Текст книги "Ребенок на заказ, или Признания акушерки"

Автор книги: Диана Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

3
Эмерсон

Старенькая машина Ноэль стояла около ее дома, и я пристроилась сзади. В гаснущем вечернем свете я могла разглядеть стикеры, которыми эта развалюшка была облеплена сзади: «Сосуществуй», «Нет тропических лесов – нет морепродуктов», «Даешь тофу», «Верните акушерок!» Все увлечения Ноэль, а их у нее было много, красовались там напоказ всему миру. Когда парни тормозили вслед за ней у светофоров, они складывали пальцы пистолетом, а она в ответ приветствовала их, выставляя средний палец. В этом была она вся.

Примерно год назад она бросила акушерство, сосредоточившись на детской программе, хотя это означало, что ей пришлось жить на сбережения. В то время в нашем районе сокращали акушерок, и она решила, что пришло время уходить. Для Ноэль это было все равно, что отрубить себе правую руку. Не хватило бы и десяти жизней, чтобы осуществить все, что она хотела сделать. Иначе она не могла бы изменить мир на свой лад.

Тед и я перестали взимать с нее плату за дом, хотя, учитывая неблагополучную экономическую ситуацию и дополнительные расходы в связи с открытием кафе, у нас не хватало на то, чтобы платить за обучение ребенка в колледже. Вскоре после нашей свадьбы Тед купил полуразвалившееся бунгало постройки сороковых годов. Мне это казалось безумной затеей, хотя продавец отдал нам его практически даром. Похоже было, что с сороковых годов никто о нем не заботился, разве что завалили двор сломанной микроволновкой, парой велосипедных шин, унитазом и другим барахлом. Однако Тед был риелтором, и он предугадал, что Сансет-Парк ожидает возрождение. И, в конечном счете, догадки его оправдались. Окружающая обстановка преображалась, хотя бунгало Ноэль по-прежнему имело жалкий вид. Конечно, унитаз и микроволновка исчезли, но кустарник был при последнем издыхании. Если бы она съехала, нам пришлось бы все капитально отремонтировать, но у нас к тому времени был неплохой доход, так что позволить ей жить там и оплачивать только удобства было для нас не слишком обременительно.

Вначале Тед был не в восторге от идеи «бесплатного проживания Ноэль». Он вкладывал деньги в мое кафе, и нам приходилось туго. Я давно хотела открыть кафе. Я воображала, как люди будут выстраиваться в очередь, чтобы отведать изделия моей кухни. Хорошо, что теперь оно уже себя оправдывало. У меня появилась своя клиентура в городе, а в туристский сезон мне даже приходилось нанимать дополнительный обслуживающий персонал. Так что Тед смирился и с кафе, и с бесплатным существованием Ноэль в нашей собственности.

С поросшей травой дорожки я могла видеть уголок заднего двора, где Ноэль развела сад. Она обращала мало внимания на дом, но еще несколько лет назад удивила нас, устроив небольшое чудо в виде сада в углу двора. Это стало одним из ее увлечений. Она специально изучала растения, так что у нее круглый год что-нибудь цвело. Один ее друг, скульптор, создал в центре сада купальню для птиц, походившую на музейный экспонат. Это была обычная купальня, но рядом с ней стояла маленькая фигурка босой девочки, которая поднималась на пальчиках, чтобы дотянуться до воды. Ее платье и волосы развевались, словно на ветру. Об этой купальне стало известно. Несколько репортеров хотели ее сфотографировать и написать статьи о скульпторе, но Ноэль не позволила. Она боялась, что кто-нибудь украдет фигурку. Ноэль была готова расстаться со всем, что у нее было, чтобы кому-то помочь. Но она не желала, чтобы кто-нибудь забирался к ней в сад. Она поливала, подстригала и всячески обхаживала этот клочок земли и заботилась о нем, как другие женщины заботятся о мужьях и детях.

