Текст книги "Опасный промысел"

Автор книги: Дэвид Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА 5

В 1828 году трапперы и индейцы выбрали местом встречи Медвежье озеро, из которого вытекала река с таким же названием, впадавшая в Большое Соленое озеро. Выбор был обусловлен весьма вескими причинами: прежде всего, Медвежье озеро находилось в центре Скалистых гор на одинаковом расстоянии от трапперов, промышлявших далеко на севере, близ канадских земель, и трапперов, охотившихся у южного притока Грин-Ривер. Во-вторых, не так далеко отсюда находилось Южное ущелье, прорезавшее неприступные горы: по нему смельчаки могли срезать путь, а дилижансы из Сент-Луиса благодаря этому проходу добирались до места встречи почти без задержки. В-третьих, здесь было вдоволь воды, вокруг водилось много дичи, и охотничьи угодья черноногих находились так далеко, что можно было не опасаться стычек с самым свирепым из индейских племен.

Медвежье озеро, составлявшее миль шесть в окружности, располагалось в долине среди высоких, покрытых снегом гор и имело несколько названий. Некоторые трапперы называли его Змеиным, другие – озером Черного Медведя, из-за того, что в окрестностях водилось много этих зверей, а третьи именовали озеро Сладким, подчеркивая его отличие от лежащего на юго-западе Большого Соленого озера.

Обо всем этом Нату рассказал Шекспир, пока они ехали к месту встречи по тропе, которой десятилетиями пользовались дикие звери и индейцы.

– Почему бы не дать озеру одно имя и успокоиться на этом? – спросил Нат, когда траппер перечислил столько разных названий.

– В конце концов так и случится, – заверил Шекспир. – Рано или поздно мы узнаем, что составлена официальная карта этих мест, и название, нанесенное на карту, станет единственным названием озера.

– А остальные озера тоже имеют по нескольку названий?

– Не только озера, но и реки, горы и все остальные даже едва заметные детали ландшафта. Это поначалу сбивает человека с толку, но я помогу тебе быстро во всем разобраться.

– Интересно, каким образом?

– Если ты сомневаешься, каким названием воспользоваться, пользуйся тем, которое в ходу у индейцев.

– И это поможет?

– Дело в том, что у индейцев достаточно здравого смысла, чтобы не давать пять имен одному и тому же маленькому холмику.

– Значит, все племена пользуются одними и теми же названиями?

– Нет. Но вот смотри – допустим, некий траппер хочет встретиться с тобой в энный день у ручья Канавка. Ты никогда не слышал о таком ручье, зато слышал о ручье Рыси, который течет неподалеку. И если вы оба знаете, что шошоны называют тот ручей Бобровым, можете смело биться об заклад, что говорите об одном и том же. – Шекспир оглянулся через плечо. – Теперь понял?

– Более-менее.

– Не переживай, вот проживешь тут годика три-четыре и узнаешь большинство главных местных достопримечательностей. И тогда будешь сбиваться с пути не чаще шести-семи раз в году.

– Какая утешительная мысль!

Шекспир засмеялся и пришпорил лошадь.

Взглянув на Уинону, Нат перехватил ее пристальный взгляд.

«Интересно, о чем она думает?» – спросил себя Нат. Он никогда не мог этого угадать. Все женщины казались ему загадочными – и белые, и индианки. Ход их мыслей, взгляд на жизнь, многие черты характера очень отличались от мужских, и часто он их просто не понимал. Загадка женского племени завораживала Натаниэля, возбуждала его любопытство, а временами заставляла чувствовать себя удручающе неполноценным.

К примеру, Аделина могла легко обвести его вокруг своего изящного пальчика, малейшее ее желание становилось для Ната законом. А вот его отношения с Уиноной были совсем другими. Ему хотелось доставлять ей радость и, само собой, демонстрировать перед ней свои ловкость и сноровку. Нат страстно любил жену и временами, когда индианка не замечала, украдкой любовался ее красивыми чертами, изумляясь тому, как такая девушка смогла полюбить его и выбрать в мужья. И эти чувства не были преданной любовью щенка к хозяину, какой была его любовь к Аделине. Он не возвел Уинону на пьедестал, как некогда возвел мисс Ван Бурен. Натаниэль относился к жене скорее как к равной, ведь Уинона была сильной женщиной, которая знала все, что нужно, чтобы выжить в дикой глуши. Она умела стряпать, шить, готовить лекарства из трав, снимать шкуры с бизонов и медведей с достойными восхищения тщательностью и проворством, поддерживать в типи чистоту и уют. В придачу индианка была превосходным другом, ее отличали тонкое чувство юмора и острая любознательность, но больше всего Нату нравилось в ней неизменно веселое расположение духа.

