Текст книги "Сломанный бог"

Автор книги: Дэвид Зинделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Дэвид ЗИНДЕЛЛ
СЛОМАННЫЙ БОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДАНЛО ДИКИЙ

Глава I
ШАЙДА

 
Все, что не халла, то шайда.
Шайда для человека убивать то, что он есть не может.
Убить животное имакла – тоже шайда.
Шайда, когда человек умирает раньше срока,
И шайда, когда он не умирает вовремя.
Шайда – путь человека, убивающего других людей.
Шайда – крик мира, потерявшего душу.
 

Из девакийской «Песни Жизни»

Это история моего сына, Данло ви Соли Рингесса. Со временем я узнал его очень близко, хотя его (и моя) судьба распорядилась так, что вырос он дикарем, оторванным от своих истинных сородичей. До своего появления в Городе он почти ничего не знал о своем происхождении и о цивилизованном образе жизни – не знал даже, что он хомо сапиенс. Он считал себя алалоем, представителем искусственно выведенной расы, живущей на покрытых льдом островах к западу от Города. Его соплеменники носили на себе следы давних генетических исправлений: у них были выступающие надбровные дуги и глубоко посаженные глаза. Алалои – мощные, волосатые, крепкие и жизнеспособные, одевались в шкуры убитых животных и во многом были мудрее современного человека. Долгое время Данло жил в одном мире с ними – в мире, где поутру отправляются на охоту в морозный лес, где снег и ветер чисты, а в небе кружат белые стаи морских птиц, в разнообразном и обильном мире. Прежде всего это был мир халла – этим словом алалои обозначают гармонию и красоту жизни. Трагедия Данло состояла в том, что ему рано пришлось узнать, насколько хрупка она, халла. Не будь этого, он, возможно, никогда не вернулся бы в свой родной город, к своему отцу. И если бы он не совершил путешествия, которое должен проделать каждый человек, судьба его маленького холодного мира и вселенной, куда этот мир входит, могла бы обернуться совсем по-иному.

Данло рос и мужал в алалойском племени деваки, жившем на гористом острове Квейткель. Этот остров служил деваки домом несчетное число поколений, и никто уже не помнил, что их предки несколько тысячелетий назад бежали из руин цивилизации Старой Земли. Никто не помнил долгого путешествия сквозь холодную мерцающую линзу галактики и не помнил, что огни на небе называются звездами. Никто не знал, что на Языке цивилизованных людей их планета именуется Ледопад. Никто из деваки или из других племен не помнил этого потому, что их предки стремились забыть шайду вселенной, обезумевшей от болезней и войн. Они хотели жить, как велит природа – в естественной гармонии с жизнью. Поэтому они изменили тело и впечатали в мозг знания и навыки древнейших обитателей Старой Земли, а после этого уничтожили свой серебристый космический корабль. Теперь, много тысяч лет спустя, женщины деваки собирали орехи бальдо и жарили их на кострах, а Мужчины охотились на мамонта, на шегшея и даже на Тотунью, белого медведя. Иногда, если море замерзало крепко-накрепко, Тотунья выходил на острова и сам охотился на них. Деваки, как все живые существа, знали холод и боль, рождение, радость и смерть. Не их ли пословица, старая, как пещера, в которой они жили, гласила, что смерть – левая рука жизни? Они хорошо знали почти все, что связано со смертью: крик Нунки-тюленя, пробитого копьем, погребальные причитания старух, жуткое молчание умершего ночью ребенка. Они знали естественную смерть, освобождающую место для новой жизни, но о напасти, которая приходит неведомо откуда и убивает даже самых сильных мужчин, об истинной сути шайды они не знали ничего.

Когда Данло было около четырнадцати лет, деваки поразила страшная болезнь, названная ими «медленным злом». В один из дней глубокой зимы все они, и мужчины и женщины, разом занемогли от загадочной горячки. Изо рта у больных шла пена, из ушей кровь, а затем их сковывал паралич. Во всем племени болезнь не тронула только Данло и еще одного человека по имени Трехпалый Соли. Им вдвоем пришлось охотиться, чтобы хоть как-то согреть больных в их снежных хижинах.

