Текст книги "The Beatles"

Автор книги: Дэвис Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Джордж Мартин прослушал все и сказал: «Очень мило». Они ему понравились. Наконец-то он наяву увидел ребят, о которых так много слышал oт Брайена. Очень мило. Он даст им знать.

Тем и кончилось. Не то чтобы они сильно расстроились или сникли – нет. Но они ждали более определенной реакции. На следующий день «Битлз» возвратились в Ливерпуль и вновь включились в обычный круговорот разовых ночных концертов, которые предусмотрительно устроил им Брайен, пока группа выступала в Гамбурге. Первый концерт прошел в «Кэверн» в субботу вечером 9 июня под девизом «Добро пожаловать домой», а в понедельник им предстояло принять участие в радиошоу Би-би-си, о котором тоже сговорился Брайен. После этого их концерты были расписаны с июля и до конца сентября: «Кэверн», «Касба», «Нью-Брайтон Тауэр», «Норсвич Мемориэл-холл», танцевальный зал «Маджести», «Биркенхед», танцзал «Плаза», «Сент Хеленз», зал гольф-клуба «Ульме», концертный зал телефонной компании «Ройял Айрис Ривер Круиз».

Как обычно, Брайен посылал каждому из ребят отпечатанные на машинке памятки, где были указаны все детали предстоящих выступлений. Здесь же прописными буквами были выделены напоминания о том, как им надлежит себя вести: «Пятница, 29 июня, 1962 г. Танцевальный зал «Тауэр», Нью-Брайтон

Нил заберет вас между 6.45 и 7.00 часами вечера, чтобы привезти в «Тауэр» к 7.30. Это вечер Лича, он организовал для вас как главных звезд афиши блестящую рекламу. Имея в виду это, а также тот факт, что по целому ряду вопросов он шел в последнее время нам навстречу, я бы хотел, чтобы вы отблагодарили его великолепным выступлением, одним из лучших ваших выступлений! К тому же это вечер накануне свадьбы Сэма! Соберется огромная аудитория, немало заплатившая, чтобы услышать и увидеть «Битлз». Программа, последовательность, костюмы, белые рубашки, галстуки и т.д. и т.п. – все должно быть продумано. Выступление продлится час.

N.B. В номере «Мерси бит», который прилагается, название «Битлз» повторяется по грубому подсчету раз 15. Из 10 страниц «Мерси бит» «Битлз» фигурируют на шести. Реклама уже была, ее станет еще больше, поэтому жизненно важно соответствовать ей. Прошу ВСЕХ иметь в виду, что во время выступления СТРОГО ЗАПРЕЩАЕТСЯ курить, есть, жевать и пить».

Все это время Брайен тщетно пытался договориться о выступлениях группы за пределами Мерсисайда. Летом ему наконец удалось устроить им концерт в Питерборо, но дело кончилось полным провалом. Никто не знал «Битлз», никому они не понравились. Как говорит Артур Хауз, пригласивший их менеджер: «Публика уселась на ладошки».

«Битлз» с нетерпением ждали известий от Джорджа Мартина. Он сказал, что даст знать, когда им надо будет приехать, чтобы записаться по-настоящему.

В конце июля Брайен получил наконец весточку от Джорджа Мартина, который предлагал им подписать контракт с фирмой «Парлофон». И теперь Мартин размышлял, какие песни им записывать. Брайен, так же как Джон, Пол и Джордж, был без ума от счастья.

