Текст книги "Созвездие Овна, или Смерть в сто карат"

Автор книги: Диана Кирсанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Спасибо, для первого раза вполне достаточно, – съязвила я. – Может быть, еще какой-нибудь совет на дорожку? Поставить свечку, воскурить фимиам, оскопить любимого, снять порчу?

– Вам обязательно нужен совет? – спросила она, и ее колдовские глаза вдруг полыхнули желтым пламенем. – Советы давать надо тогда, когда они действительно необходимы. Возьмите это, – и в мою руку вползла визитная карточка. – Позвоните, когда поймете, что в самом деле хотите меня видеть. И тогда, может быть, мой совет действительно придется вам кстати. А пока… Как все-таки пройти к вашему главному редактору?

* * *

«Ада. Магистр Астрологии», – прочитала я на картонном прямоугольничке, спускаясь по лестнице к главному входу, – милицейская и прокурорская машины уже покинули наш редакционный двор, и я сочла за лучшее воспользоваться этой передышкой, чтобы сбежать домой. Магистр? Астрологии? Ада – вот просто так, без фамилии?

Не то чтобы я совсем не верила в эти штучки, но как-то никогда не примеривала их на себя. Обидно, знаете ли, думать, что твоя судьба находится не в твоих же руках, а начертана неведомой рукой где-нибудь на «пыльных дорожках далеких планет».

Впрочем, я скоро перестала об этом думать, потому что впереди у меня было свидание с Антоном.

Мне очень хотелось устроить ему грандиозный скандал и, напомнив ему о свидании с незнакомой Цирцеей в кабаке «Лукоморье», разоблачить неверного поклонника, как гада и предателя. Но усилием воли я решила на время этот процесс отложить. Во-первых, сегодня я очень нуждалась в поддержке, и не чьей-нибудь вообще, а именно его, Антона. А во-вторых, – и это, может быть, было главнее, – мне страстно хотелось представить все дело так, что это не он меня, а я его бросаю!

Но для этого надо было: а) похудеть; б) ликвидировать все непонятные обстоятельства, мешающие мне жить, чтобы целиком сосредоточиться на процедуре гордого расставания с Антоном.

Дорога до дому протекла в мечтаниях, объединенных одним общим сюжетом: как Антон делает мне предложение, а я ему отказываю.

– Выходи за меня замуж! – просил он, стоя на пороге в белых перчатках и с огромным букетом моих любимых чайных роз.

– Никогда! – гордо отвечала я, захлопывала дверь и прищемляла ему нос.

– Будь моей женой! – умолял Антон, обнимая мои ноги, и поливал ступени соленым душем собственных слез.

– Ни за что! – бросала я через плечо, и перешагивала через него, и садилась в роскошный лимузин у подъезда. Вслед мне неслись душераздирающие Тошкины рыдания.

– Я мечтаю жениться на тебе! – кричал мой бывший любимый, стоя на крыше нашего дома. – Если ты мне откажешь, я брошусь вниз!

– Вот еще! – отворачивалась я. И через секунду отчаявшийся Антон сигал с крыши и разбивался в лепешку.

– Стань моей подругой жизни! – заклинал Тошка, пытаясь поймать мои унизанные бриллиантами и изумрудами руки.

– Охрана! Выкиньте его вон! – приказывала я, застегивая на плече соболиную ротонду. И уплывала по Средиземному морю на белоснежной яхте карибского миллионера Гарун-аль-Рашида, с которым сливалась в страстном поцелуе – а бравые мальчики уже волокли скулящего Антона вон, вон, на свалку истории!

В приятных мечтаниях час дороги прошел незаметно…

* * *

– …А что это за история с пропавшими из новосибирского морга трупами? – поинтересовался Антон, когда я рассказала ему об ужасных событиях сегодняшнего дня и ознакомила с текстом предъявленной мною газетной статьи – копии той, что была найдена в кармане убитого. – Новосибирск… Это ж край нашей жизни!

– Ну, это длинная история.