Уинона встречала трудности без жалоб, как нечто должное, и стойко преодолевала их, вместо того чтобы хныкать. Смерть родителей глубоко опечалила ее, но она быстро оправилась от удара и продолжала привычную жизнь. А еще она была любящей и преданной – разве мужчина мог бы пожелать себе лучшую жену?

Улыбнувшись, Нат жестами поведал Уиноне о своем решении купить на встрече шкуры, чтобы они могли построить себе типи. Он объяснил жене, что типи пока будет маленьким, но при первой же возможности он отправится на охоту за бизонами, чтобы добыть шкуры, необходимые для большого жилища, достойного женщины, которую он любит.

Уинона ответила, что была бы рада собственному типи, потом добавила, что, если жилище будет большим, им понадобятся еще лошади.

Нат упрекнул себя за то, что сам об этом не подумал. Чем просторнее будет типи, тем больше вьючных лошадей потребуется, чтобы тащить шесты, шкуры и прочее. Типи средних размеров обычно перевозили с места на место без особых усилий три лошади. Но жилище пятнадцати футов в высоту требовало множества поддерживающих шестов, не говоря уже о шкурах. Самое большое типи, которое видел Нат, имело тридцать футов в высоту, его поддерживали тридцать шестов, а для перевозки требовалось пятнадцать вьючных лошадей.

Очевидно, угадав мысли мужа, Уинона пояснила, что на ближайшее время им вполне сгодится и небольшое жилище, по крайней мере до тех пор, пока не появится малыш.

Нат осведомился, скоро ли она собирается заиметь ребенка, и Уинона с улыбкой указала на него, ответив по-английски:

– Когда ты захочешь.

«И вправду, когда мы сможем завести детей?» – подумал Нат.

Сначала он должен был решить, где они станут жить. Он снова вспомнил о хижине дяди Зика, оставшейся далеко на юге, и начал обсуждать это с женой, уверенно и плавно делая нужные жесты.

Уинона нахмурила брови и опустила глаза.

Стоит ли им отправляться в такую даль?

Нат выжидающе смотрел на жену. Если она откажется, если захочет остаться со своим народом, ему придется попросить совета у Шекспира – что делать дальше.

Спустя минуту Уинона взглянула на мужа и ответила.

Она призналась, что боится отправляться в малознакомые места, ей не хочется расставаться со своими родственниками и друзьями. Но она уважает суждения мужа, и, если Нат действительно считает, что они будут счастливы в этой хижине, она сделает все, чтобы привыкнуть. Но у нее есть одно условие. Она была бы очень благодарна, если бы муж согласился навещать племя шошонов по меньшей мере раз в год, если дважды – еще лучше!

С огромным облегчением и благодарностью Нат заверил супругу, что она и в самом деле будет счастлива в хижине. Они проживут там год, чтобы Уинона могла решить, нравится ли ей это место. Если спустя год она не будет довольна, они подумают, где еще можно обосноваться.

Уинона с готовностью согласилась и дала знать, как ей повезло, что у нее такой мудрый муж.

Как всегда, Нат почувствовал себя не в своей тарелке, получая такие комплименты. Он застенчиво улыбнулся и ответил, что рад иметь такую понимающую жену.

Несколько минут они ехали бок о бок в благостном молчании.

– Научи меня еще словам, – наконец попросила Уинона по-английски.

Нат кивнул и принялся указывать на разные предметы, мимо которых они проезжали, и называть их по-английски, а Уинона старалась точно повторять эти слова. Нат дивился тому, как легко она учится чужому языку. Если бы он мог хоть вполовину так же быстро учиться языку шошонов!

