Текст книги "Любимые дети, или Моя чужая семья"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

6. Кит

Иногда мать умеет довести меня до бешенства. Кудахтала надо мной, словно я умру, если она каждую секунду не будет спускать с меня глаз. Да, после пожара я едва не откинул копыта, и это давало ей право из кожи вон лезть, чтобы меня спасти, но меня это ужасно доставало. Так что, когда я пришел с пляжа домой, а ее не оказалось, я только обрадовался. Даже через пару часов, когда я согрел на ужин макароны с сыром и съел их перед телевизором, где повторяли «Симпсонов», я ничуть не волновался. Мне это было по душе.

«Симпсоны» все еще шли, когда я услышал шаги на крыльце. В дверь постучали. Я открыл и увидел двоих парней. Один был по другую сторону нашей решетчатой двери, другой, с камерой, держался поодаль.

– Кит? – спросил тот, кто был ближе ко мне. – Сегодня Мэгги Локвуд выпустили из тюрьмы. Что можешь сказать как одна из жертв пожара? Что чувствуешь?

Я не сразу понял, что происходит. Репортеры!

– Пошли к дьяволу!

Я хлопнул дверью перед их носом и обошел трейлер, опуская жалюзи. Словно мне это нужно! Где мать? Она бы открыла дверь и велела бы этим ублюдкам сброситься с причала.

Когда «Симпсоны» закончились, начались новости. Я никогда их не смотрел, но сейчас хотел убедиться, что они ничего не скажут обо мне.

– Ты заслужила это, сука! – крикнул я в телевизор.

Я еще немного посмотрел новости, взглянул на часы на плите, которые было видно с дивана. Почти половина восьмого. Где мать? Возможно, она говорила мне, что куда-то поехала с Дон или еще что-то, а я забыл. Я не очень прислушивался к тому, что она говорила. Но к восьми, в это время она всегда помогала мне с физиотерапевтическими упражнениями, ее по-прежнему не было дома, и я разволновался – не то слово. Взбесился. Я взбесился, что она не оставила записки или чего-то такого. Она знала, что я слушаю ее вполуха, и, если не собиралась прийти в восемь, должна была оставить записку, или сообщение на сотовом, или что-то в этом роде.

Я сел в гостиной и позвонил на ее сотовый. Несколько звонков, после чего сотовый переключился на голосовую почту.

– Уже восемь, – сказал я. – Где ты?

Потом я позвонил Лорел, узнать, не сказала ли ма чего-то Энди. Признак полного отчаяния: я звоню Лорел. Поговорив с ней, я позвонил Дон. На звонок ответил Фрэнки и попытался поболтать со мной.

– Позовите Дон, – перебил я. Не понимаю, что Дон нашла в этом франте.

Когда я сказал, что ма нет дома, она встревожилась. Она ни о чем не договаривалась с матерью, да у той и не было подруг. Совсем. Все эти годы ее лучшей подругой была Лорел, а последний год мать сидела со мной, так что почти никуда не выходила. Дон сказала, что не говорила с матерью с позавчерашнего дня в «Яванском кофе», где обе работали.

Я пытался сделать упражнения сам. Вынул эластичные ленты. Мы с матерью поочередно тянули за них, чтобы работали все мышцы рук и шрамы не стянули кожу. Я обернул ленты вокруг ножки самого тяжелого стула, но каждый раз, когда тянул за ленту, стул сдвигался. Мать всегда старалась меня ободрить.

«Ты можешь это сделать. Тебе полезно. Продолжай».

Я ненавидел ее трескотню. Но без нее у меня что-то плохо получалось.

Я сел, как полагалось, широко расставив ноги, и взял красную ленту левой рукой. Потянул. Откинулся, и чертов стул грохнулся мне на щиколотку.

– Черт бы все это побрал!

Я умудрился столкнуть стул с ноги. Бросил ленту на пол, встал и снова схватился за сотовый.

– Где тебя носит? – заорал я и сунул телефон в карман. Пропади пропадом эти упражнения. Мало мне руки, так еще и нога меня убивает.

