Текст книги "Дочки-матери"
Автор книги: Диана Машкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 7
Париж как Париж. Прохладно и сыро, магазины закрыты, в оковах бетонной набережной плещется утомленная после бессонной ночи Сена.
Инна брела вдоль закрытых поутру книжных развалов, неподалеку от которых расположился ее отель, и ругала себя за то, что прилетела в эту командировку. Нужно было остаться с Сашкой, попытаться разобраться в том, что на душе у ребенка. Конечно, Лада бы не простила, но сколько можно плясать под чужую дудку?
Она подняла глаза на стены Версаля – давно не была в Лувре, со студенческих лет, когда они с Любой попали во Францию по студенческому обмену.
Как жаль, что у Сашки нет визы! Прилетели бы вместе, побродили по улицам, заглянули в музеи, поужинали в каком-нибудь шумном ресторанчике, куда заходят посте работы парижане. И бог с ними, с двумя днями школы.
Игорь, чей образ Инна боялась привезти с собой в Париж, теперь абсолютно не тревожил ее – перед глазами стояли разбитые Сашкины колени и ее лицо, отчаянное и растерянное. Бедная девочка. Как же трудно быть взрослой женщиной и маленьким ребенком одновременно; находиться в состоянии постоянной войны с самой собой. Она-то думает, что сражается с окружающим миром, постоянно доказывает свою взрослость всем, кто вокруг, а на самом деле вслепую бродит по лабиринтам собственной незнакомой души, то и дело натыкаясь на углы и на стены.
Инна всю жизнь старалась договориться с Сашкой, этой оголенной эмоцией. Пыталась уравновесить спокойствием, логикой и удержать в общении разумный баланс, но было видно, что усилия ее проходят даром. Или даже вызывают в дочери еще больший гнев. Сашка постоянно злилась, ощетинивалась, как волчонок, и с ненавистью смотрела на мать. Каждый такой взгляд, выпущенный, словно стрела с ядом, больно ранил, но Инна понимала, что во всем виновата сама.
Если бы у Саши был отец, это могло бы многое изменить в их жизни. Но папа отказался от дочки задолго до ее рождения и – вот этого невозможно было понять – ни разу не попытался с ней встретиться. Хотя Инна писала ему постоянно, даже фотографии посылала.
Сашка, как только подросла, выпытала у Инны об отце все, что мать смогла ей рассказать. Кажется, с тех пор ее дочь возненавидела еще и церковь, заодно с богом.
Инна с надрывом вздохнула. Все и сразу невозможно успеть – несколько лет она обманывала саму себя, веря в разумные отношения с Сашей, в личное счастье, в успех на работе. Она настолько завралась перед собой, что даже решила, будто ей доступно еще и творчество. Нет. Женщина, у которой есть ребенок, не принадлежит своим желаниям, а потому она обязана отбросить все лишнее и посвящать время Саше. Личная жизнь исчезла – вот и прекрасно, самое время о ней забыть. Рукопись она не успела исправить – вот и отлично, бросит писать ради того, чтобы расчистить в жизненном пространстве место для дочери. Останутся только работа – без денег им все равно не прожить – и Саша.
Инна перешла через Сену к Лувру по мосту Искусств и продолжила неспешный путь сквозь Версаль, мимо Триумфальной арки, по улице Риволи. Все-таки она вышла слишком рано – разница во времени и мысли о Саше подняли с постели ни свет ни заря, когда за окном еще не было слышно ни единой машины, а в отеле даже не думали подавать завтрак. Она долго крутилась в кровати, принимала целую вечность душ и сушила феном волосы, вставшие дыбом от парижской воды. И за какие такие грехи ей досталось в наследство от отца это сущее наказание?! Хорошо, что у Сашки волосы в бабушку.
Остановившись на углу, Инна посмотрела направо – до площади Вандом было уже рукой подать. Рано она пришла, до интервью целых полтора часа. А организаторы, сумасшедшие люди, еще такси заказать предлагали. Тут пешком, самым медленным шагом, тридцать минут.
