Текст книги "Где-то рядом. Всегда (СИ)"

Автор книги: Dietrich Vogel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Да, извини... это моя бывшая одноклассница...

– А, послешкольный рецидив. Понимаю... И очень сочувствую, серьезно, но больше ничего нигде нет. Я бы узнал.

– Спасибо и на этом...

– Да без проблем, старик, давай звони в любое время, а то, может, пивка попьем...

– Как-нибудь обязательно. Я...

– Ладно, бывай!

Глава 10

В мире существует два типа людей. Одни, когда привычный мир вокруг них рушится, берут всю вину на себя и часто не выдерживают такого груза, вторые же перекладывают всю вину на других и идут физически уничтожать вероятную причину катастрофы. Ханс Хафель принадлежал к первым и поэтому уже давно смотрел на свинцовую воду ноябрьской Москва-реки. Вода была далеко внизу, она медленно ползла темной зыбкой массой, и в ней тускло отражались оранжевые уличные фонари. Было темно и холодно. Ханс перелез через высокий парапет и стоял на узком карнизе, вцепившись руками в ледяные перила. Он уже три раза пытался заставить себя разжать онемевшие руки и каждый раз в последний момент лишь крепче вцеплялся в обжигающе холодный металл. Но оставалось недолго, он это прекрасно осознавал: еще несколько минут, непослушные ладони разожмутся сами, и все кончится. Перед глазами плыли разноцветные круги, они сливались и перемешивались, в висках стучало, во рту стоял неприятный металлический привкус... Настя. Как на яву Ханс увидел ее милое лицо, руки, почувствовал ее запах. Два года счастья, два года полной уверенности, что вот она его половинка, нашлась в холодной и мрачной Москве, что не зря он оставил тихий и провинциальный, но такой родной Кобленц и приехал в жутковатую Россию. Дела шли хорошо, все шло хорошо. Даже слишком. Ханс работал в представительстве известной фармацевтической компании, потихоньку привыкал к русской зиме и был весьма доволен жизнью. А потом он встретил мечтательницу Настю. Случайно столкнулись на улице, причем в прямом смысле – она как всегда о чем-то своем думала; он по дороге в офис просматривал утреннюю газету. Она даже разбила коленку отлетев от его твердого плеча в единственное дерево на проспекте. Так и завертелось: сначала кафе, потом театры, пару раз ресторан, первый их секс. Такой трогательно целомудренный и прекрасный. Нет, не секс – любовь. Это уже была любовь. Потом ЗАГС, все скромно и со вкусом, смешные немцы из глубинки и интеллигентная семья коренных москвичей. Домашний борщ, тихие совместные вечера, дача... И вдруг... Эта тварь – немолодая, потрепанная жизнью колумнистка из задрипанного модного журнала, стриженная почти под ноль, пропахшая табаком матершинница. Узкий лобик и очки, и... неожиданное восхищение Насти. Scheisse! Да она с нее глаз не сводила, Зоя – то, Зоя – это, поздние «чаепития» и визиты в редакцию. А потом у него была командировка, а по возвращении – пустая квартира и на холодной кухне записка в три строки: « Ухожу к Зое, нам с тобой было хорошо, но это было ошибкой. Прости.» И кольцо. И пустота. И холод. И виски. И вот теперь мост. И на мосту за парапетом он, Ханс Хафель тридцати шести лет отроду, уже почти ничто, сгусток растоптанной жизнью биомассы.