– Ничего, мы же не торопимся! – подчеркивая, что ему и в самом деле некуда спешить, Антон очень удобно расположился за чайным столом в кухне, закинув ногу на ногу и улыбнувшись мне улыбкой какого-то голливудского красавца – вот только я никак не могла вспомнить, какого именно.

Пришлось вставать из-за стола и идти в соседнюю комнату за картонной папкой, куда складывались газетные вырезки, по той или иной причине привлекавшие мой репортерский интерес. Не часто, но случалось, что в лично моей работе криминального корреспондента этот «архив» служил неплохую службу.

Разложив бумажки прямо на чайном столе, я набрала в грудь побольше воздуху и приступила к длинному докладу:[5]5
  Все, рассказанное ниже, действительно происходило в России и Германии. Автор изменил лишь некоторые фамилии.


[Закрыть]

– Дело о пропаже трупов из новосибирского морга, или «Дело о чучелах мертвых россиян», как его окрестили газетные репортеры, наделало в печати и на ТВ много шума. Собственно, поэтому я о нем и вспомнила – очень уж похоже на нашу историю, хотя, казалось бы, где Москва, а где Новосибирск… Не так давно тамошняя прокуратура предъявила обвинение начальнику бюро судмедэкспертизы Вениамину Новосельцеву в незаконном вывозе в Германию более пятидесяти человеческих тел.

Следователи областной прокуратуры выяснили, что останки почивших новосибирцев доставлялись гражданину Германии Гюнтеру фон Хагенсу. Этот человек, называющий себя «ученым», известен на Западе как художник-авангардист, устраивающий шокирующие анатомические выставки из человеческих тел. Выставки были настолько скандальны, что на демонстрацию части экспонатов власти были вынуждены наложить запрет.

– Господи, да что там за экспонаты были такие? – не выдержал Антон, передернув плечами.

Я пошуршала бумажками.

– Они представляли собой умерших людей, тела которых Хагенс мумифицировал и выставлял либо полностью, либо в расчлененном виде: например, мужская фигура без кожи в позе дискобола, свисающее тело мужчины, расчлененное на дюжину отдельных частей, подвешенных на нейлоновых шнурках. Или мертвец, разделенный вертикально пополам. Если тебе и этого мало – упомяну мертвеца с полностью содранной кожей и вскрытой черепной коробкой в придачу, задумчиво сидящего за столом. Демонстрировалась на выставке и беременная женщина – вместе с плодом, поданная словно в разрезе, и даже всадник вместе с лошадью – при полном комплекте внутренних органов, просматриваемых сквозь сеть мышц и сухожилий. Не гнушался «Доктор Смерть», как прозвали Хагенса журналисты, удивить общественность показом полового акта, совершаемого трупами мужчины и женщины.

Антон судорожно вздохнул и с отвращением отодвинул от себя чайную чашку.

– А родственники тех, кого этот ваш «ученый»… «выставлял»… морду они ему не пытались начистить? – спросил он, зеленея на глазах.

– Про «чистку морды» газеты не сообщали, – ответила я. – Но достоверно известно, что против выставки Хагенса выступили семьи умерших, части тел которых были без согласия родственников ампутированы в больницах и затем украдены. Тем более что правоохранительные органы скоро выяснили, что «Доктор Смерть» в течение нескольких лет получал для производства своих экспонатов трупы со следами насильственной смерти из китайских и киргизских тюрем и психиатрических клиник. В результате министр здравоохранения Киргизии даже освободил от занимаемой должности ректора Киргизской медицинской академии.

– А кроме того, ты сильно удивишься, но у выставки «Миры тела» есть и сторонники, и их большинство, – продолжала я. – Эти люди не видят святотатства в том, что экспонаты состоят из тел умерших людей. Тем более что сам доктор утверждает, что люди завещали ему свои тела добровольно. В патолого-анатомический институт в Гейдельберге с аналогичной просьбой ежедневно обращаются более 25 человек, так что руководству института даже пришлось создать ставку сотрудника для оформления завещаний. Известная в Германии 46-летняя Анжела Претцель, хирург по профессии, узнав, что у нее рак мозга, сама связалась с фон Хагенсом, которого она «считает гениальным анатомом и художником», и не только завещала ему свое тело, но и работает сейчас в администрации его передвижной экспозиции. А 65-летняя жительница Берлина Моника Штумм написала посмертное распоряжение о передаче своего тела фон Хагенсу сразу же после посещения выставки. На вопрос журналиста, что побудило ее к этому, фрау Штумм ответила просто: «Хочу сэкономить на своем погребении».