Данло и Трехпалый Соли любили своих братьев и сестер, как себя, и шесть дней трудились как одержимые, чтобы не дать своему племени уйти на ту сторону слишком скоро. Но заболевших было восемьдесят восемь человек, а их только двое, и эта задача оказалась непосильной для них. Медленно, малопомалу – ибо алалои народ выносливый и упорный – племя деваки начало вымирать. Одна из женщин, Килейе, первая отправилась в далекий путь, за ней последовали мужчины, Вемило и Чокло, старая Лилуйе и много других. Скоро пещера наполнилась гниющими, ожидающими погребения телами.

Данло старался не обращать на них внимания, хотя для деваки забота о мертвых долг не менее важный, чем забота о живых. Все свои силы он отдавал уходу за своим приемным отцом Хайдаром и за Чандрой, единственной женщиной, которую знал как свою мать. Он заваривал кровяной чай и вливал эту густую теплую жидкость им в горло, втирал горячий тюлений жир в их лбы, молился за их души – он делал все, чтобы не дать им уйти, но безуспешно. Медленное зло в конце концов отняло жизнь и у них. Данло помолился, поплакал и вышел из пещеры, чтобы нарвать огнецветов им на могилу. Но он так обессилел, что свалился в сугроб и тут же уснул. Трехпалый Соли нашел его там чуть позже, занесенного свежим снегом.

– Данло, – сказал он, стряхивая сверкающий сореш с парки мальчика, – во лания-ти? Что с тобой?

– Я просто уснул, отец, – сказал Даняо. – Ми тулу лос ваморащу. Я очень устал. – Он протер глаза заснеженными рукавицами. Данло в свои тринадцать лет был выше, тоньше, изящнее всех своих соплеменников и, по правде сказать, совсем не походил на алалоя. Длинный нос и дерзкие скулы он взял у отца, а глаза у матери. Темно-синие, как жидкие сапфиры, они сияли даже теперь, когда он так устал. Почти в каждом городе Цивилизованных Миров его сочли бы красавцем, но Данло еще не доводилось видеть ни одного хомо сапиенс, а о себе он думал, что он не такой, как его собратья. Не то чтобы урод, просто не такой – как талло, подброшенная в ястребиное гнездо.

– Ты не должен спать в снегу, – сказал Соли, кряжистый и мускулистый, как большинство алалойских мужчин. Он тоже устал до предела. Его плечи ссутулились и взгляд стал отрешенным, но видно было, что он очень встревожен. – Только собаки спят в сугробе.

– Я хотел только нарвать цветов, отец. Не знаю, что такое со иной случилось.

– Ты мог бы уснуть надолго и больше не проснуться.

Соли поднял его на ноги. Они стояли около входа в пещеру.

В тридцати футах от них ездовые собаки двенадцати девакийских семей, привязанные к своим кольям, натягивали поводки и скулили, прося, чтобы им дали поесть. Данло уже не помнил, когда кормил их в последний раз. День близился к вечеру, и солнце на небе стояло низко. Холодный голубой воздух был чист, как силка – новый лед. Данло посмотрел на занесенную снегом долину. Лес уже заволокло зеленовато-серым сумраком – завтра можно будет поохотиться на шегшея, но сегодня собакам придется поголодать.

– Хайдар и Чандра ушли, – сказал Данло.

– Да. Они были последними.

– Хайдар и Чандра. – Данло вытер со лба талый снег и помолился за души своих приемных родителей: – Хайдар эт Чандра, ми ал аш ар и я ля шанти деваки…

– Шанти, шанти, – заверил Соли, почесав нос трехпалой рукой.

– Сания и Магира тоже ушли.

– Шанти.

– Ириша, Юкио и Джемму – все алашару.

– Шанти.

– И Рафаэль, и Чокло, и Аневай, и Ментина – все они отправились в великий путь.

– Да. Шанти.

– Все умерли.

– Да.

– Еще десять дней назад они были живы и цвели, даже старая Анала, а теперь…

– Не говори об этом. Слова только слова – от них нет пользы.

Данло снял рукавицы и надавил на глаза – горячая влага обожгла его холодные пальцы.

– Как же я устал. Благословенные деваки – целое племя, отец. Как это возможно?

Соли, не отвечая, обернулся лицом к северу.