Стены бунгало были облезлые, светло-синие, как колени изношенных джинсов, и на фоне заката цвет их казался каким-то нездоровым. Когда я подошла к парадной двери, то увидела, что из почтового ящика торчит пара конвертов, и хотя было тепло, у меня по спине пробежал холодок. Что-то здесь не так. Ноэль накануне должна была прийти к ужину и принести материал для Дженни, шившей одеяла для программы помощи детям. Обычно Ноэль такое не забывала. Меня беспокоило, что она не отвечала на мои звонки и письма. Вчера вечером я написала ей: «Мы садимся ужинать. Я грею для тебя тарелку». Потом я написала: «Беспокоюсь. Я думала, ты приедешь, но, наверно, что-то не поняла. Дай мне знать, все ли в порядке». И наконец, сегодня утром: «Ноэль? От тебя нет ответа. Все нормально? Люблю тебя». Она не ответила, и теперь, поднимаясь по ступенькам крыльца, я не могла избавиться от тревожного чувства.

Я позвонила и услышала сквозь тонкие оконные стекла, как внутри раздался звонок. Я постучала, толкнула дверь, но она оказалась заперта. У меня где-то был ключ от дома, но я не подумала взять его с собой.

Я спустилась со ступенек и, обойдя дом, подошла к задней двери. Внутри горел свет, и я толкнула дверь. И здесь заперто. Через ближайшее к двери окно я увидела на старом кухонном столе сумку Ноэль. Она никогда не выходила из дома без нее. Это была огромная, бесформенная красновато-коричневая кожаная сумка на ремне, в которую можно было запихнуть все на свете. Я помнила, как Ноэль доставала из нее игрушки для Дженни, когда та была маленькая, так давно была у нее эта сумка. Ноэль была неразлучна с ней. Рыжеватые волосы и такая же сумка. Если сумка дома, Ноэль тоже дома.

Я постучала в окно.

– Ноэль!

– Мисс Эмерсон?

Я обернулась и увидела приближавшуюся ко мне через двор девочку лет десяти. Быстро темнело, и только минуту спустя я разглядела у нее в руках кошку.

– Ты…? – Я взглянула на соседний дом. Там жила афроамериканская семья с тремя или четырьмя детьми. Я их всех встречала, но у меня была плохая память на имена.

– Я – Либби, – сказала девочка. – Вы ищете мисс Ноэль, а она вчера вечером неожиданно уехала.

Я с облегчением улыбнулась. Она уехала. Почему-то ее машина и сумка остались на месте, но я потом соображу. Либби поставила ногу на ступеньку, и свет упал на пеструю кошку у нее на руках. Я наклонилась поближе.

– Это Пэтч? – спросила я.

– Да, мэм. Мисс Ноэль просила меня взять ее на время к себе.

– Куда она уехала?

– Она не сказала. Мама говорит, нехорошо, что она мне не сказала. – Она погладила кошку по голове. – Я иногда ухаживаю за Пэтч, но всегда дома у мисс Ноэль. Поэтому мама думает, что на этот раз мисс Ноэль уехала надолго, как она это иногда делает, но нехорошо, что она не сказала, когда вернется, и не отвечает по мобильнику.

Что тут, черт возьми, происходит?

– У тебя есть ключ от дома, Либби? – спросила я.

– У меня нет, мэм, но я знаю, где она его держит. Только я одна знаю.

– Покажи мне, пожалуйста.

Либби провела меня по газону в маленький садик. Наши тени, длинные и тонкие, двигались впереди. Она подошла прямо к птичьей купальне и, наклонившись, подняла камешек у ног бронзовой девочки.

– Она всегда оставляет его под этим камнем, – прошептала Либби, протягивая мне ключ.

– Спасибо, – сказала я, и мы вернулись к двери. На ступеньках я остановилась. Внутри я найду разгадку, куда делась Ноэль. Что-то подскажет мне, почему она не взяла с собой свою огромную сумку. И машину. Тревожное чувство, уже испытанное мною раньше, охватило меня снова. Я повернулась к девочке.

– Иди домой, детка, – сказала я. – Возьми с собой Пэтч, пожалуйста. Я постараюсь разобраться в том, что происходит, и расскажу тебе, ладно?

– Хорошо. – Она медленно повернулась, как будто неуверенная, стоит ли доверять мне ключ. И потом пошла по двору к своему дому.

Ключ был в грязи, и я вытерла его о свою футболку – верный признак того, что мне все безразлично, кроме того, что происходит с Ноэль. Я открыла дверь и вошла в кухню.

