Текст книги "Добрый доктор"

Автор книги: Дэймон Гэлгут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

XVIII

Я встал очень рано, по будильнику. Когда я вышел на улицу, едва-едва рассвело. Ступив на тропинку, я увидел в тусклом утреннем свете, что у главного входа суетятся люди.

Доктор Нгема встретила меня в дверях. Ее лицо застыло, как деревянная маска; губы не слушались. Сделав над собой усилие, она выговорила:

– Исчезли. Они исчезли.

– Кто? О ком вы?

Ответ я знал наперед, но, лишь войдя в опустевшую палату, уяснил, что именно стряслось. Да и то не сразу – долго стоял и созерцал пустой, прямоугольный, выделявшийся своей относительной чистотой участок пола, словно шифрованное письмо, которое я со временем разгадаю.

Через несколько минут я присоединился к тем, кто бесцельно бродил по коридорам. В наших передвижениях не было ни горячечной суетливости, ни целенаправленности. Все были в шоке. Просто в голове не укладывалось, что три человека и одна кровать могут за ночь исчезнуть. Бесшумно, не оставив следов. Словно какая-то исполинская рука сгребла их и унесла за облака.

Как это произошло? Сколько было пришельцев, чем они были вооружены? Въехали ли они через главные ворота, как добропорядочные посетители, или перелезли через стену, как наемные убийцы? Как знать. На эти вопросы мне никогда уже не найти ответа. Ведь все случилось, пока я был, считайте, в другой стране. Пока я спал.

А Лоуренс? Зачем они прихватили его с собой? Чего он такого натворил, чтобы его понадобилось убрать? Это ясно и без очевидцев: Лоуренс наверняка преградил им путь, встал между Техого и врагами. «Извините, его нельзя увозить, он мой пациент. Я обязан его оберегать». Долг, честь, обязательства – все те слова, ради которых жил Лоуренс. Ради них он и умер.

В ту ночь мог дежурить кто угодно, любой врач. Например, я. И тогда развязка наверняка была бы иной. Я, как и большинство людей на свете, живу не ради слова «долг». Вскоре выяснилось, что солдата никто не похищал – он просто пустился наутек, завидев пришельцев. Спустя несколько часов он приковылял из буша, пристыженно волоча за собой винтовку. Отыскалась и кровать – точнее, груда ее обломков в зарослях бурьяна. Недоставало только одной из спинок – той самой, к которой был прикован Техого.

Но все это было позже, на этапе логических выкладок и объяснений. Утром же нам было не до рационализма и логики. Был только длинный, холодный коридор и пустое место в палате, точно гладкая десна на месте вырванного зуба.

Доктор Нгема, как и все, бесцельно слонялась из угла в угол. Спустя некоторое время с явным отчаянием в голосе она заговорила со мной:

– Какая дикость, Фрэнк! Никак не могу поверить. Что нам делать?

– Не знаю, – тупо пробубнил я. – Заявить в полицию.

– Я заявила. Поговорила с тем человеком… с военным. Он обещал сделать все, что в его власти…

– Раз так, вы больше ничего не можете предпринять.

– Он сказал, что мне следует составить письменные показания. Перечислить все факты. Я займусь этим позже. После выезда мобильной поликлиники.

– Вы все-таки его проведете?

– А что мы можем? – вскричала она. – Все спланировано!

И вскоре все трое – Сантандеры и доктор Нгема, последние, кто остался здесь из медиков, – покинули больницу. Покатили выполнять свой долг на торжестве в честь подключения электричества. Кажется, они считали, что я тоже туда отправлюсь на своей машине. Но я не поехал. Я долго ходил по коридору из конца в конец, потом поднялся наверх и стал вышагивать по коридору второго этажа, потом вышел на улицу и стал вышагивать по траве.

