Текст книги "Один день"
Автор книги: Дэвид Николс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Я?!
– Ведь ты тоже строишь из себя клоуна.
– Я не строю!
– Ну, помнишь, как ты сравнила подружек Декстера с золотыми рыбками?
– Нет, я… ну и что?
– Мне просто кажется, что мы похожи. Иногда.
Ее первой мыслью было обидеться. Нет, я вовсе не клоун, хотелось сказать ей, что за глупая мысль, но Иэн улыбался ей так… какое бы слово подобрать… влюбленно, и, пожалуй, она и так была к нему слишком жестока. Так что она лишь пожала плечами:
– Все равно я не верю.
– Чему?
– Что в школе ты никому не нравился.
– Что ж, документальные свидетельства говорят обратное, – произнес он гнусавым, комичным голосом.
– Но я же здесь, верно?
Между ними повисла тишина. Эмма действительно выпила лишнего, и теперь настал ее черед перебирать крошки на столе.
– Вообще-то, я как раз думала, что ты в последнее время хорошо выглядишь.
Он положил ладони на живот:
– Я качался.
Она рассмеялась, на этот раз вполне искренне, взглянула на Иэна и решила: не такое уж у него и некрасивое лицо – не как у глупого смазливого мальчишки, а нормальное, порядочное мужское лицо. Эмма знала, что после того, как они оплатят счет, он попытается ее поцеловать и на этот раз она ему позволит.
– Пойдем, – сказала она.
– Я попрошу принести счет. – Он нашел взглядом официанта и показал рукой, будто пишет. – Странно, почему все просят принести счет именно таким образом? И кто это придумал?
– Иэн.
– Что? Ах да, извини. Извини.
Они разделили сумму счета, как и договорились, а у выхода Иэн потянул дверь на себя резким рывком, сделав вид, будто она ударила его по лбу:
– Садистский юмор для разнообразия…
Небо было затянуто тяжелым пологом черно-фиолетовых туч. В теплом дуновении ветерка слышался железистый запах, предвещающий грозу, и, шагая к северу по площади, Эмма ощутила приятное головокружение и вкус бренди во рту. Она всегда недолюбливала Ковент-Гарден с его перуанскими дудками, жонглерами и показной веселостью, но сегодня ей здесь нравилось. Ей также нравилось и казалось совершенно естественным опираться на руку этого парня, который всегда был так мил и внимателен к ней, пусть даже он и носит пиджак, перекинув через плечо за петельку на воротнике. Она подняла глаза и увидела, что Иэн хмурится.
– В чем дело? – спросила она, сжав его руку.
– Знаешь, мне кажется, я сегодня немного облажался. Перенервничал, перестарался, да еще эти тупые шуточки. Знаешь, почему плохо быть комиком?
– Потому что приходится так по-дурацки одеваться?
– Люди всегда думают, что тебе должно быть весело. Ты вечно должен хохмить…
Отчасти для того, чтобы Иэн сменил тему, она положила руки ему на плечи и, используя его торс в качестве опоры, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Губы Иэна были влажными, но теплыми.
– Ежевика и ваниль, – пробормотала она, когда их губы сомкнулись, хотя на самом деле от него пахло пармезаном и спиртным.
Но она была не против. Он рассмеялся, и она отстранилась, прислонила ладони к его щекам и взглянула на него в упор. У него был такой вид, будто он вот-вот заплачет от благодарности, и она была рада, что поцеловала его.
– Эмма Морли, могу сказать только одно, – он взглянул на нее со всей серьезностью, – ты просто отпад.
– Ох уж мне эти льстецы, – ответила она. – Пойдем к тебе? Пока дождь не начался.
* * *
– Угадай, кто? Уже половина одиннадцатого. Где гуляешь, жалкая пьянчужка? Ладно. Звони в любое время. Я здесь. Никуда не денусь. Пока. Пока.
* * *
Полуподвальная однокомнатная квартирка Иэна на Кэлли-роуд освещалась лишь молочным светом уличных фонарей и фарами изредка проезжавших мимо двухэтажных автобусов. Несколько раз в минуту вся комната начинала вибрировать одновременно с шумом одного или нескольких поездов метро, проходящих по Северной ветке, линии Пикадилли или линии Виктория, или автобусов номер «30», «10», «46», «214» и «390». В отношении доступности общественного транспорта это была, пожалуй, лучшая квартира в Лондоне, но только в этом отношении. Лежа на раскладном диване со сползшими колготками, Эмма чувствовала вибрацию позвоночникам.