Инна развернулась на сто восемьдесят градусов и направилась в обратную сторону. Нужно было как-то добить это бестолковое парижское утро…
Не дойдя сотни метров до отеля «Риц», Инна взглянула на себя в первую попавшуюся витрину. Обрамленная ювелирными безумствами с гигантскими алмазами, рубинами и изумрудами, она выглядела невзрачной и даже жалкой. Не живое лицо, а посмертная маска несчастной женщины. Широкий бескровный лоб, тонкий нос, бледные губы. Разве что огромные черные глаза, украшенные неправдоподобно длинными ресницами и густыми, изогнутыми бархатной лентой бровями, слегка оживляли картину.
После двухчасовой прогулки на свежем воздухе ее щеки так и не порозовели, только ошалевшие кудри стали торчать в разные стороны, грозя до смерти напугать неподготовленного собеседника. Инна с тяжелым вздохом извлекла из сумочки расческу и постаралась приладить непослушные волосы к голове. Провозившись добрых десять минут и решив, что теперь интервьюируемый гуру отделается только легким испугом, она отправилась к входу.
– Bonjour, – отвлекла она от важных дел мужчину, напоминавшего наряженную в шикарную униформу, жердь, – j’avais interview avec Serge Lutens [4]4
Здравствуйте, у меня интервью с Сержем Лютансом ( фр.).
[Закрыть].
– Bonjour, – заулыбался консьерж, – 353, s’il vous plaît! [5]5
Здравствуйте! Номер 353, пожалуйста ( фр.).
[Закрыть]
Он указал на лифт за спиной Инны, здраво рассудив, что иностранка с ее ломаным французским так скорее сообразит, что к чему. Инна благодарно кивнула и нажала кнопку.
– Troisième [6]6
Третий ( фр.).
[Закрыть], – предупредил вдогонку консьерж и для верности показал три вытянутых вверх пальца.
Инна улыбнулась ему, давая понять, что все ясно, и скрылась в кабине. К счастью, она пришла за десять минут до назначенного времени – не слишком рано, чтобы выглядеть неприлично, и как раз вовремя для того, чтобы успеть воспользоваться туалетной комнатой, которая, к счастью, располагалась у самого входа. Раскланявшись с помощниками месье Лютанса, она скрылась за спасительной дверью.
Пока довершала начатое сражение с непослушными кудрями, пока подкрашивала губы и пудрила щеки, Инна думала, с чего бы начать разговор. О Лютансе ходили самые разные слухи: говорили, что журналистов он не жалует, рассказывать о себе не любит, а большинство тем обходит стороной так умело, что собеседник остается в дураках, получив на конкретный вопрос абстрактный ответ.
И все же Инна знала себя: пока не почувствует человека и не поймет, что им в этой жизни движет, не успокоится. Ей не было дела до новых ароматов Сержа Лютанса – чтобы написать о них пару строк, достаточно прочитать пресс-релизы, а не тащиться в Париж, – но внутренний мир таинственного гения, приоткрытый хотя бы до крохотной щелки, был ей необходим. Иначе интервью не назовешь успешным.
Закончив с приготовлениями, Инна почувствовала приятный азарт, который возникал всякий раз, когда ей доводилось встречаться с людьми искусства. Беседовать с ними, писать о них, размышлять о том таинственном элементе в душе человека, который побуждал его к творчеству, Инна могла бесконечно.
Преображенная, с сияющими глазами и порозовевшим от загоревшейся в ней энергии лицом, она вышла из туалетной комнаты.
– Я готова, – весело сообщила она.
– Проходите, – улыбнулись ей.
Небольшая заминка, знакомство с представителями компании, директором магазина и появление самого Сержа Лютанса, который прибыл минута в минуту. Ему представили Инну, затем переводчицу – к его радости и изумлению, имена у девушек совпадали, – и проводили троицу к журнальному столику, уютно примостившемуся между шикарными креслами и диваном.
Пора было начинать.
Инна открыла рот и – не понимая, кто ее за язык потянул! – произнесла целую речь. О журнале, в котором будет опубликовано интервью, о его русских читателях, даже о том, что сама она, хоть и работает в глянцевом издании, пишет в свободное время книги…
– Мне так нравится русский язык, – обернулся Лютанс к своей помощнице, – очень певучий, – а потом перевел смеющийся взгляд на Инну, – говорите еще!