У меня было ощущение, что он все еще где-то неподалеку, совсем рядом, живой. Лоуренс со своими идеалами и своим чувством долга. Разумеется, ощущения меня почти наверняка обманывали: он уже валяется в канаве или в могиле, с перерезанным горлом или с пулей в голове… С того дня я много раз пытался вообразить себе последние минуты его жизни – кульминацию его истории, – но воображение отказывалось мне служить. Убит и выброшен на помойку, как вещь, пришедшая в негодность? Такое случается с другими, с теми, кого ты не знаешь, но не с Лоуренсом. Нет, он где-то здесь, в ближайших окрестностях. Он жив, и живо его негодование и надежды. Он уверен, что его выручат: люди ведь всегда выручают друг друга.

Вот оно: мой звездный час, мой момент если не истины, то действия. Он наступил слишком поздно, чтобы с него началось что-то новое. Но жизнь все-таки дала мне шанс проявить истинное мужество. Я действовал бессознательно. Чувствовал лишь, как накапливается сила – пока даже не во мне, а где-то снаружи. Сел за руль, выехал из ворот, все еще не отдавая себе отчета, куда, собственно, направляюсь.

Впервые в жизни я, находясь за рулем автомобиля, съехал с дороги на тот самый проселок, запрыгал по ухабам и выбоинам. Конечно, к этому моменту мое сознание уже обо всем догадалось. Так, наблюдая за действиями человека, можно вычислить его цель. Душа пела: я уже видел, как стремительно влетаю в главные ворота, как бьет из-под колес красивый, героический фонтан пыли. Но на дне низины моя машина наехала на камень; двигатель заглох, заглох безнадежно. Кураж стал рассеиваться; опасаясь, что он совсем пройдет, я вылез из автомобиля и побежал трусцой в гору. Я мысленно видел, как пробьюсь через озадаченную толпу к единственному человеку, который что-то может предпринять, и упаду перед ним на колени.

«Я пришел, – сказал бы я, – чтобы предложить: возьмите меня, а его отпустите. Я не о Техого говорю – он и так из ваших, можете его забрать. Я о том, другом. Я понимаю, для вас он никто, но для меня он стал всем. Всем, чем я не являюсь. Характер предопределяет судьбу. Моя судьба в том, чтобы прожить жизнь вхолостую – лишь наблюдать со стороны, судить свысока, на все сетовать. Так позвольте мне в последний миг моей жизни перекроить самого себя. Умоляю: возьмите меня, а его отпустите, подарите мне смерть, которая придаст моей жизни смысл, сделайте со мной что хотите, но отпустите его».

Да, я бы так сказал. Не побоялся бы. В тот момент мне не было страшно умирать.

Но конечно, их там не было; сам не знаю, почему мне взбрело в голову искать их там. По-видимому, после ранения Техого они навсегда покинули базу. Им не было никакого резона возвращаться. Лишь в моем сознании они были прикованы к одному месту, точно мишень, на которую я нацелил стрелу своей жизни. И, как обычно, промахнулся. Какое бы многообещающее сырье ни предоставляла мне жизнь, я так и не смог претворить его в удобоваримую трагедию.

Итак, в итоге мне пришлось бороться лишь с самим собой. С обрюзгшим, давно уже не молодым, пыхтящим идиотом. Застывшим, согнувшись в три погибели, посреди этой заброшенной сцены, где зрителями были лишь гнилые брезентовые палатки да ржавые ограждения.

И он. Он появился спустя несколько минут, спокойный, с выражением легкой скуки на лице. Пришел с дальнего конца базы. Только теперь я заметил, что из-за забора торчит крыша его джипа.

Как и в прошлый раз, он был в форме. Но держался более непринужденно, скорее, как гражданское лицо. Шагал, засунув руки в карманы, насвистывая.

– Доброе утро, доктор, – сказал он.

Казалось, он совершенно не удивился, встретив меня здесь. Лишь слегка улыбнулся тому, как я вспотел.

– Вас бы в учебный лагерь, – сказал он. – Мы бы живо из вас человека сделали.

– Я приехал… – выдохнул я, пыхтя, – приехал… посмотреть…

– И я тоже. Докторша, начальница ваша, мне сообщила, что случилось. Вот я и решил: пора проверить вашу версию. Посмотреть, нет ли здесь чего интересного. Однако…

Умолкнув, он указал на бывший плац, заросший бурым бурьяном. Дескать, все давно заброшено.

