Текст книги "Шерлок Холмс и дело о крысе"

Автор книги: Дэвид Стюарт Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Дэвид Стюарт Дэвис
Шерлок Холмс и дело о крысе

Глава первая
Старый приятель

Когда я вспоминаю многочисленные расследования, в которых мне довелось участвовать вместе с моим другом, сыщиком-консультантом мистером Шерлоком Холмсом, на ум приходят самые разнообразные и самые невероятные эпизоды. Были среди них забавные, были и трагические, иные сопряжены были с риском для жизни, другие требовали напряжения всех душевных сил; но теперь, по прошествии времени, я вспоминаю о них со своего рода ностальгическим умилением. Вернее, обо всех, за одним исключением, – я имею в виду кошмарный эпизод, который по-прежнему является мне в нежданных сновидениях и застит свет, когда я не сплю. Переживания эти были столь сильны, что я вновь и вновь оказываюсь во тьме рядом с жутким чудищем. Я слышу постукивание когтистых лап, ощущаю невыразимо зловонное дыхание. Со страхом и отвращением вспоминаю, какую эта тварь несла в себе угрозу. Вновь вижу широко раскрытые злобные глаза и острые жёлтые зубы. То была крыса. Необычная крыса. Гигантская крыса с острова Суматра.

Впрочем, опять я, похоже, повёл рассказ не с того конца и без всякой связи, а это всегда вызывало критику Шерлока Холмса. Ладно, начнём с начала, а для этого нужно вернуться в 1895 год, в те времена, когда я ещё жил на Бейкер-стрит. Наше с Холмсом знакомство насчитывало уже лет двенадцать. За это время я успел жениться и овдоветь, а Холмс провёл три года за пределами Англии после своей мнимой гибели в пучине Рейхенбахского водопада. Итак, к тому моменту оба мы были холостяками средних лет и успели свыкнуться с характером и привычками друг друга. Экстравагантные выходки моего друга давно перестали меня раздражать, что случалось нередко в ранние времена нашего знакомства, да и Холмс с большей, чем раньше, терпимостью относился к моему укладу. За прошедшие годы он стал внимательнее, заботливее да и общительнее.

Я могу сказать в точности, когда тень крысы упала на нас впервые: было это в тот вечер, когда мы засиделись за ужином в ресторане Симпсона и вновь повстречали Стэмфорда. Перед тем мы посетили театр «Вудгрин эмпориум», где в тот вечер давали довольно легковесное представление. Гвоздём программы был Великий Сальвини, выдающийся гипнотизёр. Меня он очень заинтересовал, ведь гипноз тогда начали использовать в некоторых областях медицины. Незадолго до того в «Ланцете» появилась статья на сей предмет, я был сильно заинтригован тем, какие возможности она открывала. Холмс, напротив, отнёсся к талантам Сальвини с откровенным пренебрежением. «Всё волшебство сводится к тому, что в зале сидят подсадные утки», – заметил он равнодушно, когда мы катили в кэбе обратно в Уэст-Энд. Я решил, что приятель мой заблуждается. Даже поверхностное знакомство с предметом убеждало, что опытный специалист способен, не прибегая к фокусам и обману, подчинить себе, пусть и ненадолго, разум пациента – при условии, что тот не оказывает сопротивления. Последующие события показали, что в своих немудрёных предположениях я сильно недооценивал могущество гипноза.

К тому моменту, как мы добрались до заведения Симпсона, разговор перекинулся с представления на последние расследования Холмса. Он как раз довёл до завершения одно дельце, связанное с завещанием некоего баронета, железными опилками и учебником по садовой архитектуре, и находился в прекрасной форме. Вопреки своей привычке, он заказал вторую бутылку доброго бургундского, и мы долго сидели за столом, куря сигары, в самом приятном настроении. Именно в такие моменты Холмс отбрасывал извечную холодность: на сей раз он заговорил о своём йоркширском детстве. Вспоминал, что однажды они с братом Майкрофтом построили на дереве в саду домик; каждый из братьев владел домиком по очереди, другой же в это время строил коварные планы, как бы выкурить владельца.