Данло обратил взгляд вверх, на заостренную вершину Квейткеля. Огромная гора, сверкающий бог, одетый гранитом и льдом, смотрела на них сверху. Четыре тысячи лет назад первые деваки назвали этот остров в честь горы, стоящей посередине. Многие поколения предков Данло были похоронены здесь. Налетевший ветер закрутил волосы вокруг его головы, и он прикрыл глаза. От ветра пахло льдом, сосновой хвоей, солью и смертью.

– Квейткель, шанти, – прошептал Данло. Скоро ему придется похоронить свой народ на кладбище выше пещеры, и после этого на Квейткеле больше не будут хоронить деваки.

– Нас постигло несчастье, – сказал Соли, потирая свои широкие брови. – Да, несчастье.

– Я думаю, это была шайда. Шайда, когда столько людей умирает слишком скоро, да?

– Нет, это просто несчастье.

Данло убрал со лба волосы, хлещущие по глазам, – густые и черные, с рыжими нитями.

– В тех историях, что рассказывал Хайдар при горючих камнях, ни разу не говорилось, чтобы все племя уходило вот так, сразу. Я никогда не думал, что такое возможно. Никогда не думал. Откуда она пришла к нам, эта шайда? Что случилось с миром, если люди могут так умирать? «Шайда – крик мира, потерявшего душу». Почему мир кричит от шайды, отец?

Соли обнял его за плечи, погладил по голове, и Данло заплакал, зарывшись лицом в его холодные меха. Он плакал, пока внезапная мысль не отрезвила его. Ему было всего тринадцать лет, но у деваки тринадцатилетний мальчик – почти мужчина. Он посмотрел на Соли, в чьих льдисто-голубых глазах тоже стояли слезы.

– Почему мы, Соли? Почему медленное зло не поразило и нас тоже?

Соли потупился.

– Просто удача. Воля случая.

Жалость и боль в голосе Соли поставили Данло на грань отчаяния. Соли тоже приготовился к смерти – это и ребенку было ясно. Безумие и смерть стояли в его глазах, в его изможденном, сером лице. Ветер, дующий от леса над обледенелыми валунами, веял смертельным холодом, и Данло казалось, что сам он тоже умирает. Но он не мог позволить себе умереть, потому что слишком любил жизнь. Разве не шайда – умереть слишком рано? Разве шайда, которую он видел, не превысила меру его сил? Он подышал на замерзшие багровые пальцы и снова натянул рукавицы. Да, он должен жить, потому что ему еще не пора уходить, потому что он молод и полон жизни, потому что в этот самый миг он понял, что должен постичь тайну шайды.

Он посмотрел на пещеру, на черный проем в горе, где лежали его собратья.

– Странно, что медленное зло меня не тронуло, да? Может быть, оно испугалось моей дикости. Хайдар всегда говорил, что я дикий и шальной, потому что хочу запрячь нарты и поехать на восход. Говорил, что я наслушался твоих рассказов. Когда я был маленький…

– Ш-ш-ш. Не надо говорить так много.

– Но я должен спросить тебя, отец, спросить об одной вещи.

– О чем?

– Когда я был маленький, я хотел найти место, где спит Савель, откуда он встает утром, чтобы осветить мир. Хайдар говорил, что это шальные мысли. Скажи, отец, я должен знать: я и родился таким? Лицо у меня не такое, как у моих братьев, и все они были намного крепче и сильнее меня – мне кажется, они никогда не чувствовали холода. Почему на ту сторону ушли они, а не я?

– Это судьба. Слепая судьба.

Данло встревожили эти слова Соли. Он знал, что существует галия, мировая душа, и никто не может с уверенностью предугадать вила галия, намерения мировой души, но разве может мировая душа быть слепой? Нет, подумал он, слепыми могут быть только люди и животные (и даже сам Бог). Данло опять закрыл глаза, как учил его Хайдар, и вдохнул морозный воздух, чтобы прояснить свое внутреннее зрение. Он хотел увидеть вила галия, намерение мировой души, но не мог.