Питу Бесту они ни о чем не сказали. – Вечером 15 августа мы играли в «Кэверн», – вспоминает Пит. – На другой вечер нам предстояла поездка в Честер, и я должен был отвезти туда Джона. Когда мы уходили из клуба, я спросил у Джона, в котором часу мне заехать за ним, чтобы отправиться в Честер. «Не надо, – сказал он, – я сам доеду». Я удивился: в чем дело? Но его уже и след простыл. Он выглядел испуганным. Потом позвонил Брайен и сказал, что хочет увидеться со мной и Нилом на следующее утро в своем офисе. Нил повез меня к Брайену на машине. Брайен был очень смущен и не излучал оптимизма, как обычно. Он никогда не скрывал своих чувств, и я сразу заподозрил что-то неладное. Брайен выглядел каким-то суетливым. Он сказал: «Я припас для вас не слишком хорошие новости. Ребята требуют, чтобы вы покинули группу и вместо вас пришел Ринго». У меня земля поплыла под ногами. Я был оглушен. Минуты две я не мог вымолвить ни слова. Потом накинулся на него с вопросами, но ничего вразумительного он мне не ответил. Джорджу Мартину, сказал он, не очень понравилось, как я играю. Ребятам кажется, что я не подхожу им. Но ничего более определенного я не услышал. Наконец я сказал, что ж, раз так, пусть будет по-вашему. Я вышел, рассказал обо всем Нилу – он ждал меня снаружи. Наверное, я был очень бледным. Я сказал ему, что после двух лет работы меня вышвырнули вон. Непонятно почему. Мне не дали прямого ответа. Вышел Брайен и заговорил с нами обоими. Он спросил, смогу ли я играть с ними до конца недели, пока приедет Ринго. «Ага», – ответил я и ушел. Пропустил пару пинт пива. Я не сказал о том, что случилось, ни одной живой душе – не знаю, как это стало всем известно. Я никому не говорил.

Однако новость распространилась мгновенно, и в Ливерпуле поднялась буча. Газета «Мерси бит» вышла 23 августа с шапкой: «Экстренный выпуск «Мерси бит». «Битлз» меняют ударника». Причина не называлась; написано было, что музыканты расстались по-дружески. Но в конце статьи сообщалось, что 4 сентября «Битлз» отбывают в Лондон, чтобы записываться в «ЭМИ». Поклонники Пита Беста, хоть их набралось и не так много, как у Пола Маккартни, пришли в дикую ярость. Их кумира выкинули в тот момент, когда к «Битлз» наконец пришел успех. Они маршировали по улицам, торчали у магазина «НЕМС» с плакатами, пикетировали выход из «Кэверн» и вопили во время концертов. Они обрушивали свой гнев на Джона, Пола и Джорджа, но врагом номер один стал для них Брайен Эпстайн.

– Изгнание Пита Беста поставило меня в ужасное положение, – рассказывал Брайен. – Это была первая серьезная проблема, с которой я столкнулся. Буквально за одну ночь я стал самой ненавистной фигурой на бит-сцене. Два вечера я не мог приблизиться к «Кэверн», потому что ее осаждали толпы фанатиков, скандировавших: «Пит – всегда, Ринго – никогда» или «Пит – Лучший» [Игра слов: бест (best) – лучший (англ.)]. Но я не мог долго там не появляться, и поэтому Рэй Макфол нанял мне телохранителя.

Поклонники Пита Беста пытались добраться до «Битлз», чтобы сквитаться с ними. Сторонники Джона, Пола и Джорджа старались помешать им. А те, кто болел за Ринго, оставались в стороне от разразившихся баталий. Во время этих боев пострадали несколько девчонок; что касается «Битлз», то только Джордж удостоился фингала под глазом.

Ливерпуль кишел слухами. Мэл Эванс, тогдашний вышибала «Кэверн», говорил, что люди толкуют, будто все, дескать, вышло из-за того, что Пит не желал улыбаться. Другие настаивали, что причина – в нежелании Пита изменить прическу. В любом случае мало кто считал, что к этому делу не приложил руку Брайен.

– Я знал, какой популярностью пользуется Пит. Изумительно красивый, всегда окруженный толпой обожателей. У нас были прекрасные отношения. Более того, именно его я узнал раньше всех, потому что понял, что действовать надо через Пита, да и познакомиться с ним было проще. Поэтому я страшно расстроился, когда эта тройка пришла ко мне как-то вечером и заявила, что Пита они больше не хотят. Они хотят Ринго. Такой вариант намечался уже давно, но я все же надеялся, что обойдется без этого.