– Неправда, – сказал я. – Вы здесь уже бывали. Зря отнекиваетесь.

Он холодно улыбнулся. Сегодня настроение у него было благодушное.

– Здесь же никого нет. Только мы с вами. Кому нужна эта дыра?

– И что теперь будет?

– Ничего. Их больше нет. Не думаю, что мы их когда-нибудь еще увидим.

– Я хотел спросить… что будет с ним? С моим другом.

– Так я вашего друга и имею в виду, – сказал он.

Сказать тут было нечего. Все бесповоротно решилось здесь – в самом неожиданном месте, в самый заурядный день.

– Как вы сюда добрались? – спросил он. – Вас подвезти?

– Моя машина там, в низине. Заглохла.

– Я вам помогу. Сейчас подъеду на джипе.

Он повернулся было на каблуках, опять принялся насвистывать, но я произнес:

– Господин комендант.

Не знаю уж, откуда во мне взялось это никчемное правдолюбие.

– Вы хотели сказать «полковник», – поправил он.

– Я знаю вас по прежним временам. Помните?

Поразительно, но он переменился в лице. Насторожился мгновенно. Его сущность сжалась, образовав твердое ядро, о котором я уже упоминал: крохотное, герметично замкнутое, не подвластное никакому давлению. Он уставился на меня, словно с большого расстояния.

– Где мы встречались?

– На севере. На границе. – Я назвал базу и год.

Он задумался. Видимо, принялся ворошить свои воспоминания в поисках моего лица.

– Я был врачом, – сказал я. – Иногда вам требовалась помощь, и вы вызывали капитана. Но как-то ночью, когда капитан был в отъезде, вы вызвали меня.

– Вы мне помогли?

– Да.

Он вновь принялся испытующе меня разглядывать, но это длилось недолго. Я угадал его мысли. Опасности нет: как он с самого начала и предполагал, я лишь жалкая букашка.

– Извините, – сказал он, – что-то не припомню.

– Между нами был разговор.

– Возможно. Мало ли с кем я там разговаривал. Не обессудьте.

Это было сказано деловитым, бесстрастным тоном. Я его больше не интересовал. Итак, я наконец-то решился исповедаться в своей мелкой подлости – но он не смог отпустить мне грехи. Поддавшись какому-то неясному порыву, – подоплека неясна мне до сих пор, – я сделал два шага вперед и протянул ему руку. И он ее пожал. Ничего не значащий жест, пустая формальность; свою подлинную сделку он и я заключили гораздо раньше, в старые времена.

XIX

Лоуренс никогда не вернется. Теперь я это знаю. Но в первые дни, хотя я снова жил в своей комнате один, мое сознание отказывалось верить. На стульях, на веревке в ванной по-прежнему висела его одежда; на подоконнике, в горке пепла покоилась его недокуренная сигарета; все свидетельствовало, что он отлучился совсем ненадолго – ушел на дежурство, куда-то поехал – и появится с минуты на минуту.

Когда прошла неделя с лишним, я, поддавшись внезапному порыву, принялся разбирать его вещи. Демонтировал и бережно упаковал святилище из камешков и фотографий, устроенное им на подоконнике. Аккуратно сложил его одежду и засунул в чемодан – в тот самый, с которым он, приехав сюда, заявился в ординаторскую. Чемодан я задвинул под кровать. Смыл и стер все следы и отметины, очистил зеркало от подтеков его крема для бритья. Выбросил окурки. Вынул из стакана его зубную щетку и, немного поразмыслив, выкинул на помойку.

И тогда мне немного полегчало. Я снова был в комнате один – почти один. Спустя еще неделю или две меня осенило, и я переставил мебель так, как она стояла прежде, до его приезда. Создал впечатление, будто ноги его тут не ступало.

Но он жил здесь, и с этим фактом ничего нельзя было поделать. Не мог же я попросту все забыть. Да и вторая, опустевшая кровать оставалась в комнате. Была для меня постоянным укором.