– Занятие было не слишком интеллектуальное, – усмехнулся Холмс, явно наслаждаясь детскими воспоминаниями. – Завершалось всё, как правило, потасовкой. Этот домик стоил нам обоим немалого количества синяков под глазом и ссадин на костяшках пальцев.

В этот миг в стол наш врезался проходивший мимо мужчина. Неловко развернувшись, он извинился:

– Прошу прощения, джентльмены. Виноват.

Речь его была невнятной, взгляд затуманен алкоголем. Всмотревшись в одутловатое лицо, я немедленно его признал. То был Стэмфорд, когда-то служивший у меня санитаром в лечебнице Святого Варфоломея. Мне было известно, что он успел окончить университетский курс и теперь работал в должности младшего врача. Однако стоявший передо мной человек мало походил на бодрого юношу со свежим лицом, который много лет назад познакомил меня с Шерлоком Холмсом. Тёмные нечёсаные кудри падали ему на лицо, покрытое нездоровой бледностью и блестевшее от пота, а мясистый покрасневший нос свидетельствовал о склонности к выпивке. Одежда его пребывала в беспорядке, и вообще становилось ясно, что он махнул на себя рукой.

Когда он обернулся, в глазах его промелькнуло узнавание, а потом лицо расплылось в улыбке.

– Уотсон, старина! И Холмс. Какими судьбами? – Он тряхнул головой и захихикал. – А, ну конечно, пришли поужинать. Ну и ну, Холмс и Уотсон. Не возражаете, если я посижу с вами минутку?

Мы не успели ответить, а Стэмфорд уже махнул официанту, чтобы тот принёс ему стул. Едва его просьба была исполнена, наш давний знакомец придвинулся к столу и заказал себе бренди с содовой.

– Ну, ну, ну. – Он усмехнулся, навалившись на стол. – Старые друзья Холмс и Уотсон. Вот это сюрприз! Понятное дело, я всё это время читал ваши восхитительные повестушки, Уотсон.

– Это не повестушки, – ответил я холодно. – Это отчёты о расследованиях Холмса.

Идиотская улыбка сползла с физиономии Стэмфорда. Похоже, он понял, что переборщил.

– Ну, конечно. И написано прекрасно. – Он закурил сигарету, с некоторым трудом удерживая спичку дрожащей рукой. – Кстати, – продолжал он сквозь облако дыма, – мне было очень больно узнать про Мэри. Соболезную.

– Спасибо.

– А как вы поживаете, Стэмфорд? – вмешался Холмс, с явной целью увести разговор в другом направлении.

Наш нетрезвый сотрапезник передёрнул плечами:

– Comme ci, comme çа.[1]1
  Так себе, понемножку (фр.).


[Закрыть]

– А я как раз пытался понять – вы сегодня празднуете или пытаетесь утопить горе в вине?

Стэмфорд ещё сильнее навалился на стол и вытянул руку, нацелив сигарету на Холмса.

– Опять вы за свои фокусы, Шерлок Холмс? Да к чему спрашивать-то? Можете мне сами сказать.

– Я могу сказать одно, – вмешался я. – Вы слишком много выпили.

Тут официант принёс бренди с содовой, после чего Стэмфорд выпрямился и поднял бокал.

– Вы не правы, Уотсон. Я не слишком много выпил. Пока. – С этими словами он одним глотком осушил бокал и в ступоре повалился на стол.

– Давайте-ка, Уотсон, отвезём его домой, пока он не ввязался в какую историю, – сказал Холмс, нагнулся вперёд, вытащил из безответной руки Стэмфорда тлеющую сигарету и затушил её в пепельнице.