Поглощенные уроком, молодые супруги потеряли счет времени, а склон, по которому они ехали, постепенно становился все круче. Они продолжали двигаться, вдыхая бодрящий, свежий горный воздух. Всадники уже поднялись на несколько тысяч футов над уровнем моря, а подъем все продолжался.

Когда Шекспир добрался до перевала и натянул поводья, его спутники смеялись над словом «бурундук», которое показалось Уиноне просто изумительным.

– Почему ты остановился? – спросил Нат.

Он отвел взгляд от жены, увидел долину, протянувшуюся на многие мили на север, и сам понял – почему. Они наконец-то прибыли на место встречи.

– Гляди! – сказал Шекспир. – Вот ради этого и живет обычный траппер. Одиннадцать месяцев в году он карабкается по горам, сражается с природой, индейцами, дикими зверями – для того лишь, чтобы добыть шкур и заработать денег. А потом является сюда и за три-четыре недели тратит большую часть заработанного.

Старый охотник помолчал.

– Это самое многолюдное сборище белых к западу от Миссисипи. В некотором роде напоминает мне Сент-Луис в прежние дни.

Нат был в Сент-Луисе всего два месяца назад и не стал бы сравнивать многолюдный деловой город с тем, что сейчас открылось его взору. Однако он уже много недель не видел людских скоплений, кроме разве что отряда шошонов, поэтому бурлившая в долине толпа вызвала у него прилив возбуждения, даже дрожь от нетерпения слиться с ней.

– Я и не знал, что тут будет так много народу.

– Откровенно говоря, я и сам удивляюсь, – ответил Шекспир. – Год от года встреча становится все более многолюдной.

Северный берег Медвежьего озера превратился в своего рода декорацию для действа более пяти сотен белых мужчин. Ближе к воде расположились жилища трапперов. Их палатки, навесы и хижины выглядели так убого, что, казалось, рухнут, если поблизости кто-нибудь громко чихнет. Поскольку люди знали, что пробудут здесь всего лишь несколько недель, они не старались ничего «возводить», большинство же вообще спали под балдахином из звезд.

Рядом с озером виднелись также около сорока достаточно прочных палаток торговцев, возле которых толпилось множество нетерпеливых покупателей, как и возле палаток скупщиков пушнины. Перед последними выстроились в очередь взволнованные трапперы с тюками мехов, каждый надеялся получить за свое добро наивысшую цену.

Поблизости собрались и индейцы, тысячи индейцев из разных племен.

Пока они подъезжали к Медвежьему озеру, Шекспир объяснял, где какое племя обосновалось. Нат, кивнув на ближайшие типи, спросил:

– А эти какого племени?

– Гладкоголовые. После шошонов это самое дружелюбное племя здешних мест. Гладкоголовые всегда справедливы с белыми и, насколько мне известно, никогда не снимают с них скальпы.

– Ты вроде говорил, что много лет назад был женат на индианке из этого племени?

– Угу. Много-много лет назад. – Шекспир склонил голову и вздохнул. – Иногда кажется, что все это было вчера. Она казалась красивой, как зорька, ни у одного мужчины никогда не было лучшей жены. Если бы эти подлые черноногие не убили ее, мы наверняка все еще были бы вместе.

Нат смотрел на будничную жизнь гладкоголовых.

– Разве мы не станем объезжать их лагерь?

– Зачем? – Траппер поднял голову и ухмыльнулся.

– Но ведь это невежливо – являться туда без приглашения.

– Да что тебя так взволновало?

– Ты же сам все время твердишь, что надо быть осторожным, что нельзя нарушать правила поведения, принятые у индейцев, иначе попадешь в беду.

– Вообще-то да. – Шекспир засмеялся. – Ты учишься, Нат. Но мы спокойно можем проехать через их лагерь. Если бы мы появились внезапно, ни с того ни с сего, было бы совсем другое дело. Тогда нам пришлось бы приближаться медленно, чтобы нас успели заранее рассмотреть, а еще нам полагалось бы все время улыбаться, чтобы показать, что мы – друзья. Но здесь место общей встречи. Племена пришли сюда за сотни миль, чтобы поторговать с белыми. И, как я уже говорил, это считается в некотором роде нейтральной территорией. Любой может приходить сюда и уходить, когда ему вздумается.