Поскольку Брайена вовсе не радовало изгнание Беста, он придумывал этому разные оправдания. Говорил, например, что Пит не понравился как ударник Джорджу Мартину. Это было полуправдой, но вовсе не главной причиной, по которой от парня избавились.

– Я предложил Питу пристроить его в другую группу. Хотя меня несколько раздосадовало, что он не пришел в тот вечер в Честер, как обещал. Я ждал его. Я тогда просто не осознавал, что еще раз встретиться с ребятами было выше его сил.

– Как я мог? – говорит Пит. – Зачем же идти, если они не хотят больше со мной играть?.. Две недели я просидел дома, не знал, что делать. У дверей все время дежурили «пташки». Они разбили в саду лагерь и зазывали меня к себе.

Нил считает, что главный виновник происшедшего – Джордж. Джон был очень близок с Питом, а Пол никогда не сделал бы ничего подобного по собственной инициативе. Наверное, они все поговаривали об этом, но последнюю каплю подлил Джордж, так как именно он был самым оголтелым почитателем Ринго. Доказательство – фингал, который навесили именно Джорджу.

Самую простую теорию выдвинула миссис Бест. «Их сделал именно бит Пита Беста. Они завидовали ему и решили избавиться от него. Пит не представлял, сколько у него осталось поклонников. Тихий, стеснительный, лишний раз рта не раскроет – не то что некоторые. Пока не появился Брайен, он был их менеджером, устраивал им выступления, получал сборы. Я воспринимала их как его друзей. Столько помогала им с концертами, одалживала им деньги, кормила, когда они были голодные. Я вложила в них больше, чем их собственные родители».

Для гнева миссис Бест, безусловно, существуют оправдания. Изгнание Пита Беста – один из немногих неприглядных эпизодов в истории «Битлз». Что-то нечистое было в том, что Пита вышвырнули исподтишка. Разумеется, большинство людей так бы и поступили, добившись, чтобы грязную работу выполнил менеджер. Но каждый из ребят, в особенности Джон, всегда были подчеркнуто честны и открыты в отношениях друг с другом.

Правда и то, что Пит долго служил им верой и правдой. Но вот утверждение миссис Бест, что в дальнейшем «Битлз» лишь воспроизводили звучание, которое создал Пит Бест, очень далеко от истины. Хотя игра Пита на ударных, безусловно, способствовала успеху группы.

– Когда мы вернулись из Гамбурга, – рассказывает Пит, – я страшно громко играл на своем бас-барабане, выдавая очень мощный бит. Это была новость для Ливерпуля, там такого еще не слыхали, – все играли в стиле «Шэдоуз». Даже Ринго в группе Рори Сторма стал копировать наш бит задолго до того, как все остальные ударники последовали нашему примеру. Именно такой способ игры на ударных рождал необычайно громкое звучание, которое мы давали.

Другие свидетели той поры считают, что Пит продержался с «Битлз» так долго вовсе не из-за своего мощного звука, – просто у них постоянно была проблема с ударником. Им нужен был настоящий хороший ударник, без которого они не могли двигаться вперед. И когда он появился, в него вцепились. Не потому, что он был каким-то особенным, а потому, что ребята знали, каково обходиться вообще без ударника.

– Но если я им не годился, не был «выдающимся», почему же я продержался в их группе два с половиной года? Почему они не взяли другого ударника, когда мы вернулись в Ливерпуль в первый раз? Их было полно. Почему они не пригласили Ринго тогда, а сделали это только теперь, когда к ним пришел первый крупный успех?