– Ты уверен, что она стоит того? – спросил кто-то по-немецки над самым его ухом. От неожиданности Ханс покачнулся, но чудом сохранил равновесие. Он поднял глаза. По ту сторону парапета, удобно облокотившись, стоял невысокий крепыш средних лет одетый в совершенно неуместный здесь костюм баварского горца – замшевые шорты до колена на помочах, мелко-клетчатая рубашка, лихо заломленная небольшая шляпа с пером фазана. Незнакомец спокойно курил короткую изогнутую трубку. Сюрреалистичность увиденного так потрясла Ханса, что он разжал руки. Он уже почувствовал как падает и какая-то часть его сознания испытывала огромное облегчение от того, что наконец-то все кончится, но где-то еще глубже внезапно возникла и окрепла мысль, что умирать ему совсем не пора, хотя бы не выяснив для начала, что это за странный тип на мосту. Рот Ханса раскрылся в беззвучном крике, руки тщетно пытались нащупать опору. Баварец вздохнул, перегнулся через парапет, крепко ухватил падающую фигуру за дорогое пальто и неожиданно быстрым и мощным рывком втянул Ханса обратно, перевалил через перила и аккуратно усадил на тротуар.

– Поговорим? Меня зовут Густав...

Глава 11

Вал хранил машин портрет на работе в запертом ящике стола. Держать дома он его не решался – устраивать тайник в квартире было непорядочно по отношению к Янке. Рассказывать жене эту свою странную историю о давно позабытой первой любви он тем более не собирался, Вал очень сомневался, что это будет приятной темой для беседы, и совершенно оправданно не расчитывал на понимание. Серьезно, какой женщине будет интересно выслушивать путанную чепуху о бывшей ее мужа. Притом, бывшей ему кем? Его девушкой? Да они даже не целовались ни разу! Черт, почему только он вспомнил и теперь никак не может забыть эту странную девочку из 11-А, которая вдруг стала для него самым нужным человеком на Земле! Теперь, когда она пропала. Скорее всего умерла. Вал достал фотографию из ящика и грустно провел по машиной щеке пальцем. Ему вдруг показалось, что портрет чуть улыбается, в самой глубине этих пронзительно распахнутых глаз, самыми уголками этих красиво очерченных губ. Вал крепко зажмурился, снова посмотрел на Машу. Ошибки быть не могло – что-то действительно поменялось. На короткий миг ему показалось, что Маша не умерла, что она где-то рядом и вот-вот войдет в его рабочий кабинет, Вал даже невольно оглянулся на дверь. Тишину вечернего офиса прорезала трель телефонного звонка. Звонили с ресепшена.

– Да? – почему-то волнуясь Вал снял трубку.

– Валер, к тебе посетитель. Поздновато, но...

– Девушка?

– Почему девушка? – на том конце удивленно помолчали – Конечно нет. Очень респектабельный джентльмен. Пропускаю?

– Да, спасибо. – Вал положил трубку, стараясь взять себя в руки. Что за безумные фантазии? Он устало провел рукой по глазам концентрируясь перед наверняка важным деловым разговором.

Дверь без скрипа открылась, пропуская позднего визитера. В кабинет с открытой улыбкой вошел худощавый человек средних лет, светловолосый и светлоглазый, узкое интеллигентное лицо, некрупные, ухоженные руки, весь облик посетителя дышал неброской аристократичностью, и хотя одет гость был крайне просто – в затертые джинсы и футболку с каким-то принтом, Валу показалось, что это были самые респектабельные джинсы и футболка, которые он когда-либо видел. Посетитель коротко и крепко пожал протянутую Валом руку и сел на предложенный стул, закинув ногу на ногу.

– Позвольте представиться. Хайнц Коан... – гость говорил с заметным иностранным акцентом, принадлежность которого Вал не смог распознать, – видите ли, у меня к вам дело.

– Я вас слушаю. – Вал вдруг понял, что это не деловой визит, что происходит что-то важное и непостижимое. В висках застучало, горло враз пересохло.

– Не волнуйтесь так, пожалуйста! – гость заметил, что Валу явно не по себе, – дело в том, что... Хм, не знаю, как начать. А впрочем, вам все это не обязательно знать сейчас... Вот здесь, – посетитель протянул Валу аккуратно сложенный лист бумаги, – инструкции. Знаете, я обычно не вмешиваюсь, но ради нее, она... Мне очень хочется ей помочь почему-то. Но это все, что я могу для вас сделать, не обессудьте, это и так против моих правил.