Нат заметил, что несколько гладкоголовых обратили внимание на них, и поехал рядом с Уиноной, небрежно опустив правую руку на карабин, лежащий поперек седла.

– Я хочу тебя кое о чем спросить.

Траппер почему-то засмеялся.

– С чего ты так веселишься?

– Просто так. О чем ты хотел спросить?

– Сколько в среднем зарабатывают трапперы?

– По-разному. Смотря сколько мехов удается добыть и какого качества шкурки. В среднем я бы сказал – от тысячи до двух тысяч долларов в год.

Нат приподнял брови.

Две тысячи долларов считались большими деньгами. Например, простой плотник в городе зарабатывал всего-то пятьсот долларов в год.

– Но от этих денег мало что останется к тому времени, когда закончится встреча, – сказал Шекспир.

– Как они умудряются потратить такую кучу денег всего за три-четыре недели? – недоверчиво спросил Нат.

– Потому что их стригут прекрасные джентльмены из Сент-Луиса. – В тоне Шекспира прозвучала горькая насмешка.

– Объясни.

– Ты часом не знаешь, сколько стоит виски в Сент-Луисе?

– Около тридцати центов за галлон[5]5
  Галлон – единица измерения объема в английской системе мер, равна 4, 55 л.


[Закрыть], по-моему.

– Здесь оно стоит три доллара за пинту[6]6
  Пинта – единица измерения объема в английской системе мер, равна 0, 57 л.


[Закрыть]. И виски, которое тут продают, так разбавлено, что его требуется аж десять галлонов для того, чтобы привести человека хотя бы в благодушное настроение.

– Неужто? – недоверчиво спросил Нат.

– Это еще не все. Сколько в Сент-Луисе стоит кофе?

– Десять центов за фунт.

– Здесь – два доллара за фунт.

– Это возмутительно!

– Есть вещи и похуже. Порох в том же Сент-Луисе стоит около семи центов за фунт, а здесь его цена переваливает за два доллара. То же происходит и с ценами на свинец.

– Но почему так? Ведь здешние люди могли бы в любое время положить этому конец!

– Ты еще и половины всего не знаешь. Сахар идет здесь по два доллара за пинту. Одеяла могут стоить от пятнадцати до двадцати долларов за штуку, хлопчатобумажные рубашки – пять долларов каждая, а табак – два доллара за фунт!

Нат уставился на повозки торговцев и покачал головой:

– Это же чистый грабеж. Почему трапперы с этим мирятся? Они должны отказаться покупать товары по таким запредельным ценам!

– А где еще они могут купить все необходимое?

– Да, деваться им некуда, – согласился Нат.

– Вот они и вынуждены покупать припасы у торговцев или обходиться без нужных вещей еще год… если не собираются сами проделать весь долгий путь до Сент-Луиса. Но в последнем случае они потеряют время, которое смогли бы потратить на охоту.

– С этим же надо что-то делать!

– С этим ничего не поделаешь, – ответил Шекспир. – И ты еще не знаешь всего.

– Так расскажи мне.

– Трапперы зависят не только от торговцев, у которых покупают товары, а еще и от перекупщиков, которым продают меха.

– Им дают плохую цену?

– Самая высокая цена за шкурки – от четырех до пяти долларов за фунт.

– Сдается, это немало, – заметил Нат.

– Мало, если учесть, что те же самые шкурки будут перепроданы в Сент-Луисе от восьми долларов за фунт.

– Раньше мне никто не рассказывал об этой стороне пушной торговли.

Шекспир пожал плечами:

– С этим тоже никто ничего не может поделать. Траппер должен выкручиваться сам. ПКСГ и остальные пушные компании держат над всем полный контроль.

– ПКСГ?

– Пушная компания Скалистых гор. Эта компания – главная в здешней части Скалистых, она нанимает людей, чтобы те добывали для нее пушнину, устанавливает дату этой встречи и присылает сюда вереницу повозок из Сент-Луиса.

– Но ты упоминал и другие компании.

– Угу. Компания Гудзонова залива действует в основном в Канаде. Потом есть еще Американская пушная компания.

– Об этой я слышал, – перебил Нат.