Трудно определить, что делает ударника просто хорошим, а что – выдающимся, но есть основания сомневаться в том, что Пит вписывался в группу как личность. Астрид и Клаус заметили это еще в Гамбурге, хотя сам Пит ни о чем не подозревал. В отличие от Пита Стю с самого начала понимал, почему на него нападают. Пит же ощущал себя неотъемлемой частицей бытия группы и, естественно, был совершенно поражен, когда вдруг после столь долгой совместной работы наступил разрыв.

И тем не менее ради будущего Пита, вне зависимости от того, что ожидало впоследствии самих «Битлз», надо было аккуратнее, честнее и увольнять его, и в особенности сообщить ему об этом. Может быть, прежде чем предложить Питу уйти, надо было подыскать ему работу в другой группе.

Теперь, конечно, легко рассуждать. Ведь тогда никто еще не знал, какой успех ждет «Битлз» и что теряет Пит. Сами ребята чувствовали себя в какой-то степени виноватыми, но продолжали настаивать на том, что приняли решение сообща, а вовсе не один Джордж. Они всегда чуяли в Пите чужака, и его уход был предрешен.

– Мы струсили, когда надо было расстаться с ним. Взвалили все на Брайена. Но от нас такое ему было бы еще тяжелее услышать. Если бы мы заговорили с ним сами, то дело наверняка закончилось бы дракой. Так ушел Пит и упустил свой шанс в шоу-бизнесе. Но для «Битлз» у этого печального происшествия был и счастливый конец: Ринго Старр.

18. Ринго

Ричард Старки, или Ринго, – самый старший из «Битлз». Сегодня он был бы известен нам как Паркин, если бы дед Ринго не решил сменить фамилию. Когда мать его деда вторично вышла замуж и вместо Паркин стала Старки, дед Ринго тоже получил фамилию Старки.

В один прекрасный день Ринго задумал восстановить свое генеалогическое древо, но это привело, естественно, к страшной путанице. Выяснилось, правда, что род Старки уходит корнями на Шетландские острова.

Мать Ринго, Элси Глив, вышла замуж за его отца, Ричарда Старки, в 1936 году. Они работали в одной пекарне, где и познакомились. Крепенькая блондинка невысокого роста, она очень похожа на миссис Харрисон.

Поженившись, молодые поселились вместе с родителями Ричарда в Дингле. Дингл – самый отчаянный после Скотланд-роуд район Ливерпуля, расположенный в центре, неподалеку от верфей. Воздух там, конечно, хуже, чем в пригородах, где выросли Джон, Пол и Джордж.

– Дингл – это сплошные трущобы, – говорит Ринго. – Сотни людей живут в тесных коробах, мечтая выбраться оттуда. Стоит признаться, что ты из Дингла, как большинство людей с уверенностью объявят тебя пропащим человеком. Хотя это, конечно, ерунда.

Элси и Ричард Старки въехали в собственный домик на Мадрин-стрит незадолго до рождения Ринго. Унылая череда низеньких стандартных двухэтажных строений с террасами оставляла безрадостное впечатление, хотя улица и не принадлежала к трущобным. В доме было три комнаты на первом этаже и три – на втором, тогда как большинство окружающих домов располагало парой комнат на каждом этаже. В 1940 году квартплата составляла 14 шиллингов 10 пенсов в неделю.

– Все мы – выходцы из самой обычной, бедной рабочей семьи, – говорит Ринго, – хотя существует семейное предание, будто моя бабушка – богачка и дом ее обнесен хромированной оградой, – во всяком случае, такой, что блестит. А может быть, я все это придумал. Вы знаете, как это бывает: сам о чем-то мечтаешь, мама о том же рассказывает, вот и кажется, что ты все это видел своими глазами. На самом-то деле бабушка была очень бедна, она подняла четырнадцать детей.

Ринго родился после полуночи 7 июля 1940 года в доме № 9 по Мадрин-стрит. Он появился на свет с опозданием на неделю, и, поскольку в нем было десять фунтов веса, пришлось применить щипцы. Ринго явился в этот мир с широко раскрытыми глазами и сразу стал осматриваться – что же делается вокруг.

