разгоняется до ста миль, как делать нечего. Я вежливо поблагодарил его и оставил мотоцикл в магазине, чтобы установить новый глушитель, а также руль и покрышки.

В Слоу отсутствие личного транспорта мне не особенно мешало, и вряд ли я стал бы так заботиться о своей подвижности в Поссете, если бы не навязчивая мысль о том, что может возникнуть ситуация, когда мне придется удаляться в спешке. Я не мог забыть журналиста Томми Стейплтона: между Хексамом и Йоркширом он исчез на девять часов, а появился уже мертвый. Между Хексамом и Йоркширом находится Поссет.

Первым человеком, которого я увидел на скачках в Ньюкасле четыре дня спустя, был тот самый черноусый субъект, который предложил мне постоянную работу шпиона в конюшне. Он скромно стоял в уголке у входа и беседовал с лопоухим парнем, которого позже я увидел с лошадью из знаменитой на всю страну скаковой конюшни. Со своего места я заметил, что черноусый передал парню белый конверт и получил взамен коричневый. Деньги в обмен на информацию, подумал я. Причем все дается так открыто, что кажется совершенно невинным.

Я пошел за черноусым, когда он, завершив свою сделку, направился к киоскам букмекеров в Таттерсоллз. Как и в прошлый раз, он, по-видимому, всего лишь изучал расценки на первый заезд; я же, как и в прошлый раз, поставил несколько шиллингов на фаворита на случай, если меня увидят. Обойдя всех букмекеров, он, однако, так и не сделал ставки, а вернулся обратно, к ограде, отделяющей загон от собственно круга. Здесь он как бы случайно остановился рядом с крашеной рыжеволосой женщиной в желтоватом леопардовом жакете и темно-серой юбке. Она повернулась к нему, и между ними завязалась беседа. Через некоторое время он достал из нагрудного кармана коричневый конверт и вложил его в программу скачек, а потом он и женщина незаметно обменялись программками. Он отошел от ограды, а она опустила программу с конвертом в большую блестящую черную сумочку и защелкнула замочек. Из своего укрытия за последним рядом букмекеров я видел, как она направилась к входу в клуб и вошла на площадку с надписью «Для членов клуба». Туда я не мог за ней последовать, но я поднялся на места для публики, откуда мог наблюдать за ней. Похоже, ее хорошо знали. Она несколько раз останавливалась и разговаривала с разными людьми – сгорбленным стариком в мягкой шляпе, жирным юнцом, который все время похлопывал ее по руке, двумя закутанными в соболя женщинами и группой из трех мужчин, которые громко смеялись и закрыли ее от меня, так что я не видел, передала ли она конверт кому-нибудь из них.

На круг легкой рысью выехали лошади, и толпа двинулась на трибуны смотреть заезды. Рыжеволосая женщина растворилась в публике на трибуне для членов клуба, приведя меня в отчаяние своим исчезновением. Состоялся заезд, и фаворит обошел всех на десяток корпусов. Толпа одобрительно зашумела. Все стали спускаться с трибун, я же остался на месте в надежде снова увидеть рыжую даму в леопардовом жакете.

И она действительно появилась. В одной руке у нее была сумочка, в другой – программа скачек. Снова остановившись, на этот раз возле низенького толстого человечка, она поговорила с ним и двинулась в сторону букмекеров, чьи киоски стояли вдоль перил, отделяющих Таттерсоллз от клуба, причем выбрала киоск, ближайший к трибунам, а значит, и ко мне. В первый раз я отчетливо видел ее лицо: она была моложе и проще, чем я ожидал, с большими промежутками между верхними зубами. Она сказала пронзительным металлическим голосом: – Я хочу рассчитаться, Биммо, дорогой. Открыв сумочку, она вынула коричневый конверт и вручила его маленькому человеку в очках, надпись на киоске которого гласила «Биммо Богнор (основан в 1920 году), Манчестер и Лондон». Мистер Биммо Богнор взял конверт, положил его в карман пиджака, и его сердечное «спасибо, крошка» донеслось до моих настороженных ушей.

Я спустился с трибуны и получил свои скромные выигрыши, размышляя о том, что хотя коричневый конверт, полученный Биммо Богнором, очень похож на коричневый конверт, переданный лопоухим парнем моему черноусому знакомцу, я не могу быть на сто процентов уверен в этом. Она могла отдать первый конверт любому из тех, с кем разговаривала, и вообще любому человеку на трибунах, когда я ее не видел, а потом просто-напросто честно расплатиться со своим букмекером.