Осмотр карманов Стэмфорда позволил быстро выяснить его адрес: Чизик, Таннаклиф-роуд, 32. С некоторыми усилиями мы протащили своего обмякшего приятеля через зал – другие посетители либо посмеивались, либо возмущались. Оказавшись на свежем воздухе, Стэмфорд немного воспрял, однако было ясно: один он домой не доберётся. Холмс остановил кэб, и мы отправились в Чизик.

Наш пребывающий под воздействием алкоголя приятель уснул и всю дорогу безмятежно посапывал.

– Как может человек дойти до такого? – поразился я. – Когда мы работали вместе, он был трудолюбивым трезвенником.

– Явно не от отсутствия денег. Пока мы искали адрес, я заметил, что бумажник его набит купюрами. Да и ресторан Симпсона – недешёвое место, особенно для младшего врача. Одно совершенно ясно: что-то его мучает, и он до такой степени напуган, что топит свой страх в бутылке.

– Напуган? Чем же?

– Пока не могу сказать. У меня недостаточно фактов, чтобы построить законченную гипотезу, однако когда я вижу младшего врача с набитым бумажником и пятнами крови на манжетах и он одержим желанием укрыться от реальности, мне не отделаться от подозрений, что он ввязался в нечто беззаконное.

Таннаклиф-роуд оказалась бедной, обсаженной деревьями улочкой, а дом номер тридцать два, как выяснилось, был «пансионом для достойных джентльменов». Стэмфорд слегка очухался, понял, где он находится, и принялся нашаривать в кармане ключ.

– Нельзя, чтобы миссис Сандерсон видела меня таким, – бормотал он глухо и невнятно, – а то она выставит меня за дверь.

– Очевидно, вам не впервой являться в таком состоянии, – заметил Холмс.

– Ещё один блистательный вывод! – язвительно вскричал Стэмфорд и качнулся, чуть не потеряв равновесие.

– Давайте отведём его в комнату и оставим отсыпаться, – вмешался я раздражённо, выхватывая из вялой руки Стэмфорда ключ. Терпение у меня действительно заканчивалось. Я не мог испытывать сострадание к человеку, доведшему себя до такого жалкого положения, какие бы причины его на то ни сподвигли.

– Первая дверь справа на верхнем этаже. Шестой номер, – пробормотал Стэмфорд, когда я открыл входную дверь.

Холмс чуть не на руках отнёс Стэмфорда вверх по лестнице – тот скрёб ботинками по ковру. До верхней площадки мы добрались незамеченными и почти уже втащили нашего приятеля в его комнату, как на первом этаже открылась дверь и на пол коридора упала жёлтая полоса света.

– Это вы, мистер Стэмфорд? – произнёс визгливый голос с выговором кокни.

Стэмфорд собрался с силами и бодро прокричал «Спокойной ночи!», прежде чем ввалиться к себе. Мне не раз случалось жаловаться на неряшливость Холмса, однако спальня, она же гостиная, в которой мы оказались, была в таком состоянии, что мне в первый момент показалось, будто тут побывали грабители. Повсюду была разбросана одежда, из открытых ящиков вываливалось содержимое, повсюду валялись книги и бумаги. Однако, всмотревшись пристальнее, я понял: так Стэмфорд и живёт. Моя неприязнь к нему удвоилась. Между тем он проковылял по комнате и рухнул ничком на постель. Я собрался было выйти, но Холмс остановил меня движением руки.

– Давайте попробуем разобраться, что мучает нашего друга, – сказал он, тихо прикрывая дверь. – Боюсь, он попал в беду и отчаянно нуждается в нашей помощи.

Холмс быстро и ловко снял со Стэмфорда сюртук и закатал рукава его рубашки. Бледная кожа на обоих предплечьях была испещрена тёмно-красными точками. Мой друг удовлетворённо хмыкнул.

– Наркотики, – определил я. – Это объясняет его поведение.

– Его поведение объясняется выпивкой. А нас прежде всего интересует, почему он пьёт. Эти следы оставлены не наркотическими инъекциями. Я знаю, Уотсон, что вы сейчас скажете; да, уж кому в этом разбираться, как не мне. Когда сегодня вечером Стэмфорд зажигал сигарету, я заметил, что он левша. И тот факт, что следы уколов остались на обоих предплечьях, свидетельствует о том, что он не сам их себе делал.