– Так похищал он трупы или нет?!

– В своих многочисленных интервью Хагенс все время утверждал, что мертвые тела для этих страшных выставок ему завещали соотечественники. Однако на сегодняшний день известно, что в Германию без согласия родственников было вывезено 56 трупов из Новосибирска и 488 – из Бишкека.

И вот, возвращаясь к скандалу в Новосибирске… Предполагалось, что трупы, отправленные в Германию, должны были вернуться в новосибирский медицинский вуз в качестве учебных пособий. Однако они туда не вернулись. Более того, следователи обнаружили, что не все вывезенные в Германию тела были невостребованными, как то значилось в документах судмедэкспертизы.

В частности, в новосибирском суде в качестве потерпевших по делу о незаконном вывозе человеческих останков в Германию проходили родственники восьми умерших. О том, что тела их родных находятся в Германии, эти люди узнали от правоохранительных органов. Как выяснилось, некоторым из них, когда они разыскивали тела своих родственников, в бюро судебно-медицинской экспертизы говорили: «Извините, но трупы уже кремированы». Однако в ходе двух судебных разбирательств вина Новосельцева доказана не была.

– Не была?!

– Нет. Несмотря на то что из-за протестов прокуратуры дело слушалось в суде целых четыре раза.

– Ох, черт! Поневоле задумаешься о составлении завещания, – задумчиво протянул Антон. – Как представишь, что вот ты стоишь за стеклом, голый и разрезанный, а на тебя дураки глазеют… Особенно женщины…

– Фу, перестань!

– Да нет, я просто… Хотя нет, хватит об этом! Получили порцию адреналина – и довольно. Теперь скажи-ка: все эти ужасы действительно могут иметь отношение к той истории, описанной тобою в газете, про этих – как их?

– Нехорошевых.

– Вот-вот, этих Нехорошевых?

– Это только одна из возможных версий, – пожала я плечами. – Причем версий, родившихся исключительно в моей голове. Милиция, как я уже говорила, никаких теорий на этот счет не выдвигала, потому что дело не возбуждалось из-за отсутствия в Уголовном кодексе соответствующей статьи. Так что достоверно никому не известно, есть ли связь между похищением тела покойной бабушки и теми делами, которые творил Хагенс…

– Ну так надо установить ее, эту связь!

– Давай. А как?

– Ну… – Антон почесал подбородок, – начнем следствие, а там и видно будет! Прежде всего нам с тобой надо пойти в морг…

– Мамочка! – вскрикнула я непроизвольно.

– …пойти в морг и поговорить с главным патологоанатомом, узнать у него подробности истории с кражей трупа этой бабули. Да, и еще надо достать адрес уволенной санитарки.

– А можно я все-таки в морг не пойду? – спросила я без всякой надежды.

– Нельзя! – отрезал мой возлюбленный. Встал и ободряюще потрепал меня по плечу: – Не бойся. На трупы смотреть тебя никто не заставит! – и добавил, словно это могло меня успокоить: – Я и сам покойников боюсь…

* * *

Я опять плохо спала (мне снились липкие кошмары, которым позавидовал бы какой-нибудь именитый голливудский продюсер или режиссер) и на работу на следующий день пришлепала совершенно невыспавшейся. Мне предстояло отпроситься у нашего главного редактора Петра Егорыча Мартынова – следовало обеспечить себе возможность не появляться на работе несколько дней, пока бабка не закончит с моей помощью заявленное следствие. Обычно Мартынов откликался на такие мои просьбы весьма охотно: еще не было случая, чтобы после оговоренного срока я не принесла ему в зубах сенсационный материал для рубрики «Журналистское расследование».