Перед ним была только тьма, черная, как неосвещенная пещера. Он открыл глаза и заморгал от холодных игл ветра. Может ли быть, чтобы Хайдар рассказывал ему и другим детям неправду обо всем – о зверях, и о зарождении мира, и о жизни? Может ли быть, что все его, Данло, знания оказались неверными? Возможно, только взрослым мужчинам дано увидеть, что намерения мировой души – шайда; возможно, именно это подразумевал Соли, говоря о слепой судьбе.

– Холодно, – сказал Соли, притоптывая ногами. – Очень холодно, и я устал.

Он вернулся в пещеру, и Данло последовал за ним. Он сам устал так, что все связки ныли и живот скручивало, будто он наелся плохого мяса. Всю его жизнь, сколько он себя помнил, вхождение в пещеру с холода означало тепло, уверенность и тихую радость. Но теперь ничто уже не будет прежним, и даже священные камни у входа – круглые глыбы белого гранита, положенные здесь предками, – больше не приносили утешения, Сама пещера осталась такой же, как тысячи лет назад, – пузырь в застывшей лаве сбоку горы, природный храм со стенами из блестящего обсидиана, с каменными подвесками на потолке, полный глубокой тишины.

Но теперь она показалась Данло слишком уж тихой и слишком светлой. Пока он спал в сугробе, Соли собрал факелы из костяного дерева и разместил их через каждые пятьдесят футов на стенах пещеры. Они заливали светом все скальное помещение; оранжевые и рубиновые блики, освещая изображения зверей на стенах, проникали в самую глубину темного чрева пещеры, где пол сходился с потолком. Пахло сладким дымом, и свет был так ярок, что, казалось, источал собственный аромат. Но позади запахов дерева, меха и снега Данло стал различать нечто другое. Все вокруг него, каждый камень и каждая щель, разили смертью. Даже дыша ртом и временами сдерживая дыхание, он не мог избавиться от этого смрада. Мертвые тела были повсюду. На утоптанном снеговом полу лежали в беспорядке его братья и сестры – груда скрюченных рук, волос, мехов, гниющего мяса, густых черных бород и мертвых глаз. Они напоминали Данло загнанное, свалившееся с утеса стадо шегшеев. До погребения их можно было, бы оставить в снежных хижинах, но Соли решил перенести их сюда. В хижинах, пятнадцати куполах из снеговых кирпичей, разбросанных по всей пещере, было слишком тепло. Собаки снаружи выли, обезумев от голода и запаха мертвечины. Соли вытаскивал трупы, один за другим, на середину пещеры, чтобы они замерзли, и Данло боялся, как бы он не забыл случайно когонибудь. Он поделился с Соли своей тревогой, и тот быстро пересчитал тела: их было восемьдесят восемь, все племя деваки. Данло казалось неправильным считать их, применяя бездушные цифры к людям, которые еще совсем недавно дышали этим воздухом и ходили по сверкающим ледяным полям этого мира. Каждый из них обладал именем (кроме, конечно, младенцев и совсем маленьких детей, известных просто как «сын Чокло» или «вторая дочь Ментины»). Данло знал их всех, поэтому он стал над умершими и начал перечислять их имена.

– Сания, – говорил он, – Юкио, Чокло, Джемму… – Под конец его голос пресекся, и он перешел на шепот, а потом совсем замолчал, как Соли, стоящий с ним рядом. Он не мог видеть лица всех, кого называл по именам. Некоторые лежали лицом вниз, младенцев прикрывали тела матерей. Данло обошел всех, он искал человека, которого звал своим отцом. Хайдар лежал рядом с Чандрой, усыновившей Данло сразу же после рождения. Тут же лежали Килейе, Чокло, старая Лилуйе и другие члены семьи. Хайдар при своем небольшом росте был очень крепок и мускулист. Вспоминая его, всегда терпеливого, изобретательного и доброго, Данло не мог понять, почему такой человек должен был умереть. Теперь, когда анима покинула его тело, Хайдар стал как-то меньше, будто съежился. Данло стал на колени между ним и Чандрой. Вытянутая рука Хайдара покоилась на лбу жены. Данло взял ее в свои. В этой огромной руке не было больше ни силы, ни жизни. Холодное мясо, которое скоро застынет, как лед. Лицо Чандры тоже было холодным, и на волосах за ушами засохла бледная кровь. Самая свежая, вытекшая из Чандры в час ее смерти, только начинала замерзать. Данло убрал густые пряди со лба и заглянул в ее красивые карие глаза, открытые и затвердевшие, как камни. В них не осталось ничего – ни радости, ни света, ни боли. В смерти Данло больше всего поражало то, как быстро боль уходит из тела вместе с анимой. Он потрогал холодный лоб Хайдара и зажмурился от накипающих заново слез. Ему хотелось задать Хайдару один простой вопрос: почему, если смерть приносит покой и уносит боль, все живое предпочитает жизнь смерти?