Я смотрел на старого приятеля, на его блёклую кожу в капельках пота, на рот, разинутый в беззвучном храпе, и гадал, какие непостижимые события довели его до столь плачевного состояния. Мне вдруг вспомнился жизнерадостный, старательный медик-новичок, с которым я когда-то общался в Барте. Жалкое невменяемое существо, представшее нам сегодня, было грустной пародией на прежнего Стэмфорда. При мысли о том, что он загубил свою жизнь, на сердце сделалось тяжело.

Видимо, переживания мои явственно отразились на лице, потому что Холмс сочувственно положил руку мне на плечо.

– Сегодня мы уже ничего не сможем для него сделать, старина, но нужно выяснить, что же с ним происходит. Очевидно, что он отчаянно нуждается в помощи.

Единственным (и не слишком приятным) откликом на сострадательные слова моего друга стал прерывистый храп, который вылетел из широко раскрытого рта Стэмфорда. Спящий пошевелился.

– Пойдёмте, – позвал меня Холмс, – пускай отоспится.

Мы пошли было к двери, и тут внимание моего друга привлекла тумбочка у кровати. Он нагнулся, рассматривая столешницу.

– Что там? – спросил я.

Вместо ответа Холмс указал на несколько букв, выведенных на слое пыли. Они напоминали бессмысленные каракули.

– «Барт», – произнёс Холмс негромко – именно это было написано на столешнице.

– Что это может означать? Лечебницу Святого Варфоломея?

Холмс пожал плечами.

Не уверен. От трезвого можно добиться куда больше. Вернёмся сюда завтра. А теперь оставим его смотреть пьяные сны.

Глава вторая
Труп в реке

Мы катили в кэбе прочь из Чизика, а я даже не подозревал, что нам больше не суждено увидеть Стэмфорда живым. Не знал я и того, что случайная встреча у Симпсона со старым приятелем потянет за собой целую цепочку удивительных и смертельно опасных событий, которые в конце концов навлекут на нас чёрную тень крысы.

Мы вернулись на Бейкер-стрит, и поскольку ни меня, ни Холмса совсем не тянуло на покой, уселись у камина с трубками и бренди с содовой и, глядя на тлеющие угли, погрузились каждый в свои размышления. Лично я думал про Стэмфорда, а какие мысли витали в голове у Холмса, казать не могу. Однако на его тонком, чётко очерченном лице появилось суровое выражение, лоб избороздили глубокие морщины. Я же во всех подробностях перебирал в уме события вечера, пытаясь понять, можно ли из слов и поступков Стэмфорда сделать какие-то выводы о том, что привело его в столь подавленное состояние. Факты плохо стыковались друг с другом: судя по всему, деньги у него водились, при этом он явно был несчастен; как всякий врач, он привык к собранности и аккуратности, однако в комнате у него царил страшный беспорядок. И ещё эти странные следы на руках. Всё это было совершенно непостижимо.

В конце концов Холмс громко вздохнул, потянулся и, ни сказав ни слова, направился в спальню, оставив меня в янтарных отсветах камина наедине с моими невесёлыми мыслями. Поддавшись искушению, я налил себе ещё бренди. Уже и не помню зачем – наверное, чтобы призвать сон, хотя мне и без того хотелось спать, или чтобы изгнать из сознания образ моего приятеля Стэмфорда, пьяного, опухшего, безвольно распростёртого на кровати. Как бы там ни было, спиртное помогло и в том, и в другом. Кончилось тем, что через несколько часов я очнулся от беспокойной дрёмы, с болезненно затёкшей шеей, в том же кресле, в полной темноте – в камине едва светились подёрнутые пеплом угли. С трудом ворочая онемевшими конечностями, я неловко поднялся на ноги, обнаружил, что уже три часа ночи, и отправился в постель.