Петру Егоровичу Мартынову, нынешнему главному редактору, все это прекрасно известно, и в случае надобности он с легким сердцем отпускает меня на пять-шесть дней – попастись в «поисках самостоятельной темы». Именно с такой просьбой я намеревалась обратиться к Мартынову и сегодня, но…

Сегодня в нашей редакции никому не было до меня никакого дела. Все сотрудники «Стобойки», от главного до уборщицы, толпились возле малюсенького кабинетика, который я делила с моей коллегой и подругой Люськой Овечкиной. На лицах «стобойцев» отражалась целая гамма чувств: от простой и понятной черной зависти до независимого «Подумаешь!».

– Что случилось? – спросила я у спортивного обозревателя Генки Волынкина, когда оставила тщетные попытки проникнуть сквозь толпу.

Генка повернулся, из-за чего я тут же оказалась прижатой к стенке (живот у Волынкина был ого-го, как он сам говорил – «не от пива, а для пива!»), и, взмахнув обеими руками в целях сохранения равновесия, ибо в любое время суток он держался на ногах нетвердо, гордо сказал:

– Овечкина твоя сто тыщ выиграла!

– Люська? Сто тысяч? Во что? – удивилась я.

– В казино!

Я удивилась еще больше. Экзальтированная и маниакально пугливая Овечкина никогда не была завсегдатаем игорных заведений.

– Как же это она?

– Вот мы и пытаемся выяснить!

– Пусти-ка, – я обеими руками отодвинула от себя упругий Генкин живот (Волынкин сделал глубокий вздох и вытаращил глаза) и решительно заработала локтями. Коллеги расступались неохотно, но у меня было безусловное право попасть на свое рабочее место!

Люська стояла посреди нашего кабинетика и робко перебирала тонкими ножками в неизменной мини-юбке. Лица подруги было не видать: как всегда, его полностью закрывали пружинки мелких светлых кудряшек, из которых состояла Люськина прическа.

– Люсенька, ну расскажи же нам, как это тебе так повезло? – допрашивал Овечкину наш главный.

– Петр Егорович, все так просто вышло, – счастливо оправдывалась Люська. – Пошла в казино, поставила на «22» – и выиграла!

– Случайность, наверно, – вздохнул кто-то сзади.

– Вот честное слово, честное слово, мне было знамение! Самый настоящий ЗНАК! – воскликнула Люська, встряхивая локончиками.

– Знак! – выдохнула наша ведущая рубрики магии и гороскопов. – Овечкина, ты просто обязана рассказать нам во всех подробностях! Вдруг я тоже получу знак?

Вокруг одобрительно загудели.

– Материал о тебе на первой полосе дадим, Люсенька! – улещивал везучую коллегу Мартынов.

О, он знал, чем можно подцепить тщеславное Люськино сердечко! Ничего она так не желала в жизни, как попасть на первую полосу собственной газеты!

Перехватив ручками в многочисленных браслетах завиточки своих волос, она обвела всех нас сияющими глазами:

– Я расскажу, расскажу! Вдруг и правда кому-то еще так же повезет?!

Голос у нее был тонкий, почти пронзительный, с частыми истеричными придыханиями.

– Вчера, – заговорила Овечкина, чуть не плача от счастья, – такое настроение у меня было – ну, ужасное, я полвечера грустила, поплакала даже… не знаю, о чем – просто не везло в последнее время, ну ни в чем не везло…

«Не везло» на Люськином языке означало, что ее бросил очередной ухажер.

– И вот я, – продолжала Люська, сияя от воспоминаний, – решила пойти погулять – просто так, куда глаза глядят… В семь вечера это было, запомните! Выхожу из дома, иду к остановке… смотрю – подходит троллейбус. Седьмой номер. Запомните – седьмой! Я села, сама даже не знаю, зачем… Проехала семь остановок (слышите? – семь!), вдруг объявляют: конечная. Я вышла. И тут прямо передо мной – казино!

– И что? Ты его, что ли, за знак посчитала? – не выдержал Волынкин.

– Нет! – торжествовала подруга. – Я тогда еще ничего не поняла! Просто так вошла, из любопытства… Хожу между столов, хожу… А этот, как его? Ну, который в «бабочке»…

– Крупье?