От неожиданности она замерла, а потом рассмеялась: деликатный гуру давал понять, что отведенное на беседу время не превратится внезапно в вечность. Месье Лютанс широко улыбался, глядя в ее сияющие глаза.
– Первый вопрос, – Инна выполнила его просьбу и перешла к делу, – вы говорите: «То, что создает человек, – это выражение его самого». В России достаточно известно о ваших ароматах и очень мало – о вас самом. Вы мечтали о парфюмерии с детства?
Она сделала паузу, давая тезке возможность перевести, и превратилась в слух, с нетерпением поглядывая на Сержа Лютанса.
– В жизни человека все запрограммировано. – Он взял в руки чашку и сделал первый, неторопливый, глоток, – все начинается рано, и для вас, и для меня. В возрасте семи лет мы уже полностью сформированы – после происходит лишь поиск и приобретение того, что заложено в человеке…
Он продолжал говорить, прерываясь лишь изредка, напряженно работала переводчица, писал диктофон, а Инна вдруг мысленно перенеслась в свое детство – тот самый возраст, о котором сейчас говорил Лютанс.
Она вспомнила, как после школы сломя голову бежала домой, чтобы поскорее усесться за письменный стол. Все в классе считали ее ненормальной – ни погулять, ни развлечься, – только мама была рада тому, что дочь постоянно занята уроками: перед Инной всегда были разложены тетради, учебники. Правда, бедная мама понятия не имела о том, что дочь обманывает ее изо дня в день. Под учебниками математики, русского языка и природоведения лежала толстая тетрадь в кожаном переплете, в которую она записывала свои волшебные истории. О драконах, василисках, русалках, водяных, домовых, оборотнях, с которыми приходилось иметь дело юным героям, очень похожим на ее одноклассников. Нечисть подстерегала ребят повсюду – в старом портфеле, заброшенном на шкаф, в огромном аквариуме в кабинете директора, в проржавевшей кастрюле школьной столовой, под кроватью в родительской спальне. И поскольку дети постоянно совали нос куда не следует, им же потом и приходилось спасать мир от выпущенных на волю злых духов.
До домашних заданий дело доходило нечасто. Инна пропадала в лабиринтах собственных сказок до самого вечера, пока не приходила с работы мама. Лишь услышав звяканье ключа в замке, а потом и окрик, она вздрагивала и прятала тетрадь под подушку.
Инна и сейчас вздрогнула, словно услышала тот самый мамин голос из далекого прошлого, и очнулась.
– Меня отдали на воспитание одной семье, они были нашими дальними родственниками, – продолжал свой рассказ Лютанс, – я видел мать очень редко, а потому мне приходилось задействовать воображение, чтобы воссоздавать и даже придумывать ее образ. Думаю, именно это и положило во мне начало фантазии, которая стала единственным оружием против одиночества.
Инна слушала завороженно, перед ее глазами возник крохотный чернявый мальчик – наполовину немец, наполовину француз, – стоявший перед большим затуманенным зеркалом. Только оно в старом бедном доме и отличалось изяществом. Все остальное – простой деревянный стол, грубо сработанные стулья, кособокий буфет – было невзрачным и даже уродливым. Но в зеркале! В нем богатым убранством и сочными красками искрился восточный дворец, посреди которого стояла невероятной и меланхоличной красоты женщина. Она ласково смотрела на мальчика, а он любовался ее бледным лицом, замысловатым блеском черных бриллиантов в мочках ушей; наблюдал за движениями губ и тонкой бледной шеи, которую оттеняли массивные украшения из драгоценных камней. Он вздыхал одновременно с шорохом струящегося в пол платья и был счастлив.
– Самые большие несчастья порождают самые большие счастья, – произнес Серж, и Инна удивилась, снова увидев перед собой лицо семидесятилетнего человека – язык не повернулся бы даже мысленно назвать его «стариком» – красивого, светящегося изнутри силой фантазии, которая захватила его в плен в раннем детстве.
Интервью давно закончилось, Инна тепло попрощалась с Лютансом, но его история, рассказанная так ярко и красочно, не выходила у нее из головы. Она бродила по длинным галереям Лувра – пришла сюда сразу из отеля «Риц», – а в голове все еще звучал необычный рассказ.
«Однажды, когда мне было лет 15, к нам в парикмахерскую пришла молодая женщина. Меня попросили заняться клиенткой.