Утром я поплатился за неумеренность в возлияниях. Когда Холмс разбудил меня, раздёрнув в моей спальне шторы и впустив туда пронзительно-яркий свет утра, я почувствовал, как дьяволята забарабанили молоточками в моём мозгу. Холмс же как назло выглядел бодрым и оживлённым.

– Вставайте, Уотсон! – воскликнул он с преувеличенной жизнерадостностью. – У нас появилась работа, а вы тут лежите и храпите, точно беркширский хряк.

– Появилась работа, – пробормотал я сквозь сон, с трудом садясь в постели и заслоняя глаза от немилосердного света, бившего в окно. – О чём вы. Господи прости? Там что, явился какой клиент?

– Ну, не совсем так, если только не считать клиентом инспектора Джайлса Лестрейда. Нас призывают в Скотленд-Ярд.

Полчаса спустя я оделся, принял порошок от головной боли и выпил несколько чашек кофе; Холмс затолкал меня в поджидавший кэб – те же дьяволята продолжали молотить у меня в голове по своим наковальням. До этого утра я и не подозревал, сколько шума производит наёмный экипаж. Он отвратительно скрипел на каждом ухабе, постоянно громыхал и гудел, точно чайник, катясь по булыжной мостовой. Меня будто бы затягивало в звуковую пучину. Холмс, в своей непереносимой манере, сидел, откинувшись на спинку, с умиротворённой улыбкой на лице, будто бы наслаждаясь моими мучениями.

– Надеюсь, вы захватили свой блокнот. Дело обещает быть занятным, – проговорил он с ухмылкой.

Я мрачно похлопал себя по груди.

– Он всегда со мной. Но в чём там суть? Лестрейд хоть что-то объяснил?

Холмс поднял брови и перебросил мне смятую телеграмму.

– Это всё, что я пока знаю, – сказал он.

Поднеся листок к окну, я прочёл:

ПРОШУ ПРИЕХАТЬ УТРОМ СКОТЛЕНД-ЯРД. НУЖЕН СОВЕТ ОЧЕНЬ СТРАННОМУ И ЗАГАДОЧНОМУ ДЕЛУ. СРОЧНО.

ДЖ. ЛЕСТРЕЙД

– Тут чувствуется определённый драматизм, да и тон настойчивый, что Лестрейду обычно не свойственно, – заметил я, возвращая Холмсу листок.

– Вот именно, – подтвердил Холмс. – Наш приятель из официальной полиции прибегает к гиперболам только в отчётах о своих успехах и, как известно, не склонен признавать, что запутался и нуждается в нашей помощи. Именно это и навело меня на мысль, что поездка будет небезынтересной.

Минут через пятнадцать мы оказались в кабинете Лестрейда в Скотленд-Ярде, и он поднялся нам навстречу с очень мрачным лицом. Круги под глазами свидетельствовали о бессонной ночи, инспектор хмурился и сутулился.

– Не буду ходить вокруг да около, мистер Холмс и доктор Уотсон, – произнёс он устало, небрежно пожав нам руки. Потом жестом пригласил нас сесть, а сам опустился на стул у заваленного бумагами письменного стола. – Вчера вечером из Темзы выловили труп. Горло перерезано, ни одежда, ни содержимое карманов не позволяют установить личность утопленника.

– По моим понятиям, не столь уж уникальное событие, – сухо заметил Холмс.

– Согласен, – кивнул инспектор. – Речная полиция достаёт из воды по два-три трупа в неделю – самоубийства, несчастные случаи, всё такое. Но этот, этот… – Лестрейд мрачно покачал головой. – Я в жизни ничего подобного не видел.

– Что в нём такого необычного? – поинтересовался я.

– Я вижу, вы очень устали и замучались, Лестрейд, – заметил Холмс. – Поэтому и рассказ у вас выходит не слишком связным. Мне представляется, нам полезнее было бы взглянуть на труп.

Лестрейд тут же вскочил:

– Конечно. Я поэтому вас и пригласил.