Чтобы проверить цепочку, надо было послать по ней срочное сообщение – настолько срочное, чтобы исключить прогулки в толпе, оставив явную прямую связь между А и В, В и С. Спаркинг Плаг бежал в пятом заезде, поэтому придумать срочное сообщение не составляло труда, но чтобы найти черноусого в нужный момент, придется следить за ним весь день.

Он был человеком привычки, что играло мне на руку. Он всегда смотрел на звезды из одного и того же угла на трибунах, в перерывах дарил своим вниманием один и тот же бар и скромно стоял у выезда на круг, когда выводили лошадей. Ставок он не делал.

В соревнованиях принимали участие две лошади Хамбера – одна в третьем заезде, другая в последнем; но, хотя это и означало отсрочку осуществления моей основной цели, третий заезд я пропустил, не сделав попытки найти конюха. Вместо этого я незаметно последовал за черноусым. После четвертого заезда я вошел за ним в бар и сильно толкнул его под локоть, когда он начал пить. Полкружки пива выплеснулось на руку и потекло в рукав, он с проклятием обернулся и обнаружил мою физиономию в десяти дюймах от своей.

– Прошу прощения, – сказал я. – О, это вы! – Я вложил в свой голос столько удивления, сколько смог.

Он прищурился.

– Что ты тут делаешь? Спаркинг Плаг бежит в этом заезде.

– Я ушел от Инскипа, – нахмурился я.

– Туда, куда я тебе советовал? Отлично.

– Пока нет. С этим может быть небольшая задержка.

– Почему? Нет свободных мест?

– Не очень-то они разбегаются меня брать, раз меня выгнали от Инскипа.

– Что сделали? – резко спросил он.

– Выгнали от Инскипа.

– За что?

– Все из-за того, что Спаркинг Плаг проиграл на той неделе, после нашего с вами разговора… Они сказали, что не могут ничего доказать, но не желают меня больше видеть, и чтобы я убирался.

– Какая неудача, – сказал он, отходя от меня.

– Но последним посмеюсь все-таки я, – продолжал я, хихикнув и схватив его за руку. – Скажу тебе честно, черт возьми, последним посмеюсь я.

– Что ты хочешь этим сказать? – Он не скрывал своего презрения, но в глазах его был интерес.

– Сегодня Спаркинг Плаг тоже не выиграет, – заявил я. – Он не выиграет, потому что у него будет неладно с животом.

– Откуда ты знаешь?

– Я вымочил его соль в жидком парафине. Так что каждый день с понедельника он лизал слабительное. Ему будет не до скачек. И ни хрена он не выиграет. – Я рассмеялся.

Черноусый бросил на меня исполненный отвращения взгляд, отцепил мои пальцы от своего рукава и бросился вон из бара. Я тоже вышел, стараясь остаться незамеченным. Он примчался на площадку Таттерсоллз и встал там, лихорадочно озираясь по сторонам. Рыжеволосой женщины нигде не было видно, но она, должно быть, находилась где-то поблизости и наблюдала, потому что несколько минут спустя я увидел, как она торопливо идет к тому самому месту у ограды, где они встречались в первый раз. Там к ней немедленно присоединился черноусый. Он с жаром что-то говорил, она слушала и кивала, потом он с более спокойным видом отошел от нее, покинул Таттерсоллз и вернулся к демонстрационному кругу. Женщина подождала, пока он скроется из виду, после чего твердым шагом направилась на площадку «Для членов клуба», прошла вдоль загородки и остановилась возле Биммо Бог-нора. Он перегнулся через перила, и она с серьезным видом сказала что-то ему на ухо. Он закивал головой, она улыбнулась, и когда он повернулся, чтобы поговорить со своим помощником, я увидел на его лице такую же широкую улыбку.

Я не спеша прошел вдоль рядов букмекеров, изучая предлагаемые ставки. Спаркинг Плаг не был фаворитом из-за своего поражения на прошлых скачках, но никто не решался предложить больше, чем пять к одному. По этой расценке я поставил сорок фунтов – все полученное у Инскипа жалованье – на своего бывшего подопечного, выбрав для этой цели веселого, процветающего вида букмекера в последнем ряду.

Слоняясь в пределах слышимости от киоска мистера Биммо Богнора, я слышал, как он предлагает нескольким клиентам семь к одному против Спаркинг Плага, и увидел, как он загребает их денежки в полной уверенности, что расплачиваться ему не придется.

С довольной улыбкой я забрался на самую верхнюю трибуну и с наслаждением пронаблюдал, как Спаркинг Плаг не оставил даже мокрого места от своих соперников, блестяще преодолев все барьеры и на двадцать корпусов опередив всех на финише, причем проделав это с оскорбительной для остальных участников легкостью. Жаль, подумал я, что мне не удастся услышать мнение мистера Богнора о результате заезда.