Я принял перкосет, хотя до очередного приема было еще часа два, вышел и торопливо сбежал по ступенькам крыльца к машине. Вдруг репортеры еще торчат здесь.

Энди сказал, что мать пошла в магазин. Не то чтобы у Энди была хоть какая-то память, но нужно было откуда-то начинать. Поверить не могу, что мы с Энди в одном классе, хотя он туп, как тыква. Но какая разница? Школа – пустая трата времени. Мать все время приставала с вопросами, что я хочу делать, когда закончу школу. До пожара я не знал, как отвечать, а теперь мои шансы снизились на тысячу процентов. Все в школе толковали насчет колледжей, о том, как они в этом году собираются посетить выбранные, и, поскольку многие были бедны, как мы, о том, что собираются брать кредит или попытаются получить стипендию, и бла-бла-бла, и все такое дерьмо.

Мой психотерапевт сказал, что, если мои оценки повысятся, я тоже смогу получить стипендию, но все время, пока говорил, смотрел в мой правый глаз, чтобы не видеть левой стороны лица. Не хотел, чтобы его поймали за тем, что он глазеет на урода. Притворялся, что беседует с нормальным парнем.

«Ну, конечно, приятель», – думал я. Когда я закончу старшую школу, последнее, что я захочу, – оказаться в очередной школе. С очередными детишками, сверлящими меня взглядами. Я не потрудился сказать ему, что, если поступлю в колледж, стипендия мне не нужна. У меня есть образовательный фонд.

Повинность, выплаченная Маркусом Локвудом после смерти Джейми Локвуда, моего настоящего отца. Я мог использовать эти деньги только на колледж, но если никуда не поступлю, то получу их, когда исполнится двадцать пять. Двадцать пять! И что мне делать до того?

Потом я направился к «Фуд Лайон» в Хэмпстеде, где мать обычно покупала продукты. И проверил обочины в поисках ее машины. Было темно, так что пришлось подсвечивать себе фонариком. И я думал: «Это так глупо». Такая гребаная драма! Да что я, оказался в поганом фильме или как?

Но я все время возвращался к тому факту, что она не могла просто не вернуться. Я звонил ей раз пятнадцать. Может, у нее батарейка села, но могла бы где-то найти телефон и позвонить.

На парковке магазина ее машины не было. Тогда я вернулся на остров и проверил парковки в «Яванском кофе» и ресторанах, и во всех местах, о которых подумал. Потому что не мог понять, что делать дальше. Может, позвонить в полицию? Но это казалось еще театральнее.

Наконец, я приехал домой, сел за компьютер и вошел в Интернет. У нас не было высокоскоростного Интернета, но почти каждый раз мне удавалось подключиться к чужому wi-fi…

Я сделал то, что обычно делал в Интернете. Набрал в Гугле слова вроде «самоубийство», «ожоги», «остракизм», «скорбь» и тому подобное дерьмо. Иногда я входил на порносайты, но это выглядело так жалко. Мне не хотелось думать о том, что эти сайты – возможно, единственные места, куда я смогу заходить всю оставшуюся жизнь Мне больше нравилось читать о том, что чувствуют жертвы ожогов. Вроде меня. Большинство были старше. Некоторых оставили мужья и жены. Их супруги говорили, что не могут вынести стресса, но, бьюсь об заклад, это было больше похоже на стыд иметь партнера, выглядевшего чудовищем.