– Я совершенно уверена, – говорила Элси соседям, – что он здесь уже бывал.

Элен было тогда двадцать шесть лет, а Ричарду – двадцать восемь. Они окрестили своего первого и единственного ребенка Ричардом. В рабочих семьях принято нарекать первенца в честь отца. Ласкательно мальчика называли Риччи, точь-в-точь как отца, – так и по сей день их называют каждого в своей семье.

Миссис Старки, мать Ринго, помнит, как, еще не оправившись после родов, она, лежа в кровати, услышала сигнал воздушной тревоги. Началась бомбежка Ливерпуля.

В Дингле тогда не было бомбоубежища. Первые серьезные налеты начались через несколько недель. Старки сидели дома и разговаривали с двумя соседями – при звуках сирены они бросились прятаться в яму для угля под лестницей. Риччи завопил, и тогда мать обнаружила, что впопыхах в темноте схватила его вверх ногами. Она перевернула малыша, и он спокойно проспал весь налет. Это еще одна история, ставшая достоянием всех соседей, которую Элси рассказывает по сей день.

Родители Риччи разошлись, когда ему было чуть больше трех лет. С тех пор Риччи видел своего отца всего три раза. Отец с матерью не драматизировали развод, как то случилось в семье Джона. Расстались они тихо и мирно. Элси взяла ребенка, супруги развелись.

Ринго с матерью остались на Мадрин-стрит в своем старом доме, но спустя некоторое время из-за высокой квартплаты они вынуждены были переехать за угол, по адресу Адмирал-гроув, 10. Здесь на каждом из двух этажей было по две комнаты, и плата за это жилище в 1940 году составляла 10 шиллингов в неделю.

Первые воспоминания Ринго касаются переезда – ему, кажется, было около пяти. «Помню, я сидел в кузове грузовика, перевозившего наши вещи в новый дом на Адмирал-гроув». Никаких сведений о расставании родителей он не сохранил. Помнит только, как дважды встречался с отцом: один раз малышом и второй – уже подростком.

– Однажды он пришел навестить меня, когда я лежал в больнице, и принес маленькую записную книжку. Он спросил, чего мне хочется. Во второй раз я увидел его у бабушки Старки, уже позже. Он предложил мне денег, но я не хотел с ним разговаривать. Думаю, все-таки мать настроила меня против него. Наверное, останься я с отцом, плохо относился бы к матери.

Похоже, что в раннем детстве Ринго виделся с отцом чаще, чем он помнит, поскольку много времени мальчик проводил у бабушки Старки. Ведь прошло какое-то время, прежде чем его отец, продолжавший работать в пекарне, уехал из Ливерпуля и женился во второй раз. Мать Ринго не припоминает, чтобы сын переживал или расстраивался из-за их развода, – он никогда ни о чем не спрашивал.

– Иногда, правда, он говорил: «Жаль, что нас только двое». Во время дождя посмотрит, бывало, в окно и скажет: «Хорошо бы у меня были еще братья и сестры. А то не с кем слово сказать, когда на улице дождь».

В четыре года Риччи пошел в воскресную школу, а в начальную «Сент-Сайлас», всего в трехстах ярдах от дома, он поступил в пять лет. «Сент-Сайлас» – одна из национальных школ, построенных в 1870 году, – располагалась в красном, потускневшем от времени здании в викторианском стиле.

От отца Риччи Элси получала 30 шиллингов в неделю, но на жизнь их не хватало, поэтому ей пришлось пойти работать. До замужества Элси перебрала много мест. В том числе побывала и барменшей. Теперь она снова отправилась в бар. Веселая, общительная, Элси любила свое дело, да и часы работы ей подходили.

Она вернулась за стойку бара еще до того, как Ринго пошел в школу. Элси работала там утром и в обеденное время за 18 шиллингов в неделю. Ринго оставался или с бабушкой Старки, или с соседями. «Мне никогда не приходило в голову отдать Ринго в приют. Хоть со скрипом, но я справлялась. Шла война, и в барах было полно работы».