Вал машинально взял протянутый ему листок

– Что все это значит? – промямлил он. – Вы от кого?

– Я? От себя, разумеется! – Гость решительно встал, повернулся было к выходу, но приостановился. – Да, вот еще... Портрет я, пожалуй, заберу. Он вам больше не пригодится.

Посетитель вопросительно посмотрел на Вала. Тот, сразу поняв, о чем идет речь, безропотно достал из ящика фотографию и вложил в протянутую через стол руку, последний раз заглянув в эти бездонные, но почему-то совсем теперь не грустные машины глаза. Гость сделал плавный жест, и портрет исчез с легким хлопком.

– Всего наилучшего! – гость кивнул и не дожидаясь ответа, вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Глава 12

– Я еще только учусь. – Маша потянулась и села, откинувшись на отставленные руки. Вечернее солнце ласково пригревало, но от Реки уже веяло свежестью. Линия облаков на горизонте, бесконечно далеких и высоких, окрасилась яркими закатными тонами. Вал с Машей сидели на мягкой траве высокого берега, молодой человек лениво смотрел на медленную полноводную Реку, в которой отражалось высокое розовое небо.

– Понимаешь, – продолжила Маша – здесь никто никого ни к чему не принуждает, но в определенный момент приходит понимание, что хочешь помогать попавшим в беду людям, таким, как ты был сам... Правда, пока получается не очень, – она странно улыбнулась – нужна высокая степень концентрации, а мне всегда мешает личное. Я все время сбивалась на мысли о тебе и вот, пожалуйста, один раз оказалась у тебя в комнате, вместо рутинной тренировки по перемещению за пределы этой Реальности. Ты, наверное, не помнишь, а я так испугалась, что сразу сбежала обратно...

Вал помнил, еще как! Это было для него сильнейшим потрясением, событием совершенно невозможным, но от того казавшимся еще более реальным. И вот, оказывается, это действительно было по-настоящему. Вал уже ничему не удивлялся. Маша, между тем, продолжала:

– А потом я пробовала разделить сознание с птицей, и получалось, в общем, нормально, но потом мне почему-то показалось, что тебе очень плохо, и я каким-то непостижимым для себя самой образом, заставила бедную сову разыскать тебя, пролетев километров двести. А самое смешное, что когда мы с совой сели на твою скамейку, я понятия не имела, что делать дальше, потеряла контроль и упустила птицу. Надеюсь, у нее все хорошо!.. – Маша немного помедлила. – Но самое печальное во всем этом то, что нам нельзя пользоваться этими способностями в личных целях. Нет, никто не запрещает, просто эти перемещения требуют больших затрат энергии, и поэтому мы можем делать это довольно редко... Тратить эти не частые возможности кому-то помочь на свои воспоминания или прошлые проблемы просто свинство. Так что... Боюсь, что не смогу навещать тебя там. Может как-нибудь, но...

Маша враз погрустнела и отвернулась. Вал нежно погладил ее по руке, ему так хотелось ее как-то утешить, но вместо этого сам впал в уныние: осталось всего три дня, а потом... Усилием воли Вал взял себя в руки.

– Расскажи мне про портрет.

– Портрет? – Маша непонимающе посмотрела на него. – Какой портрет?

– Ну, помнишь, я тебе рассказывал, что ездил к твоей тете, ну, когда пытался тебя найти? Тетя дала мне твою фотку, приблизительно такую, – Вал показал руками размер, – цветную, в белой рамке. Мне этот портрет очень помог тогда...

– Я что-то такой фотографии, в принципе, не помню. – Маша задумалась. – Точно, не было такого портрета, откуда ему взяться? Я вообще фотографироваться не люблю, а уж позировать для портрета... Может, из какой-нибудь общей увеличили?