Большинство жертв огня принимали антидепрессанты. Как и я. Если бы не принимал, меня давно бы не было на свете. Я все еще подумывал о самоубийстве, но все же не так часто, как раньше. Тогда я думал о том, как это сделать. Раздобыть пистолет. Повеситься. Отравиться лекарствами. Но каждый раз, когда представлял, как мать найдет меня мертвым, я начинал плакать. Жалкое зрелище. В этом году я превратился в плаксу. Потом я стал принимать золофт, и желания умереть больше не возникало. Но я до сих пор не был уверен, хочу ли жить. Мать волновалась, потому что слышала, как часто дети, сидящие на антидепрессантах, кончают с собой. Я подумал, что это интересно, и стал обращать внимание на то, как себя чувствую. По правде говоря, я хотел, чтобы золофт подтолкнул меня к краю. Дал мне мужество сделать это. Я стал думать, что мог бы повеситься на дереве у полицейского участка. И сделал бы это ночью, чтобы никто меня не увидел, пока не станет слишком поздно, а потом копы первыми найдут меня и снимут, прежде чем мать увидит меня таким. Но, сидя на золофте, я стал терять энергию. И грусть сменилась раздражением. Мне, скорее, хотелось повесить некоторых людей, чем повеситься самому. Поэтому я желал увидеть мертвой Мэгги Локвуд. Не себя.

Я все еще прочесывал Сеть, когда около полуночи зазвонил телефон. Судя по номеру, звонили из дома Локвудов. Я несколько секунд смотрел на номер, боясь, что это звонит Мэгги, хочет сказать, что она волнуется или что-то в этом роде. Но на четвертом звонке я подумал, что это может быть Лорел и она знает, где сейчас мать. Поэтому я поднял трубку.

– Твоя ма добралась до дома? – спросила Лорел.

– Нет. Не знаю, где она. Дон тоже не знает.

Лорел помолчала.

– Пытался звонить остальным ее друзьям?

Я не хотел говорить, что других друзей не было.

– Никто не знает, где она.

– Кит, тебе следует позвонить в полицию. Или, если хочешь, я позвоню сама.

– Нет.

Не нужно, чтобы Лорел Локвуд делала что-то для меня.

– Может, сам позвонишь? Пожалуйста. Я волнуюсь.

– Позвоню.

Она словно разрешала мне погрузиться в киношную драму. Вроде как не я один принимал это близко к сердцу.

– Дай мне знать, что скажут, Кит, – попросила она. – Хочешь, я приеду и останусь с тобой?

Ну да. Как раз то, что мне нужно.

– Нет, я в порядке. Сейчас отключусь, чтобы вызвать полицию.

Через полчаса после моего звонка пришел коп. Должно быть, в Серф-Сити была спокойная ночь.

– Привет, Кит, – начал он. – Я – офицер Прайор.

Я не помнил такого имени. Он был стар и вроде как знал меня. Впрочем, все знали, кто я. Самая искалеченная, но выжившая жертва пожара. Мои претензии на славу.

– Ничего, если я войду? – спросил он.

Мы сели на кухне. Он снял шляпу, оставившую красную канавку на лбу и висках. И сказал мне, что знал мою мать по «Яванскому кофе». Приятная дама. Как я думаю, куда она девалась?

– Если бы я знал, не позвонил бы вам.

Он задал весьма ожидаемые вопросы относительно ее описания, хотя знал ее лично. Я сказал, что она была на пару дюймов ниже меня. Короткие светлые волосы. Загар. У нее кожа, которая темнеет, если она хотя бы пройдет от трейлера к машине. По мне, так она всю свою жизнь выглядела совершенно одинаково. Никогда не меняла прическу или манеру одеваться. Никогда НИЧЕГО не меняла. И эта мысль сводила меня с ума. Заставляла понять, насколько все серьезно.

– Она по вечерам всегда дома, делает со мной упражнения, – пояснил я. – Мою физиотерапию. И всегда готовит ужин, если только не работает. А сегодня она не работала. Не вижу во всем этом никакого смысла.

Коп все записал в блокнот. У него толстые руки и кольцо на безымянном пальце.

– Она чем-то болела? – спросил он.

– Нет, если не считать артритных коленок. Она стонала, как старушка, когда вместе со мной опускалась на пол, чтобы делать упражнения.

– Никаких приступов? Диабет? Проблемы с сердцем?

– Нет.

– Она принимала лекарства?

Я не мог вспомнить, когда мать пила лекарства, если не считать сиропа от кашля или витаминов.

– Нет.

– Как насчет проблем с душевными болезнями? Для нее и для тебя выдался тяжелый год, с этим пожаром. Не знаешь, у нее была депрессия?