Среди его скудного архива мне попалось письмо от Занеле. На конверте был указан ее обратный адрес в Лесото. Я подозревал, что писать ей не стоит, но все-таки написал. Вдруг ей так никто и не сообщит? Над письмом я немало помучился. Сначала думал, что сочинить его будет просто – достаточно перечислить сухие факты, но факты сопротивлялись словам. Я вывел на листке: «Он умер», – и долго сидел, созерцая это слово. «Умер». Разве это слово вяжется с ситуацией? Нет ни трупа, ни орудия убийства, ни более-менее очевидной последовательности событий. В итоге я написал лишь, что он исчез при необычных, чрезвычайных обстоятельствах и что я все объясню подробнее, если она со мной свяжется.

Она со мной так и не связалась. Должно быть, просто не получила моего письма – за истекшее время она могла уже вернуться в Америку. Или не пожелала выяснять подробности. Как тут удостоверишься? Признаюсь честно, ее молчание не вызвало у меня ничего, кроме облегчения.

Я поискал среди бумаг домашний адрес, но так и не обнаружил. На конвертах писем, приходивших от его сестры, то есть – в действительности – от матери, не было обратного адреса. Я спросил доктора Нгему, есть ли эти сведения в его личном деле. Она ответила, что уже обо всем позаботилась. И вновь я испытал облегчение от того, что мое вмешательство не требуется.

Затем – спустя месяц или два после его исчезновения – приехала мать. Высокая, изможденная женщина в черном брючном костюме, беспрерывно курившая сигареты в длинном мундштуке. Я никак не мог вообразить ее и Лоуренса вместе. В ее чертах смутно проступало легкое сходство с его широким, памятным мне лицом, но в манерах, размашистых жестах – ничего общего, все непривычно. Несколько часов она прочесывала больничную территорию – заглядывала в заросли бурьяна, высовывалась за ограду. Казалось, эта женщина целеустремленно и невозмутимо ищет какую-то потерянную вещь, но совсем не там, где эта вещь могла бы оказаться.

Наконец она явилась в мою комнату. Доктор Нгема, боязливо избегавшая всех непростых эмоций, справилась у меня, соглашусь ли я ее принять.

– Это сестра Лоуренса, – торопливо выпалила доктор Нгема. – Она хочет с вами немного побеседовать.

Я ничего против не имел; более того, меня снедало какое-то болезненное любопытство. Но когда мы оказались лицом к лицу (она сидела на его кровати, а я на своей, совсем как во время моих разговоров с ним), внезапно оказалось, что говорить не о чем. В комнате царила даже не атмосфера взаимной неловкости, а полный вакуум.

Я достал его чемодан и пачку фотографий. Отдал ей. Она вяло перетасовала фотографии.

– Ключи от его машины тоже у меня, – сказал я. – Наверное, вы и машину захотите забрать.

– О, нет, нет. Не сейчас. Я приехала сюда на своей машине.

– Она тут, на стоянке. Я ее не трогаю. Время от времени прогреваю мотор.

– Очень мило с вашей стороны. Я скоро за ней приеду. – Она огляделась по сторонам; ее темные глаза казались еще темнее на фоне белых подглазий, огромных, как фарфоровые блюдца. – Значит, это здесь… – произнесла она, – здесь…

– Извините?

– Это была его комната.

– Напополам со мной. Да.

Она пристально посмотрела на меня. Она была хрупко сложена – казалось, переломится, как тростинка, от первого порыва ветра. И только хриплый, прокуренный голос выдавал, как трудно ей пришлось в жизни. Только голос. И глаза.

– Вы стали для него другом, – сказала она.

– Простите?

– Он мне писал. Часто упоминал о вас.

– Правда? Я очень тронут. Но я не знаю, хорошим ли другом я для него был.

– О нет. Давайте без ложной скромности. Судя по тому, как он о вас отзывался, было совершенно ясно… Он писал, что вы о нем заботитесь.

– Действительно, – проговорил я. – Да, наверно, я был ему другом.

– Спасибо, что вы были так добры к моему… младшему брату.

