Текст книги "Одень свою семью в вельвет и коттон"

Автор книги: Дэвид Седарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11. Кровавая работа

Многие годы я занимался уборкой квартир в Нью-Йорке, и неплохо зарабатывал себе на жизнь. У моего начальника было маленькое агентство, тариф составлял пятнадцать долларов в час, из которых пять шли ему, а десять – работнику. Можно было заработать больше, работая только на себя, но мне было удобнее иметь посредника, кого-то, кто составлял расписание и в случае чего принимал удар на себя. Если что-то ломалось, наш босс заменял испорченную вещь, а если что-то было украдено, или считалось таковым, то именно он защищал наши интересы. За исключением кабинета хироманта, все мои задания касались жилых помещений – квартир и мансард, которые я посещал Раз в неделю или две. Хозяева в это время обычно работали, а в тех редких случаях, когда они были дома, старались вести себя как можно более незаметно, будто эта квартира принадлежала мне, а они были только гостями.

Одним из таких клиентов был юрист лет шестидесяти. Я убирал его квартиру больше года пока, наконец, познакомился с ним, когда он отлеживался дома после операции. У него было что-то с сердцем, и он обратился ко мне, когда я мыл его холодильник. «Не хотелось бы вас беспокоить, – сказал он, – но я собираюсь ненадолго прилечь. Я поставил будильник, но, если по какой-либо причине не проснусь, я бы попросил вас ввести это мне в анальное отверстие». Он дал мне резиновую перчатку и полупрозрачную пилюлю, наполненную янтарной жидкостью.

– Если вы не проснетесь до которого часа? – уточнил я.

– Скажем, до трех.

Он пошел в спальню, а я стал думать о том, что делать, если будильник его не разбудит. Что хуже – вводить пилюлю в анус незнакомца или чувствовать ответственность за его остановившееся сердце? Я решил, что это, как и большинство вещей, зависит от человека. Дядька никогда не жаловался на меня шефу, не просил отнести его вещи в стирку, и он проявил заботу, снабдив меня резиновой перчаткой, так почему же я должен отказывать ему в единственной просьбе?

Звонок зазвонил в три, и, когда я уже набирался смелости, бодрый и свежий юрист вышел из спальни. На следующей неделе он вернулся на работу, и, хотя я убирал его квартиру еще целых два года, мы больше никогда не встречались.

Мой начальник был взбудоражен случаем со свечой, но я вспоминал его как приключение. Я скучал в одиночестве целый день, поэтому попросил, чтобы меня почаще посылали на задания, где клиенты дома. Часто это были единичные вызовы. Хозяин квартиры устроил бурную вечеринку или засыпал квартиру штукатуркой и теперь хотел, чтобы кто-то справился с беспорядком. Как-то я попал в дом бывшей модели «Плейбоя», которой требовалась помощь в перестановке шкафов. Мы разговорились, и она показала мне снимки трех своих бывших мужей, объясняя, что девизом ее семьи было выражение: «Ешь, пей, жениться не робей!»

– Это устарело, – заметил мой начальник, но я никогда не слышал этих слов раньше.

В декабре 1992 года рассказ, который я написал, передали по «НПР», а через полгода в Нью-Йорк Таймс появилась маленькая статья под названием «Он ладит с радио и окнами». Она вышла в воскресенье с утра, и уже к десяти часам люди начали трезвонить мне домой с просьбой прийти и убрать их квартиры. Многие из них имели скрытые мотивы и хотели, чтобы я написал о чем-то, что они считали важным или несправедливым: о дискриминации при приеме на работу, о тайных совещаниях правления кооператива, о спорных медицинских открытиях, которые большие шишки решили скрыть. «Это не то, чем я действительно занимаюсь», – говорил я им, но они настаивали и заваливали меня «важными контактными телефонами». Это всегда произносили шепотом – подразумевалось, что повсюду шпионы.