– Не, – отмахнулся я, но на самом деле откуда мне знать? Я не слишком задумывался над тем, каким был этот год для нее. – Она не такого типа женщина.

– Что это означает?

– Сами знаете. Она – твердый орешек. Если бы она участвовала в шоу «Последний герой», наверняка бы победила.

– Некоторые из этих твердых орешков внутри мягче сливочного крема.

– Только не моя мать.

– Ты звонил ее подругам?

– Дон Рейнолдс и Лорел Локвуд.

При упоминании фамилии Локвуд он вскинул брови. Возможно, потому, что Мэгги вышла из тюрьмы.

Я объяснил, что Энди заболел и оставался в нашем трейлере, пока Лорел ездила за Мэгги. Ма сказала ему, что едет в магазин, и не вернулась.

– В какой магазин она могла поехать?

– Полагаю, в «Фуд Лайон» в Хэмпстеде. То есть я думаю, что она поехала за продуктами. Не знаю, куда еще она могла деваться.

Он все еще смотрел в блокнот, хотя ничего не записывал, и я понял, что больше он не может смотреть на мою физиономию.

– Не можешь назвать имена других ее подруг?

– У нее их было немного.

Я не хотел, чтобы она выглядела жалко, так что назвал несколько леди, с которыми она состояла в книжном клубе.

– В какую церковь она ходит?

– Ни в какую.

– Как насчет мужчин? Она с кем-то встречается?

– Нет.

Мать ни с кем не встречалась. Я не мог даже представить такого. Не мог даже представить, что она была настолько близка с Джейми Локвудом, чтобы забеременеть мной.

– Уверен? Ты когда-нибудь подозревал, что она….

– Нет, поверьте. Особенно в этом году. Ее кавалером был я. Она сделала меня своей круглосуточной работой.

– А ты из-за этого злишься? – спросил коп. – У тебя рассерженный голос.

– Не злюсь. Просто… я не хочу, чтобы меня нянчили.

Я заметил, что он смотрит в гостиную, где на полу все еще валялся стул, упавший мне на ногу. Я понял, что он мог заподозрить МЕНЯ. В нечестной игре… В чем угодно. Что я был зол на нее и, возможно, убил или покалечил.

Это взбесило меня еще больше.

– Ты не смотрел, может, что-то пропало?

– То есть вы думаете, что кто-то вломился сюда и украл что-то, а она их поймала и….

– Это всего лишь обычный вопрос, – перебил он. – У нее был чемодан?

Я не знал ответа.

– Она никогда никуда не ездила.

– Но у всех ведь есть чемоданы.

Собственно говоря, у меня чемодана не было. Но, полагаю, мать проводила со мной в больнице столько времени, что чемодан у нее был.

– Можем мы заглянуть в ее комнату? – спросил он.

– Конечно.

Я старался говорить приветливее, особенно потому, что он действительно мог меня заподозрить.

Нам пришлось пройти через гостиную, и он вынул камеру и снял опрокинутый стул.

– Я пытался делать упражнения, – сказал я, потянувшись к эластичной ленте, которую бросил на диван.

– Оставь это здесь, – велел он.

Я уронил руку, и он сделал снимок ленты.

– Как я сказал, она всегда помогала мне делать упражнения. Так что я привязал ленту к ножке стула, а когда потянул, стул упал.

– Угу.

Мы пришли в комнату матери, маленькую и чистую. Постель была застелена. Моя мать – одна из тех, кто застилает постель в ту же минуту, как встает. Она пыталась заставить и меня делать то же самое, но давно сдалась.

Коп встал в дверях и огляделся. Мать заметила бы, что я передвинул расческу с одной стороны полки на другую. Но в ее комнате я совершенно растерялся. Потому что никогда сюда не заходил. Не было причины.

Офицер Прайор открыл дверцу шкафа.

– Тебе не кажется, что одежды стало меньше?

– Понятия не имею. Я никогда…. не обращаю внимания на одежду.

Он вошел в ванную.

– Щетка на месте. У нее было несколько щеток?