– Да, он! Объявляет: делайте ставки. Я решила – дай рискну! И стала думать, на какую цифру поставить. И тут… И тут меня осенило! Надо ставить на «22»! Понимаете?!

Она снова прижала кудельки к вискам и посмотрела на нас на этот раз вопросительно.

– Нет… Не понимаю, – честно признался Мартынов.

– Ну как же! – топнула ножкой Овечкина. – Я вышла из дому в СЕМЬ вечера, села в СЕДЬМОЙ троллейбус, проехала СЕМЬ остановок…

– Ну и что? – хором спросили у нее мы все.

– А то, что это и был знак! Трижды семь – ДВАДЦАТЬ ДВА! – и торжествующая Люська опустила свой занавес.

Первые секунды окружающие хранили молчание – а потом редакционные стены сотряс такой громовой хохот, от которого вполне могли полопаться стекла в соседних с нами учреждениях. Даже главный редактор, имевший внешность и темперамент долго пожившего бульдога, смеялся во весь голос и вытирал выступившие слезы указательным пальцем. Генка Волынкин вообще повалился прямо на пол – пивное брюхо колыхалось, грозясь вот-вот откатиться от хозяина в сторону.

– Люсенька! Ты перепутала знаки, но получилось, что к счастью, – сказал Мартынов, отсмеявшись. – На самом деле высшие силы хотели тебе намекнуть, что пора бы выучить таблицу умножения!

С работы меня отпустили (веселящийся Мартынов в ответ на просьбу просто махнул рукой, каковой «знак» я сочла согласием), и, слегка ободренная случившимся с Люськой анекдотом, я вышла на крыльцо и дождалась Антона, который подъехал за мной на своем верном «Фольксвагене».

Совсем скоро я уже сидела рядом с Антошкой – мы тронулись с места и скрылись за углом, оставив моих коллег теряться в догадках о том, какую цель имеет предпринятое мной путешествие.

– Мы все-таки в морг или еще куда? – спросила я со слабой надеждой.

– Все-таки в морг.

* * *

– Может, заедем пообедать?

Задавая мне этот вопрос, Тошка, я уверена, не хотел сказать ничего плохого, но я все равно подпрыгнула от обиды.

– Нет!!! – заорала я злобно, стараясь отогнать от себя враз представшую перед глазами картину в деревенском стиле: тарелка борща с добрым шматом сала, плошка сметаны и ог-громный кус ржаного хлеба. – Я на диете!!!

– А-а-а, – разочарованно протянул приятель. Спустя минуту он пробормотал как бы про себя: – Чего только не творят с собой люди! Бывает, сядет человек на диету, а встать уже не может…

Я надулась.

– Ладно, не злись. Уж где-где, а в морге тебе сразу есть расхочется.

Да… Я понимала, что это глупо, что ни на каких умерших в данном случае мне смотреть не нужно – но все равно боялась. Когда Антоха затормозил у ничем не приметного здания из красного кирпича, расположенного неподалеку от Медакадемии и кардиоцентра, ему пришлось долго уговаривать меня выйти из машины – я сидела, зажмурившись и прикрыв ладонями уши, и мне казалось, что запах формалина доносится до меня даже сюда.

На самом же деле внутри помещения, куда я зашла на подкашивающихся ногах, упомянутый запах ощущался лишь слегка – и то для особых любителей принюхиваться. Длинные полутемные коридоры с потрескавшимся от тяжелых колес каталок кафельным полом были пустынны, но, к моему удивлению, отнюдь не пугающи. Более того, с обратной стороны входной двери какой-то весельчак изобразил красным фломастером следующую надпись:

«Выход в суетный мир».

И – ниже:

«Не торопись, подумай!»

Я наотрез отказалась заглядывать за редкие двери по обеим сторонам коридора в поисках старшего патологоанатома и, пока Антошка выполнял эту задачу, осталась стоять возле какого-то одиноко прислоненного к стене стола из нержавеющей стали с ободранными ножками.

Прошла минута, другая – Антошка пропал без вести, и, сделав несколько глубоких вздохов, я все-таки двинулась вперед, пугаясь гулкого эха собственных шагов. Свернула за угол – из-за одной двери доносились молодые голоса, они чему-то там смеялись, – решилась и потянула на себя створку. В небольшой комнатке с яркими лампами под потолком находились двое.