В шесть лет, едва начав ходить в школу, Риччи свалился с аппендицитом. Аппендикс лопнул, и у Ринго начался перитонит. Его положили в детскую больницу на Мертл-стрит, где дважды оперировали.

– Помню, как мне стало плохо, и как меня на носилках отнесли в машину «скорой помощи». В больнице сестра стала колошматить меня по животу – во всяком случае, я испытывал именно такое ощущение. На самом деле она, наверное, едва дотрагивалась до него. Меня на каталке привезли в операционную, и я попросил чашку чая. Мне сказали, что перед операцией нельзя пить чай, но, когда меня прооперируют, обязательно дадут чашечку. Потом у меня была кома, из которой я не мог выйти десять недель. В общей сложности я провел в больнице больше года.

Он было уже совсем выздоровел, когда решил показать мальчику, лежавшему рядом, подарок, полученный им по случаю дня рождения, и упал с кровати.

Родителям не разрешалось навещать детей. Считалось, что малышам это вредно, поскольку слишком их возбуждает. Но одно время состояние Риччи было настолько тяжелым, что матери позволили взглянуть на него ночью.

Риччи выписался из больницы семилетним мальчиком и вернулся в школу «Сент-Сайлас». На уроках он никогда не отличался особой сообразительностью, но после года, проведенного в больнице, отстал совсем безнадежно, не умел ни читать, ни писать. Если бы не Мэри Мэгуайер, он так никогда этому и не научился бы. Элси и мать Мэри были подругами детства, и Риччи полностью поручили младшей Мэгуайер.

– Я командовала им вовсю, – вспоминает Мэри, – ведь я была на четыре года старше. Риччи стал настолько своим в нашей семье, что кто-нибудь то и дело стучал в нашу дверь и говорил: «Ваш Риччи натворил то-то и то-то». Когда он ел вместе с нами и на обед было тушеное мясо, я всегда вынимала из его тарелки лук. Он терпеть не может лук, я всегда ругала его за это.

Я помню его с трех лет. Гремела страшная гроза, я посмотрела из окна в сторону их дома и увидела, как они оба скорчились от страха в холле. Когда Риччи вышел из больницы, я начала учить его читать и писать. Он вовсе не был тупицей – просто много пропустил. Мы организовали все как следует. Я занималась с ним два раза в неделю, а его мать давала мне за это деньги на карманные расходы. Я купила «Книгу для чтения» Чемберса, мы садились за стол в их кухне и читали. Я присматривала за ним и по субботним вечерам, когда наши матери куда-нибудь уходили. Они оставляли нам лимонад и сладости. Однажды он снял рубашку, и я красками разрисовала ему всю спину. Теперь все это кажется глупостями. Однажды он привел познакомить со мной девочку. Риччи категорически настаивал, что ее зовут Желатина. Я всегда любила его. С ним было легко, как с его матерью, – всегда спокойный, доброжелательный, веселый. У него были прекрасные огромные голубые глаза. Я даже не замечала, что у него большой нос, пока много лет спустя об этом не заговорила печать, и только тогда я увидела, что нос-то действительно великоват.

Многие годы Мэри оставалась лучшим другом Риччи, но, когда мама была на работе, он немало времени проводил и у двух своих бабушек.

– Мама моей мамы, бабушка Глив, жила одна, но у нее был друг по имени мистер Лестер, который часто приходил и играл для нее на губной гармошке. Им обоим было около шестидесяти. «Знаем, знаем, – подкалывали мы, – что за губные гармошки у вас там в темноте». Но бабушка не желала выходить за него замуж. В конце концов мистер Лестер исчез и женился на ком-то другом. Я обожал ходить к деду Старки, когда он проигрывал большие деньги на скачках. Дед просто сходил с ума. Они с бабушкой были потрясающей парой. Иной раз даже дрались по-настоящему. Он работал в бойлерной в доке – настоящий докер, жесткий, грубый, но у него были золотые руки, и он мастерил мне чудесные игрушки. Однажды сделал большой поезд, в топке его паровоза горел всамделишный огонь. Дедушкин поезд чуть было не вызвал настоящие беспорядки на нашей улице. А я в этой топке иногда пек яблоки.