– А это что было?
Иэн прислушался:
– Пикадилли, в восточном направлении.
– Как ты тут живешь, Иэн?
– А я привык. Еще у меня есть вот что… – Он показал на два жирных сгустка серого воска на подоконнике. – Восковые беруши, принимающие форму слухового прохода.
– Прелесть.
– Правда, на днях я забыл их вытащить и уже решил, что у меня опухоль мозга. Вокруг все было так подозрительно спокойно – понимаешь, о чем я?
Она рассмеялась, затем снова застонала, почувствовав очередной позыв к рвоте. Иэн взял Эмму за руку:
– Тебе уже лучше?
– Нормально, если глаза не закрывать. – Она повернулась и посмотрела на него, расправив складки одеяла, чтобы видеть его лицо, и с легкой брезгливостью заметила, что одеяло имеет цвет грибного супа и на нем нет пододеяльника. В комнате пахло, как в лавке подержанной одежды: запах холостяцкой квартиры. – Кажется, вторая порция бренди была лишней. – Он улыбнулся, но тут белый свет фар проходящего автобуса залил комнату, и она заметила, что у него встревоженный вид. – Ты на меня сердишься?
– Конечно, нет. Просто, понимаешь, когда ты целуешь девушку, а ее начинает тошнить…
– Говорю же тебе, это все бренди. Мы здорово проводим время, правда. Мне просто нужно передохнуть. Иди сюда. – Она села, намереваясь поцеловать его, но ее «выходной» лифчик задрался, и «косточка» впилась в подмышку. – Аааааааааа! – Поправив его, она наклонилась вперед, уронив голову между колен. Он растирал ей спину, прямо как медсестра, и ей стало стыдно, что она опять все испортила. – Пойду я, наверное.
– О… Ладно. Иди, если хочешь…
Они прислушались к звуку шин по мокрому асфальту; свет фар просканировал комнату.
– А это что было?
– Тридцатый автобус.
Она подтянула колготки, поднялась на нетвердых ногах и поправила юбку.
– Мне очень понравилось!
– Мне тоже…
– Просто слишком много выпила…
– Я тоже.
– Пойду домой, протрезвею.
– Понимаю. И все равно жалко…
Она взглянула на часы. 23.52. Под ногами прогрохотал поезд метро, напомнив, что она находится в самом центре транспортной развязки. Пять минут пешком до Кингз-Кросс, линия Пикадилли – и уже в половине первого дома, легко. По стеклу барабанил дождь, но несильный.
А потом она представила, как будет идти от метро на другом конце города; вот она роется в сумочке в поисках ключей, а за дверью пустой квартиры – тишина, и промокшая одежда липнет к спине. Вот она лежит одна в кровати, потолок кружится, матрас «Таити» провисает под ее весом, она чувствует тошноту и сожаление. Что плохого в том, чтобы остаться здесь и ради разнообразия ощутить тепло, нежность, близость? Хочет ли она стать одной из тех девушек, которых видела иногда в метро: измученных похмельем, бледных и нервных, во вчерашних нарядных платьях? Дождь забарабанил по окнам чуть сильнее.
– Хочешь, провожу тебя до станции? – сказал Иэн, заправляя майку в штаны. – Или может…
– Что?
– Могла бы переночевать у меня, отоспаться. Пообнимаемся.
– Пообнимаемся?
– Ну да, телячьи нежности и все такое. А можно и без них. Будем просто лежать неподвижно всю ночь, умирая от стыда.
Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, надеясь, что она согласится.
– Раствор для линз, – вспомнила она. – Я с собой не взяла.
– У меня есть.
– Ты носишь линзы? Не знала.
– Вот видишь, у нас все-таки есть что-то общее! – Он улыбнулся, и она тоже. – Может, у меня даже найдутся запасные беруши, и тогда считай, что тебе повезло.
– Иэн Уайтхед. Ты самый галантный кавалер.
* * *
– Возьми трубку, возьми же, возьми. Уже почти двенадцать. А когда пробьет полночь, я превращусь… даже не знаю в кого, в идиота, наверное. Короче, если ты получишь это сообщение…
– Алло? Алло?