Глядя на меня, можно сказать, что я очень мягкий и сбалансированный человек. Но, с другой стороны, за этим шелком кроется действительно большая энергия. В ней, наверно, и лежит основа творчества.
Но представьте себе ту эпоху – у женщин не было никакой свободы в создании образа. Постоянные локоны и бигуди. Одежда была некрасивой. Все было шаблонным.
И вот, посмотрев на эту красивую и грустную женщину, я взял в руки ножницы. В конце пятидесятых никто вообще не пользовался ножницами! Я сделал ей пробор посередине головы, разделил волосы на две части и отрезал с одного края огромный кусок. Волосы с пустым звуком упали на землю. А у меня возникло ощущение, что на пол упал мертвый зародыш. И именно я был этим мертвым зародышем.
Начиная с того момента я перерезал пуповину – почувствовал, что существую по-настоящему, – и обрел себя».
Инна прокручивала и прокручивала рассказ, словно пленку, в голове и наконец поняла, что именно держит ее в плену!
Она, женщина, прошедшая добрую половину жизненного пути, так и не перерезала собственную пуповину. Не позволила себе жить, освободив чувства и выпустив на волю фантазию. Она до сих пор не избавилась от чувства вины и, как подросток, находится в состоянии постоянной войны с самой собой.
Глава 8
– Драгоценная моя женщина! – набросился на нее Мишка с объятиями. – На месте ль Париж?
– Куда ж он денется!
Инна улыбнулась Суслову – успела соскучиться за несколько дней по этому проходимцу и балагуру.
– А как маэстро?
– Великолепен! – призналась она.
– Смотри, – Мишка сурово погрозил пальцем, – взревную!
– Нет оснований, – Инна весело рассмеялась.
Чувство беспечной решимости, которое она привезла из Франции благодаря Лютансу, настраивало ее на счастливую волну. Последние несколько дней Инна ощущала в себе перемены: ее фантазия, которую она всегда прятала от посторонних глаз, стыдясь и опасаясь прослыть сумасшедшей, вдруг стала вырываться наружу.
Вчера за ужином, едва приехав из аэропорта и вручив подарки дочке и маме, она – впервые в жизни! – пересказала Сашке сюжет «Предсказания Эльзы». Правда, не созналась в том, что написала книгу сама – сказала: «Дядя Миша в командировку дал почитать». «Прикольно», – оценила дочь, и Инна видела, как глаза ее загорелись живым интересом.
– Что-то не припомню я, барышня, в вас такой легкости, – в противовес смыслу слов, интонация Суслова прозвучала вдруг озабоченно, но он тут же исправился: – Анекдот про интервью рассказать?
– Давай!
– Журналист спрашивает известного композитора: «Какие у вас творческие планы на будущий год?» Композитор медленно, важно так отвечает: «Ну, в этом году я решил положить на музыку…» Журналист нетерпеливо перебивает: «Правда? Жалко-то как!»
– Фу на тебя, Суслов! – Инна расхохоталась.
– А как дела у нашего монстра? – резко сменил тему Суслов, даже не улыбнувшись собственному анекдоту.
– Миш, прекрати ее так называть! Саша…
Дверь в редакцию бесшумно открылась, и впорхнула невесомая Танечка. В голубой разлетающейся шубке до середины бедра и на тоненьких, взгромоздившихся на каблуки ножках, она походила на экзотическое насекомое.
– Привет, – остолбенела она, увидев Инну, словно ей показали ожившего мертвеца, и на автомате выдала: – Как Париж? Что привезла?
– Доброе утро, – на секунду Инна задумалась, как ответить, чтобы не вдаваться в подробности и не обидеть любопытное насекомое, – впечатления.
– А, – не проявила интереса Танечка и тут же спряталась за своим рабочим столом.
Инна не удивилась: нематериальный мир, лишенный возможности полюбоваться, потрогать, примерить, для этой особы не существовал.
– Слушай, – подал голос недовольный Мишка, уже забывший о том, что его вопрос о Саше так и остался без ответа, – пойдем-ка покурим!
– Суслов, ты в своем уме? Я не курю.
– Значит, подышишь!