Засим он без дальнейших промедлений увлёк нас в самые дебри полицейского управления, а именно в морг. Освещение да и отопление там были сведены к минимуму, на стенах поблёскивала влага. Длинный обшарпанный коридор привёл нас к двери, которую охранял молодой дюжий констебль. Он отдал инспектору честь, без единого слова повернул ключ в замке и впустил нас внутрь.

Мы оказались в тесном, тускло освещённом помещении, где имелись каменная раковина и деревянный шкаф. В центре на каменном возвышении лежал труп, прикрытый зелёной простынёй. Лестрейд обошёл комнату, поворачивая вентили на газовых горелках.

– Я хочу, чтобы вы всё рассмотрели как следует, – проговорил он замогильным голосом. – Если вы сумеете мне объяснить, как человека можно довести до такого состояния, я буду вам бесконечно признателен.

Холмс глянул на меня украдкой и приподнял брови – откровенное волнение Лестрейда его явно удивило. Оно настолько не вязалось с обычным прагматизмом этого самого приземлённого из всех полицейских сыщиков. Холмс частенько говорил, что Лестрейд начисто лишён воображения и именно поэтому никогда не поднимется по службе выше своей нынешней должности. А сегодня тот напоминал персонажа из какого-то водевиля.

– Советую вам прикрыть носы и рты платком, джентльмены. Вонь страшная, – добавил Лестрейд.

Мы последовали его совету. Проделав то же самое, он сдёрнул тяжёлый покров, который упал на пол, открыв нашим глазам тело, лежавшее на возвышении. С первого же взгляда нам стало ясно, почему даже бесстрастный Лестрейд впал в такое волнение. Не хотел бы я вновь увидеть подобное.

Тело, вне всяких сомнений, принадлежало мужчине, однако страшные нарывы и волдыри, источавшие зловонный зелёный гной, так сильно уродовали лицо, что оно практически лишилось человеческих черт. Не затронутая кавернами кожа была испещрена багровыми вздутиями. Вонь, исходившая из прорвавшихся гнойников, почти валила с ног.

Руки и ноги страшно распухли, увеличившись почти вдвое, на обоих лодыжках виднелись гангренозные пятна. Половина лица несчастного вспухла, кожа натянулась, образовав твёрдую блестящую поверхность и практически скрыв левый глаз. Одна ладонь, судя по всему, отвалилась, её просто приложили к обрубку запястья.

Холмс оказался смелее меня. Плотно прижав ко рту платок, он осмотрел тело в лупу, хотя и тщательно избегал всяческих прикосновений. Через несколько секунд он отпрянул – лоб в каплях пота, глаза прищурены от отвращения. Было понятно, что он не в состоянии дольше находиться рядом с гниющим трупом.

Некоторое время мы молчали, я лишь почувствовал, что слёзы застилают мне глаза. Мне было от души жаль этого бедолагу, кем бы он там ни был, как бы ни прожил свою жизнь, поскольку ни один человек, ни грешник, ни святой, не заслуживает подобного конца. Можно было подумать, что все адские хвори вселились в тело неизвестного, разрушив его изнутри.

Адские хвори. Слова эти эхом отдались в моём мозгу, по телу мурашками пробежало смутное воспоминание.

Струны памяти задрожали, и вот я перенёсся в аудиторию Лондонского университета: я смотрю в иллюстрированный учебник, а профессор Линдстрем своим пронзительным голосом в мельчайших деталях описывает главную иллюстрацию на странице: «Похоже на дьявольские козни, верно? Воистину адская хворь!»

– Господи всемогущий! – произнёс я негромко, и будто ледяная рука сжала мне сердце. – Господи!

Оба моих спутника встревоженно посмотрели на меня.

– Что такое, Уотсон? – участливо произнёс Холмс.

Я посмотрел на него в упор:

– Это бубонная чума.