– Не, непохоже. Ты там одна, на нейтральном светлом фоне, да и качество было хорошее.

– Тогда не знаю. – Маша беспомощно покачала головой.

– Ладно, не думаю, что это сейчас важно, – он рывком вскочил на ноги и протянул руку, помогая Маше подняться – пойдем купаться!

Глава 13

Водитель – пожилой угрюмый мужик, неодобрительно покачал головой, когда Вал попросил отвезти его «просто до конца проезжей дороги», но, подумав немного, согласился, да и цену запросил божескую.

– Турист, что ль?

– Типа того, – ответил Вал, понимая всю несостоятельность этого предположения – из экипировки у него с собой была только небольшая спортивная сумка с самым необходимым, да и одет он был по-городскому. Но как бы то ни было, свои соображения мужик оставил при себе, и через пять минут они уже скрипя рессорами пылили по грунтовке удаляясь от станции "Княжьи горы" в сторону совершенно глухого леса. Судя по карте, после конца дороги, этот лес простирался еще километров на сорок, доходя до необитаемого берега водохранилища и имел весьма дурную репутацию как у немногочисленных местных, так и у туристов: поговаривали, что эти места до сих пор не разминировали после войны, что по лесу все еще разбросаны кости незахороненных солдат, как русских, так и немецких. Трясясь на кочках Вал вспоминал события последних дней. На работе он просто выпросил неделю в счет не истраченного отпуска на "порыбачить"; учитывая лето и общий застой в делах, на работе проблем не возникло. А вот дома... Он чувствовал себя последним подлецом и предателем, когда рассказывал жене о внезапной командировке в северный филиал фирмы, а она из лучших побуждений советовала ему не идти на поводу у начальства и отказаться, потому, что это безобразие, среди лета отрывать людей от семьи и посылать в такую даль. Валу было очень плохо, но он твердо решил последовать полученным от странного господина инструкциям до конца, а там – будь, что будет. Он прекрасно понимал, что второго шанса разобраться со всей этой историей, а главное, в себе, точно не представится... Потом были поспешные сборы, вокзал, ранняя электричка до конечной, потом дизельный поезд местного сообщения и вот, это здешнее подобие такси...

Вечерело. Вал, прикрыв глаза от последних лучей заходящего солнца, смотрел вслед подслеповатым красным огонькам удаляющегося по ухабистому проселку "Уазика". Тот скоро повернул и пропал из виду. Вал присел на бревно, валявшееся на обочине и развернул листок с интрукциями. Первое, что бросалось в глаза – была карта, аккуратно нарисованная от руки: станция, дорога, упиравшаяся в лес... Он поднял голову – так и было: проселок, ставший к этому времени почти непроезжим, просто утыкался в стену вековых сосен. Вал вернулся к карте. Так, чуть левее должна быть просека, километров через пять – шесть от нее, судя по схеме, вправо ответвлялась тропинка, ведущая к конечной цели его путешествия – аккуратному кружку, около которого было обозначено: "деревня, последний дом слева, с резным флюгером на крыше". Ниже карты четким убористым почерком значилось: " Быть одному у тропы не раньше и не позже вечера дня середины лета. Идти быстро, по возможности не оглядываться. Не думать. Не бояться. Если чувство истинно – есть шанс пройти." Подписи не было. "Есть шанс" – повторил про себя Вал, от последней строки ему было как-то жутковато, но он уже сделал выбор. Резко встав, Вал, не оглядываясь, углубился в темнеющий лес.

Глава 14

Погожий майский день клонился к вечеру, но уже по-летнему яркое солнце, казалось, никак не хотело прятаться за горизонт, теплые оранжевые лучи косыми стрелами пронизывали освеженный первыми весенними ливнями город, бликуя на стеклах многоэтажек, согревая молоденькие яркие листочки берез и лип. Посвистывали какие-то редкие для Москвы пичуги, вдали слышался колокольный перезвон. Казалось весь огромный город пребывал в благостном и приподнятом настроении, впитывая первое настоящее весеннее тепло.