Впрочем, о ней слышал любой человек, умеющий читать. Газеты регулярно публиковали статьи об Американской пушной компании и ее основателе – Джоне Джейкобе Асторе. Астор приехал в Америку из Германии, когда ему было всего двадцать лет, и в 1787 году занялся торговлей мехами. Ему сопутствовала удача, и в 1808 году он открыл собственную компанию. Постепенно Астор стал миллионером, а в последние годы был объявлен богатейшим человеком страны.

– Эта компания привыкла промышлять в основном вокруг Великих озер, и, конечно, ты слышал о грандиозных планах Астора по добыче шкур у реки Колумбия. Как бы то ни было, трапперы Американской пушной компании перебрались в те края и отнимают хлеб у трапперов ПКСГ.

– Между ними что, идет вражда?

– Они не стреляют друг в друга, если ты об этом. Но нечто вроде дружеского соперничества есть.

– Если бы тебе пришлось зарабатывать на жизнь добычей шкурок, на какую компанию ты стал бы работать?

– Ни на какую.

– Тогда как бы ты зарабатывал?

– Нат, все пушные компании жадны до шкурок, их агенты рвутся покупать меха у кого угодно. Даже если компания может позволить себе держать две сотни трапперов, непрерывно добывающих для нее меха, она все равно будет принимать шкурки у любого, кто имеет что-нибудь на продажу.

– Кажется, я уже слышал про вольных трапперов.

– Вольный траппер – это тот, кто не заключил контракт ни с одной из пушных компаний. Он ставит ловушки, когда и где хочет, а потом продает меха любому агенту, тому, кто больше заплатит.

– Вольным трапперам платят по тем же самым ценам, что и трапперам, работающим на компанию?

– Обычно да. Или немного меньше. А если меха превосходного качества, компания выплачивает небольшую премию.

– Тогда именно так я и хотел бы зарабатывать на жизнь, – решил Нат. – Быть вольным траппером.

– Это работа не для слабаков, – заметил Шекспир. Теперь они подъехали вплотную к поселению гладкоголовых. Многие воины, женщины и дети, бросив свои дела, глазели на незнакомцев. Некоторые прокричали дружеские приветствия старому охотнику, тот добродушно ответил.

Нат заметил, что Уинона едет, высоко держа голову и глядя прямо перед собой, потом увидел неподалеку троих всадников, занятых оживленной беседой с индейцем. Один из троицы внезапно поднял голову, выпрямился в седле, и на лице его заиграла хитрая улыбка.

Нату инстинктивно не понравились эти незнакомцы: от них веяло скрытой враждебностью, особенно от тощего всадника, внешностью и повадками напоминавшего ласку. Все трое носили мокасины и отделанные бахромой штаны и рубашки. На голове человека-ласки красовалась голубая шапка, украшенная лисьим хвостом. Все трое были при карабинах.

– Твои пистолеты и карабин заряжены, я полагаю? – неожиданно спросил Шекспир.

– Конечно. А что?

Траппер кивком показал на троицу:

– Через минуту могут понадобиться…

ГЛАВА 6

Человек-ласка сказал что-то товарищам, и все трое поскакали к ним, но на полдороге остановились в ожидании.

– Так-так, – нахмурившись, проговорил Шекспир.

– Что? – спросил Нат.

– Быть беде.

– Ты с ними знаком?

– Только с тем, который в голубой шапке. Его зовут Лаклед, он француз. Никогда не поворачивайся к нему спиной.

– И почему ты ждешь от них беды?

– Два года назад на встрече трапперов я наткнулся на Лакледа, когда тот избивал хлыстом индианку из племени не-персэ. Кажется, он купил ее, а потом разочаровался в своей покупке.

– Как же ты поступил?

– Высек мерзавца его же собственным хлыстом.

Нат посмотрел на траппера:

– А разве не ты говорил мне, что не следует совать нос в чужие дела?

– Господь Бог даровал нам здравый смысл, чтобы мы могли видеть разницу между личными делами и неоправданной жестокостью. Он стегал бедную женщину просто для того, чтобы показать, что он ее хозяин. Она была вся в крови и умоляла его прекратить, но он не унимался. Я терпел, сколько мог, потом вырвал у него хлыст. Ублюдок попытался пырнуть меня ножом в спину, стоило мне отвернуться, вот тогда-то я по-настоящему разозлился и решил позволить ему испытать на собственной шкуре, приятно ли, когда тебя секут хлыстом.