Когда люди звонили мне домой, я просил их перезванивать моему шефу и через него договариваться о встрече. Это доказало мою преданность и поставило на место некоторых самых очевидных теоретиков заговора, которые жаловались, что им вешают лапшу на уши. Через месяц после выхода статьи мой начальник уехал в отпуск, а вскоре после этого позвонил незнакомец и спросил, не смогу ли я поработать у него в выходные. Он назвался Мартином и дал свой адрес в восточной части города. Я предложил прийти в два часа в воскресенье, но, после того как мы повесили трубки, он снова позвонил. «В два дня или ночи?» – уточнил он.

– Дня, – ответил я. – В два пополудни.

Позже я распознал в этом первый признак беды.

Северный Ист-сайд летом вымирает по выходным, и по дороге от станции метро я встретил не более дюжины людей. Мартин жил на пятнадцатом этаже новостройки-многоэтажки. Охранник известил о моем при бытии, и, когда я вышел из лифта, мужчина открыл дверь и высунул голову в коридор. Он выглядел лет на сорок пять, пухлый, с круглым загорелым лицом и влажными волосами цвета пшеницы, тонкими, как у младенца. Из его подмышек сочился пот, а футболка с изображением кораблика плотно облегала живот, от чего воды, в которых плыло судно, были тугими и сильно натянутыми. «Вы тот, с кем я разговаривал по телефону?» – спросил он.

Я сказал «да», и он со слегка разочарованным видом, будто ему всю жизнь приходилось иметь дело с такими людьми как я, похлопал меня по спине и представился.

Я было решил, что Мартин только что вернулся с какой-то тренировки, но, войдя в квартиру, понял, что его пот домашнего происхождения. На улице было около тридцати градусов, но в его гостиной, по меньшей мере, на десяток градусов жарче. «Как в печке для пиццы», – сказал он. И его слова не прозвучали как извинение. Похоже, он хвастался. Я взглянул на кондиционер, который лежал выключенным на середине комнаты, на вереницу закрытых окон, за которыми открывался вид на соседнюю высотку.

– Если вам очень жарко, вы всегда можете… – он засунул руки в карманы шорт и посмотрел вниз на свои босые ноги. – Вы всегда можете… ну, вы поняли.

Я сперва подумал, он говорит о том, что я всегда могу уйти, но это показалось мне глупым, так как я уже пришел.

– Ничего, – сказал я ему. – У меня тоже нет кондиционера.

– Но у меня он есть, – ответил он. – Просто я им не пользуюсь.

– Правильно.

– Он шел вместе с домом, – сказал он.

– Это здорово.

– Здорово, если вам нравится вентиляция.

– А вам она не нравится? – предположил я.

– Нет, – сказал он. – Совсем нет.

Обычно после пары минут малосодержательной беседы клиент показывал мне пылесос и старался больше не попадаться на глаза. Мартин продолжал разглядывать свои ноги, и мне показалось, что, если я хочу когда-нибудь выбраться оттуда, надо брать дело в свои руки.

– Если вы не против, то я, как обычно, начну с кухни, – сказал я.

– Как вам угодно.

Он направился в сторону соседней комнаты и оперся на дверной косяк, когда я вошел. Можно было сразу сказать, что хозяин не готовил. Плита выглядела совсем новой, а на столе стояла только кофеварка «Мистер Кофе».

– Обычно я по выходным не здесь, – признался Мартин. – Во всяком случае не летом.

Я заглянул под раковину в поисках чистящих средств.

– Неужели?

– Наступает пятница, и я первым автобусом еду на Огненный остров, – сказал он. – Вы там когда-нибудь были? На ОГНЕННОМ ОСТРОВЕ?

Он произносил слова «Огненный остров» таким образом, будто они были неким условным шифром, паролем, который подавал мне сигналы. Я сказал, что никогда там не был, и Мартин присел на стол.

– Как, вы никогда не были на ОГНЕННОМ ОСТРОВЕ? – спросил он. – Мне казалось, там все побывали.

– Все, кроме меня.

Я открыл холодильник, который оказался пустым, за исключением банки диетической колы и десятков крошечных бутылочек с прозрачной сывороткой. Если бы мне надо было угадать ее предназначение, я бы сказал, что это лекарство от психического расстройства. Дался же ему этот Огненный остров!