Маша сняла куртку и перебросила ее через руку. Тепло. Славно. Но радоваться не получалось; она подставила ласковому солнышку лицо, зажмурилась... Солнце просвечивало сквозь веки красным, казалось, по обратной стороне век пробегают желтые и оранжевые искорки. И правда, благодать... Но отвлечься не смогла, на глаза вдруг навернулись слезы, и, как она ни старалась, на щеке появилась мокрая дорожка. Маша стерла предательскую влагу ладошкой, но вид у нее был наверное еще тот, потому что проходившая мимо женщина с некрасивым и добрым лицом, вдруг остановилась и участливо спросила:

– Девушка, вам плохо?

– Н-нет, ничего, не беспокойтесь.

Женщина недоверчиво посмотрела на нее, но промолчала и пошла дальше. А Маша чуть не вскочила, не побежала за ней, так хотелось хоть кому-то довериться, выплакаться, спросить совета или может даже помощи... Но женщина ушла, а Маша так и осталась сидеть на скамейке. Наконец она взяла себя в руки и взглянула на изящные часики. "Черт, уже восемь!" – она торопливо поднялась и почти побежала, хотя прекрасно понимала, что спешить бесполезно. Стас уже дома, голодный и злой как дьявол и ему наплевать, что у нее скоро "госы", и всю их группу так долго промурыжили сегодня в институте со всякой организационной дребеденью. Маша хоть и не была Стасу женой, но, раз уж они живут вместе в его квартире, должна была вести себя "как полагается" – ждать с ужином, а в последнее время и охлаждать к его приходу бутылочку водочки, выслушивать со вниманием бесконечные рассказы о дрязгах на работе – Стас служил мелким менеджером в каком-то банке, и вряд ли мог рассчитывать на большее, ну а ночью – естественно, отказать не вправе. Здесь правда терпеть приходилось меньше всего – Стас очень быстро выдыхался и, слава Богу, ничего необычного не требовал. Ни о каком удовольствии для себя Маша даже не помышляла – сначала она не сильно интересовалась этой стороной отношений: ей казалось, что оно как-то само получится, а когда стало ясно, что ничего не получается, что-то менять уже было поздно. Стас был из породы людей, которые стараются во что бы то ни стало добиться какой-либо цели, а добившись теряют всякий интерес к предмету своего вожделения и рассматривают его лишь с точки зрения полезности лично для них.

А ведь, казалось, раньше было по-другому. Маша вроде даже увлеклась – высокий атлетически сложенный красавец, дипломатский сынок, начитанный и, казалось неглупый, Стас так трогательно ухаживал, дарил цветы, водил по театрам, посвящал стихи. Стихи правда оказались списанными из какого-то малоизвестного сборника французских поэтов, да и на ум Стас претендовать никак не мог, скорее на банальное ёрническое остроумие. И сейчас, по прошествии почти года, Маша отчетливо понимала, что никакой любви не было, просто ей необходимо было вырваться из того жуткого круга домашней полу-сектантской жизни, сводящейся к мрачному ожиданию вечной, не менее мрачной жизни...

Маша поднялась по лестнице на третий этаж, открыла дверь ключом, повесила в прихожей куртку. Нет, чуда не произошло – Стас сидел в гостиной и зло пялился в телевизор, совершенно игнорируя Машин приход. Согласно неписанным правилам ей следовало прошмыгнуть на кухню, приготовить еду, а затем уж повиниться и просить прощения. Хотя собственно за что?! Да кто он такой? Мог бы и сам о ней хоть раз позаботиться! Маша прошла на кухню, но вместо готовки сделала себе чаю и бутерброд, села с книжкой... Стас так к ней и не вышел. Что ж, охота – пуще неволи! Маша умылась и отправилась спать. Она битый час проворочалась в постели, пытаясь заснуть, когда пришел Стас. Он сел на постель и вдруг рывком повернул ее к себе.