– Ты дома!
– Привет, Декстер.
– Я же тебя не разбудил?
– Только что пришла. У тебя все в порядке, Декстер?
– О, все просто отлично.
– Но, судя по голосу, ты пьяный.
– А у меня вечеринка. Приглашен только я. Это такая частная вечеринка.
– Сделай музыку тише.
– Вообще-то, я хотел узнать… сейчас, убавлю звук… не хочешь зайти в гости? У меня тут шампанское, музыка, может, даже и наркота найдется. Эй? Ты меня слушаешь?
– Мы же вроде решили, что это плохая идея.
– Правда? А мне кажется, идея замечательная.
– Нельзя вот так объявляться, как гром среди ясного неба, и ожидать, что я…
– Брось, Наоми, пожалуйста! Ты мне нужна.
– Нет!
– Тебе всего полчаса добираться.
– Нет! Смотри, какой ливень.
– Я не имел в виду пешком. Возьми такси за мой счет.
– Я же сказала – нет!
– Мне очень нужно, чтобы кто-то был рядом, Наоми.
– Так позвони своей Эмме.
– Ее нет. И мне сейчас ее компания не поможет. Ты понимаешь, о чем я. Если честно, мне кажется, что, если мне сегодня не ощутить человеческого прикосновения, я просто умру.
– …
– Я знаю, что ты слушаешь. Ты дышишь в трубку.
– Ладно.
– Ладно?
– Буду через полчаса. Не пей больше. Дождись меня.
– Наоми? Наоми, ты понимаешь?
– Что?
– Ты понимаешь, что только что спасла мне жизнь?
Глава 8
Шоу-бизнес
Пятница, 15 июля 1994 года
Лейтонстоун и Айл-оф-Догс[23]23
Лейтонстоун – район Восточного Лондона. Айл-оф-Догс – район в лондонском Ист-Энде.
[Закрыть]
Эмма Морли ведет здоровый образ жизни и не злоупотребляет алкоголем. Спит по восемь часов в день, легко встает без будильника чуть раньше половины седьмого и выпивает большой стакан воды (первые 250 мл из необходимой дневной нормы в 1,5 л); воду она наливает из графина в стакан, что стоит в луче утреннего света рядом с ее двуспальной кроватью.
Срабатывает радиобудильник, но она решает полежать еще немного и послушать новости. Глава лейбористов Джон Смит скончался, траурная церемония в его память состоится в Вестминстерском аббатстве; ведущий программы цитирует уважительные отзывы о нем членов других партий – «величайший из наших премьер-министров» – и высказывает осторожные предположения о том, кто его заменит. И снова Эмма задумывается о том, не присоединиться ли ей к лейбористам, ведь она уже давно не состоит в «Движении за ядерное разоружение».
Наконец бесконечный репортаж с Кубка мира заставляет ее покинуть постель. Она отбрасывает летнее одеяло, надевает старые очки в толстой оправе и ставит ноги на пол в узком проходе между кроватью и стеной. Идет в маленькую ванную и открывает дверь.
– Минутку!!! – Она с силой захлопывает дверь, но все же успевает увидеть Иэна Уайтхеда, согнувшегося над унитазом.
– Почему ты никогда не запираешься, Иэн? – кричит она через закрытую дверь.
– Извини!
Эмма поворачивается, идет обратно, ложится на кровать и лежит, сердито слушая прогноз погоды для фермеров, сопровождаемый звуком спускаемой воды, который повторяется дважды, затем прерывается чем-то вроде гусиного кряканья – это Иэн сморкается – и повторяется снова. Наконец Иэн появляется в дверях, у него измученный вид и раскрасневшееся лицо. На нем нет трусов, а черная футболка едва прикрывает пуп. Поскольку в мире нет людей, которым шел бы такой наряд, Эмма сознательно пытается не отрывать взгляд от его лица. Иэн протяжно присвистывает:
– М-да. Хорошее начало утра.
– Тебе не лучше? – Она снимает очки, чтобы было хуже видно.
– Да нет. – Он выпячивает нижнюю губу и потирает живот. – Теперь у меня расстройство желудка. – Он говорит тихим мученическим голосом, и хотя Эмма без ума от Иэна, при слове «желудок» ей хочется выставить его за дверь.
– Я тебе говорила, что тот бекон протух, а ты слушать не хотел.