С этой фразой абсурдность ситуации усилилась как минимум вдвое. Я больше не мог сдерживаться:

– Я знаю, что вы его мать. Нет смысла скрывать.

Она и бровью не повела. Невозмутимо кивнула, попыхивая сигаретой:

– Полагаю, он вам сказал.

– Э-э-э… да.

– Значит, очень вам доверял. Иначе ни за что бы не признался.

Я не знал, что ответить. Мысленно взмолился: «Скорей бы она ушла». Но она точно приросла к его кровати. Пауза затягивалась. Женщина все попыхивала и попыхивала своей сигаретой. А потом внезапно сказала:

– Не понимаю, как это произошло.

Во мне что-то всколыхнулось: наконец-то маски сброшены!

– Крайне запутанное стечение обстоятельств, – сказал я.

– Значит, вы все-таки понимаете.

– Нет, я… По-настоящему нет. Ума не приложу.

– Но он исчез.

– Да.

– He умер, а исчез. Разница есть.

– Боюсь, я не совсем улавливаю…

Все такая же спокойная, невозмутимая, она выбросила окурок в окно и вставила в мундштук новую сигарету.

– Я имею в виду, – произнесла она, – что он может вернуться.

Голос у нее был ровный, и я расценил эту фразу как утверждение. Но ее глаза неотрывно смотрели на меня. Я догадался: она не утверждает, а спрашивает.

Немного подумав, я ответил:

– Нет. Я в это не верю.

И тогда она расплакалась. Я изумленно наблюдал, как она, такая высокая и бесстрастная, вдруг сломалась, не выдержав отчаяния. Закрыв ладонями лицо, она зарыдала. Я сел рядом с ней, обнял за плечи. Ее плач бередил мне душу. Я сожалел, что мы все-таки не избежали этого момента и чувства выплеснулись наружу.

Лоуренса больше нет. Он исчез. В ее словах есть доля правды: исчезнуть – не то же самое, что умереть.

Позднее из моей жизни исчезли некоторые другие люди. Исчезли, но не как Лоуренс, а просто скрылись в лабиринте своей собственной жизни. Спустя несколько месяцев военную часть во главе с полковником Моллером перевели в какое-то другое место. Казалось, еще вчера они толпились у бильярдного стола, попивая виски и хорохорясь, а на следующий вечер в баре вновь наступило затишье.

Потом Клаудия вернулась на Кубу. Не знаю уж, почему, но случившееся с Лоуренсом окончательно разрушило брак Сантандеров. Вместо былых ссор из-за стены доносилось лишь молчание – гнетущее, бесцветное. Очевидно, они вообще перестали разговаривать. Затем на одном из понедельничных собраний было объявлено, что на следующей неделе Клаудия уезжает. Значит, все-таки разрыв. После ее отъезда в нашем крыле осталось всего двое жильцов – Хорхе и я. Дежурства значительно удлинились.

Почти одновременно с Клаудией уехала доктор Нгема – вернулась в большой город, в министерство, где ее ждала желанная должность. Теоретически отъезд доктора Нгемы отвечал нашим общим интересам. Разумеется, это действительно было так. Но я не могу забыть своего последнего разговора с доктором Нгемой – разговора, начавшегося вроде бы на пустом месте.

Этот разговор состоялся у нее в кабинете за несколько дней до ее отъезда. Она учила меня тонкостям, связанным с обязанностями главврача: как писать рапорты, вести бухгалтерскую отчетность, регистрировать документы. Потом стала объяснять, как выбивать деньги для найма дополнительного персонала взамен всех, кого мы потеряли. Очевидно, больница находилась в критическом положении. Требовались незамедлительные меры. Но эта тема пробудила печальные воспоминания в нас обоих, и доктор Нгема, прервав долгие сухие разъяснения, вдруг умолкла. А затем со вздохом произнесла:

– Бедный Техого.

– Что?

– Какая ужасная судьба! Как ужасно то, что с ним случилось.

Я мог бы промолчать, пропустить ее слова мимо ушей. Но во мне точно лопнула какая-то пружина. Доктор Нгема снова уткнулась было в бумаги. Я спросил:

– А Лоуренс?