Мой веселый букмекер без лишних слов вручил мне двести сорок Фунтов пятерками. Чтобы избежать встречи с черноусым и его возможной местью, я удалился на дешевые места в центре ипподрома и провел там двадцать томительных минут, после чего вернулся через порота для лошадей, когда участники последнего заезда выстроились ма старте, и проскользнул на трибуну для конюхов.

Старший конюх Хамбера стоял почти на самом верху трибуны. Я грубо протиснулся мимо него, сильно споткнувшись о его ноги.

– У тебя что, глаз нет? – сердито проворчал он, обратив на меня злобный взгляд.

– Прости, приятель. Мозоли замучили?

– Не твое собачье дело, – сказал он угрюмо. Теперь уж он меня не забудет, подумал я.

– Ты не знаешь, кто здесь старший конюх Мартина Дейвиса? – спросил я, грызя ноготь.

– Вон тот тип в красном шарфе. А тебе зачем?

– Ищу работу, – объяснил я и двинулся в указанном направлении, не дав ему времени открыть рот.

В сегодняшних скачках участвовала одна лошадь из конюшни Дейвиса. Я тихо спросил у человека в красном шарфе, привезли ли они двух лошадей, он покачал головой и ответил «нет».

Краем глаза я успел заметить, что этот отрицательный ответ не укрылся от внимания хамберовского старшего конюха. По моим расчетам, он должен был решить, что я спрашивал о работе и получил отказ. Удовлетворенный тем, что зерно попало в землю, посмотрел заезд (лошадь Хамбера пришла последней) и потихоньку покинул ипподром, пробравшись через ограду паддока, клубную автостоянку и благополучно избежав встречи с черноусым или мстительным Биммо Богнором.

Воскресенья, проведенного наполовину в мрачном гостиничном номере, наполовину на пустых улицах, оказалось достаточно, чтобы убедить меня в невозможности вынести две недели, слоняясь без дела по Ньюкаслу, да и мысль об одиноком Рождестве в комнате с облезлыми кофейными стенами меня не слишком привлекала. К тому же в моем поясе, где хранились остатки денег Октобера, теперь лежали еще и полученные от букмекера двести фунтов, и ни одна лошадь из конюшни Хамбера не участвовала в скачках раньше Дня подарков. Мне понадобилось не более десяти минут, чтобы решить, чем занять остающееся в моем распоряжении время.

В воскресенье вечером я написал Октоберу отчет о разведывательной службе Биммо Богнора, а в час ночи уже сидел в лондонском экспрессе. Понедельник я потратил на магазины, а к концу следующего дня, в цивилизованной одежде и с парой дорогих горных лыж, расписался в регистрационной книге маленькой комфортабельной гостиницы в заснеженной деревушке в Доломитах.

Эти две недели в Италии никак не отразились на результатах моей работы для Октобера, но зато они заметно отразились на мне. Это был мой первый настоящий отпуск за все время, прошедшее со дня гибели моих родителей, первый по-настоящему бездумный, бесцельный, эгоистичный отдых за девять лет.

Я почувствовал себя моложе. Стремительные дни на снежных склонах и вечерние танцы с лыжными партнершами счистили с меня многолетний слой ответственности, и я наконец ощутил, что мне двадцать семь лет, а не пятьдесят, и что я молодой человек, а не отец семейства. Процесс освобождения от невыносимого груза, который начался с отъездом из Австралии и подспудно продолжался в те недели, что я провел у Инскипа, внезапно завершился.

Кроме этого, я получил еще и премию в виде девушки-портье в моей гостинице – сияющего создания с приятно округлыми формами, чьи темные глаза загорелись, как только она меня увидела, и которая после чисто символических уговоров стала проводить часть своих ночных дежурств в моей постели. Она называла меня своей рождественской коробкой конфет и утверждала, что я самый удачный и довольный жизнью любовник из всех, с кем она встречалась за много лет, и что ей со мной хорошо. Наверное, она была куда менее разборчива в связях, чем Пэтти, но ее натура была более цельной, поэтому с ней я испытывал не стыд, а упоение.

В день моего отъезда, когда я подарил ей золотой браслет, она поцеловала меня и попросила не приезжать больше, потому что второй раз так же хорошо не бывает. Эта девушка была поистине подарком судьбы для одинокого мужчины!

Я прилетел обратно в Англию рождественским вечером, мое умственное и физическое состояние было лучше, чем когда-либо, и я был готов к самому худшему, чего только можно было ожидать от Хамбера. Что, как выяснилось впоследствии, было очень кстати.