– Что? – воскликнул Лестрейд. – Так что… что это такое…

– Заразное бактериальное заболевание, которое принято считать побеждённым, характеризующееся появлением на коже бубонов – воспалённых нарывов, – ответил я, почти дословно цитируя учебник, который штудировал в юные годы.

– Она свирепствовала в Лондоне в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году, погубив почти всех жителей. Прекратил эпидемию лишь Великий пожар, разразившийся на следующий год, – добавил Холмс.

Лестрейд уставился на обезображенный труп с ещё большим ужасом и повторил единственное слово, которое ножом врезалось ему в мозг:

– Заразное, – произнёс он. – Вы говорите, оно заразное?

Я мрачно кивнул:

– Да. В меньшей степени здесь, в холодном помещении, но даже и тут опасно длительное время находиться рядом с трупом.

Лестрейд поперхнулся и шагнул назад.

– Вы уверены? – спросил он. Вся краска схлынула с его лица.

Я кивнул:

– Совершенно уверен. Труп необходимо сжечь. Причём немедленно, прежде чем инфекция начнёт распространяться. А если это произойдёт, болезнь уже будет не остановить. Она подобна пожару в австралийском буше: против неё нет средств. Уничтожает всё на своём пути.

Инспектор старательно закивал:

– Поверю вам на слово, доктор. Вы меня убедили. Распоряжусь, чтобы это проделали немедленно. Идёмте, джентльмены, давайте покинем это помещение. У меня и так мурашки бегут по коже.

Через пятнадцать минут мы вновь сидели у Лестрейда в кабинете и пили крепкий горячий чай. Инспектор успел распорядиться, чтобы труп уничтожили, и приказал всем, кто будет этим заниматься, завязать рты и носы платками, а также надеть перчатки. И вот он сидел напротив нас, нервно позвякивая чайной ложкой, бледный как полотно.

– Чума… – проговорил он с недоверием, скорее самому себе, чем нам с Холмсом.

– Откуда, Господи прости, она могла взяться? И кому пришло в голову убивать человека, которого уже почти прикончила болезнь? – недоумевал я.

– Вы это о чём? – не понял Лестрейд.

– У него перерезано, горло, – проговорил Холмс. – Его убили. По всем признакам, труп пролежал в воде недолго, значит, убийство совершено недавно. Кровь на горле едва успела запечься. Скорее всего, убийство произошло прошлой ночью, причём этот несчастный уже был безнадёжно болен. То есть в любом случае стоял на пороге смерти – зачем же было его убивать? Какой тут возможен мотив?

– Избавить его от страданий, – предположил я.

– Не исключено. Но это предполагает, что о нём хотели позаботиться. Зачем же потом бросили труп в воду? Если горло перерезали для того, чтобы положить конец мучениям, почему было не закопать тело? А вместо этого его бросили в Темзу, где труп в любом случае рано или поздно обнаружили бы.

– Возможно, убийца был в состоянии аффекта и не мог мыслить рационально, – сказал я.

Холмс кивнул:

– Возможно, вы и правы, Уотсон.

Я улыбнулся про себя. Когда Холмс с такой лёгкостью соглашался с моими предположениями, это всегда значило, что у него есть собственное, иное объяснение.

– Меня заботит другое, джентльмены, – вступил в разговор Лестрейд. – Закончена на этом история или нет? Одно нераскрытое убийство для Лондона пустяк. Возвращение чумы – другое дело. А что, если убийца одновременно и переносчик заболевания? Как мне надлежит поступить?

Холмс удручённо покачал головой.

– Боюсь, мой совет не вернёт вам душевного спокойствия. В настоящий момент вы ничего не можете сделать. У нас в руках ни улик, ни нитей, так что придётся набраться терпения и ждать развития событий.

Лестрейд взъерошил волосы.

– Я… ощущаю свою полную беспомощность.

Холмс встал и жестом предложил мне последовать его примеру.

– Когда появятся новые факты – а они, скорее всего, появятся, – немедленно сообщите. Я в тот же миг брошу любое своё расследование и поспешу вам на помощь.