– Та-ак, что ж ты, Машик... – Маша поморщилась в темноте – она ненавидела когда ее так называли, – нехорошо-о-о.

От его елейного тона у Маши вдруг по спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной, она почему-то жутко испугалась. А Стас не отпускал, больно сжимая плечо он приблизил свое лицо к ее и вдруг как-то жутко ухмыльнулся. Он был абсолютно трезв, и от этого Маше стало еще страшней.

– Отстань... – Маша попыталась вырваться, но это, казалось, его только позабавило.

– Вот значит как...– Стас вдруг не выпуская ее плеча сбросил одеяло на пол, собрал в горсть ночную рубашку на Машиной груди и что есть силы дернул, раздирая тонкий материал.

Маша вскинулась, стараясь выскользнуть из его хватки, и тогда Стас молча примерился и наотмашь, с оттягом ударил ее тыльной стороной руки по лицу. Маша упала обратно на подушку захлебываясь слезами, не в силах даже кричать. По щеке поползла теплая струйка и закапала на простыню. Маша чувствовала отвратительные жесткие руки, раздирающие бедра, слышала свистящий звериный сип, но ей было уже все равно. Она стремительно уносилась все дальше, проваливаясь все глубже и глубже в ватное обволакивающее небытие.

Где-то на другой окраине Москвы Вал вздрогнул, подошел к окну и долго молча всматривался в темноту, сам не зная почему.

Глава 15

Пели птицы. Маша проснулась. Она замерзла, но ей очень хотелось полежать вот так, с закрытыми глазами, сохраняя только что виденный сон: ей снился Валера – Вал, как почему-то его прозвали одноклассники. В последнее время она почему-то часто вспоминала о нем, о том, как они дружили, как гуляли вместе, его глаза, его голос...Маша повернулась и попыталась натянуть на себя одеяло, но ничего не получилось – одеяла как будто не было вовсе! Маша даже не успела удивиться, как вдруг внезапно вернулась память обо всем, что случилось прошлой ночью. Вернее не обо всем, она помнила, как легла, как пришел Стас, а потом – потом было что-то очень плохое, но что именно Маша не помнила. Она открыла глаза – синее яркое небо, глубокое и безграничное. Почему-то она совсем не удивилась этому. Маша снова закрыла глаза и прислушалась к себе: чувствовала она себя вполне сносно, лишь немного саднила правая сторона лица. Маша глубоко вздохнула, открыла глаза и села. Было раннее погожее летнее утро. Ярко светило солнце, но ночная прохлада еще не отступила. Пели птицы, между ярких цветов порхали бабочки. Маша сидела прямо на траве на отлогом склоне живописного холма, спускавшемся к большой ленивой реке. Что было самое странное – это то, что она совсем не была удивлена или испугана. Маша, конечно, понимала, что все это просто невозможно, но какое-то шестое чувство подсказывало ей, что это не сон, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но почему то обязательно хорошее, во всяком случае, что ей ничего здесь не угрожает. И она никак не могла сосредоточиться и обдумать эти странности. Гораздо больше ее сейчас занимало, что ей холодно, а из одежды на ней лишь тонкая, разорванная на груди ночная рубашка, и еще ей очень хотелось иметь хоть какое-нибудь зеркальце, чтобы убедиться, что ее лицо не превратилось в распухшую маску, и то, что так неприятно саднит, не синяк в пол скулы, а, Господи, пожалуйста-пожалуйста, какая-нибудь мелкая царапина. Размышляя об этих насущных предметах, Маша поднялась и, закутавшись, насколько возможно в остатки рубашки, направилась по едва заметной тропинке к реке. Маша не спеша шла, глядя себе под ноги, чтобы ненароком не наступить босой ногой на какой-нибудь сучок или камень, и поэтому появление незнакомца прошло для нее совершенно незамеченным, она даже чуть не вскрикнула от неожиданности, когда совсем рядом услышала чье-то деликатное покашливание. А затем приятный мужской голос произнес:

– Доброе утро, милая барышня! Я не напугал вас? А вы, я смотрю, держитесь молодцом!