– Ноэль?

Я заперла за собой дверь, чувствуя, что мной овладевает паранойя. Ее сумка лежала на столе, как груда кожи, а ключи от машины – на стойке между плитой и раковиной. Опрокинутые кошачьи миски для еды и воды лежали на посудном полотенце. Раковина была пустая и чистая. Кухня выглядела слишком опрятно. Ноэль умела привести все в беспорядок, просто пройдясь по комнате.

Я вошла в крошечную жилую комнату, мимо заставленных книжных полок и старого телевизора, который несколько лет назад отдали ей Тара и Сэм, когда купили себе новый с большим экраном. Мимо облезлой коричневой софы. Перед телевизором на полу, на картонных коробках, заполненных, очевидно, детскими вещами, лежали пара ходунков и три автомобильных сиденья. На стене над софой были фотографии Дженни и Грейс в рамках и черно-белая фотография матери Ноэль, стоявшей у калитки. Меня всегда трогали фотографии наших детей рядом с фотографией ее матери. Я знала, что Ноэль считала дочь Тары и мою своей семьей.

Я прошла мимо одной из двух спален, которая служила Ноэль кабинетом. Как и жилая комната, она была полна коробок и мешков, а на письменном столе, заваленном бумагами и книгами, я увидела… большую салатницу, полную латука и помидоров.

– Ноэль?

Тишина в доме пугала меня. Не поскользнулась ли Ноэль в душе? Но почему тогда она просила Либби позаботиться о Пэтч? Я подошла к спальне и сквозь открытую дверь увидела Ноэль. Она лежала на спине, скрестив руки на груди, тихо и спокойно, как будто медитируя. Но ее восковое лицо и ряд пузырьков из-под лекарств говорили мне совсем другое. У меня перехватило дыхание, и я не могла двинуться с места. Я ничего не понимала. Я отказывалась это воспринять. Невозможно, думала я, это невозможно?

– Ноэль?

Я сделала крошечный шажок в комнату, словно пробуя температуру воды. И тут реальность нахлынула на меня всей тяжестью, и я бросилась к Ноэль. Я схватила ее за плечо и встряхнула. Ее волосы, как живые, рассыпались по моей руке. Но это было единственное, что осталось в ней живого.

– Нет, нет, нет! – кричала я. – Ноэль, нет! Не делай этого, прошу тебя!

Я схватила пустой пузырек, но мой мозг не воспринимал слова на наклейке. Мне хотелось уничтожить этот пузырек. Я швырнула его на пол и упала на колени у кровати. Обеими руками я сжала холодную руку Ноэль.

– Ноэль, – прошептала я. – Почему?

Удивительно, сколько всего можно не заметить в момент душевного потрясения. Записка лежала на ночном столике прямо передо мной. Я потянулась через нее за мобильником, чтобы позвать на помощь. Мобильник Ноэль был всего лишь в нескольких дюймах от ее рук. Она могла бы позвонить мне или Таре. Могла бы сказать: «Я только что сделала глупость. Приезжайте и спасите меня». Но она не сделала этого. Она не желала, чтобы ее спасли.

Полицейские и сотрудники «Скорой помощи» заполнили комнату, поглотив все пространство и весь воздух. В моих глазах все слилось в голубовато-серое море. Я сидела на стуле, который кто-то принес из кухни, все еще держа Ноэль за руку. Служба «Скорой помощи» констатировала смерть, и мы дожидались приезда судебного медика. Я отвечала на вопросы, которыми меня забросала полиция. Я знала офицера Уиттекера. Он каждое утро заходил в мое кафе и всегда брал круассан с малиновым кремом и подогретый маффин с бананом и орехами. Я наливала ему самый крепкий кофе и наблюдала за тем, как он насыпал в кружку пять пакетиков сахара.

– Вы звонили мужу, мэм? – спросил он. Он всегда называл меня «мэм», сколько раз я ни просила его звать меня по имени. Он ходил по крошечной спальне, посматривая на еще одну фотографию матери Ноэль, трогая за корешок книгу в маленьком книжном шкафчике под окном, изучая подушечку для булавок на туалетном столике, как будто все это могло дать ему ответ, что здесь произошло.