У Ринго почти не сохранилось воспоминаний о начальной школе «Сент-Сайлас», разве что о том, как он пропускал уроки или отбирал мелочь у детей на игровой площадке. «Еще мы таскали разную ерунду в магазине «Вулворт». Какие-то пластмассовые штучки, которые можно было «незаметно сунуть в карман». Однажды его тетя Нэнси обнаружила пропажу нитки жемчуга. Риччи объявился с этой ниткой у паба на Парк-стрит, где пытался загнать жемчуг за 6 шиллингов.

В двенадцать лет Ринго поступил в школу второй ступени «Дингл Вейл». Он не сдавал экзамены для поступления в школу-одиннадцатилетку, поскольку не прошел собеседования, результаты которого определяли, стоит ли допускать к ним ученика.

– Учеба то нравилась ему, то вызывала отвращение, – говорит его мать. – Тогда он сачковал. Они собирались с приятелями и ошивались около школы до последнего звонка, после которого расходились, так и не зайдя внутрь. При этом они уверяли, что не смогли попасть в школу, потому что двери были заперты. После этого они уходили и целый день играли в Сефтон-парке.

Риччи исполнилось одиннадцать лет, когда его мать стала встречаться с маляром Харри Грейвзом. Он был лондонцем, уроженцем района Ромфорд. Грейвз часто болел, и доктор посоветовал ему сменить воздух. По совершенно необъяснимым причинам он решил испробовать воздух Ливерпуля. Грейвз до сих пор не помнит, почему так случилось. Через общих друзей – семью Мэгуайер – он познакомился с Элси. С самого начала у него сложились прекрасные отношения с Риччи. Два или три раза в неделю они вместе ходили в кино.

– Я сказала Риччи, что Харри хочет жениться на мне. Если бы сын возражал, я бы не пошла за Харри. Но Риччи сказал: «Выходи замуж, ма. Я ведь не всегда буду маленьким. Зачем тебе жить, как бабушка». Он имел в виду бабушку, которая не вышла замуж за мистера Лестера и его губную гармошку.

Харри Грейвз и Элси Старки поженились 17 апреля 1953 года, когда Риччи должно было сравняться тринадцать. Вскоре мать бросила работу. Харри говорит, что они с Риччи никогда не сказали друг другу дурного слова. Элси, бывало, сердилась на мужа: когда она жаловалась ему на грубость Риччи, тот только улыбался в ответ.

В тринадцать лет Риччи снова тяжело заболел. Он простудился, простуда перешла в плеврит, отчего пострадало одно легкое. Риччи опять оказался на Мертл-стрит, а потом в детской больнице «Хесвол».

Чтобы поддержать и развлечь мальчика, Харри записал его в клуб болельщиков «Арсенала». Тоже неизвестно почему. Сам Харри был невысокого мнения об этой команде и всю жизнь страстно болел за «Вест Хэм». «Но в то время «Арсенал» блистал, и я подумал, что парню это должно понравиться».

Когда Риччи находился в больнице, в Ливерпуль случайно заехал менеджер «Арсенала» Том Виттекер. Харри написал Тому, как было бы мило с его стороны, если бы знаменитый менеджер навестил одного иэ своих юных и преданных болельщиков, лежащего в больнице. Мистер Виттекер не смог навестить Риччи, но написал ему ласковое письмецо, которым, по словам Харри, Риччи очень дорожил. Теперь, правда, он вообще ничего не помнит не только о письме, но и о клубе болельщиков «Арсенала».