Нат внимательно посмотрел на всадников:

– Да что они могут нам сделать? Разве здесь не нейтральная территория? Ты же сам это говорил!

– Я никогда не говорил, что здесь не случается стычек. Тут живут и белые, и индейцы; практически любое племя может здесь торговать, не боясь нападения врагов. Конечно, есть и исключения, вспомни про черноногих. Но драки тут случаются каждый божий день, и иногда в результате кто-нибудь откидывает копыта. Поэтому держи ушки на макушке и помни мой совет.

Они подъехали к троице.

Лаклед сказал что-то своим дружкам, и те залились мерзким смехом.

Предчувствие, что и вправду может случиться беда, закралось в душу Ната, его взгляд стал твердым. Он явился сюда, чтобы хорошо провести время, поучиться торговле мехами и пообщаться с обитателями Скалистых гор, а не для того чтобы затевать ссоры. В Нью-Йорке ему редко приходилось драться, один только рост в шесть футов два дюйма моментально отпугивал задир. В придачу к высокому росту Нат обладал крепким сложением, а последние трудные месяцы закалили его; лицо сделалось бронзовым от загара, длинные волосы стали похожи на черную гриву.

– Ну-ка, кто тут у нас? – громко поинтересовался узколицый человек, выговаривая слова с сильным акцентом. – Или меня подводит зрение, или это великий Каркаджу?

Шекспир остановил лошадь. Теперь от троицы его отделяло всего футов шесть.

– Так и не научился придерживать язык, Лаклед? – резко спросил траппер, опустив руку на карабин.

Лаклед улыбнулся и поднял обе руки, изображая полнейшую невинность.

– Я не хотел проявлять к тебе неуважение, mon ami![7]7
  Мой друг (фр.).


[Закрыть]

– Я тебе не друг и никогда им не стану.

– Vraiment?[8]8
  Правда? (фр.)


[Закрыть] Почем ты знаешь? Никто не может предвидеть будущее, верно?

– Кое-что человек может предсказать совершенно точно. Например, что он никогда не будет есть помет бизона. Так же точно я знаю, что никогда не стану твоим другом.

– Ты сравниваешь меня с бизоньим дерьмом?

Старый охотник изобразил улыбку:

– Да разве бы я посмел?

Притворно дружелюбное выражение лица Лакледа мгновенно сменилось открыто враждебным, однако он быстро взял себя в руки и криво улыбнулся:

– Нет, конечно. Ты никогда бы так не поступил. – Он перевел взгляд с траппера на Ната и Уинону. – А это кто с тобой?

– Натаниэль Кинг. Индейцы зовут его Убивающий Гризли. С ним его жена.

– Так ты и есть тот самый убивающий гризли? – спросил Лаклед, внимательно рассматривая Ната.

– Да, это я.

– Прошлой ночью здесь рассказывали, как ты убил гризли где-то тут, неподалеку.

– Это правда.

– Надо же! Такой молодой, а уже научился убивать гризли?

– Дело практики, – ответил Нат и заметил, что Шекспир ухмыльнулся.

– Я и сам убил нескольких, – похвастался Лаклед.

Нату очень не понравился этот француз, и он не видел надобности скрывать свои чувства. Краем глаза Натаниэль заметил, что один из дружков Лакледа пристально, с едва прикрытым вожделением рассматривает Уинону.

– Вы останетесь здесь до конца встречи? – спросил Лаклед.

Прежде чем Нат открыл рот, ответил Шекспир:

– Может, останемся, может, нет.

– В этом году здесь много народу. Говорят, собралось уже четыре сотни белых. Magnifique[9]9
  Великолепно (фр.).


[Закрыть], верно?

– Ничего себе, – уклончиво ответил Шекспир. – Теперь нам хотелось бы повидаться с остальными. Почему бы вам не дать нам проехать?

– Certainement, mon ami![10]10
  Конечно, мой друг! (фр.)