– Да.

Я позвонила Теду еще до того, как кто-то приехал. Он показывал клиенту дом или квартиру, и мне пришлось оставить ему сообщение. Он его еще не получил. Если бы он его получил, то позвонил бы мне в ту же секунду, как только услышал бы мой голос, с трудом выговаривающий слова, словно у меня случился инсульт.

– Кто ее ближайшие родственники? – спросил он.

О нет! Я подумала о матери Ноэль. Теду придется позвонить ей вместо меня. Я не смогу. И Тара тоже не сможет.

– Ее мать, – прошептала я. – Ей за восемьдесят, и она очень… слаба. Она живет в доме престарелых в Шарлотте.

– А это вы видели? – Рукой в резиновой перчатке он поднял с ночного столика листок бумаги и подержал его передо мной, чтобы я могла прочитать.

«Эмерсон и Тара, простите меня. Пожалуйста, присматривайте за моим садом и проследите, чтобы за моей матерью был уход. Я люблю вас всех».

– О нет! – Я закрыла глаза. – О нет! – Записка превратила все в реальность. До этого мгновения мне удавалось не думать о слове «самоубийство». А теперь оно было передо мной, написанное гигантскими буквами в моем мозгу.

– Это ее почерк? – спросил Уиттекер.

Я полуоткрыла глаза, чтобы не видеть весь текст записки сразу. Падающие буквы могли бы кому-то показаться непонятными, но мне они были хорошо знакомы. Я кивнула.

– У нее не было депрессии, мэм? Вам что-нибудь известно?

– Нет, нет. Она любила свою работу. Она никогда бы… Может быть, она была больна и ничего нам не говорила? А не мог кто-то убить ее и представить это как самоубийство?

Я снова взглянула на записку. На пустые пузырьки. На этикетках была ее фамилия. Кто-то из бригады «Скорой помощи» заметил, что некоторые рецепты были датированы прошлым месяцем, а другие выписаны много лет назад. Неужели она копила эти лекарства?

– Она говорила что-нибудь о своем здоровье? – спросил Уиттекер. – О посещении врачей?

Я потерла лоб, стараясь напрячь свою память.

– Она однажды повредила себе спину в автомобильной катастрофе, но она годами не жаловалась на боль, – сказала я. Мы беспокоились, что одно время она принимала много лекарств, но это было давно. – Она сказала бы нам, если бы ей было плохо.

Уиттекер осторожно положил руку мне на плечо.

– Некоторые все держат в себе, мэм, – сказал он. – Даже самые близкие нам люди. Мы никогда не знаем их до конца.

Я взглянула в лицо Ноэль. Такое красивое, но как пустая скорлупка. Ее уже не было там, внутри, и я уже забыла ее улыбку. Все это лишено смысла, думала я. Ей еще так много хотелось сделать.

Надо позвонить Таре. Одной мне не справиться. Вместе мы сообразим, что делать. Мы разберемся в происшедшем. Вместе мы все про нее знали.Но передо мной лежало свидетельство – навсегда покинувшая нас подруга, – что на самом деле мы не знали ровно ничего.

4
Ноэль

Графство Робсон, Северная Каролина 1979

Она была ночной личностью. Как будто ей было мало дня, она не ложилась до раннего утра, читая или – втайне от матери – прогуливаясь, иногда лежа в гамаке, пытаясь сквозь кружево ветвей увидеть звезды. Она была такая все тринадцать лет своей жизни. Мать говорила ей, что она родилась ровно в полночь и поэтому путала день с ночью. Ноэль нравилось думать, что это потому, что в ней текла одна восьмая индейской крови. Она воображала, как индейцам приходилось бодрствовать ночами, остерегаясь врагов. По словам матери, в ней текла еще и голландская кровь и одна восьмая еврейской, и она любила шокировать своих одноклассников своей экзотической для Северной Каролины наследственностью. Но мать иногда кое-что выдумывала, и поэтому Ноэль научилась выбирать в ее рассказах те факты, в которые она желала верить.

Однажды поздно ночью она читала в постели «Властелина колец», когда она услышала быстрые шаги на гравии дорожки. Кто-то бежал по направлению к их дому, и она выключила свет, вглядываясь в темноту за открытым окном. Полная луна освещала лежащий на дорожке велосипед, словно заброшенный туда ветром.