– Не в этом дело…
– Конечно, ты же утверждаешь, что бекон вообще не протухает. Он вялится.
– По-моему, это какой-то вирус…
– Может, эпидемия? В школе тоже все болеют, вот я тебя и заразила.
Он не спорит.
– Я всю ночь не спал. Ужасно себя чувствую.
– Знаю, милый.
– Мало мне гриппа, а еще понос…
– Эти двое друг без друга никуда. Как лунный свет и танцы.
– Ненавижу простужаться летом.
– Не убивайся так, – говорит Эмма, принимая сидячее положение.
– Наверное, у меня желудочный грипп, – говорит Иэн с таким видом, будто ему нравится сочетание произносимых им слов.
– Похоже на то.
– Я весь какой-то… – сжав кулаки, он подбирает слово, которое бы точно отражало всю плачевность его положения, – опухший, вот! Нельзя таким идти на работу.
– Ну и не ходи.
– Но надо.
– Тогда иди.
– Но я же не могу, верно? У меня как будто литр соплей вот здесь. – Он кладет на лоб раскрытую ладонь. – Литр густых соплей.
– У меня теперь весь день этот образ будет стоять перед глазами.
– Извини, но так уж я себя чувствую. – Он протискивается в щелочку между стеной и кроватью на свою сторону и, издав еще один мученический вздох, забирается под одеяло.
Прежде чем встать, Эмма Морли собирается с духом. Сегодня у нее важный день, грандиозный день, и только нытья Иэна ей не хватало. Сегодня в средней школе Кромвелл-роуд состоится премьера мюзикла «Оливер», и шансам, что она провалится, несть числа.
* * *
У Декстера Мэйхью тоже важный день. Он лежит на смятых влажных простынях, широко раскрыв глаза, и представляет всяческие катастрофы, которые могут случиться. Сегодня на национальном телевидении премьера его собственного шоу. Это его детище. Воплощение его талантов. Хотя Декстер вдруг начинает сомневаться, что они у него есть.
Вчера вечером он рано лег спать, как дошкольник, – один и трезвый, пока на улице было еще светло, надеясь, что утром проснется свежим, а голова будет хорошо соображать. Но вот уже семь часов из девяти он лежит без сна; он совсем вымотался и разнервничался до тошноты. Звонит телефон; Декстер резко вскакивает и слышит записанный на автоответчике собственный голос, самодовольный и уверенный: «Иииии… здравствуйте!» «Идиот, – думает он, – надо сменить сообщение».
Раздается сигнал. «О… Ну ладно, тебя нет дома. Привет. Это я», – говорит Эмма. Когда Декстер слышит ее голос, его переполняет знакомое чувство облегчения, и он уже собирается снять трубку, как вдруг вспоминает, что они вообще-то в ссоре и он вроде как на нее обиделся. «Извини, что звоню так рано, но кое у кого из нас есть настоящая работа. Просто хотела сказать: сегодня у тебя важный вечер, поэтому удачи. Правда, желаю тебе удачи! Нет, серьезно. У тебя все получится, даже больше чем получится – ты будешь великолепен, я знаю. Только оденься поприличнее и не говори с этим придурошным акцентом. И я знаю, что ты злишься на меня за то, что не смогу прийти, но я буду смотреть все по телевизору и даже хлопать перед экраном как дурочка…»
Встав с кровати, он стоит голый, глядя на автоответчик. Подойти или нет?
«Не представляю, в котором часу я вернусь, сам знаешь эти школьные спектакли. Шоу-бизнес – сумасшедшее дело. Но я тебе потом позвоню. Удачи, Декс. Целую крепко. И знаешь что: поменяй же наконец это идиотское сообщение на автоответчике!»
И она вешает трубку. Декстер думает, не перезвонить ли ей, но чувствует, что по правилам следует пообижаться подольше. Они снова поссорились. Ей кажется, что ему не нравится ее приятель, и, несмотря на все его горячие протесты, нет смысла отрицать, что ему действительно не нравится ее приятель.