[Закрыть] – Лаклед заставил свою лошадь податься влево, в то время как его дружки отвели коней вправо.

Шекспир проехал между ними.

Сжимая в левой руке поводья, правую держа на «хоукене», Нат медленно последовал его примеру. Поравнявшись с субъектом, пожиравшем похотливым взглядом Уинону, Нат внезапно наклонился и взмахнул карабином.

Никто из троих мужчин не ожидал такого. Субъект, самодовольно ухмылявшийся Уиноне, слишком поздно осознал опасность; он хрюкнул, когда дуло ударило его по губам, и свалился на землю, выронив ружье. Ошеломленный падением, он попытался было встать, но застыл, увидев нацеленный на него «хоукен».

– Даже не думай дергаться, – предупредил Нат.

Оглянувшись и увидев, что Шекспир преградил дорогу Лакледу, он снова перевел взгляд на человека, которого ударил.

Лицо его было красным, удивление на нем сменилось яростью, кровь струйками стекала по губам.

– Какого дьявола ты меня ударил? – спросил он и начал было вставать, но опять замер, когда Нат наклонил к нему ствол карабина.

– Больше я не буду тебя предупреждать. Не двигайся, если тебе дорога жизнь.

– Fou![11]11
  Безумец! (фр.)


[Закрыть] Да ты сумасшедший!

– Я еще никогда не мыслил так здраво, как сейчас.

– Да что я тебе такого сделал, ублюдок?

– Ты чертовски хорошо знаешь, что ты сделал. – Голос Ната был негромким, но четким.

– Эй, Убивающий Гризли, – вмешался Лаклед. – Люди здесь не очень любят, когда с ними обращаются, как с паршивыми собаками!

– А мне не нравится, когда на мою жену смотрят так, как только что смотрел твой дружок, – ответил Нат.

– Может, тебе померещилось?

Нат бросил взгляд на человека-ласку:

– Ты назвал меня лжецом?

Лаклед, должно быть, собирался съязвить, но, посмотрев в глаза молодому человеку, передумал.

– Нет, – сказал он. – Я вовсе не считаю тебя лжецом! Раз ты говоришь, что Анри выказал неуважение к твоей жене, значит, так оно и было.

– Как это?! – взорвался Анри. – Да ты на чьей стороне?

– Замолчи, не то я сам тебя пристрелю, – пригрозил Лаклед. – Все знают, как ты падок на женщин. Вечно пялишься на них!

Анри осторожно дотронулся до губ и яростно уставился на Ната:

– Ладно, на сей раз тебе это сойдет с рук.

– Это угроза?

– Как я могу угрожать человеку, который наставил на меня ствол, – усмехнулся Анри.

– Поехали, Нат, – сказал Шекспир.

Нехотя, все еще злясь на бесстыдство субъекта, которого он приструнил, Нат сделал знак Уиноне ехать первой. Молодой человек последовал за женой, продолжая внимательно наблюдать за троицей.

Шекспир тоже тронул лошадь с места и поехал слева от Ната.

Человек-ласка и его друзья несколько мгновений не двигались, потом побитый наглец встал и принялся спорить с Лакледом.

– Вот ты и завел себе врага, – мягко заметил Шекспир, оглядываясь через плечо. – Может, даже троих.

– Я хорошо справился?

– И да и нет.

– Объясни, – настойчиво попросил Нат, тоже наблюдая за троицей.

– Ты поступил правильно, защитив честь Уиноны. Я видел, как тот наглец пялился на нее, и сам готов был поучить его хорошим манерам. Но ты поступил опрометчиво, оставив его в живых.

– По-твоему, я должен был его пристрелить?!

– Если бы ты это сделал, избавил бы себя от множества неприятностей. Помяни мои слова – этот человек не успокоится, пока не отомстит. Теперь почаще оглядывайся – он будет пакостить тебе когда и чем только сможет.

– Я не мог просто взять и пристрелить его, как он того заслуживал.

– Верно. Но ты мог бы подстрекать его до тех пор, пока он сам не попытался бы тебя пристрелить. Вот тогда можно было бы убить его под предлогом самозащиты. Я бы именно так и поступил.