– Я могу предоставить вам кое-какие сведения, если хотите, – сказал Мартин, и не успел я отказаться, как он полез в ящик, достал оттуда брошюру и протянул ее мне. На обложке были изображены с десяток накачанных мужиков, развлекающихся на борту роскошного судна. Каждый был по пояс голым, а некоторые только в плавках. Я понял, что Мартин хотел услышать мое мнение об острове, но вместо этого я указал на маленький силуэт, еле заметный на отдаленном берегу.

– Это рыбак? – спросил я.

– Ну, может быть, итак, – ответил Мартин. – Но не в этом суть ОГНЕННОГО ОСТРОВА.

Я отдал ему брошюру.

– Я слишком нетерпелив для рыбалки. Половить крабов, тем не менее, я не против. Скажите, а у вас есть братья и сестры?

Перемена темы, казалось, сбила его с толку.

– Сестра. Она живет в Нью-Джерси. Но на ОГНЕННОМ ОСТРОВЕ, понимаешь ли, есть…

– А ваши родители?

– Отец умер пару лет назад, – сказал он, – но мама еще жива.

Ему явно не хотелось говорить об этом, поэтому я решил углубиться в тему в надежде, что он уйдет в другую комнату и оставит меня в покое.

– Так кого ваша мама больше любит – вас или вашу сестру?

– Я не знаю, – ответил он, – какая разница?

– Просто любопытно. Вы когда-нибудь брали ее с собой на Огненный остров?

– Нет.

– Ну, тогда ладно, – сказал я.

Мартин засунул брошюру обратно в ящик стола и отступил в гостиную, где включил телевизор и стал переключать каналы. Убрав его с дороги, я закончил уборку кухни в считанные минуты. Потом наступила очередь ванной и спальни, душных, захламленных и очень жарких комнат. Шкаф был завален одеждой и гомосексуальной порнографией, чередующиеся слои рубашек и журналов напомнили мне научные макеты, изображающие земную кору. Я насчитал пять одеял на незастеленной кровати и пытался с ними разобраться, когда Мартин вошел и сел на складной стул. Про разговор на кухне он забыл и теперь был готов вести беседу заново.

– Подумать только, вы так усердно работаете!

Как вы можете спать под пятью одеялами? – спросил я.

– Ну, – сказал он. – У меня диабет, я замерзаю.

Никогда об этом не слышал.

– А что, все диабетики летом мерзнут?

– Придется их спросить.

Он порылся в открытом ящичке и извлек оттуда пластмассовое устройство размером с кассетный плейер.

– У меня идея, – сказал он. – А давайте-ка мы проверим содержание сахара у вас в крови?

– Сейчас?

– Конечно, – сказал он. – А почему бы и нет?

Я мог привести десятки причин.

– Я просто проколю вам палец, промокну кровь специальной бумагой и вставлю листочек в аппарат. Давайте, что скажете?

– Не знаю, стоит ли…

– А игла в специальной упаковке, – сообщил он. – Абсолютно стерильная. Вы ничего не подцепите.

– Спасибо за предложение, но я, пожалуй, воздержусь.

Я пытался застелить постель, и, когда я потянулся за подушкой, он схватил меня за запястье и кольнул коротенькой иглой. «Попался!» – воскликнул он. Кровь собралась на кончике указательного пальца, и Мартин накинулся на меня, чтобы промокнуть ее полоской бумаги: «Теперь осталось только вставить бумажку в аппарат… и ждать».

Хорошая новость заключалась в том, что сахар у меня был в норме. «Можешь считать себя счастливчиком, – сказал Мартин. – У меня сахар повсюду». Он показал мне шрам на темечке и рассказал, как несколько месяцев тому назад очнулся на полу в гостиной в луже крови. «Полный провал, – сказал он. – Должно быть, врезался в стеклянный журнальный столик, когда падал». А за год до этого он потерял сознание на улице и провел ночь в канаве. «В моем состоянии может случиться все, что угодно», – признался он мне.