– Не знаю.

С чего бы ей иметь несколько щеток?

– Я не вижу косметички, – заметил он.

Косметичка?

– Она почти не красится.

– Как насчет фена? У нее был фен?

– Нет. Волосы слишком короткие.

Он сделал несколько снимков, потом вернулся в ее спальню и стал открывать ящики комода.

– Тут немного вещей. Большинство женщин, особенно когда живут в маленьком пространстве, так забивают ящики, что с трудом открывают их.

Мне было неприятно, что я позволяю этому типу рыться в маминых вещах. Даже в нижнем белье, во имя всего святого!

Наверное, я слишком бурно реагирую. Тем более что мать вот-вот войдет и скажет:

– Что ты делаешь? Я же говорила, что сегодня буду поздно.

– Я нигде не вижу чемодана.

Он по-прежнему шарил в комоде, словно надеялся найти там чемодан.

– Может, она говорила, что уедет на ночь, а я забыл?

Хотя куда она могла поехать?

Он направился к гостиной. Я пошел за ним. Он постоянно оглядывался и, очевидно, все подмечал.

– Тебе сколько? Восемнадцать?

– Да, – кивнул я, хотя до восемнадцати мне не хватало нескольких месяцев.

– Значит, она не бросила несовершеннолетнего.

Он стоял между кухней и гостиной, с руками, сложенными на груди. И смотрел на диван. На красную эластичную ленту. Вообразил, что я пытался удушить ее или что?

– Похоже, она ушла по собственной воле. Раз чемодана нет….

– Говорю, я даже не уверен, был ли он у нее.

И она не покинула бы меня! Неужели стоит огреть его по голове, чтобы он все понял?

– Слушай…

Он сунул руку в карман и вынул карточку.

– Возьми. Я пришлю кого-нибудь провести более тщательный обыск. Ничего не трогай. Договорились? И стул с пола не поднимай.

– Стул не имеет ничего общего с….

– Ничего не касайся, – повторил коп. – Сделай одолжение. А пока мы объявим ее машину в розыск. Пусть власти ее поищут. Мы заставим округ Пендер проверить парковку «Фуд Лайон». И все больницы.

– Я уже проверил парковку «Фуд Лайон».

– Проверил? Когда?

– Только что.

– Но мы все равно проверим. Попробуем получить распечатку ее телефонных звонков и поискать машину, но, скорее всего, она где-то с другом и забыла о времени, а также выключила сотовый. К тому времени, как сюда приедет офицер, она будет дома, живая и здоровая.

– Верно, – кивнул я, стараясь успокоиться. Я делаю из мухи слона.

Он сел в машину и поехал по главной дороге. Я глянул на то место рядом с моей машиной, где всегда стояла машина матери. И понял: что-то очень, очень неладно.

7. Энди

Я все еще был в постели, когда зазвонил мой сотовый. Кимми!

Я быстренько вскочил и побежал к письменному столу за телефоном.

– Привет, – сказал я, возможно, чересчур громко.

– Надеюсь, ты встал?

– Я встал, – улыбнулся я. Хотя она не могла меня видеть.

– Проверка.

Она проверяла меня каждое утро.

– Сегодня ты чувствуешь себя лучше?

Нужно было подумать. Я почти забыл, что вчера был болен.

– Это однодневный желудочный грипп.

Так его называла ма. Но сейчас все было в порядке.

– Позже я напишу тебе эсэмэску. Или ты напиши мне.

– О’кей!

Я отключился и пошел в ванную принять душ. Это было первым пунктом в моем расписании, но больше мне не приходилось заглядывать в него каждый раз. Я становился умнее.

Я встретил Кимми на празднике команды. Сначала мы просто дружили. Она была хорошенькой, но не как другие знакомые девчонки. Мы танцевали. Члены Специальной Олимпийской здорово танцуют. Мы играли в игры, ели пирожные и все такое. В следующий раз я увидел Кимми на тренировке по плаванию. Она пришла с матерью и отцом посмотреть, как плавает ее брат Мэтт. Ее мать была белой леди с желтыми волосами. А у отца волосы были каштановыми, как мои. После тренировки я и Кимми ушли в уголок и поговорили. Я старался стоять в двух шагах, что было трудно, потому что ноги были босыми. А она все придвигалась ближе. Но мне было все равно.