Он пытался с ним подружиться, честно пытался. Они втроем ходили в кино, посещали дешевые рестораны и вонючие старые пабы; Декстер ловил взгляд Эммы и одобрительно улыбался, когда Иэн с нежностью утыкался носом ей в шею: идеальная влюбленная парочка с двумя кружками пива. Он сидел за крошечным кухонным столом в ее крошечной квартирке в Эрлз-Корт и играл в настольные игры, которые Эмма и Иэн воспринимали с таким пылом, будто то были кулачные бои без правил. Он даже ходил послушать скетчи Иэна в «Лабораторию смеха» в Мортлейке с его сослуживцами из «Соникотроникс». Сидя рядом с ним, Эмма нервно улыбалась и толкала его локтем в бок, подсказывая, когда смеяться.
Но даже когда он старается вести себя дружелюбно, враждебность все же чувствуется, и она взаимна. Иэн при каждой возможности намекает, что Декстер – фальшивка, потому что он публичный человек, сноб и модник, предпочитает такси ночным автобусам, членские клубы – дешевым барам и хорошие рестораны – доставке пиццы. Но хуже всего то, что в этих постоянных унижениях, напоминаниях о его неудачах Эмма с ним заодно. Неужели они не понимают, как это сложно – оставаться порядочным человеком и сохранять голову на плечах, когда вокруг столько всего происходит, когда твоя жизнь так заполнена событиями? Стоит Декстеру заплатить за всех в ресторане или предложить Иэну и Эмме взять такси за его счет вместо того, чтобы ехать на автобусе, они тут же начинают угрюмо бормотать и обижаться, точно он чем-то их оскорбил. Ну почему люди не могут радоваться тому, что он делает, быть благодарными за щедрость? В последний раз, когда они устроили мучительный видеовечер на полуразвалившемся диване, смотрели «Звездный путь-2: Гнев Хана», пили пиво из банок и ели карри, покусившееся на его брюки от Дриса ван Нотена, он решил, что с него хватит. Отныне пусть Эмма приходит одна, если ему захочется с ней встретиться.
Иррационально, глупо, но неужели… он ее ревнует? Нет, не ревнует – просто, бижен. Он привык думать, что Эмма всегда рядом; она была для него чем-то вроде «скорой помощи», которую можно вызвать в любой момент. С тех пор, как накануне прошлого Рождества умерла его мать, он стал все больше и больше зависеть от Эммы, но именно тогда она перестала быть его вечной палочкой-выручалочкой. Раньше она сразу ему перезванивала, а теперь приходилось ждать в течение нескольких дней. По словам Эммы, ее с Иэном не было – но где их носило? Что они делают вместе? Покупают мебель? Смотрят видик? Ходят в паб и участвуют в викторинах? Иэн даже познакомился с родителями Эммы – Джимом и Сью. Эмма говорит, что те его просто обожают. Но почему он, Декстер, до сих пор с ними не знаком? Наверняка он бы им больше понравился.
И больше всего его бесит то, что Эмме как будто нравится ее новообретенная самостоятельность. У него такое чувство, будто ему хотят преподать урок; то, что она так внезапно стала довольна жизнью, для него как пощечина. «Нельзя думать, что все должны под тебя подстраиваться, Декстер», – самодовольно проговорила она, когда они в очередной раз разругались, из-за того, что она не смогла присутствовать на прямом эфире его нового шоу.
– Что я должна сделать – отменить школьный спектакль? Только потому что ты выступаешь на телевидении?
– А ты потом не можешь приехать?
– Нет! Это же у черта на куличках!
– Я пошлю за тобой машину…
– После представления надо будет поговорить с детьми, с родителями…
– Зачем?
– Декстер, не будь идиотом! Это моя работа!
Он сознает свое упрямство, но ему было бы так приятно знать, что Эмма среди зрителей. Когда она рядом, он становится добрее, ведь друзья для того и нужны – чтобы вызывать все лучшее в тебе и помогать удержаться на этом уровне. Эмма – его талисман, его ангел-хранитель, а сегодня ее не будет на премьере, и его матери не будет, и вот он уже сомневается, зачем вообще все это делает.
Долго простояв в душе, он чувствует себя немного лучше. Надев легкий кашемировый свитер с треугольным вырезом, который носят без рубашки, светлые льняные брюки на резинке, которые носят без нижнего белья, и сандалии, он бежит в газетный киоск, чтобы прочесть телеобзоры и проверить, выполнил ли свою работу пресс-отдел. Киоскер улыбается звездному покупателю с подобающей случаю торжественностью, и Декстер спешит домой с ворохом газет в руках. Ему уже лучше; дрожь от волнения не прошла, но теперь он испытывает также радостное предвкушение, и пока эспрессо-автомат нагревается, снова звонит телефон.