– Акушерка? – закричал мужской голос, и Ноэль услышала стук в парадную дверь. – Акушерка?

Натянув шорты и заправив в них майку, Ноэль выбежала из спальни в обитую сосной комнату.

– Мама! – крикнула она, подбегая к двери спальни. – Мама! Вставай!

Ноэль зажгла свет на веранде и открыла дверь. Там стоял чернокожий парень с огромными испуганными глазами. Он занес кулак, словно снова собираясь застучать в дверь. Ноэль узнала его. Джеймс, как его там? Он был несколькими годами старше нее – может быть, ему было лет пятнадцать – и учился с ней в одной школе, хотя Ноэль не видела его там последний год. Он был тихий застенчивый парень, и однажды она услышала, как учительница говорила, что он может продолжить учиться и даже поступить в колледж. Такого нельзя было сказать о большинстве учеников ее школы, чернокожих или белых. Но когда он исчез, Ноэль перестала о нем думать. До настоящего момента.

– Позови мать! – Он был в страшном возбуждении и, казалось, готов был прорваться мимо нее в дом. – Она ведь у тебя акушерка, верно?

– Может быть, – уклончиво отвечала Ноэль. Предполагалось, что никто об этом не знал. Разумеется, знали все, но Ноэль не должна была заявлять об этом в открытую.

– Что значит «может быть»? – Джеймс толкнул ее в плечо, чуть не сбив с ног. Но она не испугалась. Боялся он, и боялся настолько, что даже толкнул ее.

– Убери от нее руки! – Ее мать вышла из спальни, натягивая халат. – Ты соображаешь, что делаешь? Закрой дверь, Ноэль! – Она сама хотела закрыть ее, но Ноэль крепко держалась за ручку.

– Он говорит, что ему нужна акушерка, – сказала она. Мать отпустила дверь и взглянула на парня.

– Вот как? – спросила она, словно не веря ему.

– Да, мэм.

Теперь он выглядел раскаивающимся, и Ноэль видела, что он дрожит от усилия быть вежливым, когда на самом деле ему хотелось кричать и умолять.

– Моя сестра. Она рожает, а у нас нет…

– Вы живете в доме на заливе?

Мать прищурилась, глядя куда-то вдаль, мимо него, как будто она могла разглядеть дом сквозь темный лес.

– Да, мэм, – сказал он. – Вы можете прийти сейчас?

– Наша машина сломалась, – сказала мать. – Ты вызвал службу спасения?

– У нас нет телефона.

– Твоя мать с ней?

– Никого с ней нет! – Он топнул ногой, как нетерпеливый ребенок. – Прошу вас, мэм. Пожалуйста, придите!

Мать повернулась к Ноэль.

– Вызови службу спасения, пока я одеваюсь. И ты пойдешь со мной. Ты мне можешь понадобиться.

Раньше она никогда не брала с собой Ноэль, когда уходила по вызову. Но сегодня ситуация была совсем другая. Впервые в два часа утра в дверь постучал сосед. Иногда ее вызывали ночью по телефону. Ноэль слышала, как мать уходила, и знала, что будет одна готовить завтрак и собираться в школу. Мать обычно была уже дома, когда Ноэль возвращалась из школы, но ее никогда не волновали дела матери, что бы там ни происходило. Ноэль это было безразлично. Ее больше интересовало чтение, чем то, чем занималась ее мать.

Ее мать была стара – ей было пятьдесят два года, – и в светло-каштановых волосах пробивалась седина. Вокруг глаз и на шее у нее были морщины. Она была намного старше, чем матери одноклассников Ноэль, и все часто думали, что это ее бабушка. У матерей ее школьных друзей ухоженные ногти были покрыты лаком. Они красили губы и делали прическу в салоне в Ламбертоне. Ноэль смущал возраст матери и ее нестандартное поведение. Но когда она набирала номер службы спасения и старалась объяснить диспетчеру, где живет Джеймс, у нее возникло вдруг странное чувство, что теперь ее восприятие матери должно измениться.