Она удивленно захлопала глазами:

– Да. И Лоуренс тоже.

– Техого еще жив, – сказал я. – А вот Лоуренс наверняка мертв.

Она неспешно опустила бумаги на стол. Уставилась на меня. В воздухе повисла ощутимая напряженность.

– Никак не пойму, к чему вы это говорите, – произнесла она.

– А вот к чему: Техого для них свой человек. Они приехали и забрали его, чтобы он не проговорился. Но ничего плохого они ему не сделают.

– «Они», – сказала она. – Какие еще «они»?

– Его товарищи.

– У Техого никаких товарищей не было. Никого у него не было. Если хотите знать, я думаю, что его забрали солдаты. Решили, что он видел что-то лишнее.

Я недоверчиво щелкнул языком:

– Техого – потерпевший? Почему вам так упорно хочется верить в его невиновность?

Она улыбнулась, но не потому, что мои слова ее позабавили.

– Вы всегда недолюбливали Техого, – проговорила она с расстановкой. – У вас с давних пор был на него зуб.

– Неправда.

– Простите, Фрэнк, но, по-моему, причина именно в этом. Вы мечтали его выгнать. Мечтали, чтобы он исчез. Не могли найти с ним общего языка. Что ж, теперь его вообще нет на свете.

– Да жив он. Где-нибудь шляется.

– Все-то вы знаете наверняка!

– Я знаю, кто такой был Техого. Он был вор. Я все видел своими глазами. Я и в вас разочаровался оттого, что вы его покрывали.

Все это произносилось с ледяной учтивостью, словно мы беседовали о каких-то отвлеченных материях. В последнее время доктор Нгема и я частенько разговаривали между собой на повышенных тонах. Но на сей раз ни она, ни я не сорвались на крик.

– Этому молодому человеку, – сказала она, – жилось очень нелегко. Очень тяжело. Гораздо тяжелее, чем вам. У него не было никаких возможностей и привилегий, которыми пользовались вы. Разве этот факт для вас ничего не значит?

– В данном случае – нет. Ничего не значит.

– Оно и видно. – Она уставилась в мою сторону, но куда-то вдаль, через мое плечо. – Я смотрю, вы даже представить себе не можете, каково в этой стране быть чернокожим. Для вас реальна только ваша собственная жизнь.

– А разве не у всех так? Человек может прожить только одну жизнь.

– Черные проживают много жизней.

– Какая чушь!

– Да. Для вас это чушь. Для меня – истина. Но мы все равно ни до чего не договоримся.

Она снова склонилась над бумагами, а наш разговор как бы убрала с глаз долой. Так прячут в карман нож. Но этот нож нанес раны нам обоим. К этой теме мы больше не возвращались. Вплоть до отъезда доктора Нгемы держались друг с другом преувеличенно вежливо.

Мария исчезла тоже. Но затем нашлась. Объявилась спустя долгое время после того, как я потерял надежду с ней увидеться. Однажды в ординаторскую явился молодой чернокожий парень со смутно знакомым лицом. Сказал:

– Я могу вас проводить к тому, что вы хотите.

Я не сразу уразумел, о чем это он толкует.

Но вдруг вспомнил, где именно с ним встречался: в деревне за хибаркой Марии, когда приезжал туда ее разыскивать. Этот парень переводил мои слова, когда я обещал вознаграждение за любую помощь.

Отправиться с ним немедленно я не мог из-за дежурства. Лишь через несколько дней смог развязаться с делами и выкроить время для поездки. Я заехал за ним в деревню на своей машине, и мы двинулись в путь. Он стеснялся меня, но дорогу указывал уверенно. С его лица не сходила лучезарная улыбка. Ехали долго, по немощеным дорогам – паутиной проселков, отходящих от автострады. Местность была дикая, заросшая густыми лесами. Изредка попадались деревни – из тех, что на карте Лоуренса были отмечены безымянными кружочками.