Глава 16

Машина мама сидела на кухне съемной квартиры, которая временно являлась главным офисом и по совместительству Молельным Домом, и переписывала в общий список имена вновь принятых адептов. Она с головой погрузилась в сектантскую жизнь и засиживаться за этой приятной для нее работой, вот так допоздна, было для нее не внове. Будучи по природе натурой творческой и впечатлительной она подхватила и с энтузиазмом понесла знамя реформации старых идей, за короткое время превратившись в одну из активисток недавно открытого «Богородичного центра» – одной из сотен однотипных сект, возникших на развалинах советской действительности. Молодые и ушлые «братья», сами себя назначившие священниками, разгуливали в нарядных синих рясах, подпоясанных яркими, в цвет российского триколора, кушаками и, за толику малую, наставляли свою довольно многочисленную паству, истово проповедуя прописные истины и совершая нелепые, ими же выдуманные обряды. Паства млела от своей избранности, несла все ценное, что удавалось раздобыть «братьям» и энергично вербовала новых сторонников. В общем, все как в любой похожей секте. Единственное, что омрачало новую насыщенную жизнь машиной мамы была неожиданная строптивость дочери: та ни в какую не хотела участвовать в службах, на проповеди ходила с неохотой, отказывалась рассказывать о «Богородичном центре» в институте. Это очень печалило маму: религия вместо того, чтобы объединять их, все больше и больше отдаляла, сводя ежедневное общение к нескольким ничего не значащим фразам и только. И да, еще у нее совсем не оставалось сил на рисование – последняя начатая картина уже три месяца пылилась в углу, без какого бы то ни было прогресса, и это было очень грустно. Ну да ничего, Богородица вразумит и не лаской, так силой приведет заблудшие души к свету!

Машин отчим, трубач и бывший солист Эстрадного оркестра Гостелерадио, сидел на кухне и пил дешевое крепкое пиво. После четвертой бутылки он уже ни о чем не думал.

Маша сидела на полу, забившись в угол. Напротив нее стоял телефон. Она смотрела на картину, где был изображен восход двух красноватых солнц над коричнево-рыжей каменистой пустыней. У машиной мамы была странная манера рисовать – она писала картину маленькими, но сразу законченными фрагментами, постепенно заполняя ими весь холст, как бы собирая замысловатый пазл. Картине было еще далеко до завершения – тут и там серели прогалы загрунтованного холста, но уже сейчас при взгляде на странный нереальный пейзаж, Машу почему-то охватывала щемящая тоска и острая жалость к самой себе. Телефон молчал. Она снова вынула из кармана джинсов маленький клетчатый листок, на котором торопливым почерком были записаны семь цифр. Его номер. Она уже давно выучила его наизусть, но каждый раз разворачивала аккуратно сложенную осьмушку тетрадного листа, как-будто надеясь найти на нем какой-то тайный знак, хоть что-то, кроме чуть загибающейся книзу чернильной строчки. Маша в который раз поднесла онемевший вдруг палец к диску телефона и снова отдернула руку, будто боясь обжечься.

Нет.

Это было выше ее сил.

Если бы она была ему нужна, он точно позвонил бы сам.

Она обхватила колени руками и горько, отчаянно разрыдалась.

В двух километрах оттуда, на четвертом этаже хрущевки, в комнате с выключенным светом, на полу сидел Вал. Магнитофон опять играл «С войны» группы «Чайф». Вал смотрел в темноту невидящими глазами. Ему было плохо, ему казалось, что он умирает. За те три месяца после окончания школы, что они с Машей общались, она не сделала ни одной попытки сблизиться, ни разу не позвонила ему сама. Иногда они гуляли по району, он робко брал ее за руку, Маша, вроде, не была против, но если он не пытался сам завладеть ее теплой ладошкой, она не предлагала. Ни на что более серьезное Вал так и не отважился. У нее кто-то есть? Он ей не интересен? Вал твердо решил, что сегодня ее последний шанс. Если он ей нужен, она точно позвонит.