Ноэль никогда раньше не знала, что мать способна бегать. Они трусили по грязной дороге вслед за велосипедом Джеймса. Даже со своей синей парусиновой сумкой с инструментами мать обгоняла Ноэль. В воздухе стоял запах реки, и нити испанского мха свисали с кипарисов по сторонам дороги. Они свернули на тропинку вдоль залива, и за плечи Ноэль начал цепляться мох. Когда она была маленькая, мать рассказывала ей, как однажды жена индейского вождя ослушалась мужа, и он отрезал ей волосы и забросил их на ветви дерева, где они разрослись и начали покрывать ветви соседних деревьев. Ноэль не знала, какое это все имело отношение к Испании, но ей нравилось думать, что жена вождя могла приходиться ей прародительницей.

Ноэль с матерью следовали за Джеймсом до последнего поворота. На облезлых белых стенах домика мерцал лунный свет. Они услышали крики еще до того, как увидели дом. Голос походил скорее на крик животного, чем человека. Он, как острие меча, прорезал воздух. Услышав эти вопли, мать побежала еще быстрее, а встревоженная Ноэль слегка замедлила темп. Рождение живого существа было ей не в новинку – она видела, как кошка рожала котят, – но она никогда не слышала таких воплей.

– Где твои родители? – спросила мать Джеймса, бросившего на землю свой велосипед.

– Мама уехала в Ламбертон, – бросил он через плечо. – У нее сестра заболела.

Он ничего не сказал про своего отца, и мать Ноэль не стала его спрашивать. Они вбежали в дом, представлявший собой всего две низенькие маленькие комнатки. Первая – нечто вроде кухни, совмещенной с жилой комнатой. В одном конце стояли кушетка, раковина и плита, в другом – маленький холодильник. Мать не обратила на комнату никакого внимания. Она устремилась на стоны, раздававшиеся из соседней комнаты. Там на двуспальной кровати лежала на спине девушка, тоненькая, как тростинка, но с огромным животом. С виду она была всего лишь на пару лет старше Ноэль. Ниже пояса она была голая, рубашка задралась ей на грудь. Колени у нее были согнуты, а между ног выдавалось что-то огромное и темное.

– О, да ты уже совсем доспела! – сказала мать. Она повернулась к Джеймсу.

– Наполни водой все горшки и кастрюли в доме и поставь кипятить! – распорядилась она.

– Да, мэм.

Джеймс исчез, а Ноэль стояла неподвижно, завороженная тем, что происходило с телом девушки. Такого же не может быть! Казалось, что все ее тело рвалось на части.

– Все в порядке, моя хорошая. – Разговаривая с девушкой, мать начала доставать из сумки вещи. – Не толкай! Я знаю, тебе так хочется, но пока не надо, ладно? Я тебе помогу, и все будет хорошо.

– Ничего хорошего не будет! – закричала девушка. – Не хочу я никакого ребенка!

– Ну, хочешь или не хочешь, а через несколько минут он у тебя появится.

Мать обернулась к Ноэль.

– Найди мне все чистые полотенца и белье, какое есть в этом доме, – сказала она, накладывая манжетку на тоненькую руку девушки, чтобы померить ей давление. – А потом намочи какую-нибудь тряпку в воде, которую накипятил парень, и принеси мне.

Ноэль кивнула и начала рыться в узеньком бельевом шкафчике, хватая с полок тщательно сложенные полотенца, простыни и наволочки. В соседней комнате она нашла Джеймса, дрожавшего над кастрюлями с горячей водой.

– Окуни это в теплую воду, – сказала она ему. – Какая здесь погорячее?

– Вот эта, может быть, – указал он на ближайшую к ней кастрюлю. Ноэль окунула одно полотенце в воду и, выжав его над раковиной, отнесла в спальню.

Мать развернула одну из простыней и подложила ее под ягодицы девушки. Затем, взяв теплое полотенце, она приложила его к натянувшейся коже вокруг головки ребенка.

– Это нормально? – спросила Ноэль шепотом, указывая рукой на раскинутые ноги девушки.

– Абсолютно нормально. – Мать отмахнулась от ее руки. Ноэль поняла, что, отвечая на ее вопрос, мать одновременно старалась успокоить девушку. – Почему бы тебе не помочь парню?