В одном из этих кружочков, неподалеку от вереницы синих холмов, что виднелись на горизонте, и находилась Мария. Машина преодолела последний участок пути – вскарабкалась в гору по кошмарной дороге, которую, казалось, лишь вчера прорубили в буше тупым топором. На круче имелось хаотическое скопление хижин с прилегающими огородами. На вид деревня ничем не отличалась от всех других, попавшихся нам по пути, но мой сияющий проводник сказал:

– Тут.

– Тут?

Он пояснил мне, куда ехать. Вон – одна из крайних хижин. Рядом, в двух шагах, выстроились стеной деревья. Перед хижиной – белая машина.

Я всегда видел эту машину мимоходом, издали. А теперь, впервые подойдя к ней близко, осознал, что к Бригадному Генералу этот автомобиль не имеет никакого отношения. Старый «датсун» с проржавевшим насквозь капотом и такой же крышей. Одна из дверец держится на честном слове. Лобовое стекло рассечено трещиной. Машина бедняка.

Итак, головоломка, которую я совсем было собрал, все-таки не поддалась моим усилиям. Или ее части соединяются совсем не так, как я полагал.

По-видимому, то же самое можно было сказать и об истории с Марией. Отправляясь в путь, я думал, что ей известно о моем приезде. Предполагал, что мой проводник с ней уже поговорил, уже сообщил, что я ее ищу. Но, едва увидев ее, понял: для нее я все равно что с неба свалился.

Она была на голом участке между деревней и опушкой, по ту сторону маленькой хижины. Сначала я постучал в дверь. Откуда-то сзади откликнулся мужской голос. Мы обошли хижину. Мария сидела на земле, но тут же вскочила, зажав себе рот ладонью. Уставилась на меня.

Он тоже там был. Я увидел его впервые. Ее мужчину. Примерно мой ровесник, коренастый, круглолицый, в лихо заломленной клетчатой кепке. Похоже, он не был склонен к бурным проявлениям эмоций, но я чувствовал его изумление, точно вибрацию, от которой дрожит земля.

Итак, все мы замерли, рассматривая друг друга. Трое в замешательстве и четвертый – все с той же неуместной улыбкой на лице.

Я сказал:

– Мария.

Но на это имя она не отозвалась. В действительности ее звали иначе. Она резко повернулась ко мне спиной и, глядя в глаза мужу, заговорила с ним. Что-то произнесла высоким голосом, очень быстро – я не смог уловить ни слова. Потом умолкла и, даже не оглянувшись, убежала в хижину.

Сам не знаю, чего я ожидал. Что мы радостно усядемся бок о бок и примемся толковать о старых временах? Что ее мужчина по какому-то мистическому стечению обстоятельств, подобно тому, как он отсутствовал в дни нашей связи, будет в отлучке? Или что мы чудесным образом перенесемся в хибарку, потонувшую во тьме, на тот квадрат утоптанного песка?

Реальность не имела ничего общего с этими измышлениями. Оказывается, эта история – без развязки. Возможно, у нее нет и не было даже сюжета. И приехал я только для того, чтобы в очередной раз удостовериться: я почти ничего не знаю и ничего уже никогда не пойму.

Мужчина сильно рассердился. Подошел ко мне и стал что-то говорить негромко, монотонно, настойчиво. Его руки сжались в кулаки, но я решил, что он вряд ли полезет со мной драться. Во всяком случае, в ближайшее время. Покамест он был слишком изумлен, слишком неуверен в себе.

– Я не понимаю, что он мне говорит, – сказал я.

– Он говорит, – перевел мой проводник, – что вам тут надо?

– Я хотел поговорить с Марией.

– Он говорит: что вам надо от его жены?

– Скажите ему: ничего. Ничего плохого. Я ее друг по прежним временам, я ее знаю по магазину. Я хотел узнать, все ли у нее хорошо.

– Он говорит, у нее все хорошо. Он говорит, вам теперь лучше уйти.

– Я приехал сюда не для того, чтобы принести им неприятности. Объясните ему.

Но мой приезд сюда все-таки принес неприятности. Беда сгустилась вокруг меня, словно вихрь пыли на ветру. Лучше всего было уехать, так и не узнав, каковы будут последствия. Так мы немедленно и поступили. Не пробыв в деревне и трех минут, вновь отправились в долгий обратный путь.