Еще не успевает зазвучать сигнал автоответчика, как что-то подсказывает Декстеру, что звонит его отец, но трубку он не возьмет. С тех пор как мама умерла, отец звонит Декстеру все чаще, и с каждым разом эти звонки становятся все мучительнее: сбивчивые, растерянные разговоры об одном и том же. Его отец, так многого добившийся в жизни, теперь неспособен выполнить простейшее действие. Горе сделало его беспомощным; изредка навещая отца, Декстер порой видит, как тот стоит, неотрывно глядя на чайник как на объект из другого мира.
– «Иииии… здравствуйте!» – раздается идиотский голос, записанный на автоответчике.
– Здравствуй, Декстер, это твой папа. – Он говорит своим нудным «телефонным» голосом. – Звоню пожелать удачи на сегодняшней программе. Буду смотреть. Я за тебя очень рад. Элизабет гордилась бы тобой. – Он делает паузу, и они оба понимают, что это неправда. – Вот и все, что я хотел сказать. Ну, кроме… Не обращай внимания на газеты. Пусть тебе будет весело. Пока. До свидания…
На что не обращать внимания? Декстер хватает телефон:
– До свидания!
Отец повесил трубку. Он словно установил таймер на бомбе замедленного действия, а потом повесил трубку, и теперь Декстер смотрит на ворох газет, которые вдруг стали представлять угрозу. Туже затянув поясной шнурок льняных брюк, он открывает рубрику телеобзоров.
* * *
Когда Эмма выходит из ванной, Иэн говорит по телефону, и по кокетливо-задорному тону его голоса она понимает, что он разговаривает с ее матерью. С тех самых пор как Сью и Иэн познакомились в Лидсе на Рождество («Ваша брюссельская капуста просто блеск, миссис Морли»; «Какая сочная индейка!»), у них чуть ли не любовь. Взаимная симпатия между ними похожа на магнитное притяжение, и Эмме с отцом остается лишь щелкать языком и закатывать глаза.
Она терпеливо ждет, пока Иэн оторвется от трубки.
– Пока, миссис Морли. Да, я тоже надеюсь. Обычная летняя простуда, справлюсь. До свидания, миссис Морли.
Эмма отнимает телефон у Иэна, который тут же притворяется смертельно больным и, шаркая ногами, ковыляет к кровати.
Мама говорите восторженным придыханием:
– Какой хороший мальчик! Правда он замечательный?
– Да, мам.
– Ты хорошо за ним ухаживаешь?
– Мам, мне пора на работу.
– Так зачем я звонила? Совсем забыла, зачем я звонила.
Поговорить с Иэном, разумеется.
– Пожелать мне удачи.
– И по какому поводу?
– По поводу школьного спектакля.
– Ах да, точно… Удачи! Извини, что не сможем приехать. Лондон такой дорогой город…
Эмма заканчивает разговор, притворившись, что горит тостер, и идет проведать пациента, который парится под одеялом в попытке «пропотеть». Отчасти она понимает, что, как любимая девушка, должна вести себя иначе. Для нее это новая роль, и она не всегда играет ее убедительно или охотно. Она ложится рядом с ним; в глазах ее – виноватое сочувствие.
– Если не сможешь сегодня прийти на спектакль…
Иэн встревоженно садится на кровати:
– Нет! Нет, нет, нет, я обязательно приду…
– Я пойму, если…
– …если меня привезут на «скорой»?
– Это всего лишь дурацкий школьный спектакль. Мы все опозоримся.
– Эмма! – Она поднимается и смотрит на него. – Для тебя сегодня очень важный день. Я ни за что его пропущу.
Она улыбается:
– Знал бы ты, как приятно это слышать. – Она наклоняется и чмокает его, сомкнув губы, чтобы не заразиться, потом берет сумку и выходит из квартиры, готовая к важному дню.
* * *
Заголовок статьи вопрошает:
КТО БОЛЬШЕ ВСЕГО РАЗДРАЖАЕТ НАС НА ТВ?
Сначала Декстер думает, что это какая-то ошибка, потому что под заголовком кто-то случайно поместил его фотографию, а под ней – одно-единственное слово: «Выскочка». Точно: «Выскочка» – это его фамилия. Декстер Выскочка.