– Как получилось, что ты афроамериканка, а твои родители белые? – спросил я.

– Меня удочерили. Моя биологическая мать черная, а насчет отца не знаю, Говорят, он, возможно, был наполовину белый, наполовину японец, а может быть, индиец.

– Что значит «биологическая мать»?

– Женщина, которая меня родила. Как твоя мать – тебя.

Она кивнула в сторону ма, говорившей с моим тренером.

– А кто тогда эта леди?

Я показал на мать Кимми.

– Моя приемная мать. А мужчина – мой приемный отец.

– Как сложно.

Я улыбнулся, чтобы показать, что это совсем не плохо.

– Знаю.

Она улыбнулась в ответ.

Я много знал об индейцах. И она не должна была говорить «индеец». Нужно было сказать «коренной американец».

– Твой индеец – наполовину чероки?

– Не индеец. Индиец. Из страны Индии. Но никто точно не знает, откуда родом мой отец. Я такая, какая есть.

– Я тоже такой, какой есть.

– По-моему, ты красивый, – заверила она.

У меня сразу все встало. Такое иногда случалось. Я обернул полотенцем плавки, чтобы Кимми не видела, как они оттопыриваются. И начал думать, что, пожалуй, мне хочется быть для нее не только другом.

Теперь она почти единственное, о чем я могу думать.

Одевшись, я спустился вниз. В надежде, что Мэгги уже встала. Я так счастлив, что она дома!

Добравшись до нижней ступеньки, я увидел ма, которая разговаривала в гостиной с полицейским.

Нет, нет, нет! Только не это!

Я не знал, нужно ли снова бежать наверх или делать что-то еще. Выглядело это так: сначала я был героем. Потом перестал быть героем. Потом снова стал героем.

Поэтому и струсил. Я решил прокрасться в кухню, чтобы поесть хлопьев с молоком, но ма меня увидела.

– Энди, иди ко мне, милый.

Я не хотел поворачиваться, поэтому остался на месте, глядя на кухонную дверь.

– Все хорошо, Энди. Помнишь офицера Гейтса? Он просто хочет задать тебе несколько вопросов о мисс Саре.

Я повернулся. Очень медленно. Я узнал его. Он был ничего, славный. Но я уже ответил на триста вопросов о пожаре. Я знал, что прошел целый год, но устал от вопросов.

– Я ничего не знаю.

– Привет, Энди, – сказал офицер Гейтс. Я вдруг вспомнил, что его звали Флипом. Смешно.

– Иди сюда и садись, – велела ма.

Голос был строгий. Значит, придется это сделать. Я сел на диван рядом с ней, она положила руку мне на лоб.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Прекрасно.

– Вчера у него был желудочный вирус, – пояснила она офицеру Гейтсу, который сочувственно сморщился. – Хочешь сегодня снова остаться дома? Не стоит так уж перенапрягаться.

– Я в порядке. Мэгги уже встала?

– Еще нет. Послушай, Энди, я очень встревожена. Никто не видел мисс Сару с тех пор, как она вчера ушла.

– Может, Кит ее видел?

– Не видел, – покачала головой ма.

– Ты не можешь мне помочь, Энди? – спросил офицер Гейтс. У него были блокнот и ручка. У полицейских всегда есть блокноты и ручки.

– Я не хочу в тюрьму, – сказал я. Тюрьма – это маленькие комнатки с оконцами в дверях и злые мальчишки.

– Ты не пойдешь в тюрьму, – заверила ма. – Это все не имеет с тобой ничего общего.

Она и в тот раз не считала, что я попаду в тюрьму.

– Скажи точно, что вчера в трейлере говорила миссис Уэстон, – потребовал офицер.

Миссис Уэстон – это мисс Сара.

– Она пошла за покупками.