Парочка была действительно нестарой – он мыл руки у умывальника и рассказывал бородатый анекдот, она курила, на столе валялось несколько тюбиков тонального крема, круглая коробочка не самой дешевой пудры, кисточки, аппликаторы, помада – почти тот же набор, что и у меня, да и названия производителей знакомы.

– Простите, – я перевела дыхание, – простите, вы не подскажете, как мне найти старшего патологоанатома?

– Павла Леонтьича? – Женщина повернула ко мне круглое лицо с убранными под врачебную шапочку волосами. – Это по коридору направо, вторая дверь за поворотом.

У нее были очень красивые светлые глаза с как будто подкрашенными, но на самом деле просто очень черными и густыми ресницами.

– Спасибо, – я сделала было шаг назад, но тут в конце коридора послышался нарастающий стрекот колес, и краем глаза я увидела, как человек в белом халате катит мне навстречу нечто, покрытое сверху простыней. Я ойкнула и сама не поняла, как оказалась в кабинете.

– Да вы не бойтесь, – добродушно усмехнулся мне молодой человек, закрывая кран и с треском сдирая с рук резиновые перчатки. – Первый раз? Да? Не бойтесь, я сейчас вас провожу.

– А можно… мне… воды? – слабо спросила я, увидев краем глаза, как женщина загасила сигарету, отвинтила у бутылки с минералкой пробку и попридержала ее, выпуская газ.

– Пожалуйста…

Я взяла протянутую мне чашку с лопающимися на поверхности воды пузырьками и сделала несколько судорожных глотков.

– Может, бутербродик? – радушно предложила женщина. Сама она уже подносила к губам тонкий кусок белого хлеба с уложенным сверху кружочком колбасы.

Я содрогнулась и, ища, куда бы присесть на минутку, примостилась на табурете возле стола, на котором, наверное, хранились какие-то медицинские приборы – какое-то неровное возвышение было аккуратно прикрыто марлей.

– Осторожно! – предупредил молодой человек, но было поздно: я неловко подняла руку, чтобы утереть со лба холодный пот, и нечаянно зацепила рукавом легкую ткань; она с готовностью поползла за моей рукой, и в нескольких сантиметрах от себя я увидела бледное лицо.

Это был мужчина лет пятидесяти, он лежал на том самом столе, покрытый марлей, и уже при всем желании никак не мог реагировать на мое присутствие.

К чести для себя, я не завизжала и не упала в обморок. Только осторожненько так поднялась со своего места и тихо-тихо отошла к противоположной стене.

– Приятно посмотреть, правда? – тоном художника, только что закончившего работу над сложнейшим полотном, спросил меня молодой человек.

Он приблизился к покойному и еще больше приспустил с него марлю, демонстрируя мне хорошую работу:

– Вот. Двенадцать ударов топором по голове! А ведь теперь ни за что не скажешь. Три часа мы с ним возились. Сначала череп восстанавливали, буквально по фрагментам. Потом Люда, – парень кивнул на невозмутимо жующую напарницу, – сняла так аккуратненько кожу с других участков, обшила ею лицо покойного, ну, затем эти кусочки надо было соединить между собой. Ну, дальше ясно: грим, побольше пудры – и вот, теперь хоть на выставку!

Я внимательно посмотрела на молодого человека: нет, он не бравировал, парень действительно гордился своей работой. Что ж, у каждого своя гордость за профессию…

– Я… а… вы проводите меня, пожалуйста!

– Да-да, пойдемте.

Он осторожно накинул на лицо покойного белую материю и, не оглядываясь, быстро пошел впереди меня к выходу.

Я поспешила за ним, с удивлением ощущая, что страх начинает меня покидать. Беспокоило другое: куда исчез Антошка?

Очень скоро мы остановились у двери, выглядевшей посолиднее других. «Неунывайко П.Л., старший патологоанатом», – прочитала я на латунной табличке и порадовалась про себя, что в морге начальствует человек с такой оптимистической фамилией.