Он решительно взял Инну под локоть и потащил к выходу, оставив Танечку стоять с недоуменно выпученными глазами. По дороге сдернул с вешалки Иннину шубу, пристроенную здесь всего несколько минут назад, и пробормотал: «Не нужны нам лишние уши».
– Мишка, что-то ты мне сегодня не нравишься, – пробормотала Инна, когда он вытащил из пачки сигарету моментально побелевшими от холода пальцами и закурил.
– Украла мою реплику, – абсолютно серьезно произнес он и, помолчав, добавил: – Хотя я вряд ли сумел бы вслух. Несмотря ни на что.
– В чем дело? – Инна, наконец, заметила, какого труда стоит Суслову держаться в своей обычной манере.
Было такое чувство, словно его вывернули наизнанку, а он дергается изо всех сил, пытаясь вновь обрести привычный облик. Она тряхнула головой, чтобы отогнать видение, которое могло быть частью Забытого мира, но никак не реальной жизни.
– Инна, – он нервно затянулся, – тебе нужны деньги?
– Что?
– Ты попала в историю? Кому-то должна?!
– Откуда ты знаешь?! – изумленно спросила она.
В мыслях моментально возник хозяин «Мерседеса», который за время командировки вылетел у нее из головы. Какая же она все-таки бестолковая! Давно нужно было подумать, у кого попросить взаймы. Со дня на день этот человек позвонит, и нужно будет нести деньги.
– Не важно. Сколько?
– Мне пока точно не говорили, на починку машины. – Инна покраснела до ушей, уже сообразив, что первым, к кому она обратится за помощью, будет Суслов. У него самого в карманах, сколько бы ни заработал, ветер гуляет. Зато есть обеспеченные друзья, которые могут дать взаймы.
– Но это ж не повод! – взъярился он вдруг. – Могла сначала со мной поговорить!
– Я собиралась, – пролепетала она.
Мишка швырнул окурок под ноги и со злостью втоптал его в снег.
– Этого я и боялся, – процедил он, – до последнего не хотел верить!
– Во что?!
– Инка, – впервые в жизни он назвал ее так, – я от тебя не ожидал!
Инна окончательно растерялась. Она-то в чем виновата?! Или он тоже, как та блондинка, жена хозяина «Мерседеса», считает, что проблема именно в ней – нужно заниматься воспитанием Сашки, а не работой, книгами и чем-то еще?
– Ты хоть в курсе, что Неназываемый знает?
– О ком?! – она оторопела. – О Сашке?
– Ты, кроме дочери, о чем-нибудь думать можешь? – со злостью процедил он.
Замолчал, оглянулся по сторонам и, убедившись в том, что коллег поблизости нет, заговорил.
– Он в курсе, что тот пиар, который ты впихнула вместо материалов Брюлловой, никакого отношения к существующим у нас контрактам не имеет! Наши продажные женщины, когда подписывали перед сдачей свои полосы, обратили внимание на этот «Элитный Дом». Коттеджи, квартиры. Ты делала?
– Я, – Инна оторопела.
– Где взяла материал?
– Из рекламы прислали.
– Ну, мне-то не ври! – Он в отчаянии топнул ногой. – Брюллова, разобиженная на то, что ее разворот сняли, заставила девок в рекламе перелопатить всю почту за прошлый месяц. А когда ничего не нашли, сама отправилась к Неназываемому.
– Брюллова? Зачем?!
– Ты, Инка, если хочешь заработать, – разозлился Суслов на ее «валяние дурочки», – спроси меня как! А не клади голову на плаху!
– Но я же, – лепетала Инна испуганно, – никаких денег! Я действительно получила эти пиары по почте. Там были пресс-релизы, картинки хай-рез, – Маковецкая вспомнила, наконец, о своем разговоре с главным редактором, – мне Лада велела поставить этот пиар на место Ириных «как»!
– А материал-то откуда взялся?!
– От, – Инна наморщила лоб, вспоминая, – там, кажется, у них девочка новенькая была.
– Девочка, если ты про Климову, уволилась, – задумчиво произнес Суслов, – отработав всего неделю.
– Что?! – Инна встрепенулась. – А почту ее проверили?
– В том-то и дело, что проверили. Ничего.
– Она могла удалить, если собиралась провернуть это дело. Человек одну неделю работал!