Подразумевалось, что он не в состоянии нести ответственность за свои действия. От этого мне не полегчало, но я все равно остался, однако не потому, что пожалел его, – просто не знал, как уйти. Это было бы странно – или даже очень странно, и, чем больше я размышлял об уходе, тем хуже представлял себе, как это можно сделать. Вскоре я уже не мог избавиться от мысли, что заслужил этот анализ крови. Я спросил, кого его мама любила больше – его или его сестру. Я посчитал себя самым умным, гордился своим умением избавляться от людей, и Мартин меня наказал. По-моему, мы были квиты.

Когда я покончил со спальней, мы переместились в гостиную. Мартин ковылял в двух шагах позади меня. Я собрал несколько смятых газет и журналов в одну кучу и начал протирать телевизор, когда он увалился на диван и включил порнокассету, предварительно вставленную в видеомагнитофон. Это была армейская история. Симпатяга рядовой провинился, недостаточно начистив сапоги сержанта, и теперь ему предстояло чертовски поплатиться за содеянное. «Видел это когда-нибудь?» – спросил Мартин. Я сказал, что у меня не было видика, и когда он спустил свои шорты, я отвернулся.

Примером для подражания в сфере уборки для меня была женщина по имени Лена Пэйн, работавшая на мою семью в конце 60-х. Я, бывало, приходил из школы и с интересом наблюдал, как она драила кухонный пол. «Пользуйся шваброй, – говорила моя Мама, – как я». И Лена печально опускала голову. Она знала то, что было неведомо моей маме: или ты хочешь вымыть пол дочиста, или ты пользуешься Шваброй – совместить обе вещи никак нельзя. Шла ли речь о глажке или о выборе наказания для ребенка, Лена знала, как лучше, и поэтому стала незаменимой. Как и она, я хотел контролировать семьи и заставлять людей быть ленивыми, не показываясь им на глаза и не говоря этого. «Разве вы не ели картофельные чипсы вчера?» – спрашивала она, хмурясь на банку размером с барабан, которую мы с сестрами устанавливали перед телеком. Предположение о том, что чипсы – это развращающая роскошь, заставляло их терять свой вкус и означало, что вечером будет меньше крошек, которые надо пылесосить. Лена была умна и очень хорошо знала свое дело. Я боготворил ее.

Я стоял в гостиной Мартина, потел и старался представить, как повела бы себя Лена, если бы кто-то из нас вдруг снял штаны и стал мастурбировать на фильм под названием Члены гарнизона. У нас тогда не было видика, но если бы и был, я воображал, что она сказала бы то же, что и я: «У меня нет видика». Это остановило бы меня, но этот парень был явно слеплен из другого теста.

Вжик, вжик, вжик. Вжик, вжик, вжик. Локоть Мартина бился о газету, лежащую сбоку, и я включил пылесос, чтобы перекрыть шум. Ничто не заставило бы меня взглянуть на него или на телевизор, так что я держал голову опущенной, пылесося одно и то же место до тех пор, пока плечо не стало ныть и мне не пришлось сменить руку. Просто сделай вид, что ничего не происходит, – сказал я себе, но это было труднее, чем игнорировать музыканта в метро или чокнутого незнакомца, севшего возле тебя за барной стойкой. Словно кашель больного, старания Мартина сеяли микробов – изнуряющие бактерии стыда, которые путешествовали по комнате в поисках нового хозяина. Как ужасно ошибаться, идти на сближение и не получить взаимности. Я подумал о голой по пояс жене-домохозяйке, открывающей двери голубому водителю UPS, о заметках, предлагающих вам удивить кого-то подачей десерта нагишом или неожиданным стриптизом. В них никогда не пишут, что делать, если этот кто-то выйдет из комнаты или посмотрит на вас с отвращением, смешанным с жалостью, которое десять, двадцать, пятьдесят лет будут заставлять вас сгорать от стыда при одной только мысли о случившемся. У меня имелся опыт в этой сфере, и угнетаюшая ошибочная показуха Мартина заставила меня снова вспомнить об этом. Я подумал о тех временах… И о времени…

Вжик, вжик, вжик. Вжик, вжик, вжик.