На измотанном лице инспектора засветилась грустная улыбка.

– Благодарю вас, мистер Холмс. Хоть какое-то утешение.

Мы оставили инспектора одного в его мрачном кабинете – он в оцепенении уставился на бумаги, которыми был завален стол, да так и застыл. Я почувствовал облегчение, когда мы вышли из здания, подавляющего всей своей атмосферой, и вновь оказались на свежем воздухе, оставив позади жуткое зловоние смерти, которое всё ещё будто бы преследовало нас. В привычной суете и толкотне Лондона, среди цоканья копыт и назойливых криков торговцев, тягостные мысли, порождённые гниющим трупом, постепенно растаяли. Похмелье моё как рукой сняло.

– Давайте-ка пройдёмся вдоль реки. Мне нужно подумать, – негромко предложил Холмс.

Мы перешли через дорогу к набережной Виктории и некоторое время шагали по ней в молчании. Я ощущал, как рядом катит свинцовые воды Темза, неся на своих плечах большие и малые суда – некоторые из них отплывают в заморские страны, другие везут в наши порты самые невероятные грузы. А может, не просто невероятные, но и смертоносные. Я содрогнулся от этой мысли.

Холмс шагал со мной рядом, низко наклонив голову и нахмурив лоб, погруженный в размышления. В воздухе чувствовалось изначальное дыхание осени, первые жертвы ночных холодов уже падали с деревьев, озорной ветерок сбивал их в небольшие кучки. Время от времени Холмс рассеянно взмахивал тростью, создавая у своих ног завихрение из жёлтых и бурых листьев. Через некоторое время мы остановились и облокотились на парапет набережной.

– Очень тёмное дело, – проговорил наконец мой друг. – Если мы не отыщем источник этого страшного заболевания, городу будет грозить страшная опасность.

– Я, как врач, прекрасно сознаю последствия вспышки бубонной чумы, – ответил я без обиняков.

– Ну, разумеется, друг мой. Простите, если мои слова прозвучали высокомерно и чересчур театрально. Это были лишь мысли вслух. Необходимо что-то предпринять.

– Согласен, но что? Вы же сами сказали Лестрейду, пока у нас ни улик, ни нитей. Придётся подождать пока не появится что-либо осязаемое.

Холмс обречённо вздохнул, повернулся спиной к реке и прислонился к парапету, закинув трость за плечо.

– С нашим приятелем Лестрейдом я был не до конца откровенен. Одна тоненькая ниточка у нас есть.

– Что?

– Ну, она действительно очень тоненькая, так что я хотел сначала размотать её, а потом уже подключать к делу официальную полицию. Возможно, нить просто оборвётся, но не исключено, что она приведёт нас к истине. В любом случае тут необходим хладнокровный и продуманный подход. Лестрейд – человек энергичный, но никогда не отличался умением действовать хладнокровно и продуманно.

– Понятно, – ответил я ровным голосом. – А мне будет позволено узнать ваш секрет?

– Разумеется. В этом деле, как и во многих других, ваша помощь будет совершенно неоценимой.

Я ждал продолжения, но мой друг вновь погрузился в собственные мысли, в глазах его появилось отрешённое выражение.

– Ну так, – не выдержал я, выдёргивая его из задумчивости, – что же это за ключ, что за тоненькая ниточка? Где вы её отыскали?

– На трупе, мой дорогой Уотсон. На трупе этого несчастного. Вы ведь обратили внимание, что я осмотрел его внимательнее вас.

Я кивнул и невольно передёрнулся – перед глазами вновь мелькнул образ несчастной жертвы чумы.

– Занятие было не из приятных, но мне удалось увидеть кое-что любопытное. Я заметил, что оба предплечья испещрены тёмными точками, следами уколов – как будто ему что-то вводили. Оба предплечья, заметьте. Очень похоже на то, что мы…

– Стэмфорд! Господи всемогущий!

– Да, Уотсон, очень похоже на то, что мы видели у Стэмфорда.