– Инна, – Мишка посмотрел на нее понимающим взглядом: с такой искренностью она говорила, – нужно искать в твоей почте.
– А еще, – Инна обрадовалась спасению, – в почте Лады!
– С чего вдруг?! – изумился Суслов.
– Та самая Климова по незнанию отправила информацию ей, а она уже переслала мне! Только забыла, наверное, об этом тут же.
– А вот это, – прежний Мишка, не изнаночный, наконец-то вернулся, – внушает надежду!
– Меня, – Инна помолчала, – собирались уволить?
– Не знаю, – Суслов пожал плечами, – известно только, что главвредина отчаянно за тебя заступалась. Пойдем!
Половина рабочего дня, который Инна пережила с трудом, прошла в гробовом молчании. Теперь ей было понятно, отчего Танечка так перепугалась, увидев ее утром. Отчего Брюллова, не убоявшаяся пойти к Неназываемому и заложить коллегу, отворачивается при виде ее, а при встрече не удосужилась даже поздороваться. Отчего Влад, не отрываясь, смотрит в свой монитор.
Настроение портилось с каждой минутой, а самое ужасное – она не решалась сказать даже Суслову – заключалось в том, что того злополучного письма от Лады она в своем ящике не нашла! Материалы по «Элитному Дому» лежали только в ее рабочих папках. И все! Словно с неба свалились.
В пятнадцать тридцать, неделикатно нарушив гробовую тишину редакции, на столе Инны зазвонил внутренний телефон. До этого только системные блоки жужжали – даже Суслов, который поначалу занимался тем, что пытался разрядить обстановку и травил один за другим анекдоты, окончательно выдохся пару часов назад.
Инна подняла трубку.
– Маковецкая? – поинтересовался ворчливый голос секретарши и, не дожидаясь подтверждения, сообщил: – Худодот Вагинакович ждет вас у себя в шестнадцать ноль-ноль.
Инна прикрыла ладонью рот: несмотря на серьезность положения, было сложно не рассмеяться. Одной только Елизавете во всем издательском доме, выпускавшем добрый десяток журналов, удавалось без единой запинки произнести имя-отчество Главного. Видимо, за это достоинство ее, наделенную на удивление скверным характером и стремлением воспитывать всех, включая самого Худодота, держали в приемной. В народе же с незапамятных времен шеф был известнее как Неназываемый.
– Хорошо, – ответила Инна и порадовалась, что всего через двадцать минут можно будет встать и выйти, наконец, из редакции, превратившейся в банку с пауками. Быстро же ей объявили бойкот!
Массивная дверь, обитая кожей, в конце коридора пятого этажа выглядела заблудившейся путешественницей во времени. Самое место ей было в советской эпохе, и каждый раз, подходя к приемной – а случалось это всего несколько раз за время работы в журнале, – Инна боялась, что, открыв ее, окажется в каком-нибудь другом мире.
Она толкнула высокую дверь – судя по старым фильмам, в советских министерствах были точно такие же – и зажмурилась.
– Здрасьте! – проворчала неприветливая Елизавета. – Худодот Вагинакович еще занят.
– Добрый день, – Инна открыла глаза и сразу же отвернулась, чтобы скрыть улыбку, – я подожду.
Она уже собралась пройти к креслу для посетителей, как вдруг услышала строгий окрик.
– Ноги!
– Что?!
– Ноги вытирайте! Ходите черт-те где. В своих редакциях.
Последнее слово прозвучало в устах царственной Елизаветы синонимом «свалки» или «помойки».
Инна послушно вытерла туфли и прошла к креслу для посетителей, но не успела сесть, как дверь непосредственно в кабинет – на этот раз стандартное и дорогое творение итальянских дизайнеров – распахнулась.
На пороге возник театральной красоты мужчина лет пятидесяти. Курчавые черные волосы, героические подбородок и скулы, широкая грудь. Его можно было принять за итальянца или француза – на удивление тонкий нос и маслянистые, как оливы, глаза, – если бы не густые и подвижные усы, почти скрывавшие губы.
– А-а, – он окинул Инну заинтересованным взглядом, – Маковецкая? Заходи. Чай, кофе будешь?