Теперь это была мастурбация, больше напоминавшая упражнение в решимости, а не в удовольствии. Ты мог сдаться, но, черт побери, ты человек, который доводит дело до конца, будь это валяние дурака перед незнакомцем или уборка чьей-то гостиной. Я кончу это, – думаете вы. – Я кончу это. И он кончил в конце концов, сопровождая оргазм грустным, протяжным стоном. Газета под его локтем перестала шуршать, видик был выключен, и, надев штаны, он помчался в спальню. Я не ожидал, что он вернется, и был удивлен, когда через пару секунд он вернулся со стопкой банкнот.

– Теперь ты можешь прекратить пылесосить, – сказал он.

– Но я еще не закончил.

– Мне кажется, что уже, – сказал он, потом подошел ближе и стал отсчитывать мне деньги. – Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят…

Он считал тихим голосом, не тем, каким говорил последние два часа. Этот голос был выше, с оттенком облегчения, которое следует после долгого притворства. «Сто десять, сто двадцать…». Он досчитал до двухсот, что в шесть раз превышало мой обычный заработок. «Все правильно?» – спросил он и, не дав мне возможности ответить, добавил к стопке еще тридцать долларов чаевых. «Можно тебя кое о чем спросить?» – поинтересовался я.

В этой истории мне остается непонятной именно следующая ее часть – может, из-за ее невероятности, но в большей степени потому, что, вкупе с анализом крови и пятью одеялами, это было уже слишком. Я предположил, что Мартин узнал обо мне из «Нью-Йорк Таймс», и так оно и было на самом деле. Он прочитал статью, выписал мое имя на бумажку и посмотрел мой номер в телефонном справочнике. Он также, как оказалось, выписал номер эротической службы уборки, который нашел в конце порножурнала. Имена и номера перепутались, и он позвонил, думая, что я сексработник. Такие вещи случаются, но, увидев меня, он мог осознать свою ошибку. Я никогда не имел дела с эротической службой уборки, но что то подсказывает мне, что нанимают туда по внешнему виду, а не по умению работы с пылесосом. Что-то подсказывает мне, что они проводят только поверхностную чистку.

Я неделями размышлял, почему Мартин со мной смирился. Он просто мог сказать мне, чего хочет, но такой поступок требовал другого темперамента, прямо линейности, на которую ни один из нас не был способен. Во словаре подтекстов «ОГНЕННЫЙ ОСТРОВ» означает «давай помастурбируем вместе», в то время как «кого твоя мама больше любит? «переводится как «я предпочитаю убирать на кухне в одиночку, если вы не против». «У меня нет видика» значит «ваше поведение меня беспокоит», а «вы всегда можете… ну, вы поняли» означает «я думаю, теперь ты, пожалуй, можешь раздеться». А «давай-ка мы проверим содержание сахара в твоей крови» было обычным бредом сумасшедшего.

После того как я собрал свою сумку, Мартин проводил меня до двери.

– Надо будет повторить когда-нибудь, – сказал он, имея в виду, что мы больше никогда не увидимся.

– Было бы неплохо, – ответил я.

Он протянул свою теплую липкую руку, и, охваченный духом братства, я пожал ее.

Глава 12. Конец одного романа

Парижским летним вечером мы с Хью пошли посмотреть Конец одного романа, фильм Нила Джордана по роману Грэма Грина. Мне было трудно держать глаза открытыми, потому что я устал и не полностью вник в сюжет. У Хью были те же проблемы, потому что его глаза сильно опухли: он всхлипывал от начала до конца фильма, и, к тому времени как мы покинули кинотеатр, он был полностью обезвожен. Я спросил его, всегда ли он плачет на комедиях, а он обвинил меня в чрезвычайной черствости, хотя я ходатайствую о признании этого обвинения просто недопустимым.