Зажав крошечную чашечку с эспрессо между большим и указательным пальцами, он читает дальше:
Сегодня на ТВ
Есть ли на нашем телевидении более самодовольный и расфуфыренный болван, чем Декстер Мэйхью? При взгляде на его нахальную смазливую физиономию невольно хочется пнуть ногой экран. В школе мы про таких говорили: сам себя в зад расцелует. Как это ни удивительно, но, похоже, кто-то в мире телевидения любит его так же сильно, как он сам себя: спустя три года работы в «зашибись!» (Вам еще не надоели эти маленькие буквы? Уже давно не 1990 год!) он представляет собственное ночное музыкальное шоу, «Ночная вечеринка». Итак…
Здесь бы ему перестать читать, закрыть газету и дальше заниматься своими делами, но он уже успел уловить пару слов боковым зрением. Одно из них – «нелепый». И он продолжает читать:
Итак, если вы хотите посмотреть на мальчика из богатенькой семьи, пытающегося играть рубаху-парня, отбросив свой аристократический акцент и заигрывая с «телками», быть на пике моды, не замечая, что все над ним смеются, у вас есть шанс. Шоу идет в прямом эфире, поэтому вы сможете насладиться знаменитой нелепой манерой Декстера Мэйхью брать интервью, хотя мы предпочли бы получить в лицо раскаленным утюгом. Соведущая – «жизнерадостная» Сьюки Медоуз; музыка: Shed Seven, Echobelly и Lemonheads. He говорите, что мы вас не предупреждали.
У Декстера есть коллекция газетных вырезок о себе самом – в коробке из-под ботинок от Патрика Кокса на нижней полке шкафа. Однако он решает, что эту статейку, пожалуй, вырезать не будет. Стуча чашками и устроив большой беспорядок, он готовит себе вторую порцию кофе.
Это все синдром «торчащего гвоздя», болезнь всех британцев, думает он. Стоит добиться хоть чего-нибудь, и все начинают тебя ненавидеть; что ж, ему все равно, он любит свою работу и делает ее хорошо, черт возьми, и это гораздо сложнее, чем думают люди. Чтобы быть телеведущим, нужно иметь стальные нервы и ум, как-как… короче, быстро соображать – да и стоит ли принимать критику так близко к сердцу? Да и кому вообще нужны эти критики; кто-нибудь когда-нибудь просыпался и думал – я хочу стать критиком? Уж лучше я встану под удар там, на телеэкране, чем буду сидеть дома и злобно плеваться за двенадцать штук в год, как какой-то импотент. Вы когда-нибудь видели памятник хоть одному критику? Я им покажу. Я им всем покажу!
Вариации этого монолога прокручиваются в голове у Декстера целый день: по пути в офис, когда он едет в машине с шофером на студию в Айл-оф-Догз, во время репетиции после обеда, в ходе совещания и когда он сидит у стилиста и гримера – вплоть до того момента, пока не остается в гримерной один. Тогда он открывает сумку, достает бутылку, которую положил туда еще утром, наливает в большой стакан водки, добавляет немного теплого апельсинового сока и пьет.
* * *
– Бей! Бей! Бей! Бей! Бей!
До начала спектакля сорок пять минут, а крики разносятся по всему крылу.
– Бей! Бей! Бей!
Эмма бежит по коридору и видит миссис Грейнджер, которая бежит из раздевалки с таким видом, будто там пожар.
– Я пыталась их остановить, но они меня не слушают.
– Спасибо, миссис Грейнджер, я справлюсь.
– Может, позвать мистера Годалминга?
– Уверена, у меня все получится. А вы идите порепетируйте с оркестром.
– Говорила я, зря все это. – Миссис Грейнджер удаляется, прижав руку к груди. – Говорила, что ничего хорошего не выйдет.
Глубоко вдохнув, Эмма заходит в раздевалку и видит толпу из тридцати подростков в цилиндрах, кринолинах и с накладными бородами. Школьники кричат и подначивают Плута Доджера, который оседлал Оливера Твиста, упершись коленями ему в плечи, и прижимает его лицо к грязному полу.
– Что тут творится?
Викторианская толпа оборачивается.