– Чай, – пролепетала она, в который раз удивляясь манере Неназываемого в любых обстоятельствах сохранять титаническое спокойствие и восточное гостеприимство.
– ЛизОчка, – произнес он с чудесным акцентом, – гостьям чай, а мне кофе.
– Вредно вам, – тут же заворчала Елизавета, – это будет восьмая чашка за день!
Он обворожительно улыбнулся и, дождавшись, когда Инна прошмыгнет мимо его бока, закрыл за ними дверь. В кабинете уже сидела, подобравшись и насупившись, Лада.
Инна выбрала место напротив. Неназываемый плюхнулся в свое кресло и заехал на нем под рабочий стол.
– Шутку недавно слышал, – заговорил он, все так же ослепительно улыбаясь, – армянское радио спрашивают: «Может ли собака получить инфаркт?» – «Может, если ей создать человеческие условия!»
Он рассмеялся, а «гостьи» напряженно переглянулись. Несмотря на свою веселость и знаменитое спокойствие, в издательском доме Неназываемого боялись до дрожи в коленях.
– Ладно, девочки, – оборвал он сам себя, – рассказывайте. Инна, давай ты, Ладу я уже слышал.
– Хорошо. – Инна судорожно сглотнула и поймала на себе предостерегающий взгляд главного редактора.
Она рассказала историю пиара «Элитного Дома» шаг за шагом. Какого числа получила письмо от Иры Климовой. Как уточнила у главного редактора, где раздобыть место под новый пиар. Как, вернувшись из командировки, просмотрела всю свою почту с помощью поиска и вручную, но письма не нашла. Лада смотрела на нее одобрительно. Видимо, Инна правильно сделала, что не упомянула в цепочке пересылок ее. Да и какое это имело теперь значение?
– Я звонил тебе на мобильный, – глаза-оливы смотрели на Инну требовательно, – не отвечаешь.
– Простите, у меня изменился номер.
– Плохо, – покачал он головой, – новый в приемной оставь.
Явившаяся в этот момент с подносом Елизавета – вышагивала так, словно ступала по красной дорожке, а не подавала кофе – вынудила всех замолчать.
– Значит, вот что, – он взял чашку и подул в нее сквозь усы, разгоняя кофейную пену, – на этот раз закрыли вопрос: Климова уволилась и исчезла бесследно. Будем считать, ее рук дело. Но впредь, – он сурово взглянул на Ладу, – отвечать материально, как главный редактор, будешь ты! И наведи порядок в своем коллективе. Если твои сотрудники еще раз прибегут ко мне с жалобами, держись.
– Я поняла, – отчеканила главный редактор, – Брюллову вы больше не увидите.
Инна заметила, как на щеках Лады запылал румянец.
Неназываемый коротко кивнул, давая понять, что аудиенция закончена. Гостьи встали и, распрощавшись, торопливо вышли за дверь.
– Держись меня, – Лада ободряюще пожала ледяную руку Инны, – прорвемся!
Инна плелась вслед за главным редактором, которая решительными шагами двигалась к своему крылу. Как только они добрались до редакции, Лада со всего размаха толкнула дверь. Сотрудники, сидящие за столами, вздрогнули.
– Брюллова! – окрик с раскатистым «л-л-л» взорвал пространство: даже у понимающей ситуацию Инны возникло желание закрыть голову руками и лечь на пол. – Пиши заявление!!! По распоряжению издателя с завтрашнего дня ты здесь не работаешь!
Сотрудники редакции подняли головы и смотрели на Ладу с ужасом.
– Кого интересуют подробности, – она понизила тон, – обращаться в индивидуальном порядке. Раздел «психология» временно берет на себя Маковецкая. Все!
Лада резко развернулась и вышла, а Инна, ощущая себя причиной катастрофы, пробралась на рабочее место. Почему с Брюлловой обошлись так жестоко? Да, человек ошибся. Но это всего лишь недоразумение, с каждым бывает!
Она почувствовала, как ветер в редакции резко переменился. Теперь сотрудники делали вид, что не замечают Брюллову. Один только Мишка, бросив на Инну обвиняющий взгляд, подскочил к Ирке и стал ее утешать. Горькие, отчаянные рыдания недавней коллеги на костлявом плече Суслова разносились в тишине кабинета, разрывая Инне сердце.