Песня кончилась.

Тишина.

Она не позвонила.

Он почти умер.

Глава 17

В этот последний вечер они допоздна засиделись у Густава и Габи, которые изо всех сил старались хоть как-то облегчить горечь такого уже скорого расставания лучших друзей. Валу отчаянно хотелось остаться наедине с Машей, но он прекрасно понимал, что лишние полчаса ничего не изменят в их судьбе. Если ты уже сделал все, что мог и даже больше, прими жизнь такой, какая она есть.

Хозяева проводили их до калитки. Густав крепко пожал руку Вала.

– Что ж, долгие проводы нам точно ни к чему, думаю, еще свидимся. Давай, делай там свои дела и возвращайся, а мы уж за Машей присмотрим!

Вместо ответа Вал крепко обнял баварца, затем расцеловался с Габи. Маша взяла его за руку и они не оглядываясь побрели по темной улице. Вокруг было тихо и как-то по-особенному безмятежно спокойно. Яркая луна светила им в спины, и две угольно-черные тени не спеша скользили перед молодыми людьми по дороге.

– Идем к Реке, – Валу вдруг захотелось хоть немного повторить тот первый их вечер, который был совсем недавно, целую вечность, целых пять дней назад. Маша молча кивнула, крепко сжимая его ладонь.

Им было очень-очень грустно, но как-то светло и спокойно на душе. В этот момент им обоим до конца поверилось, что их ждет что-то очень-очень хорошее в будущем.

Мэтр Хайнкоа сидел на крылечке своего пряничного домика и смотрел на звезды. Он улыбался.

* * *

Они шли вместе по лесу, до той прогалины, где, казалось, уже так давно, Вал пережил несколько жутких минут чуть не встретившись со Стражами. Но сейчас бояться было нечего, вокруг было светло, косые лучи начавшего клониться к западу солнца насквозь пронизывали лесную чащу, не оставляя места теням и мраку, где-то совсем рядом куковала кукушка, доносилась барабанная дробь дятла, все было мирно и спокойно, и главное, с ним была Маша. Они держались за руки и шли молча, чувствуя и сопереживая слишком многое, чтобы можно было размениваться на слова.

– Все, дальше иди сам, – чуть слышно проговорила Маша.

– Да... – Вал притянул ее к себе, и она прильнула к нему всем телом, спрятав лицо у него на груди. Он почувствовал, что она плачет, да и его самого переполняли чувства небывалой остроты и силы: обжигающая любовь и еще более жгучее чувство бесповоротной разлуки. – Но ведь я еще вернусь. Я... Я смогу...

– Когда-нибудь, много позже, ты изменишься, станешь старше и если ты вспомнишь... И у тебя хватит сил снова пройти мимо стражей, нет, я знаю, ты пройдешь и пока ты будешь идти здесь, по лесу, ты станешь прежним, как сейчас, и заполночь придешь к моему дому и тебе не придется стучать – я встречу тебя у калитки, и ты останешься, и мы будем вместе. А пока... Я буду где-то рядом. Всегда. А теперь иди, тебя ждут. Там ты нужен, а я буду ждать тебя здесь – она говорила глядя ему прямо в глаза, слезы высохли. Маша обняла Вала за шею и поцеловала крепко, горячо и неистово, казалось им никогда не разомкнуть губ. И вдруг он понял: это все, он должен идти.

– Прощай...

– До свидания...

Вал повернулся и зашагал, не оглядываясь, в сторону далекого проселка. Через некоторое время он выбрался из леса и у самой дороги услышал, как в кармане едва слышно пискнули, внезапно ожившие часы.