Я не был уверен насчет «точно». Но она говорила нечто подобное.

– Она сказала, когда вернется?

Но я в основном помнил Мега-воинов.

– Не думаю.

– Она не говорила, куда едет за покупками?

Я покачал головой.

– Она поехала за продуктами или в какой-то другой магазин?

– Может быть, за продуктами.

Может, нет. Мне следовало быть внимательнее.

Моя нога начала дергаться. Офицер Гейтс что-то записал в блокноте.

– Ты видел вчера Кита? – спросил он.

– У него дома?

– Да.

– Его не было.

– Совсем не было?

Я покачал головой. Я был уверен, что не видел там Кита.

– Что делала миссис Уэстон, пока ты был там?

– Не знаю. Она почти все время была в другой комнате. Я долго спал.

– Ты видел, чтобы она вообще что-то делала?

– Принесла мне содовую и крекеры.

Ма положила руку на мое колено, чтобы я перестал дергаться.

– Она говорила с кем-нибудь по телефону?

Я покачал головой.

– Ах да. Ма звонила.

Гейтс глянул на ма. Та кивнула:

– Я позвонила сказать ей, что не смогу приехать за Энди вовремя.

– Как она говорила?

– Раздраженно. И я ее не виню. Возможно, она хотела поехать за покупками и боялась оставлять Энди одного. Мы приехали на три часа позже, чем планировали.

– Помните, что она сказала?

Я был рад, что он задает вопросы ма, а не мне.

– Что-то вроде… «ты сказала, что будешь к половине второго». Как-то так. Я чувствовала себя ужасно. Она… последний год мы не были близки. И я знала, что требую у нее большого одолжения, когда просила присмотреть за Энди.

– Я вполне мог бы остаться дома один, – буркнул я.

– Она тебе показалась сердитой, Энди? – спросил офицер Гейтс.

– Нет.

– А после того, как поговорила с твоей мамой?

Я ждал, что он закончит вопрос. Он смотрел на меня как-то странно.

– Я хочу сказать, она казалась рассерженной? На что-то?

Я покачал головой:

– Она была счастлива.

– Счастлива? – хором спросили он и ма. Я рассмеялся.

– Счастлива, что Мэгги возвращается.

– Потому что Мэгги возвращается? – переспросила ма.

– Но ты же плакала вчера утром, потому что Мэгги возвращается, – пояснил я. – Она вроде как тоже из-за этого плакала.

– Она плакала? – уточнил офицер Гейтс.

– Не совсем.

Я знал, что, когда говоришь с полицией, нужно быть очень правдивым.

– Я не видел ее плачущей, но глаза были красные, как всегда, когда плачешь.

И вдруг я вспомнил коробку.

– Я вспомнил, что еще она делала.

– Что именно?

– Несла коробку с кастрюлей.

– Кастрюля была на коробке или в коробке?

– Нет. Картинка с кастрюлей. На коробке была картинка с кастрюлей.

Офицер Гейтс что-то записал. Потом погрыз ручку.

– Может, она собиралась вернуть купленную кастрюлю? – предположила ма. – И именно это имела в виду, когда сказала, что едет в магазин?

Офицер Гейтс кивнул:

– Возможно. Так где она обычно делает покупки?

– Ей нравился «Уол-Март» в Джексонвилле. Но вполне возможно, что это любой другой магазин. Только не могу представить, чтобы она оставила Энди так надолго.

И тут я услышал визг тормозов в конце нашей улицы. Я подскочил.

– Ма! Автобус!

Она глянула на часы:

– О нет! Теперь ты опоздаешь.

Она взяла меня за руку.

– Думаю, пока что мы закончили, не так ли? – Она глянула на офицера Гейтса.

– Пока что, – согласился он, захлопнув маленький блокнот.

– Пойди поешь.

Ма отпустила меня.

– Потом я отвезу тебя в школу.

Я побежал на кухню и сунул в тостер кусок хлеба с корицей. Не мог дождаться, когда скажу Кимми, что опоздал в школу, и даже не по своей вине.