Нат оглянулся в последний раз. Анри и Лаклед все еще препирались. Юноша надеялся, что старый охотник ошибся насчет грядущих неприятностей, но в глубине души понимал, что Шекспир прав. Его самая первая сходка трапперов была омрачена нависшей опасностью. Но, если уж на то пошло, жизнь в глуши и без того казалась бесконечной цепью опасностей. Мало ему тревог из-за индейцев и диких зверей, теперь вот еще придется защищаться от таких же белых, как он сам.

Размышления юноши были прерваны Уиноной, обратившейся к нему на правильном английском:

– Спасибо, муж.

Нат жестами ответил, что поступил так, как поступил бы на его месте любой другой.

Но Уинона заметила, что немногие мужчины стали бы защищать своих жен, рискуя жизнью, и быстрыми жестами поблагодарила Ната за храбрость, с какой тот постоял за ее честь.

– Она права, – вставил Шекспир. – Некоторые мужчины не знают, что такое твердость духа. Правда, в их пороках часто виноваты другие: родители портили их с юных лет, баловали, не наказывали. Избыток доброты может оказаться так же вреден, как и ее недостаток.

Нат вспомнил проповеди, которые часто слышал в церкви.

– А как же насчет «подставь другую щеку»?

– В Библии говорится – подставь другую щеку, если кто-нибудь даст тебе пощечину. Но там не говорится: ляг и позволь другому затоптать тебя до смерти.

– Никогда не думал об этих словах с такой точки зрения. – Нат засмеялся и, вспомнив про «хоукен», опустил взведенный курок. – Ты читал Библию, Шекспир?

– Ага. Случалось.

– И ты веришь во все, что там написано?

– Скажем так – я верю во многие тамошние изречения, но на практике применяю немногие. – Траппер взглянул на друга и, увидев его серьезное лицо, добавил: – Любой, кто заявляет, будто понимает все, написанное в Библии, – шарлатан.

– Это почему же?

– Потому что никто не может знать всего. Ты никогда не задумывался, почему в мире так много религий? Да потому, что дюжина людей, прочитавших Библию, обязательно придут к дюжине разных мнений насчет прочитанного и сделают дюжину разных выводов. Насчет основ все давно сошлись, и все равно находится достаточно поводов для разногласий, чтобы в конце концов люди вцепились друг другу в глотки, вместо того чтобы любить друг друга, как велит поступать Великая книга.

– Я так и не прочитал Библию целиком, – признался Нат. – Родители каждую неделю брали меня в церковь, хотел я того или нет. Я помню все заповеди Господни… И, похоже, одна из них не слишком много значит для здешнего люда, что меня слегка беспокоит.

– «Не убий»? – спросил Шекспир.

– Как ты догадался?

– Потому что ты пошел в своего дядюшку Зика. Когда он приехал на Запад, его беспокоило то же самое. Он прожил всю жизнь в Нью-Йорке, где у человека до самой могилы может не возникнуть необходимость отнять чью-то жизнь, и он не сразу привык, что здесь все по-другому. Однажды Зик спросил меня насчет этой заповеди, и я скажу тебе сейчас то, что тогда ответил ему. Прежде всего, индейцы ничего не знают о десяти заповедях. Если речь идет о враге, воин знает только один закон: убей – или убьют тебя. А что касается черноногих, они убивают всех, кроме своих соплеменников, потому что считают всех остальных врагами, а больше всего ненавидят белых…

– За что? – перебил Нат.

– Некоторые считают, что из-за экспедиции Льюиса и Кларка, хотя я склонен в этом сомневаться.

– И что же такого натворили Льюис и Кларк?

– Льюис – но не Кларк. В тысяча восемьсот шестом году, возвращаясь от побережья Тихого океана, они на некоторое время разделились, чтобы Льюис и его спутники могли исследовать земли у реки Марии. Отряд черноногих пытался украсть у них ружья и лошадей, и Льюису пришлось выстрелить одному из индейцев в живот. Другой член его отряда пырнул ножом черноногого и тоже убил его. Вот с тех пор черноногие и выходят на охоту за белыми.

– Но почему ты считаешь, что причина ненависти черноногих к белым не в этой стычке?

– Потому что племя это было своенравным задолго до того, как с ним повстречался Льюис. Они воюют просто ради войны.