– Павел Леонтьич, тут девушка к вам… можно? – просунул голову за дверь мой провожатый. И, как видно, получив утвердительный ответ, сделал приглашающий жест.

За заваленным разнокалиберными бумагами столом сидел моложавый еще человек с остренькой клинообразной бородкой и очень светлыми, слегка навыкате глазами. Он оторвался от разлинованного вручную листа, который до того заполнял быстрым почерком, и посмотрел на меня сухо, но без недоброжелательности.

– Если вы по поводу опознания, то вам в прозекторскую, – сказал он и вновь склонился к бумаге.

Я торопливо порылась в своей сумке.

– Нет, я… вы простите, что без предупреждения, просто готовлю срочный материал… Я журналистка, к вам по заданию редакции, а удостоверение – вот.

Нащупав наконец в сумке твердые корочки редакционного документа, я сунула его под нос заведующему.

Павел Леонтьевич почему-то несказанно обрадовался. Он отвел мою руку, даже не взглянув на удостоверение, и поднялся из-за стола, одновременно с вежливостью указав мне на стоявший боком к его столу стул с отколотой спинкой:

– Из газеты? Это по поводу моей диссертации?

– Н-нет… Какой диссертации?

Неунывайко сразу приуныл и, казалось, тут же потерял ко мне интерес. Он сел обратно на свое место и нехотя буркнул, уставившись в сторону:

– «Влияние локального резонансного вибрационного воздействия на биомеханические параметры и некоторые физиологические показатели человека».

Я подумала и спросила:

– А?

Патологоанатом безнадежно махнул рукой:

– Ладно, это все неинтересно… Тем более что вы пришли не по этому поводу. А жаль, тема очень интересная, только половина наших сограждан не понимает всей ее важности. А другая половина понимает, но не выговорит название…

«Это уж точно», – согласилась я про себя и бодренько взяла разговор в свои руки:

– Я из газеты, провожу журналистское расследование о том, как у вас… простите, как из вашего морга похитили труп восьмидесятилетней Руфины Нехорошевой. К нам в редакцию обратился ее сын Илья, тема представилась интересной и важной, и наш главный редактор…

– А, так вы вот о чем, – еще больше поскучнел мой собеседник. Он тяжело вздохнул и нервно застучал по листу концом карандаша: – Охотники за сенсацией, мать вашу… Да ничего я не могу сказать вам нового, все уже сто раз говорено! И дети покойной меня допрашивали, и милиция приезжала, теперь вот, значит, журналисты…

Это недовольство давно уже было мне знакомо, и постепенно я обрела прежнюю уверенность в себе:

– Павел Леонтьевич! Вы напрасно видите во мне охотницу за жареными фактами, честное слово! Будь это так, я бы явилась сюда с фотоаппаратом, отщелкала бы ваших покойников – полную пленку, потом вас подловила бы, а под снимками – заголовок на целый разворот: «Заведующий моргом торгует трупами наших земляков!» Вот вам и сенсация, и никакого расследования…

– Что-что?! Кто кем торгует?!

Патологоанатом взвился со своего места и навис надо мной с таким взбешенным видом, что, помедли я секунду – и холодильники этого здания пополнились бы еще одним экземпляром в виде упругого тела мало пожившей рыжей корреспондентки.

– Я говорю – написала бы, что вы торгуете телами, если бы захотела, – сказала я, стараясь не дрогнуть. – Но не написала же! Напротив, пришла узнать все, выслушать вас, поговорить… А вообще, Павел Леонтьевич, – добавила я уже вкрадчивым тоном, – вам повезло, что об этой истории не пронюхали другие корреспонденты, особенно из «желтой» прессы. Вот они-то скоро не только в трупоторговле – в людоедстве вас обвинят и не поморщатся!

– Да какая трупоторговля, что ты мелешь?!

Я пропустила мимо ушей его бесцеремонное «ты» и усилила нажим:

– Так что выбор у вас невелик: либо рассказать мне, как было дело, причем со всеми подробностями, либо ждите нашествия телекамер…

– Не пугай меня!

Заведующий моргом явно струсил – это было забавно.