– Данло, надо подморозить нарты, – мягко сказал стоящий над ним Соли.

– Не сейчас. Еще немного.

– Пожалуйста, помоги мне – у нас впереди много дел.

– Нет. – Сидя на полу, Данло закрыл глаза Хайдару и Чандре. – Хайдар, алашария ля шанти, – сказал он. – Чандра, матерь моя, ступай с миром.

– Успокойся. – Соли взъерошил волосы Данло. – У нас еще будет время, чтобы помолиться.

– Нет.

– Данло!

– Нет!

Соли вздохнул, глядя в глубину пещеры, где свет отражался от блестящих черных стен.

– Нарты надо подморозить, – тихим, измученным голосом сказал он. – Выходи ко мне, когда закончишь, и будем хоронить деваки.

Они начали похоронный обряд в тот же вечер. Быстро, как могли, они раздевали мертвых донага и натирали их тюленьим жиром с головы до пят. Холоден путь на ту сторону дня, и жир нужен, чтобы предохранить умерших от холода. Потом тела грузили на нарты и везли в, гору, на кладбище. Это был тяжкий и горестный труд. Некоторые женщины, умершие несколько дней назад, потемнели и стали мягкими, как гнилой кровоплод. Было бы легче вытащить все трупы наружу и уложить в снег, они бы там быстро замерзли. Но Данло и Соли и без того приходилось постоянно подкладывать хворост в костры у входа, чтобы отогнать медведей и волков, которые водились в лесу. Ездовые собаки знали, что такое огонь, и почти не боялись его. Через некоторое время Данло и Соли решили посвятить пару дней охоте на щегшея, а потом уж похоронить остальных покойников. Большим, белым, мохнатым животным предстояло умереть и быть разделанными на мясо, иначе голодные собаки могли перегрызть поводки и потревожить мертвых в пещере. Добыв мясо, Соли и Данло продолжили свою работу. Они носили покойников, одного за другим, на ледяное, безлесое кладбище и укладывали их головой на северТела заваливали камнями. Они воздвигали много каменных пирамид для защиты мертвых от диких зверей, ибо все живое должно вернуться в землю, из которой вышло. На это у них ушло десять дней. У пещеры большие камни попадались редко, поэтому приходилось запрягать собак и ездить в лес, к ручью, где было много гладких, круглых валунов. Они "делали много таких ездок туда и обратно, а закончив свой труд, нарвали на кустах анды рыжие и красные-огнецветы, чтобы украсить могилы. Пришло время молитвы. Они молились, пока не охрипли, и слезы замерзали у них на щеках. Они молились далеко за полночь, пока холод, идущий с моря, не пробрал их до костей.

– Ми алашария, – сказал Данло в последний раз и повернулся к Соли. – Теперь все, да?

Они направились вниз мимо темных могил, через сугробы и деревья. На небе светили звезды, и лес стоял весь в снегу.

Двое спустились к ручью и поставили там себе маленькую снежную хижину. Никогда больше не будут они ночевать в пещере.

– Что будем делать теперь? – спросил Данло.

– Завтра снова пойдем на охоту. Будем охотиться, есть и молиться.

Данло помолчал, глядя на хижину, которой, возможно, предстояло стать их пристанищем на много ночей, и спросил:

– А что же потом, отец?

Они проползли в хижину по туннелю, темному и холодному, едва позволявшему Соли протиснуться внутрь. Сама хижина была попросторнее, но ни один из них не мог встать в ней во весь рост, не проломив головой ледяной потолок. Данло двигался в полутьме осторожно, чтобы не порушить хрупкие стенки. Он разложил свои спальные меха на лежанке из плотно утоптанного снега. Соли подложил тюленьей ворвани в горючий камень, выдолбленную из камня чашу, где всегда, хотя и слабо, теплился огонек. Ворвань растаяла и разгорелась, и жемчужное пламя поплыло по темному маслу. Скоро круглые стены хижины озарились теплым желтым светом.