– Но она жива, – сказал я себе вслух. Это было полчаса спустя, когда мы мчались по каким-то ничем не примечательным местам. – Хотя бы это мне известно.

– Да, – радостно подтвердил мой спутник. – Она жива.

И это уже кое-что. Все остальное я узнать не в силах. Она была таинственным знаком, вокруг которого вращалась моя жизнь, но для нее самой я был лишь второстепенной деталью, источником смятения и беспокойства. Я никогда больше ее не увижу – но она жива.

Когда я высадил проводника у его деревни, он выжидающе застыл у машины. Я был так поглощен собственными мыслями, что не сразу догадался достать бумажник.

Собираясь в дорогу, я решил: Марии нужно дать денег. И теперь мне сразу попалась под руку припасенная пачка купюр, сложенная вдвое. После недолгих колебаний я вынул всю пачку и отдал проводнику. Сумма была крупная – столько я никогда еще никому не давал за услугу. Сам не знаю, каковы были мои подсознательные намерения, – планировал ли я выкупить Марию у мужа или компенсировать мое неожиданное исчезновение из ее жизни…

Проводник, на миг вытаращив глаза, поспешил убрать деньги подальше. Его улыбка стала ослепительной.

Незадолго до того, как его доконал рак, отец изъявил желание приехать ко мне в гости. Полагаю, в этом выражалось его одобрение. Узнав, что я наконец-то назначен на пост главного врача, отец воскликнул: «Слава богу!» В этом случае он исходил из собственных представлений. Я не стал открывать ему глаза на реальность. К моему облегчению, он так и не приехал – был уже слишком слаб. Он умер, думая, что я наконец-то преодолел черную полосу и чего-то добился в жизни. Наверное, на бумаге так и есть.

По очевидным причинам для меня многое изменилось. Например, я перебрался в кабинет доктора Нгемы. Вместо доски для дартса и многочасового безделья – письменный стол и горы бумаг. Я больше не чувствую себя врачом. Превратился в администратора.

Больница на грани упразднения, и мои служебные обязанности состоят в том, чтобы ее спасти. Я пишу письма, обзваниваю нужных людей. Министерство хочет нас закрыть, и я трачу массу времени, доказывая, почему этого делать не следует. Мы проводим жизненно важную работу в нищих сельских районах, твержу я. По иронии судьбы, чтобы подтвердить это примером из практики, я вынужден ссылаться на два выезда мобильной поликлиники Лоуренса.

Теперь мы никуда с мобильной поликлиникой не выезжаем. И вообще мало что делаем. Врачей осталось всего двое, столько же, сколько кухонных работников: у каждого из нас свой повар. Даже не знаю, сколько здесь еще выдержит Хорхе.

Нам пришлось ужать свою деятельность во всех отношениях. По сути, больница превратилась в амбулаторию, которая работает по утрам, не больше двух часов в день. В основном мы раздаем советы и лекарства. Все тяжелые больные, а также не тяжелые, но нуждающиеся в госпитализации хотя бы на сутки, получают направления в другие больницы.

В общем, ситуация отчаянная, перспектив никаких. Но все же, наперекор логике, я доволен. Возможно, это лишь ложная умиротворенность, наступившая после капитуляции перед судьбой. Но мне почему-то кажется, что теперь я на своем месте.

Наверное, дело всего лишь в том, что после семи лет ожидания я продвинулся на двадцать метров, в кабинет доктора Нгемы. Мелочь, но для меня она много значит. Новая комната – голая, чистая, пустая. В такой хорошо начинать заново. Я разложил свои вещи, купил и развесил по стенам несколько картин и ковров. Приложил усилия, чтобы оставить свой отпечаток в этом безличном интерьере. Теперь моя жизнь снова пустила корни. Я знаю, что навеки тут не застряну, – еще будут другие места и другие люди.

Перемена малюсенькая, но благодаря ей я смотрю в будущее совершенно иными глазами.

Подозреваю, все бы сложилось иначе, если бы ко мне не подселили соседа.