Однако Риччи хранит самые благодарные воспоминания о Харри с того момента, как впервые увидел его. «Он приносил мне кучу американских комиксов. Харри – замечательный человек. Когда они с мамой ссорились, я всегда был на его стороне. Мне казалось, что она им верховодит, и мне было жалко Харри. От Харри я научился быть мягким. Понял, что никогда не нужно применять насилие».

На этот раз Риччи провел в больнице почти два года, с тринадцати до пятнадцати лет. «Чем только меня не пытались занять – даже вязанием. Из папье-маше я сделал большой остров и ферму с массой животных. В больнице у меня вышла драка с одним парнишкой. Он совсем свихнулся – трахнул меня по рукам тяжеленным подносом, чудом не раздробил мне пальцы».

Из больницы Риччи выписался в пятнадцать лет. Формально он должен был к этому времени окончить школу, а на самом деле ему почти не пришлось ее посещать. Риччи следовало вернуться в школу второй ступени «Дингл Вейл» и получить свидетельство, дающее право работать. Он так долго отсутствовал, что в школе все забыли о нем.

Чтобы восстановить силы, Риччи предстояло некоторое время пробыть дома, поправить здоровье, не позволявшее ему пока всерьез думать о работе. Мать очень беспокоилась, она не могла придумать, куда ему податься. Элси знала, что Риччи нельзя поднимать тяжести, и в то же время он был недостаточно образован, чтобы заниматься умственным трудом.

Отдел трудоустройства молодежи предложил ему работу посыльного на Британской железной дороге за 50 шиллингов в неделю.

– Я пошел получать форму, но они выдали мне. только фуражку. «Ну и вшивая работенка, – подумал я. – Здесь надо проторчать лет двадцать, пока получишь полную форму». Через шесть недель я оттуда ушел. Не только из-за формы. Я не прошел медицинского освидетельствования. Потом я шесть недель проработал барменом на корабле, который ходил в Северный Уэльс и обратно. Однажды я пошел на вечеринку, гулял всю ночь, напился в стельку, явился на работу, нагрубил боссу, и он сказал: «Получай расчет, парень».

Потом через друзей Харри Ринго получил работу в фирме «Хант энд Сан». «Пошел туда, чтобы выучиться на слесаря. Но прошло уже два месяца, а я все ездил на велике и собирал заказы. К тому времени мне исполнилось семнадцать, и это все начинало мне надоедать, – меня не брали даже в подмастерья. Я пошел поговорить с начальством, а там сказали, что у них нет места слесаря; если хочу, могу стать монтером. Я согласился – о’кей. В конце концов это тоже работа. Все кругом твердят, что, если у тебя есть специальность, все будет о’кей».

На самом деле никто не верил, что у Риччи все будет о’кей: маленький, слабый, полуграмотный, – что могло из него получиться?

– У Риччи было трудное детство, – говорит Мэри Мэгуайер, которая учила его читать. – Разбитая семья, две тяжелые болезни. Я только позволяла себе робко надеяться, что он будет счастлив. Не надо никаких успехов, ничего такого – ох! Просто пусть он будет счастлив.

Две долгие болезни, по-видимому, очень сильно повлияли на Риччи, ему трудно было приспособиться к школе, работе, – к жизни. Сегодня он не может вспомнить ни одного из имен своих школьных учителей, но никогда не забывает, как звали двух ухаживавших за ним сестер, – сестра Кларк и сестра Эджингтон.

Однако сам Риччи никогда не считал себя несчастным. Он уверен, что у него было прекрасное детство.

Можно усмотреть некоторую долю иронии в том, что, когда Риччи пришел в школу второй ступени «Дингл Вейл» за свидетельством, его там никто не узнал. Прошло всего несколько лет, и в День открытых дверей школьное руководство демонстрировало парту, за которой якобы сидел Ринго Старр. За то, чтобы посидеть и сфотографироваться за этой партой, брали 6 пенсов.