– Что потом, говоришь? – проговорил Соли и поставил на огонь воду в глиняном горшочке, чтобы попить перед сном кровяного чаю, как он привык.

Данло думал, что Соли странный человек, такой же шальной в душе, как он сам – вернее, каким он, Данло, будет, когда станет мужчиной. Это роднило их. Разве прапрадед Соли не покинул их племя несколько поколений назад, чтобы отправиться в южные льды? Разве Соли и его семья, из которой все давно уже умерли, не вернулись со сказочных Благословенных Островов, чтобы рассказать о теплых краях, где с небес вместо снега падает вода? Говорили, что Соли ездил также на восток и добрался до Небывалого Города, где люди-тени живут в высоких, как горы, каменных хижинах. Вопрос о том, насколько правдивы эти истории, занимал Данло не менее, чем те странные цифры и фигуры, которым учил его Соли. Да, Соли – загадочный, шальной человек, и Данло вдруг пришла в голову поразительная мысль: а не потому ли медленное зло пощадило его?

Данло зачерпнул из кожаного меха замерзшую тюленью кровь, положил в горшок ее темные слипшиеся кристаллы и сказал:

– Нам придется поехать на запад, к Савельсалии или Рильрило, верно? У нас много родичей среди патвинов, как я слыШал. Или к блорунам – какое из племен, по-твоему, примет нас лучше, отец?

Он чувствовал себя неловко оттого, что говорил так много, ведь мальчику не подобает распускать язык в присутствии мужчины. Но он боялся будущего и притом, если быть честным, всегда любил поговорить. Особенно с Соли – но если Данло не заговаривал первый, тот всегда молчал, будто каменный.

Он и теперь молчал долго и наконец ответил:

– Ехать на запад было бы неразумно. – Соли хлебнул кровяного чая. Пар из чашки застилал ему глаза, и они казались еще более загадочными, чем обычно.

– Как же нам тогда быть?

– Мы могли бы остаться здесь, на Квейткеле. Это наш дом.

Данло поднес руку к глазам и проглотил комок, застрявший в горле, словно кусок мяса.

– Как же мы можем остаться, отец? У нас нет больше женщин, чтобы шить нам одежду, и девочек, на которых со временем мы могли бы жениться. Здесь больше нет жизни – как же мы можем остаться?

Соли молча пил свой чай, и Данло заговорил снова:

– Ведь нехорошо было бы позволить жизни угаснуть, да? Состариться, никого не родив? Позволить, чтобы все совсем кончилось – ведь это шайда?

– Да, жизнь – шайда, – произнес Соли.

От того, как Соли смотрел в свою чашку, Данло стало больно внутри, там, где печень. Может быть, Соли втайне винит его за то, что он, Данло, навлек шайду на их племя? Возможно ли такое? Не навлечет ли он, со своим странным лицом и своей чуждостью, медленное зло также и на патвинов? Данло устыдился своих мыслей, и ему стало горячо в груди и за глазами. Он попытался продолжить разговор, но голос изменил ему.

Соли помешал теплый чай указательным пальцем. Два соседних у него были отрезаны по белые, блестящие костяшки.

– На востоке, – сказал он наконец, – стоит Небывалый Город. Его еще называют Город Света… или Невернес. Мы можем поехать туда.

Данло сидел сгорбившись в своих мехах, уставший, что называется, до смерти, но сразу встрепенулся, услышав о сказочном Небывалом Городе. Сердце у него забилось, точно он вышел с копьем против бегущего на него шегшея.

– Небывалый Город? – выпрямившись, повторил он. – Так ты правда там был? Правда, что там живут люди-тени? Люди, которые никогда не рождались и никогда не умирают?

– Все когда-нибудь умирают, – тихо промолвил Соли. – Но в Небывалом Городе есть люди, которые живут почти вечно.