– Я хочу остаться здесь, – покачала головой Ноэль.

– Тогда возьми стул. Дай ей руку.

Ноэль подвинула стул к кровати. Девушка сжимала в руке край матраса. Ноэль неловко разжала ее пальцы и обвила их вокруг своей руки. Девушка стиснула ей руку. Слезы лились по ее лицу, и на лбу выступили капли пота. Кожа у нее была светлее, чем у Джеймса. Лицо роженицы искривилось от боли. Ноэль увидела, какая она хорошенькая и как она боится.

Она наклонилась вперед и вытерла девушке слезы кончиками пальцев.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Би, – прошептала девушка. – Я умираю, да? Этот ребенок меня убьет?

Ноэль покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Моя мама…

Би перебила ее новым воплем.

– Я разрываюсь на части! – кричала она.

– Ни одна женщина еще не разорвалась на части, – сказала мать. – Ты тужишься, как тебе и положено.

– У меня здесь жжет! – Она выпустила руку Ноэль, чтобы коснуться себя между ног. Глаза у нее расширились, когда она нащупала там что-то, чего Ноэль не могла видеть.

– Господи Иисусе! – сказала Би. – Господи Иисусе, спаси меня!

– Да, Господь Иисус, – засмеялась индейско-голландско-еврейская мать Ноэль, произнося эти слова, возможно, в первый раз в жизни. – Твой Господь Иисус здесь, с тобой, раз Он тебе нужен. – Она приподняла ей голову. – Ноэль, хочешь посмотреть, как этот ребенок появится на свет?

Ноэль подошла к ногам кровати. Темный круг стал еще больше, и она затаила дыхание, не представляя, как матери удастся извлечь ребенка из худенькой маленькой Би. Вдруг Би вскрикнула, и темноволосая смуглая головка выскользнула из ее тела.

Ноэль ахнула от изумления.

– Прекрасно! – сказала мать. – Дела у тебя идут отлично. – Она протянула руки к головке ребенка, не касаясь Би, но словно поддерживая головку в воздухе, как по волшебству. Головка повернулась набок, и Ноэль увидела крошечное личико, все сморщенное, как будто процесс рождения был так же труден для ребенка, как и для Би. Ноэль увидела маленькие косоватые глазки и губы со следами крови на них и осознала, что без всякой видимой причины плачет.

Ребенок выскользнул из тела Би в руки ее матери.

– Чудесный мальчик! – Мать завернула пищавшего младенца в полотенце и положила его на живот Би. Она проделала это так быстро и легко, что Ноэль поняла: это происходило уже сотни раз.

– Я не хочу этого ребенка, – простонала Би, но приподняла кончик полотенца, прикасаясь к влажным волосикам сына.

– Это мы еще посмотрим, – сказала мать. – А теперь нам нужно заняться еще кое-какой работой.Ноэль наблюдала, как мать перерезала пуповину и извлекла плаценту, отвечая на ее вопросы и объясняя все, что она делала. Ее мать была совсем не та женщина, которая каждый вечер готовила ужин, убиралась в доме, кормила цыплят, выращивала помидоры и подстригала их жиденький газон. В этой комнате, наполненной животными криками, потом и кровью, ее мать преобразилась: она превратилась в другого человека – таинственного полумудреца-полуволшебника. Все в ней было прекрасно. Каждая морщинка на ее лице. Каждая серебряная нить в ее волосах. Каждый распухший сустав на ее руках, с такой легкостью и изяществом принявших маленького человечка в этот мир. В этот момент Ноэль поняла, что хочет быть такой, как она. Точно такой.

Служба спасения прибыла слишком поздно, чтобы принести какую-то пользу. Атмосфера в маленьком домике вдруг изменилась. Задавались неудобные вопросы. Блестели инструменты. Появились острые иглы и сосуды с жидкостью. Носилки на колесах.

Би испугалась.

– Не бойся. – Мать Ноэль стиснула ей руку, когда двое мужчин в униформе переносили роженицу с кровати на каталку. – Ты отлично справилась. Все у тебя будет хорошо.

– Это вы приняли ребенка? – спросил один из спасателей ее мать.