Теперь я понимаю, что мне следовало дважды подумать, прежде чем сопровождать Хью на любовную историю. Такие фильмы всегда опасны, так как в отличии от сражения с инопланетянами или внедрения под прикрытием с целью выследить серийного убийцу влюбленность – это нечто такое, что большинство взрослых людей действительно испытали в определенный момент своей жизни. Эта тема универсальна и побуждает зрителя провести ряд нездоровых сравнений, сводящихся к вопросу: «Почему наша жизнь не может быть такой же?» Этот ящик лучше оставить закрытым, что объясняет вечную популярность историй о вампирах и буффонад с боевыми искусствами.

Конец одного романа заставил меня выглядеть полной жабой. Ненасытную парочку в фильме играли Ральф Файнс и Джулиана Мур, которые сделали все, разве что не съели друг друга. Их любовь была обреченной и тайной, и, даже когда падали бомбы, они выглядели ослепительно. Картина была интеллектуальной, так что я удивился, что режиссер использовал прием, характерный для телевизионных фильмов недели: все замечательно, а потом один из героев кашляет или чихает, что означает его кончину в течение двадцати минут. Все могло бы быть по-другому, если бы у Джулианы Мур вдруг стали кровоточить глаза, но покашливание по своей природе довольно прозаично. Когда она это сделала, Хью плакал. Когда это сделал я, он ударил меня в плечо и велел подвинуться. «Не могу дождаться ее смерти», – прошептал я. Что-то в Джулиане Мур и Ральфе Файнсе заставило меня занять оборонительную позицию, может, их цветущий вид.

Я не настолько бесчувствен, как считает Хью, но все меняется, если вы вместе больше десяти лет. Фильмы о долгосрочных парах снимают редко, и на это есть серьезная причина: наши жизни скучны. После многих лет совместной жизни мы стали предсказуемым сиквелом, за просмотр которого никто в здравом уме не стал бы платить. («Посмотри, они распечатывают счет за электроэнергию!») Мы с Хью вместе уже так долго, что для вызова незаурядной страсти нам надо инициировать физическую борьбу. Как-то раз он ударил меня по затылку разбитой рюмкой для вина, и я упал на пол притворяясь, что потерял сознание. Это было романтично, или было бы таковым, если бы он поспешил нагнуться ко мне, а не переступил меня, чтобы взять совок.

Назовите меня человеком без воображения, но я все равно не могу представить себя с кем-то другим. В наши худшие времена я надеюсь, что все получится само собой. Когда же все хорошо, я не думаю о наших проблемах. Ни один из нас никогда не выразил бы свою любовь на людях; мы просто не те люди. Мы не можем откровенно признаваться в любви и никогда сознательно не обсуждали наши отношения. Это, по-моему, хорошо. Хью тоже все устраивало, пока он не увидел этот треклятый фильм, напомнивший ему, что есть другие варианты.

Картина закончилась около десяти, и мы пошли выпить кофе в маленькое кафе через дорогу от Люксембургского сада. Я мог стереть фильм из своей памяти в любую секунду, но Хью все еще был им очарован. Он выглядел так, будто жизнь не только прошла мимо него, но еще и задержалась, чтобы плюнуть ему в лицо. Принесли наш кофе, и, когда он высморкался в салфетку, я подбодрил его. «Послушай, – сказал я, – мы, может, и не живем в военное время в Лондоне, но Париж тоже могут разбомбить. Мы оба любим бекон и музыку кантри, чего еще надо?»

Чего еще ему было надо? Это был невероятно глупый вопрос, и, когда он не ответил, я подумал о том, как мне на самом деле повезло. Персонажи фильма могут гоняться друг за другом в тумане или бегать по ступенькам горящих домов, но такие отношения – для начинающих. Настоящая любовь – это утаивание правды, даже когда тебе представляется идеальная возможность ранить чьи-то чувства. Я хотел сказать что-то в этом роде, но вместо этого придвинул свой стул на несколько дюймов ближе, и мы молча сидели за крошечным столиком на площади, и весь мир смотрел на нас, как на влюбленных.