– Снимите ее с меня, мисс, – мямлит Оливер, уткнувшись в линолеум.
– Они подрались, мисс, – говорит Самхир Чадхари, мальчик двенадцати лет. К щекам его прилеплены прямоугольные бакенбарды.
– Я вижу, Самхир, спасибо.
Эмма проталкивается через толпу и разнимает дерущихся. Соня Ричардс, худая чернокожая девочка в наряде Плута, вцепилась пальцами в светлые кудри Оливера, и Эмма берет ее за плечи и смотрит ей в глаза:
– Отпусти его, Соня. Отпусти сейчас же. Ладно?
Соня отпускает и отходит в сторону; ярость утихла, уступив место ущемленной гордости, и в глазах девочки появляются слезы.
Мартин Доусон, он же Оливер Твист, ошарашенно озирается по сторонам. Несмотря на пять футов одиннадцать дюймов роста и крепкое телосложение – он даже крупнее мистера Бамбла, – мясистый «сиротка» вот-вот расплачется.
– Она сама начала! – произносит он басом, в котором прорываются визгливые ноты, вытирая грязное лицо рукой.
– Довольно, Мартин…
– Да, Доусон, заткнись!
– Я не шучу, Соня, хватит! – Эмма стоит в центре круга и держит противников за локти, как судья на боксерском ринге. Она понимает, что для того, чтобы спасти спектакль, ей надо срочно придумать воодушевляющую речь, одну из многих с тех пор, как она поступила на эту работу.
– Посмотрите на себя! Посмотрите, какие вы красивые в этих костюмах! Взгляните на маленького Самхира с такими огромными баками! – Все смеются, и Самхир подыгрывает своей учительнице, почесывая накладные бакенбарды. – Ваши друзья и родители уже ждут, и все они хотят увидеть настоящее шоу, замечательное представление. И я надеялась, что увидят… – Сложив руки на груди, она вздыхает. – Но ведь теперь нам, наверное, придется отменить спектакль.
Она блефует, разумеется, но ее слова оказывают идеальное действие – дети начинают хором возражать.
– Но мы ничего не сделали, мисс! – возмущается Фагин.
– А кто кричал «Бей! Бей!», Родни?
– Но у нее совсем крыша поехала, мисс! – дрожащим голосом произносит Мартин Доусон.
Соня протягивает руку, чтобы до него дотянуться:
– О, Оливер, еще захотел?
Все смеются, и Эмма решает прибегнуть к методу «торжество, несмотря ни на что».
– Довольно! Вы, между прочим, труппа, а не шайка! Знаете, ведь сегодня в зале есть люди, которым кажется, что вы ни на что не способны! Они думают, что у вас ничего не получится, что для вас это слишком сложная задача. «Это же Чарлз Диккенс, Эмма! – говорили они мне. – Им это не по зубам! Они недисциплинированные дети и не смогут работать вместе, они слишком малы для «Оливера», дай им что-нибудь попроще, попримитивнее!»
– Это кто сказал, мисс? – рычит Самхир, уже намереваясь при случае поцарапать машину обидчика.
– Неважно, кто это сказал, важно, что они думают. И знаете, может, они и правы! Может, действительно стоит все отменить? – На какое-то мгновение ей кажется, что она перестаралась, но подростки любят такие драматические моменты; толпа в шляпках и цилиндрах принимается возмущенно стонать. Даже если они раскусили ее педагогическую уловку, им нравится сама напряженность ситуации. Эмма выдерживает эффектную паузу и прибавляет: – Итак. Я с Соней и Мартином сейчас выйду, и мы поговорим, а вы пока продолжайте готовиться, а потом сядьте тихонько и повторите свои роли. А потом решим, что делать дальше. Договорились? Не слышу – договорились?
– Да, мисс!
Пока она шагает к двери с конкурентами, стоит тишина, но стоит Эмме закрыть дверь, как раздевалка словно взрывается от шума. Эмма ведет Оливера и Плута по коридору мимо спортивного зала, где, отчаянно фальшивя, репетирует оркестр под руководством миссис Грейнджер. И Эмма вновь задается вопросом, во что она ввязалась.
Сначала она обращается к Соне:
– Итак, что случилось?
Сквозь высокие окна с решетками класса «4Д» проникают лучи вечернего солнца. Соня с притворно скучающим видом разглядывает окно кабинета химии напротив.