– Она – акушерка, – сказал Джеймс, и спасатель поднял брови.– Просто соседка, пришла помочь, – быстро ответила мать. Однажды она провела несколько дней в тюрьме за занятия акушерской практикой, и Ноэль знала, что больше ей этого не хотелось. Пока матери не было дома, подружка отца, Дорин, жила у них. Отец объяснил дочери, что Дорин – прислуга. Ноэль было только девять лет, но она все поняла. В конце концов, отец развелся с матерью и женился на Дорин. Ноэль ненавидела эту женщину. Дорин украла у нее отца. Украла мужа у ее матери. «Никогда не обижай другую женщину, как Дорин обидела меня, – говорила ей мать. – Никогда не делай этого». Ноэль поклялась ей, что никогда так не поступит, и думала тогда, что говорит правду.

Домой они возвращались почти на рассвете. Шли медленно и какое-то время молчали. Жужжание цикад сменилось мирной тишиной, окутавшей их в полумраке. Время от времени в глубине леса Ноэль слышала какую-то птицу. Ей нравились эти звуки. Она слышала их иногда, блуждая по ночам.

Они свернули с тропинки на грязную дорогу, которая вела к их дому.

– Откуда ты знаешь, как это все делать? – спросила Ноэль.

– От мамы, а она – от своей мамы. Здесь нет никакой тайны, Ноэль. Сегодня врачи хотели бы, чтобы мы так думали. Они убеждают нас, что для того, чтобы родить ребенка, нужны лекарства, кесарево сечение – это такая операция, чтобы извлечь ребенка, – и всякого рода сложные приемы. Иногда они бывают необходимы. Хорошая акушерка всегда знает, когда безопасно для женщины рожать дома, а когда нет. Но это не ракетная техника.

– Я тоже хочу это делать.

– Что делать? Иметь детей?

– Быть акушеркой. Как ты.

Мать обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Тогда нужно, чтобы ты все сделала правильно. По закону. Чтобы тебе не пришлось скрывать свои способности, как мне.

– А как это по закону?

– Сначала надо стать медсестрой, – сказала мать. – Я никогда ею не была. Не думаю, что это вообще необходимо. Скорее вредно, потому что считается, что чем больше ты знаешь, тем лучше. Но в Северной Каролине свои законы, и нужно им следовать. Моя дочь не будет сидеть в тюрьме.

Ноэль мысленно вернулась в маленькую душную комнатку Би, где мать не сделала ничего плохого, только хорошее.

– Эта Би, – сказала Ноэль, – она всего на пару лет старше меня. Если бы у меня был ребенок, я бы его хотела. Я не понимаю, как можно не хотеть своего собственного ребенка.

Мать ответила не сразу.

– Иногда ребенка не хотят оставить именно потому, что его любят. Иногда женщина знает, что у нее нет средств, чтобы дать ребенку шанс устроиться в жизни, и тогда отдать его в хорошую семью – благое дело. – Мать глубоко вздохнула. – Этой девушке придется принять решение. Для темнокожего ребенка трудно найти приемных родителей. Поэтому я надеюсь, она оставит его. Может быть, ее мама поможет ей с ним. Но в пятнадцать лет это слишком рано. Так что сделай мне одолжение и не беременей, пока не станешь постарше.

– Не беспокойся. Мне даже целоваться с мальчиком не хочется, не то что завести с ним ребенка.

– Это все изменится. – В голосе матери Ноэль услышала улыбку.

Небо медленно розовело. Теперь уже хорошо было видно грязную дорогу под ногами, и впереди, за деревьями, Ноэль увидела угол их дома.

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, – снова заговорила мать, но совершенно другим голосом, как какая-то незнакомая женщина. – Мне давно бы следовало тебе рассказать, но тут отец ушел, и вообще… мне казалось, что это легло бы на тебя бременем.

Ноэль почувствовала, как у нее в груди что-то сжалось.

– Что, мама?

– Давай посидим во дворе, пока солнышко восходит, – сказала мать. – Я заварю нам чаю, и мы хорошенько потолкуем.

Ноэль замедлила шаги. Она не была уверена, хочет ли услышать то, о чем мать говорила таким странным, чужим голосом. У Ноэль появилось такое чувство, что ночью она ушла из дома одним человеком, а вернется другим.И она оказалась права.