По правде говоря, Соли знал о Небывалом Городе все, поскольку провел в нем немалую часть своей жизни. И о Данло он тоже все знал. Он знал, что настоящие родители Данло – это Катарина-скраер и Мэллори Рингесс, тоже когда-то жившие в Городе. Он знал это, потому что приходился Данло родным дедом. Но он не стал рассказывать Данло об этом, а хлебнул еще чаю и сказал:

– Есть кое-что, что тебе нужно знать. Хайдар собирался сказать тебе об этом на будущий год, когда ты станешь мужчиной, но Хайдар ушел, и. сказать больше некому, кроме меня.

Данло слушал, как воет ветер за стенами хижины. Хайдар учил его терпению, и он мог быть терпеливым, когда надо, даже когда ветер выл тонко и отчаянно и терпение сохранять было трудно. Данло смотрел, как Соли пьет свой чай, и чувствовал уверенность, что сейчас ему откроется нечто бесконечно важное.

– Хайдар и Чандра, – выговорил наконец Соли, – не твои родные отец и мать. Твои настоящие родители были из Небывалого Города и пришли в племя пятнадцать лет назад. Твоя мать умерла, рожая тебя, и Хайдар с Чандрой тебя усыновили.

Вот почему ты не такой, как твои братья и сестры. В Небывалом Городе живет очень много людей, похожих на тебя.

У Данло в горле так саднило, что он почти не мог говорить.

Он потер глаза и повторил:

– Похожих на меня?

– Да. Это не шайда – иметь такое лицо, как у тебя, и ты не навлекал шайды на наш народ.

Объяснение Соли умерило стыд Данло, который он испытывал из-за того, что остался жив, но вызвало сотню новых вопросов.

– Но почему мои родители приехали на Квейткель? И почему я не родился деваки, как все? Почему?

– Ты ничего не помнишь?

Данло закрыл слезящиеся от ветра глаза. Да, он помнил. У него была превосходная, замечательная в своем роде память.

Он унаследовал образную память своей матери: закрыв глаза, он мог представить себе четко и в красках почти все события своей жизни. Однажды, две зимы назад, он вопреки предостережениям Хайдара отправился один охотиться на шелкобрюха, и кабан, углядев его в роще молодых осколочных деревьев, напал на него и распорол ногу – Данло даже не успел поднять копье. Ему посчастливилось остаться в живых, но чаще всего он вспоминал не эту свою удачу, а то, как искусно Чандра работала иглой, зашивая его рану. Он видел костяную иглу, пронзающую окровавленную, туго натянутую кожу, видел каждый стежок и каждый узел. В нем жила целая вселенная таких ярких воспоминаний, но первые четыре года своей жизни он почему-то помнил очень плохо. От них остался только смутный образ человека с пронзительными голубыми глазами и печальным лицом. Данло никак не удавалось увидеть его ясно, как все прочие картинки.

Он открыл глаза, поймал на себе взгляд Соли; и закутал в мех свои голые плечи.

– Какой он был, мой отец? Ты знал его? И мать тоже? Мою родную мать?

Соли допил остаток чая и налил себе еще.

– Твой отец был похож на тебя. – Лицо Соли стало таким, как будто он прислушивался к какому-то далекому звуку. – Такой же длинный нос, и волосы он никогда не причесывал. И такой же шальной. Но глаза у тебя материнские. Она видела все очень ясно, твоя мать.

– Ты должен был хорошо их знать, раз они жили в племени. И Хайдар тоже.

Данло снова закрыл глаза и попытался отвлечься от ветра, свистящего тут же за снежной стенкой у его головы. Внутри у него жили другие звуки, другие шепоты. Он помнил, как странно Чокло и другие мужчины порой посматривали на него, как понижали голоса, когда он заставал их в каком-нибудь темном углу пещеры. Ему казалось, что в его отсутствие все только и говорят, что о нем. Помнил он и другое, страшное: однажды он подслушал разговор Чандры и Айаме о сатинке, ведьме, которая творила зло и несла шайду своему народу. Тогда он подумал, что этот рассказ относится к сон-времени, времени предков, вечному, незыблемому времени, заменяющему деваки историю и состояние транса. Возможно, он заблуждался. Возможно, у них в племени была настоящая сатинка, и это она околдовала его родных отца и мать.

– Да, Хайдар знал твоих родителей, – признал Соли.

– Как же их звали? И почему он не рассказывал мне о них?