Я раскованно уселась на стул, положила ногу на ногу и пристроила на колене свой репортерский блокнот:

– Начнем с самого начала. Как давно вы работаете с покойниками?

С некоторым опозданием я сообразила, что мой вопрос был сформулирован не слишком удачно. Но Павел Леонтьевич потрепал сам себя за кадык под остренькой бородкой и все-таки поддался на мой шантаж. Рассказ патологоанатома, к моему удивлению, содержал в себе даже некоторые лирические детали.

…Когда двадцать лет тому назад молодые студенты мединститута проходили медицинскую практику, их повели к судмедэкспертам. Второкурснику Павлу Неунывайко тогда почему-то запала в голову оброненная одним из них философская фраза. «Каждый цивилизованный человек, – сказал судмедэксперт, – должен приходить в морг хотя бы один раз в пять лет». Умудренный опытом наставник был прав в том смысле, что в ежедневной суете истинные человеческие ценности часто заволакиваются туманом обыденности, а встреча со смертью многое расставляет на свои места. Позже, когда выпускнику медицинского вуза Неунывайко предложили неплохо по тем временам оплачиваемую должность в городском морге, Павел даже решил, что ему повезло. Ему мнилось, что от предрассудков, связанных со словами «морг» и «покойник», он свободен – трусом Павел Неунывайко себя не считал. Но оставаться в морге на ночные дежурства было вначале все-таки жутковато. Свою первую ночь Павел Леонтьевич запомнил особенно хорошо.

– Я засел в маленькой комнате напротив анатомички и постарался заснуть, – говорил он. – Стыдно признаться, но мне, как бабе, приснился тогда стандартный кошмар: как по всему зданию вырубили свет и возле моей кушетки кругами расхаживает что-то темное, страшное… На окнах – решетки. Деться некуда. И все, что остается – сидеть и ждать развязки, глядя, как это темное сужает свои круги…

В ту ночь Неунывайко проснулся в классическом холодном поту – и вдруг понял, что света в здании действительно нет! Он вскочил, роняя стулья, и заметался по комнатке в поисках спичек или зажигалки – ничего не нащупал, наткнулся на все те же решетки, чуть не закричал… Была зимняя ночь, за окном выла вьюга, добавляя ужаса и без того кошмарным ощущениям. Наконец Павел сумел взять себя в руки, нашарил дверь, выглянул в коридор – и увидел ту же темноту; через минуту возникло чувство, что дверь в прозекторскую приотворена, хотя начинающий патологоанатом точно помнил, что закрывал ее… Павел резко захлопнул дверь, сначала глупо держал ее обеими руками, потом навалился спиной, наконец забаррикадировал столом и стулом и до утра просидел на кушетке с ногами, ни на минуту не смыкая глаз.

– Сейчас смешно, конечно, об этом вспоминать, – говорил Неунывайко, – а тогда я и вправду чуть не поседел. Но потом решил: что бы тут со мной ни происходило, выдержу ровно год – испытаю характер. Действительно, проработал год. И знаешь – втянулся… Судебная медицина вроде бы считается не слишком выгодной – по заработкам. Да и с точки зрения эстетики тут тоже, конечно, приятного мало… Но в плане научных исследований – как раз то, что нужно. Это для меня, да и для многих, кто работает здесь, и есть самое важное. Хотя обыватели почему-то думают, что в морг идут работать исключительно отпетые циники. Ничего подобного! Нет, ну встречаются, конечно, уроды – так они везде бывают.

– Что вы имеете в виду? – встрепенулась я.

– Ну, всякие такие случаи…

– Какие?

– Господи, надоела! Ну вот, было как-то нашумевшее дело в одном из московских моргов, скандал даже до министерства дошел. Два санитара-отморозка во время ночного дежурства решили устроить гонки «Формулы-1»: рассадили зрителей-мертвецов на трибуны-каталки, взяли еще двух усопших – гонщиков, положили каждого на каталку – болид, а сами стали пламенными моторами. Так и катались до утра. Утром оба были уволены. Скандал был памятный… Но это редкий случай, практически уникальный. В основном у нас работают искренне преданные медицине люди.