– Он рассказал бы все при посвящении тебя в мужчины. В этой истории есть вещи, которых мальчик не должен знать.

– Я уже почти взрослый. – Лицо Данло было одновременно открытым и страдающим, невинным и твердым. – Теперь, когда Хайдар умер, ты должен все рассказать мне.

– Но ты еще не мужчина.

Данло провел своими длинными ногтями по меховому одеялу, соскабливая иней. Он старался разглядеть свое отражение в подернутой влагой стене, но видел только тень, очертания лица я буйной гривы черных волос.

– Почти мужчина.

– Ты станешь им будущей глубокой зимой, когда пройдешь посвящение. А теперь пора спать. Завтра пойдем на охоту, не то мы умрем с голоду и последуем за нашим племенем на ту сторону дня.

Данло задумался. Ум его, острый от природы, стал еще острее благодаря тайной науке Соли. Сколько Данло себя помнил, Соли всегда уводил его в лес и там чертил на снегу разные фигуры. Он учил Данло геометрии и рассказывал ему о диковинах, которые называл сферами, и странными аттракторами, и бесконечностью. Учил, как доказывать теоремы, учил топологии, а главное – той четкой логике, которой подчиняется вся вселенная чисел. Данло находил этот способ мышления странным и диким, однако любил вести с Соли логические споры.

Прикрыв рот рукой, чтобы скрыть улыбку, он спросил:

– Путешествие в Небывалый Город будет долгим и тяжелым, верно?

– Да. Очень тяжелым.

– Даже взрослый мужчина может не выдержать его – что, если его задерет Тотунья, или поразит холодное Дыхание Змея, или…

– Да, путешествие будет опасным, – прервал его Соли.

– Что, если мне придется искать Город одному? Вдруг медленное зло настигнет тебя там, на льду? Или люди-тени из Небывалого Города, не знающие, что такое халла, убьют тебя, чтобы съесть? Как я стану мужчиной, отец, если ты умрешь до моего посвящения?

Для Данло, как и для всякого алалойского мальчика, посвящение в мужчины было третьим по значению жизненным преображением и таинством, из которых два первых – это рождение и смерть.

Соли со вздохом потер виски. Он очень устал, но не мог не признать, что Данло рассуждает логично и что придется посвятить его в мужчины на год раньше срока. Он улыбнулся и спросил:

– Ты полагаешь, что уже готов, Данло? Ты совсем еще юн.

– Мне скоро будет четырнадцать.

– Совсем еще юн. Даже пятнадцатилетний может оказаться неготовым. Многие мальчики старше тебя не смогли стерпеть боль от ножа. А потом, после обрезания…

– Потом я должен узнать тайную мудрость, да? Песнь Предков?

– Потом начинается самое ужасное.

Данло понял, что Соли хочет напугать его, и улыбнулся, чтобы скрыть свой страх. В хижине, наполненной паром от чая и их слитного дыхания, стоял селура, влажный холод – не такой сильный, как белый, но все же лижущий кожу, как испытывающий жажду тюлень, и вызывающий легкую дрожь.

Данло зарылся в шкуры, стараясь согреться. Всю свою жизнь от старших мальчиков и молодых мужчин он слышал туманные рассказы о посвящении. Это все равно что умереть, уралашара, сказал однажды Чокло; это тоже переход, но не на ту сторону дня, а в новый таинственный мир, который ты открываешь внутри себя. Данло старался представить себе, как протекает такой переход, и в то же время пытался уснуть, но он был слишком полон жизнью и смертью, слишком полон собой. Он больше не мог унять одолевавшую его дрожь. Он не мог отделаться от чувства, что отныне его жизнь станет крайне опасной, как у человека, идущего над пропастью по снеговому мосту. Предвкушение этой опасности наполняло его мистическим трепетом, и он осознал вдруг, что любит темную, дикую часть самого себя так же, как любит жизнь. Ти-миура халла – следуй за своей любовью, следуй за своей судьбой, – не этим ли учением руководствовался его народ на протяжении ста поколений? Если он умрет во время своего перехода – умрет для себя самого или настоящей, кровавой и мучительной смертью, то это произойдет на пути к новой жизни, а большей халлы человек не может себе пожелать.